Текст книги "Оноре де Бальзак"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Тем не менее вдвоем с Лоран-Жаном они мигом состряпали пьесу. Шестнадцатого сентября 1840 года она была передана цензору, двадцать третьего получен отказ: комиссия сочла, что главный герой, Вотрен, слишком похож на разбойника Робера Макера, и перед зрителями предстанет персонаж, готовый на любые преступления. Второй вариант был отвергнут по тем же соображениям. Вмешался директор выставок и театров Огюст Каве, цензоры смягчились, запрет был снят, хотя вновь назначенный министр внутренних дел Шарль де Ремюза проявил некоторую настороженность.

Первое представление состоялось четырнадцатого марта. Публика собралась самая блестящая, немало было и враждебно настроенных журналистов. Три первых акта разочаровали присутствовавших: слишком много слов, почти нет действия. Некоторые подумывали уйти. В четвертом появился Фредерик Леметр, одетый мексиканским генералом, с прической а-ля Луи-Филипп. Его игра смахивала на фарс, в зале засмеялись. Но было это действительно веселье или насмешка над королем? Раздались и возгласы протеста. Герцог Орлеанский покинул свою ложу. Говорили, что по возвращении домой он разбудил отца и сказал: «Вас шаржируют при полном зале. Вы допустите это?» В его отсутствие патетический пятый акт не имел успеха. Было ясно, «Вотрен» провалился. В конце спектакля Леметр отказался выходить на поклоны, он был раздосадован, зол. На другой день пьесу запретили. Бальзак чувствовал себя опозоренным. У него поднялась температура. Напрасно пытался Арель добиться отмены запрета. Восемнадцатого марта Гюго отправился со своим незадачливым собратом по перу в Министерство внутренних дел, попробовал заступиться за него перед Шарлем де Ремюза. Тот был любезен, но по-прежнему не знал, на что решиться, напоминая о необходимости поддерживать общественный порядок, который представления этой пьесы могут нарушить. «В целом Гюго вел себя как истинный друг, отважный, преданный, – напишет Оноре Ганской. – Фредерик был прекрасен. Но история о сходстве с Луи-Филиппом скорее всего направлена против Ареля, директора театра „Порт Сен-Мартен“: он [Леметр] был заинтересован в провале, чтобы занять его место. Для меня все это пока остается загадкой. Как бы то ни было, несчастье случилось. Мое положение тяжело, как никогда».

Поход в Министерство внутренних дел окончился ничем, совершенно больной Бальзак нашел приют у Сюрвилей, на улице Фобур-Пуасоньер. Семью раздирали бесконечные ссоры. Лора постарела, выглядела уставшей, с трудом сносила попреки мужа, у которого нервы тоже были на пределе: труды его не давали результата, а надо содержать супругу, дочерей. Нищета Сюрвилей, помноженная на его собственную. Сумеет ли они выплыть? Пока медленно, но верно шел ко дну, непомерный груз его произведений, казалось, способствовал этому. Они не принесли ему благодарности соотечественников, только долги и заботы. Писем нескольких почитательниц недостаточно, чтобы уравновесить просроченные векселя и пылающие ненавистью статьи. В крайнем смятении Оноре делится с Ганской: «Я почти смирился. Думаю, что покину Францию и повлачу свои кости куда-нибудь в Бразилию – чем безумнее будет предприятие, тем лучше. Я больше не в силах жить, как живу. Хватит бесполезных трудов. Сожгу все письма, бумаги, оставлю только мебель, Жарди и уеду, доверив сестре вещички, к которым привязан. Она будет охранять эти сокровища не хуже дракона. Оставлю кому-нибудь доверенность, чтобы мои произведения продолжали работать, и отправлюсь на поиски удачи: либо, разбогатев, вернусь, либо никто обо мне больше не услышит». И уточняет: «План этот принят окончательно. Я приведу его в исполнение зимой. Буду стойким и не отступлю».

