Текст книги "Оноре де Бальзак"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Его финансовое и правовое положение в начале 1837 года усугубилось. Со свойственной ему легкостью он дал Даккету поручительство по векселю Верде на выкуп части акций «La Chronique». Когда Верде обанкротился, Даккет выступил с обвинениями против писателя, утверждая, что тот воспользовался услугами типографии и шрифтолитейни, не уплатив за это, угрожая арестом и долговой тюрьмой. Подобная перспектива Бальзака не прельщала. К тому же у него разыгрался грипп, но, несмотря на температуру и головные боли, он вынужден был править первую часть «Утраченных иллюзий». Надо было срочно бежать. Куда? По просьбе Дакетта у Оноре отобрали экипаж, предмет его особой гордости. На улицу Батай заявился судебный исполнитель, но консьерж, должным образом проинструктированный, заявил, что не знает никакого господина Бальзака, что есть только госпожа Дюран, да и та отсутствует. Тот попытался ворваться силой. Консьерж сказал, что подаст жалобу на вторжение в частное жилище. Исполнитель удалился, обещая продолжать свое расследование.

Испробовав все возможные средства, Оноре решился просить паспорт с разрешением на въезд в Россию и укрыться у Ганских. Но Гидобони-Висконти предложили более простое решение: дело об итальянском наследстве все еще тянулось, но теперь судебные заседания переместились в Милан, супруги вновь предложили Бальзаку отправиться за их счет на место разбирательства в качестве их доверенного лица. В случае успешного исхода дела он получал достаточное вознаграждение. Писатель был счастлив отсрочить встречу с французской юстицией и немедленно согласился. На этот раз он путешествовал в одиночестве.

Формальности соблюдены, четырнадцатого февраля Оноре садится в дилижанс, пересекает Францию и девятнадцатого прибывает в Милан, где останавливается в гостинице «Прекрасная Венеция», на площади Сан-Феделе недалеко от театра Ла Скала. Комната стоит два франка в сутки, в гостинице можно пообедать за три франка, что не так дешево.

Знакомые вновь снабдили его рекомендательными письмами, а потому здесь, как и в Турине, ему был обеспечен блестящий прием со стороны и миланского общества, и австрийских оккупационных властей. В Милане Бальзаку не докучали ни кредиторы, ни судебные исполнители, ни зубоскалы-журналисты, зато в изобилии были хорошенькие женщины, обожавшие французского писателя. Дабы не отставать от парижан, в гостиных обсуждали его знаменитую трость, белое домашнее платье, романы, которые пишет по ночам, когда остальные смертные спят. Среди новых знакомых, так хорошо к нему расположенных, он выделил очень молодую и весьма соблазнительную графиню Клару Маффеи, которая принимала у себя знаменитых политиков, художников, писателей. Узнав о приезде Бальзака, она встала на колени и прошептала: «Я обожаю гениальных людей!» Оноре это суждение не показалось чрезмерным. Вместе с миниатюрной и до того элегантной, что у него слюнки текли, cara contessina они без устали ходили по дворцам, церквям, музеям. Он также сошелся с князем Альфонсо Серафино ди Порчиа и его любовницей, графиней Евгенией Болоньини, которые держались с достоинством законных супругов. Князь дал в полное его распоряжение экипаж и пригласил в свою ложу в театре Ла Скала. После такой любезности Бальзаку оставалось только пожалеть, что он не родился в Италии. Самые знатные женщины просили оставить автограф в альбоме. Кларе Маффеи он написал: «В двадцать три года все еще впереди!» Местная пресса расхваливала его простоту и остроумие. Когда карманник украл у него золотые часы в суматохе площади Сан-Феделе, полиция незамедлительно пришла в движение, вечером часы были возвращены владельцу. Слава миланским carabinieri! В довершение он был представлен литературной знаменитости Италии Алессандро Мандзони. Впрочем, встреча вышла прохладной, Бальзак не читал «Обрученных» и не смог ничего сказать автору о его шедевре. Журналист Чезаре Канту, присутствовавший при этом, так описывал «француза»: «большое тело, большой нос, широкий лоб, бычья шея с лентой, заменяющей галстук, глаз укротителя диких зверей, густая шевелюра, увенчанная большой мягкой шляпой, мощная голова, полная самых невероятных идей, жаден до денег, полно долгов, доволен собой, ему хотелось казаться эксцентричным, чтобы заставить говорить о себе».