Пока Бальзак размышляет о том, чтобы покинуть Францию, его избирают президентом совсем юного Общества литераторов. Слабое утешение на фоне одолевающих его бед. Год назад, узнав, что есть вакантное место во Французской академии, он решил немедленно претендовать на него, ни на мгновение не задумавшись, что академикам может не понравиться его репутация экстравагантного писателя, к тому же злостного должника. Когда стало известно, что на кресло академика одновременно с ним предъявляет права Гюго, от своих притязаний отказался. «Я только что узнал, что господин Виктор Гюго выдвинул свою кандидатуру в качестве блестящего преемника господина Мишо. Имею честь просить вас считать отныне недействительным мое письмо, в котором я предлагал свою персону: я отказываюсь составлять ему конкуренцию», – пишет Бальзак временному исполняющему обязанности постоянного секретаря Пьеру-Антуану Лебрену. На памятном заседании двадцатого февраля 1840 года Гюго не был избран академиком, ему предпочли физиолога Пьера Флуранса. Оноре был уверен, что рано или поздно придет и его черед. Не может он быть всегда на вторых ролях. В остракизме, которому его подвергает элита, виноват не талант, а он сам: его благородство, эксцентричность, жизнелюбие, жизнерадостность, хвастовство – все через край, и плодовитость, конечно, которой постоянно попрекают разные зануды. Бальзак слишком на виду, пишет сочно, душа нараспашку. Людям чопорным, напыщенным, лицемерным это не нравится. Многие посмеиваются над ним, одновременно восхищаясь и завидуя. Это задевает его самолюбие, но становиться почитаемым писателем в рамках литературной благопристойности он не собирается.

Глава двенадцатая
Улица Басс

Ум Бальзака, поглощенный созданием мира воображаемого, кажется, должен был отсеивать события реального, если, конечно, они не касались самого писателя. На деле Оноре живо интересовался теми, кто его окружал, о ком говорили. Быть может, не без тайной надежды превратить их однажды в героев своих романов. Еще в 1838 году он обратил внимание на сообщение о двойном убийстве, которое произошло в ночь на второе ноября на мосту Андер рядом с Белеем. Нотариус Себастьян Пейтель, бывший театральный критик, сотрудничавший с газетой «Le Voleur», убил выстрелом из пистолета свою жену. Пейтель все отрицал, сваливая вину на слугу Луи Рея, который, по его словам, и стрелял. Бессмысленное преступление привело нотариуса в такую ярость, что он, опять же по его словам, бросился за несчастным и раскроил ему череп молотком. Считалось, что слуга был любовником госпожи Пейтель, молодой, красивой креолки весьма легкого нрава. Муж, подкараулив их на мосту, лишил жизни обоих. Но сомнения оставались. Что, если Пейтель говорит правду? И единственная его ошибка в том, что он покарал убийцу? Бальзака история взволновала. Он не раз встречался с подозреваемым в редакциях газет и журналов и помнил его как человека разумного, хотя и скорого на суждения. Рисовальщик Гаварни, приятель Оноре, тоже был уверен в невиновности нотариуса. Вдвоем они решили спасти его. Отправились в Бург-ан-Бресс, посетили Пейтеля в его камере смертника. Тот продолжал уверять, что покарал истинного виновного. Бальзак написал длинную речь в его защиту, которую озаглавил «Письмо о процессе над Пейтелем, белейским нотариусом». В нем попытался опровергнуть абсурдное, с его точки зрения, положение, будто Пейтель убил жену, чтобы унаследовать ее состояние. Это вызвало раздражение судей, общественность негодовала. Некоторые даже осмеливались утверждать, что, выступая защитником «мученика», как Вольтер в деле Каласа, писатель пытается набить себе цену. Журналист Роже де Бовуар сочинил комический плач, который читал на каждом углу:

 
Увы! Следует избегать
Ищущего своего Каласа Бальзака.
 

На присутствовавших в зале суда Оноре произвел не лучшее впечатление: нелепый костюм, высокопарная речь. Дело осложняло то, что в заботе о чести семьи Пейтель отказывался признать связь жены и слуги. Между тем это признание перевернуло бы дело: убийство корысти ради стало бы убийством из ревности, что давало надежду на смягчение вердикта. Но смертный приговор был приведен в исполнение двадцать восьмого октября 1839 года. Потрясенный Бальзак делился с Ганской: «Вы верно угадали исход дела этого бедного малого. В жизни так многого невозможно избежать. Да, обстоятельства были более чем смягчающие, но невозможно было доказать. Есть благородные натуры, в существование которых нам трудно поверить. Итак, все кончено. Когда-нибудь я покажу вам, что он написал мне перед тем, как взойти на эшафот. Я смело могу предстать с этим перед Господом, и многое мне будет прощено. Он стал мучеником собственной чести. То, чему аплодируют у Кальдерона, Шекспира и Лопе де Вега, гильотинировали в Бурге».

Дело это потребовало от Бальзака не только времени, но и денег: обращения в разные инстанции, переезды, публикация «Письма» обошлись ему по меньшей мере в десять тысяч франков, не считая материального ущерба, вызванного тем, что он вынужден был отложить в сторону свою работу. Хотя был весь в долгах: больших и маленьких, с некоторыми надо было расплатиться немедленно, другие могли подождать, что-то он занимал у друзей, что-то – скорее у недругов. Самым угрожающим выглядел долг Пьеру-Анри Фуллону, который дал ему взаймы под авторские права на «Вотрена» пять тысяч франков, да еще и под огромные проценты. Зная, что писателю нечем расплатиться, угрожал тюрьмой. Бальзак скрывался, садовник Бруэт уверял тем временем судебного исполнителя, что в помещениях, предназначенных для четы Гидобони-Висконти, все принадлежит им, а в домах, которыми владеет его хозяин, нет ничего стоящего. Разгневанный Фуллон продолжал твердо стоять на своем и добился наложения ареста на недвижимость. На этот раз мышеловка захлопнулась. Надо было переезжать. Куда? Надежность улицы Батай вызывала сомнения, вся мебель из мансарды у Бюиссона была продана по требованию Фуллона, оставшееся Оноре перевез в дом номер девятнадцать по улице Басс в Пасси, которым владел мясник Этьен-Дезире Грандемен. Писатель снял его за шестьсот пятьдесят франков на имя Филиберты-Луизы Брюньо или Брюньоль. Но, несмотря ни на что, продолжал цепляться за Жарди. Тучи над его головой продолжали сгущаться. Мать бесконечно жаловалась, что брошена неблагодарным сыном: «Я перестала видеться с тобой из боязни помешать и я бы даже сказала – нарушить твой покой… Уже полгода я живу у своего зятя Сюрвиля, который мне ничего не должен. Для него я – лишний груз, а ему и так достается. Дальше так продолжаться не может. Скажи, сумеешь ли ты выплатить мне часть долга и в чем это будет выражаться… Мне не к кому больше обратиться. Ты должен сказать мне, что делать и на что я могу рассчитывать». При мысли о том, что мать будет жить вместе с ним, Бальзак пришел в ужас: прощай покой, привычки, работа – ураган в лице его матушки сметет и бумаги, и мечты. К тому же у него нет постоянного места жительства. «Я скитаюсь, словно пес, у которого нет хозяина, – отвечает он ей. – Меня одолевают несчастья, и их будет все больше».

Если бы только новая любовь осветила его жизнь! Отношения с Гидобони-Висконти стали прохладными, виделись они все реже. Графиню несколько утомлял ритм жизни ее любовника – он слишком много работал, говорил только о работе, деньгах и семье, все судебные исполнители Франции шли по его следу. Бальзак тоже не находил прежнего удовольствия в присутствии этой молодой женщины. Уж не потерял ли он вкус к любви? Оноре стал реже писать Ганской, обращения к ней не казались теперь столь необходимыми. Он поймал себя на том, что поддерживает эту эпистолярную связь из чувства долга, в силу привычки, а ведь еще недавно каждое послание было проявлением его страсти. К счастью, обнаружилась новая поклонница, представившаяся читательницей, попавшей под обаяние недоступного великого человека. Она прислала ему свою вышивку, он горячо благодарил: «Я могу лишь безгранично восхищаться вами, и для этого мне совсем не обязательно быть предметом заботы вашего „романтического склада ума“… Примите мою благодарность и признательность за эти изысканные подарки». Началась тайная переписка, как когда-то с Ганской и Луизой. Комплименты, признания, уловки, недоговоренности. Незнакомка в конце концов назвала свое имя – Элен-Мари-Фелисите де Валет. Бальзак стал называть ее «Мари» – этим именем он уже нарек когда-то двух избранниц своего сердца – герцогиню д’Абрантес и маркизу де Кастри. Элен де Валет, дочь капитан-лейтенанта из Рошфора, в семнадцать лет вышла замуж за нотариуса из Ванна, в девятнадцать овдовела, жила то в любимой Бретани, то в Париже. У нее были «покровители», о которых она благоразумно умалчивала в своих письмах.