К несчастью, в Милане надо было заниматься делом Гидобони-Висконти. Скромное наследство в семьдесят три тысячи семьсот шестьдесят лир оспаривали трое. Но дело нельзя было бросить. Бальзак защищал интересы друзей и в конце концов договорился о небольшой сумме, из которой должны были быть удержаны расходы на путешествие и комиссионные. Чтобы соглашение вступило в силу, необходимо было заручиться согласием зятя покойной, отца несовершеннолетнего наследника, барона Гальваньи, жившего в Венеции. Вместо того чтобы уладить вопрос путем переписки, Бальзак пускается в путь.

Тринадцатого марта под проливным дождем въезжает в старинный город дожей. Останавливается в поистине королевском номере, но находит Венецию мрачной и тревожной. «Позвольте мне быть откровенным, – делится он с Кларой Маффеи, – и, если хотите, никому не показывайте это письмо. Должен признаться, безо всякого чванства и пренебрежения, что Венеция не произвела на меня того впечатления, что я ожидал… Дождь набросил на Венецию серый плащ, который, может быть, и должен был казаться поэтичным для этого города, что буквально трещит по швам и с каждым часом все глубже погружается в могилу, но для парижанина, который большую часть года наслаждается туманами и дождями, все это показалось малопривлекательным». И галантно добавляет: «Я отдал бы Венецию за хороший вечер, час наслаждения, четверть часа, проведенные рядом с вами, ведь воображению под силу создать хоть тысячу Венеций, но ни одну хорошенькую женщину, ни наслаждение, ни страсть». Его разочаровали даже гондолы, впрочем, исключительно потому, что он был один: «Признаюсь, я был в отчаянии, что со мной нет дамы, занимающей все мои мысли, ведь, должно быть, огромное удовольствие скользить в гондоле, болтать, смеяться, покачиваясь на волнах». Дамой, занимающей все его мысли, была в данном случае не Ганская, не Гидобони-Висконти, не Луиза. Только Клара Маффеи интересовала его теперь, хотя рассчитывать было не на что, в лучшем случае на кокетство и слова. Но ему нравится любить. Красивое лицо, нежный взгляд, грациозный жест – и он уже увлечен. Вышло солнце, Венеция заблистала: «Я полностью переменил свое мнение о прекрасной Венеции, которую считаю достойной своего имени», – заявляет Бальзак.