В конце 1839 года Бальзак разрешил новой корреспондентке навестить его в Жарди. Сгорая от любопытства, она оказалась перед закрытыми дверьми – хозяин отсутствовал. «Мари» довольствовалась тем, что осмотрела окрестности, насладилась царившей вокруг «интеллектуальной атмосферой», взяла на память в саду какую-то мелочь. В письме, полном смущения и нежного уважения, гостья приносила извинения: «Вы были добры лишь наполовину. Вы позволили мне подойти к порогу вашего прибежища, но двери были закрыты. Тем не менее я благодарна, что вы выполнили половину моей просьбы, и прошу простить меня: сознаю все неприличие воровства, которое я позволила себе совершить у вас. Но я была не в себе, не в себе до того, что плакала от радости, счастья находиться там, где вы творите, к чему вы привязаны. Простите меня, как прощают умалишенных. Чтобы успокоить мою совесть, позвольте взамен преподнести вам письменный прибор, принадлежавший когда-то госпоже де Ламуаньон и доставшийся мне в наследство от этой вдовы, рядом с которой я провела детство, моей благодетельницы». Она также добавляет, что вот-вот расстанется со своей дорогой Бретанью.

Простота и восторги, вот чего ему так не хватало! Бальзак чувствует, как возвращается молодость. Теперь ему недостаточно писем, нужно лицо, взгляд, звук голоса. В начале 1840 года они встречаются. Писатель очарован своей новой «Мари» и немедленно рассказывает ей о своих невзгодах. Она все понимает, утешает и, без особых церемоний, становится его любовницей. Новая возлюбленная предлагает помощь и в его затруднительном финансовом положении – дает взаймы десять тысяч франков. В ответ он дарит гранки «Беатрисы» с собственной правкой (когда-то он сможет вернуть долг!): «Вот гранки, моя работа над „Беатрисой“ – вы заставили меня полюбить эту книгу, как никакую другую, она связала нас дружбой. Я дарю такого рода вещи только тем, кто любит меня, ведь это свидетельства моих долгих трудов и терпения, о которых говорил вам. За этими чудовищными бумагами проходят мои ночи. Среди тех, кому я преподнес нечто подобное, нет сердца чище и благороднее вашего… Addio cara». Его любовнице тридцать пять лет, Оноре не хочется, чтобы между ними стояли деньги. Он спешит уверить ее в полной своей платежеспособности. У него в работе новая пьеса, «Меркаде», не чета «Вотрену», которая, вне всяких сомнений, обречена на успех: «В октябре я верну деньги, которые занял под театр. Я вновь обрел решимость. Больше не отступлюсь… Пишу наспех, чтобы успокоить вас, сокровище мое. Спасибо за письмо, дорогуша».