Воспрянув духом, он добивается от барона Гальваньи согласия на предполагаемую сделку. Дело сделано, Оноре снова в Милане. Через неделю решает вернуться во Францию через Геную, он давно мечтал увидеть Итальянскую Ривьеру. В городе опасаются эпидемии холеры, и по приезде писатель на карантине проводит восемь дней в больнице, «недостойной служить и тюрьмой для разбойников». Там он знакомится с генуэзским негоциантом Джузеппе Пецци, который рассказывает ему о заброшенных серебряных рудниках Сардинии. По мнению Пецци, возобновление работы шахт сулит немалую прибыль. Бальзак встрепенулся. Разве это не решение всех его финансовых проблем? Загребать серебро лопатой! Вот что ему нужно! Обещает по возвращении во Францию поговорить с Карро, который окончил Политехническую школу и должен знать, насколько справедлива эта информация. Конечно, разумно было бы отправиться прямо на Сардинию и поговорить с местными жителями. Но, пережив карантин, Оноре предпочитает увидеть Ливорно, потом Флоренцию, где, как прилежный турист, обходит все достопримечательности, замирает от восхищения перед гробницей Лоренцо Медичи работы Микеланджело, восторгается картинами Рафаэля и сожалеет, что Уффици удалось осмотреть лишь на бегу. «Во Флоренции надо провести несколько месяцев, у меня же было только два часа», – пишет он Ганской, пытаясь уверить ее, что поехал в Италию исключительно ради того, чтобы увидеть страну, которую графиня так любит. Из Флоренции путь лежит в Болонью, где его ждет встреча с Россини, обосновавшимся здесь со своей любовницей Олимпией Пелисье. Потом снова Милан и прощание с многочисленными друзьями, обворожительной Кларой Маффеи. Генеральный консул, барон Этьен Денуа выдает паспорт «господину де Бальзаку, Оноре, домовладельцу. Приметы: „Рост 1 м 68, волосы черные, глаза черные, лоб высокий, нос приплюснутый, лицо широкое“. Его ожидает засыпанный снегом перевал Сен-Готард, температура – минус двадцать пять: „Не были видны ни мосты над горными реками, ни сами реки. Несмотря на одиннадцать сопровождающих, я много раз мог погибнуть“».

Третьего мая, после двух с половиной месяцев отсутствия, он вновь в Париже: рукописи, долги, новые планы, в том числе проект двух пьес. Впрочем, от театрального эксперимента Бальзак благоразумно отказывается, здраво рассудив, что романы ему даются легче. Главное, любым путем рассчитаться с кредиторами. Он получил комиссионные от Гидобони-Висконти, но это такая малость в сравнении с тем, что должен. Мать непрестанно жалуется, что забыта им, хотя только и слышит вокруг разговоры о щедрости самого любимого писателя французов. В сентябре 1834 года сын неосторожно дал обязательство выдавать ей раз в три месяца, начиная с первого апреля 1835 года, двести франков на жилье и слуг. К апрелю 1837 года исполнилось ровно два года, как он ни разу не выполнил его. «Оноре, – пишет ему мать, – два года моя жизнь была нескончаемым кошмаром, расходы мои были огромны… Теперь настал момент, когда я должна тебе сказать: хлеба, сын мой! Уже много недель я ем хлеб моего доброго зятя [Сюрвиля], но, Оноре, так не может больше продолжаться, учитывая, что ты находишь средства совершать (ради двух иностранцев) долгие и дорогостоящие путешествия, затратные как денежно, так и для твоей репутации… Сын мой, ты находишь средства давать деньги друзьям, вроде Сандо, любовницам, покупать оправы для ручки твоей трости, кольца, столовое серебро, мебель, и потому твоя мать имеет право, безо всяких угрызений совести, попросить тебя выполнить обещанное. Она ждала до последнего момента, теперь он наступил… Если бы ты знал, как я страдаю оттого, что мой сын ни разу не навестил меня в Шантильи! О, Господи! Почему у меня нет состояния!»

Тем временем Сюрвили жили ожиданием и надеждой, с каждым днем становившейся все призрачней, что один из предложенных Эженом проектов грандиозных работ по обустройству канала будет одобрен. Лора жаловалась, что у нее две дочери на выданье, мать, которую необходимо поддерживать, гениальный, но расточительный брат Оноре, другой брат, Анри, жалкое ничтожество, и никакого просвета. Наконец родным удалось уговорить Анри вернуться на Маврикий, где, по их мнению, у него было больше шансов найти себе занятие. Уже перед самым отплытием выяснилось, что ему нечем заплатить за гостиницу. Сюрвили срочно отправили ему подъемные, и он благополучно скрылся за горизонтом. Лора тайком зашла повидать старшего брата, тот написал Ганской: «Дела ее мужа идут не слишком шустро, ее жизнь протекает во мраке, силы истощила не ведомая никому, бесславная борьба. Что за бриллиант лежит в грязи! Лучший бриллиант, что я знаю во Франции. На радость ей, мы оба всплакнули! Бедная малышка все время смотрела на часы – у нее было только двадцать минут: муж ревнует ее ко мне. Тайком прийти повидать брата!»