Бальзак не успевает завершить пьесу, как его чувства оказываются перед серьезным испытанием. Он уверен, что его любовница – идеальная женщина, с пылким сердцем и незапятнанным прошлым. Некий Эдмон Кадор, на самом деле журналист Роже де Бовуар, раскрывает ему истинное положение дел: Элен де Валет – вдова Гужон, у нее внебрачный сын, она богатая содержанка, жизнь ее – череда приключений, в списке тех, кто пользовался ее благосклонностью, последним числится автор этих разоблачений. Итак, ангельская Элен – нимфоманка, зарабатывающая своим телом, готовая к любым компромиссам. Теперь она проводит лето в Бретани, быть может, одна, быть может, с другим мужчиной. Оноре отказывается верить, что так обманут, требует от «Мари» объяснений. Та перепугана, отвергает все обвинения (на что потребовалось не одно послание): «После вашего письма жизнь моя – сплошной кошмар, когда я отвечала вам, не владела собой. Думала только об одном, как заставить вас поверить, что никогда не любила господина Кадора. Теперь вам нужны детали и правда по каждому его обвинению. Попробую рассказать вам все, но, Боже мой, вы должны верить моим словам, ведь я буду говорить с вами, как с Господом». Дальше она намекает на некие предложения, которые делал ей Кадор, на письмо, которое ему отправила, на его наглый визит и на сопротивление, которое ему оказала, будучи женщиной порядочной: «Я никогда не принадлежала этому человеку… Он забавлял меня, я терпела его из страха и кокетства… Но повторяю, сама дала ему в руки оружие против себя. Он может сказать, что я ему принадлежала. Ложь, но вы можете этому поверить… Господин Кадор очень тщеславен. Он был бы счастлив, если бы его имя упоминалось в связи с именем человека вроде вас… Мне придется расплачиваться за преступное легкомыслие, но вы, любимый мой, должны оставаться в стороне… Если ему удастся скомпрометировать мое будущее, вернусь к своему одиночеству, которое оставила только ради вас. Здесь, на полуострове Рюк, есть монастырь… и моя подруга, отправлюсь к ней. Об этом с радостью думаю уже шесть лет. Мне не хватало лишь нового несчастья, чтобы решиться».

Бальзаку кажется, что теперь он сам стал персонажем романа: предательство, поруганная невинная женщина, испорченная репутация, монастырь. Он готов все понять, все простить. Ее очередное письмо – еще одна выдумка, впрочем, не без лирики: «Я должна была лучше понять вас и больше доверять вам. Мы обсудим это, раз вы были так добры и приняли участие во мне… Десять месяцев в году я свободна и живу одна. Я бы предпочла свободу и скромную мансарду художника на улице Кастильон роскошной квартире, где я – узница… Я имею дело с самым порядочным в мире человеком, ради меня он пожертвовал богатством и положением… И я ни за что на свете не причинила бы ему никакого горя. Поэтому я так боялась этого отвратительного Эдмона Кадора, который мог меня скомпрометировать… Я хотела бы, чтобы ничего этого не было, я оставалась для вас дикой девчонкой из дикой Бретани… Но господин Кадор сказал вам мое имя, рассказал о моем ребенке, и вы захотели откровений. Теперь вы знаете обо мне все – и хорошее, и плохое… Буду в Париже 15 августа… Адресуйте свои письма на почту, так будет безопаснее. Меня беспокоит, что вы так много работаете. Это должно быть вредно для вашего здоровья… Норе, что бы ни случилось в вашей жизни или в моей, если вы будете нуждаться в слепой преданности женщины, можете рассчитывать на меня. Addio».

Этих жалобных оправданий оказалось достаточно, чтобы Бальзак успокоился. Пусть у «Мари» есть богатый покровитель, какое ему дело. У госпожи Ганской тоже есть муж, который не дает ей любить, но обеспечивает положение в обществе и комфорт. И у госпожи Гидобони-Висконти тоже. Что до неточностей и преувеличений, коими изобилует исповедь Элен де Валет, так это свойственно всем молоденьким женщинам, которые в результате сами начинают верить своим выдумкам. И разве он сам не скрывает порой истину от Иностранки? Хотя всем сердцем любит ее. Надо быть снисходительным к слабостям того, кого любишь, глядишь, и союз окажется более поэтичным. Уверенный в этом, предает забвению ложь своей неверной любовницы и отправляется с ней в путешествие по Бретани. По возвращении чувствует вдруг невероятную усталость: то ли прогулка оказалась чересчур длинной, то ли Элен слишком долго была рядом. Как бы то ни было, он неожиданно потерял к этой женщине всякий интерес. Расставание было неминуемым и оказалось безболезненным.

За это время писатель несколько отдалился от своих друзей. Зюльма Карро жаловалась, что от него нет никаких известий. Бальзак отвечал, что он в отчаянии и хотел бы наконец покончить со своим горестным положением одинокого мужчины: «Я больше не хочу иметь сердца. Я очень серьезно подумываю о женитьбе. Если вы вдруг встретите девушку лет двадцати двух, у которой есть тысяч двести франков, ну хотя бы сто, при условии, что я смогу воспользоваться этим приданым, вспомните обо мне. Я хотел бы, чтобы моя жена была тем, кем заставят ее быть обстоятельства моей жизни: женой посла или хозяйкой в Жарди. Только не говорите об этом, это – секрет. Девушка должна быть с амбициями, умненькая».

Зюльма Карро не замедлила откликнуться: «Я не знаю ни одной девушки, отвечающей вашим требованиям. И потом мне кажется, я уже слышала это: „Я больше не хочу иметь сердца, я подумываю о женитьбе“. Если это не так, остановите меня… Позвольте мне не вмешиваться в то, что может стать величайшим мучением в вашей жизни».

В ожидании идеальной невесты Бальзак трудится над «Сельским священником». Чистая, нежная Вероника выходит замуж за самого крупного банкира Лиможа, человека уродливого и деспотичного. Втайне она влюблена в рабочего фарфоровой фабрики Жана-Франсуа Ташерона. Эта любовь заставляет Ташерона совершить непредумышленное убийство. Под страхом смертной казни он не признает своей вины и притворяется сумасшедшим, чтобы не скомпрометировать Веронику. Но доверяет свою тайну на исповеди аббату Бонне и идет на эшафот, как истинный христианин, как нотариус Пейтель, которого автор не так давно пытался защитить. Став вдовой в двадцать два года, Вероника удаляется в свое поместье, где, преследуемая угрызениями совести, посвящает себя скудной земле и людям, живущим вокруг. Спасать души ей помогает аббат Бонне, землю – молодой инженер, напоминающий Сюрвиля. Так, раскаявшись, грешница, рука об руку с верой и наукой, способствует спасению человечества. Мораль та же, что и в «Сельском докторе».

Бальзак – романист в полном смысле этого слова, обычная жизнь ему плохо удается. Опыта с «La Chronique de Paris» оказалось недостаточно. Он снова возвращается к мысли об издании журнала, который донесет до читателей истину. Теперь это «La Revue parisienne». Арман Дютак, который уже владеет пятью или шестью изданиями, согласен присоединиться к новому начинанию. Журнал будет выходить раз в месяц. Объем – сто двадцать пять страниц, цена – один франк. Бальзак вызывается делать его в одиночку и бесплатно. Взамен – поделит с Дютаком прибыль. Тот будет отвечать за печать и распространение. Чтобы обозначить свою связь с «La Revue parisienne», писатель дает в первый номер свой рассказ «З. Маркас». Он увидел это имя на вывеске в квартале Марэ и был зачарован его странным звучанием. Немедленно возник облик героя. Зефирин Маркас – «двойник» автора. И хотя он не легитимист, а ярый республиканец, так же любит Францию и презирает тех, кто предал завоевания Июльской революции. Эти люди принадлежат прошлому, держатся за свои предрассудки и привилегии, мешая стране двигаться вперед. «При вашем дворе – одни совы, которые боятся света, – бросает Маркас в лицо бывшему министру, – старики, трепещущие перед юностью, либо такие, которых вообще ничто не волнует… Молодежь восстанет как в 1790 году. А тогда она совершала много славных дел».

Бальзак должен обеспечить журналу раздел литературной критики. Он пользуется этим, чтобы обрушиться на Эжена Сю и Анри де Латуша, но особенно на ненавистного Сент-Бёва. Потешаясь над «Пор-Руаялем», он осмеливается написать: «Когда вы читаете Сент-Бёва, на вас наваливается скука, похожая на моросящий дождь, который пробирает до костей». Это был его ответ на саркастический отзыв Сент-Бёва о его «Отце Горио». «Пармской обители» Стендаля он, напротив, посвящает восторженную статью, утверждая, что господин Бейль написал книгу, в которой великолепна каждая глава. Это тем более заслуживает уважения, что никто вокруг Стендаля не заметил. Оноре прославляет и Гюго, «величайшего поэта XIX века», и Фурье, чьи идеи отвечают его собственным.