Все вокруг несчастны, да сам он тоже: если бы не творчество, он бы давно бросился в Сену. Но рабочий стол, чернила, перо, бумага призывают к порядку. Они символизируют дисциплину, гарантируют жизнь и бессмертие. На материнские упреки Бальзак ответил коротко: «Матушка, я словно на поле боя, и схватка идет яростная. Не могу отвечать пространно на ваше письмо. Но я хорошенько подумал, перебрал все возможные пути разрешения этой ситуации. Полагаю, для начала ты должна приехать в Париж и поговорить со мной хотя бы часок, чтобы мы поняли друг друга. Мне легче говорить, чем писать, я уверен, мы сумеем все согласовать. Приезжай и останавливайся, где хочешь: и на улице Батай, и на улице Кассини твой сын, у которого от твоих слов все переворачивается внутри, будет рад выделить тебе комнату. Приезжай как можно скорее. Прижимаю тебя к груди и хотел бы быть еще на год старше, так как верю в свое будущее и не хочу, чтобы ты беспокоилась». Итак, в который раз вместо денег Оноре сулит матери лишь обещания. Пусть она потерпит еще годик, умоляет он. Потом разделит с ней все свое богатство, которое принесут ему романы или что-то другое. Теперь же у него долгов на шестьдесят тысяч франков и главная задача – ускользнуть от судебных исполнителей. Им известны оба его адреса, он нуждается в неприкосновенном убежище. Гидобони-Висконти предлагают ему обосноваться инкогнито в их доме на Елисейских Полях.

Бальзак безмерно признателен и переезжает к любовнице, где немедленно садится за работу. Он должен завершить «Выдающуюся женщину», обещанную для «La Presse», и предоставить «Figaro» в лице Альфонса Карра «Цезаря Бирото». Кроме того, на его столе рукопись «Гамбары», утраченной во время пожара в типографии и восстановленной за время его отсутствия Огюстом де Беллуа. В таком виде рассказ его не устраивает, надо коренным образом переделать его. Одновременно его занимает парный рассказ к «Массимилле Дони». Действие разворачивается в Венеции, в атмосфере музыки и любви. Сам Оноре был абсолютным профаном во всем, что касается музыки, пришлось обратиться за советом к немецкому композитору Якову Штрунцу. Герой балансирует между двумя женщинами: одну любит, но оказывается рядом с ней ни на что не способным, другую не любит, но страстно желает. Одержимый искусством, он теряет свою мужскую силу, воображение оказывается губительным для плоти. Чтобы избежать полного краха, гордая, чистая Массимилла Дони соглашается подменить собой куртизанку и этим обманом спасти любимого. Малопристойный сюжет давал возможность изучить скрытые пружины сексуальной привлекательности, описать хрупкое великолепие Италии с ее разорившимися аристократами, усталыми дворцами, людьми, страдающими от австрийской оккупации, и, параллельно, неизменную власть музыки.

За четыре дня готова «Выдающаяся женщина», которую он потом переименует в «Чиновников». Это история амбициозной Селестины Рабурден, стремящейся, чтобы ее муж, обыкновенный чиновник, непременно достиг каких-то высот. В конце концов тот начинает думать, что знает, как управлять страной. Его идеи схожи с идеями самого Бальзака: сокращение числа министерств и служащих в них, отмена пошлины, изменение системы налогообложения, упразднение налогов, душащих торговлю. Рассказ, который поначалу задумывался как семейная драма, оказался приговором бюрократической системе. Бесчисленные административные механизмы мешали правительству привести к исполнению свои решения в том виде, в котором они были приняты. Во времена Наполеона дело соответствовало слову. Теперь Франция погрязла в горах бумаг, руководители государства оказались связаны по рукам и ногам армией ни за что не отвечающих людей. Ум, власть – все подмяла под себя сила инерции подчиненных. Об этом громогласно заявляет он, Бальзак, которому грозит долговая тюрьма и который скрывается в доме Гидобони-Висконти! Его обличительная речь была неодобрительно встречена изданиями, стоящими на позициях легитимизма. В «La Quotidienne» были скандализированы: «Очень часто произведения господина де Бальзака – это изложение его убеждений, попытка судить о социальных явлениях, его предложения, войди они в свод наших законов, выглядели бы довольно странно». Подписчики протестовали. Одним не нравилось, что писатель открыто упрекает правительство, другие находили его политические проповеди скучными. Он же продолжал отстаивать свои убеждения и выверять счета. Каждое утро, перед тем как отправиться спать, пересчитывал написанные за ночь страницы.

Бальзак всеми силами старался выполнить взятые обязательства, а Уильям Даккет не думал складывать оружие. Судебным исполнителям, в чьи обязанности входило найти и посадить за решетку злостных должников, удалось обнаружить его новое местопребывание. Гидобони-Висконти строго-настрого наказали слугам отвечать, что господин де Бальзак у них не живет. Но в начале июля судебный исполнитель, переодевшись почтовым служащим, предстал перед одним из слуг и сказал, что у него посылка для господина де Бальзака на сумму в десять тысяч франков, он должен вручить ее адресату лично, чтобы тот расписался в получении. Что делать? Слуга пошел проконсультироваться с заинтересованным лицом, которое было настолько заинтриговано, что само предстало перед посыльным в качестве «друга Бальзака». Но, запутавшись в объяснениях и сгорая от нетерпения узнать, что же в пакете, Оноре вынужден был признать, что он и есть Бальзак. Исполнитель немедленно схватил его за полу халата и сообщил, что у него вовсе не посылка, а судебное постановление, согласно которому писатель должен немедленно заплатить три тысячи франков, в противном случае будет арестован. О спасении нечего было и думать – дом окружили полицейские. Бальзак уже видел себя за решеткой. Но вмешалась милосердная Сара и, хотя супруги Гидобони-Висконти сами испытывали определенные финансовые затруднения, внесла нужную сумму, после чего довольный исполнитель удалился. Оноре переживал, что его обманули, как ребенка, и восьмого июля писал Ганской: «Банкротство Верде сразило и меня: я неосторожно дал ему гарантии, теперь он меня преследует. Мне пришлось скрываться и вступить в схватку. Люди, призванные находить и сажать в тюрьму должников, обнаружили меня благодаря чьему-то предательству, и, к несчастью, я скомпрометировал тех, кто благородно предоставил мне убежище. Чтобы не оказаться в тюрьме, пришлось немедленно найти деньги и уплатить долг Верде, теперь я должен тем, кто дал мне взаймы».

Госпожа Ганская, вне всяких сомнений, была огорчена этой новой неприятностью и обвиняла Бальзака в непоследовательности. Тот хорохорился: как она смеет упрекать его за долги, любовь к роскоши, путешествия, когда все только и делают, что мешают ему честно зарабатывать на жизнь писательским трудом? «Почему я должен в пятый или шестой раз объяснять вам причину моей нищеты и отчего мое положение становится все тяжелее?» И по ее просьбе перечисляет все просчеты в договорах с издателями, редакторами журналов, ростовщиками. Напоминает об ударе, который нанес Верде, непредвиденной неудаче с «La Chronique de Paris», призывает восхищаться человеком, который, будучи обременен таким количеством долгов, продолжает одной рукой писать, другой – сражаться, не совершив при этом ни одного бесчестного поступка.