К несчастью, у «La Revue» оказалось немного читателей, он быстро выдохся и после публикации трех номеров в сентябре 1840 года закончил свое существование. Дютак и Бальзак потеряли тысячу восемьсот франков. Очередная неудача на поприще журналистики окончательно выбила писателя из седла. Ему кажется, весь мир объединился против него. Оноре даже не осмеливается пожаловаться Ганской: как-то Ева воспримет его бесконечное невезение. За 1840 год он отправил ей всего шесть писем. В качестве извинения говорит, что у него не всегда есть деньги оплатить почтовые расходы: «тяжелое» письмо в Россию стоит десять франков. А для него теперь каждый су на вес золота. Жить в Жарди стало невозможно из-за постоянных визитов кредиторов. Пришлось выставить его на торги и продать за семнадцать тысяч пятьсот пятьдесят франков. Строительство, обустройство земли, содержание обошлись почти в сто тысяч. Но по совету своего поверенного, господина Гаво, Бальзак продал все подставному лицу, некоему Жану-Мари Кларе, архитектору. В результате этого маневра кредиторам пришлось довольствоваться более чем скромной суммой, не идущей ни в какое сравнение с реальными долгами писателя, который, таким образом, сохранил за собой Жарди.

Через подставное лицо, теперь это была госпожа Брюньоль, был снят домик в Пасси. Главный вход его был со стороны улицы Басс, черная лестница выходила на крошечную улицу Рок, и посторонние о ней не догадывались, что давало определенные преимущества на случай визита судебного исполнителя: оставалось только добраться до станции, а оттуда дилижансом до Пале-Руаяль. В Пасси Бальзак чувствовал себя, как в деревне: это был небольшой городок у стен Парижа, известный своими термальными источниками и садами, очень тихий, без особых затей. Чтобы сохранить в тайне место своего пребывания, Оноре придумал для посетителей специальный код: они звонили в дверь на улице Басс, произносили консьержке пароль, говорили, что хотят повидать госпожу Брюньоль, и только после этого попадали в святая святых.

Филиберта-Луиза Брюньоль родилась в 1804 году в Ньевре. Когда-то она была любовницей Латуша. Марселина Деборд-Вальмор познакомила с ней Бальзака, и тот, всегда трепетавший перед частичкой «де», переименовал ее в госпожу де Брюньоль. Она оказалась незаменима: экономка, сиделка, ее можно было послать с мелкими поручениями и доверить ей великие мысли. В ее присутствии заботы повседневной жизни отступали. Она выпроваживала назойливых посетителей, ходила за покупками, если надо, разговаривала с издателями, редакторами, совала свой нос в договоры, успевая при этом следить за чистотой и за тем, что творится на кухне. Порой Бальзак не без удовольствия смотрел на эту дородную, несколько рыхлую, с грубоватыми манерами, но энергичную и умную женщину. Конечно, соперничать с госпожой де Берни, герцогиней д’Абрантес, графиней Гидобони-Висконти или госпожой Ганской она не могла. Но формы ее были внушительны, а преданность выходила далеко за рамки простой доброжелательности. Каждая женщина способна дать счастье. Главное – не сравнивать. Госпожа де Брюньоль не какая-нибудь льстивая кокетка, но надежная спутница. И Бальзак обращается к ней за услугами, которые не входят в перечень ее работ по дому. Став его любовницей, она продолжает вести себя так, словно ее не повысили в звании. Он поздравляет себя с тем, что разом убил двух зайцев.