«В этом аду корысти, голодных дней, когда друзья предают, а завистники стараются навредить, надо беспрерывно писать, думать, работать, придумывать что-то смешное, когда хочется плакать, размышлять о любви, когда сердце исходит кровью от глубокой раны и надежда почти скрылась за горизонтом, да к тому же оказалась ворчливой и выспрашивает у доблестного рыцаря, вернувшегося с поля битвы, где и почему он ранен… Не осуждайте, cara, бедного воина, который средь бури ищет уголок, где можно присесть и передохнуть… не браните за то, что потратил какие-то несчастные несколько тысяч франков ради того, чтобы съездить в Невшатель, Женеву, Вену и два раза в Италию (вы не понимаете, зачем я ездил в Италию, и говорите глупости, позже я объясню вам, почему). Не браните за то, что мечтаю провести месяц-два подле вас, ведь если у меня не будет этого причала, я умру».

Бальзак не только впал в уныние, но заболел. Его сотрясали приступы кашля, доктор Наккар констатировал хрипы в легких. Он отправил пациента в Саше к Маргоннам отдохнуть и поправиться. Вместо того чтобы последовать совету доктора и временно ничего не делать, писатель засучив рукава заканчивал «Цезаря Бирото» и писал «Банкирский дом Нусингена», мысль о котором не давала ему покоя.

Насладившись сельской тишиной, рвался в Париж, где его ожидали глупейшие требования национальной гвардии, свора кредиторов и не менее жестокая – журналистов. Оноре ненавидел этот огромный, многолюдный, грязный город, но жить не мог без его бульваров, переулков, театров, клоак, надушенных женщин и запаха пота, асфальта, лошадиного помета. В идеале надо было бы жить в деревне, время от времени наведываясь в столицу, чтобы развлечься. Почему бы не купить в окрестностях Парижа скромный, но комфортабельный дом и работать там в тишине, вдали от надоедливой толпы? Но на это нужны деньги, а где их взять? При необходимости можно продать полное собрание сочинений предприимчивому издателю или набросать за ночь несколько комедий. Да, есть еще сардинские сокровища, надо только подумать о том, как эксплуатировать эти рудники. Итак, ситуация не столь безвыходна, как кажется на первый взгляд. Имея столько возможностей, он не только имеет право, просто должен реализовать свою мечту о загородном доме.

Произведя разведку окрестностей Парижа, Бальзак нашел, что искал: городок Виль-д’Авре утопал в зелени и был всего в получасе езды от столицы на «кукушке». Для начала снимает квартиру на имя Сюрвиля (к этому обязывает осторожность!), а шестнадцатого сентября за четыре с половиной тысячи франков приобретает у ткача по фамилии Варле землю и домик, на следующий день – прилегающий участок, потом еще несколько. В результате за шесть тысяч девятьсот пятьдесят франков он станет обладателем почти двух тысяч квадратных метров земли. Мысленно Оноре представляет, что Сюрвиль будет руководить строительством особняка, а домик ткача, надлежащим образом перестроенный, станет виллой для Гидобони-Висконти, согласившихся финансировать это предприятие. Он обещал все вернуть им, это дружеское обязательство должно было стать новым стимулом к работе.

Дабы официально оформить свой отъезд из Парижа, писатель заявляет, что сменил место жительства (коих у него три: на улице Кассини, улице Батай и еще одно, временное, на улице Прованс) на Виль-д’Авре, недалеко от Версаля. Десятого октября пишет Ганской: «Я купил здесь небольшой участок земли – около сорока першей, на котором мой свояк построит мне дом, в котором я стану жить, пока не сколочу состояние, или останусь навеки, если так и не выберусь из нищеты. Когда он будет завершен и я там обоснуюсь… я извещу вас и вы сможете писать, указывая на конверте мое имя и имя моего бедного жилища „Жарди“, так называется клочок земли, на котором я сижу, словно червяк на листе салата». Итак, скрывшись в деревне от национальной гвардии, судебных исполнителей, журналистов, Бальзак не решил пока, поселится там навсегда или для передышки между двумя набегами в Париж. Ссылка или короткие каникулы? Это решат его романы и их читатели. Он же уверен: многочисленные сюжеты, роящиеся у него в голове, в конце концов принесут ему не только домишко в Виль-д’Авре, но дворец где-нибудь в Венеции, Вене, Версале…