И все было бы хорошо, если бы не матушка: произведя подсчеты, Оноре пришел к выводу, что дешевле всего обойдется, если она обоснуется у него на улице Басс. К тому же, быть может, с годами нрав ее изменился. Итак, сын решает попробовать и пишет сестре: «Дней через десять комната матушки будет готова… Скажи ей, чтобы она взяла у тебя свою перину, часы, подсвечники, две пары простынь, белье. Я заберу все это 3 или 4 декабря. Если она захочет, будет счастлива, но напомни ей, что надо быть готовой к счастью и стараться его не вспугнуть. Помимо ежемесячных ста франков, у нее будет компаньонка и служанка. О ней будут заботиться, как сама матушка того пожелает. Я попробовал устроить ей элегантную спальню, с персидским ковром, который был у меня на улице Кассини. Попроси ее не сопротивляться в том, что касается ее внешнего вида – мне было бы мучительно видеть ее плохо одетой… она должна выглядеть так, как должно, иначе причинит мне невыразимые страдания».

Увы! После нескольких недель совместной жизни Бальзаку пришлось признать, что его мать способна посеять бурю в самом спокойном уголке: атмосфера была наэлектризована ее стычками с госпожой де Брюньоль и сыном. Очень скоро ему стали невыносимы беспочвенные ссоры, сотни раз повторяемые упреки, крики, вздохи, глаза, возведенные к небу. Если так будет продолжаться и впредь, о работе придется забыть. Но через полгода госпожа Бальзак сама поспешила уехать из дома, где ее сын компрометирует себя связью с женщиной низкого происхождения. «Когда я соглашалась жить у тебя, мой дорогой Оноре, думала, что смогу быть счастливой. Но быстро поняла, что не в силах выносить мучения и бури твоей жизни. Я терпела, пока считала это нужным тебе. Когда же осознала по твоей холодности, что мое присутствие терпят по необходимости и что я не только не в радость, но, напротив, раздражаю тебя, мое положение стало невыносимым. И это заставило меня найти слова, которые так огорчили тебя. В мгновение я приняла решение покинуть твой дом. Пожилым людям, уверена, нечего делать рядом с молодежью! Пишу тебе, чтобы поставить в известность, что 25-го числа сего месяца я высказалась в том смысле, что мое содержание можно свести к ста франкам в месяц. Прошу тебя выдать мне эту сумму в качестве задатка, а также в счет не выданных мне тобою ранее денег, из которых мною получено только шестьсот. Я сказала о своем решении госпоже де Брюньоль, которая ответила, что этих денег мне не видать. Я ни на минуту не сомневаюсь, что она несправедлива по отношению к тебе, раз у нее подобные мысли… Не буду говорить об огорчениях, коих причина в твоем равнодушии, ты, должно быть, отказываешь мне в этой грустной привилегии, которая называется чувствительностью… Твоя мать, вдова, госпожа де Бальзак». С Лорой она поделилась, что не осуждает госпожу де Брюньоль: та, безусловно, женщина порядочная, любезная, деятельная, бдительно следит за расходами Оноре, но у нее есть определенные «недостатки», скрыть которые невозможно. Помимо всего прочего, мать отказывалась признать порабощенность сына его творчеством. Почему, опубликовав так много книг, он все еще зависит от милости кредиторов? Будь он экономнее, лучше бы помогал семье. Вот и братец Анри, вновь обосновавшийся на острове Бурбон и вновь оказавшийся в бедственном положении, пишет о том же: «У нас нет ни одежды, ни куска хлеба, ни надежды, что в скором времени они появятся, если только не подоспеет помощь из метрополии. Или я ошибся, обращаясь к тебе?» Один из его приятелей, отправляющийся во Францию, согласен дать взаймы тысячу франков: «Могу я рассчитывать, что ты отдашь эту сумму в течение трех месяцев? У нашей матери, быть может, нет средств, и это убьет ее, так что лучше не просить. А для тебя, думаю, подобная сумма не составит труда, и потому настоятельно прошу тебя об этом». Бальзак еле сдерживается: со всех сторон к нему тянут руки, одни – за помощью, другие – за долгами. У него же – только его книги. И он должен разобраться со всеми: с близкими и их нуждами, с озлобленными кредиторами, собственными роскошествами.