Текст книги "Оноре де Бальзак"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Четвертого июля Бальзак возвращается в столицу и оказывается у изголовья агонизирующего журнала: мало читателей, ни одного подписчика, нет больше и надежды. Во что бы то ни стало надо прекращать выпуск. Ликвидация дела означала для него восемнадцать тысяч двести семнадцать франков в пассиве, без учета долга госпоже Делануа – двадцать четыре тысячи, и папаше Даблену – пять тысяч. Цифры внушительные, Оноре не знал, огорчаться от того, что в его распоряжении больше нет печатного издания, или радоваться, что привез из Саше новый роман. Да, конечно, ему уже заплатили. Но для писателя дороже, и это ни с чем не сравнимое счастье, знать, что доплыл, что книга завершена. Выручка со временем забывается, сознание хорошо выполненной работы – никогда. И в этом смысле Бальзак уверен, что партию выиграл. «Утраченные иллюзии» его героя станут для автора прекрасной, прочной реальностью.

Глава девятая
La Contessa

Из письма в письмо старался Бальзак убедить Ганскую в своей неизменной преданности. Судя по ним, нет в его жизни ничего, кроме работы: любые развлечения отвергает, редкие женщины, с которыми встречается, – старые друзья, не представляющие никакой опасности. Ложь во спасение, призванная успокоить ревность корреспондентки, была настолько убедительна на бумаге, что он сам начинал во все это верить. Но только пока писал. Конверт запечатан, и Оноре вновь во власти привычных соблазнов, уверенный, что в его обманах нет ничего дурного – он же продолжает любить свою Еву. Главное – целомудрие души, а не тела!

Некоторое время назад на приеме в австрийском посольстве писатель встретил прекрасную, блестящую женщину и не смог не поддаться ее очарованию. Графиня Гидобони-Висконти, урожденная Фрэнсис Сара Лоуэл, англичанка, вышедшая замуж за итальянца. Ей тридцать лет, у нее молочно-белая кожа, светло-пепельные волосы, изящная походка, дерзкий, обещающий взгляд. Все в ней говорило о готовности к приключениям, о том, что ей известна «наука страсти нежной». Поговаривали, будто у нее множество любовников, последний в их череде – граф Лионель де Бонваль, и муж давно привык к ее похождениям: его занимают исключительно музыка и фармацевтика, а жена не должна мешать разбирать очередную партитуру или смешивать в пробирке какие-то ингредиенты. В этой странной семейной паре супруг-итальянец знаменитого миланского рода олицетворял кротость и терпимость, супруга-англичанка, дочь англиканского священника, – смелость и чувственность. Бальзак находил, что «Contessa» чертовски соблазнительна и умна. Когда его представили графине, он был одет столь нелепо, что та оторопела: белый жилет с коралловыми пуговицами, зеленый фрак – с золотыми, на пальцах – увесистые перстни. Она восхищалась писателем, мужчина показался ей смешным ничтожеством, фанфароном.

После нескольких встреч его эксцентричный вкус был забыт, Оноре говорил увлекательно и страстно. Он получил приглашение в особняк четы Висконти на улице Нейи, между ним и графиней завязались задушевные отношения. Бальзак нанял вместе с супругами Гидобони-Висконти ложу у Итальянцев, навещал их в Версале, куда они уезжали на лето. «Contessa» не скрывала больше своих чувств к страстно желавшему ее известному писателю. Заметив это, их общие друзья не были удивлены: подумаешь, у Сары еще один воздыхатель, ничего удивительного! Близкая к семье Висконти молодая девушка, дочь русского дипломата Софья Козловская писала отцу: «Ты спрашиваешь меня об этом увлечении господина Бальзака госпожой Висконти. Госпожа Висконти умна, у нее хорошее воображение, свежие, интересные мысли, и господин Бальзак, человек в высшей степени необыкновенный, не может не получать удовольствия от беседы с ней, а поскольку он много написал и пишет до сих пор, то часто заимствует у нее ее оригинальные мысли, так что их разговор всегда невероятно занимателен и забавен. Вот и все увлечение. Господина Бальзака красавцем не назовешь, он маленького роста, тучный, коренастый. У него широкие квадратные плечи, большая голова, нос, словно резиновый, квадратный на конце, очень красивый рот, правда, почти без зубов, черные, как смоль, с проседью жесткие волосы. Но в его карих глазах – огонь, они столь выразительны, и вы, сами того не желая, приходите к выводу, что редко встретишь столь красивую голову. Он добр, добр к тем, кого любит, грозен в отношении тех, кто ему не нравится, безжалостен к смешным чертам сильных мира сего… У него железная воля и отвага. Ради друзей он готов забыть себя самого… Львиное величие и благородство сочетаются в нем с ласковостью ребенка».

Не правда ли, похоже на письмо влюбленной? Все перечисленное могла бы сказать и графиня, после того как лучше узнала Оноре. Она вполне оценила его жизненную энергию, остроумие, с ним ей никогда не скучно, она нежно называет его «Балли» и подумывает об окончательной благосклонности. Писатель поздравляет себя с тем, что завоевал уважение женщины, занимающей прекрасное положение в обществе, наслаждается чувственной дружбой, надеется, что рано или поздно она не устоит, и в ожидании этого довольствуется тем, что внимательно наблюдает за ней, дабы наделить некоторыми ее чертами леди Арабеллу Дадли из «Лилии долины». Отголоски этого «флирта» могут долететь и до ревнивой госпожи Ганской, а потому Бальзак спешит уверить возлюбленную, что она по-прежнему «единственная», госпожа Висконти, о которой она, вне всяких сомнений, слышала, всего лишь светская знакомая, видятся они редко, сам он кто угодно, но только не «Дон Жуан». Ганскую это нисколько не успокаивает, она не устает шпионить за ним, полагаясь на своих польских знакомых в Париже.

Госпожа Гидобони-Висконти, с удовольствием принимая знаки внимания, действительно еще не решила, отдаться Оноре или нет. Злые языки предостерегали от его сумасбродств. Да и сама она считала, что одевается Бальзак плохо, смеется – чересчур громко. Но зато как хороши его глаза! Порой, когда он смотрел на нее, ей казалось, что это власть гипнотизера. Устав, наконец, говорить «нет», графиня уступила. Ни тот, ни другая разочарованы не были. Он ликовал, что обладает здоровой, веселой, все понимающей женщиной, столь не похожей на беспокойную, терзаемую сомнениями Еву. Графиня не против, что у ее любовника другие приключения, – писатель должен знать многих женщин, чтобы в своих книгах говорить о них со знанием дела. Добавив еще некоторую сумму к долгам, Оноре заказывает себе коляску, в которой сопровождает новую пассию до Булони, откуда та отплывает в Англию. Когда после недолгого пребывания на родине она возвращается, ждет ее на пристани. Бальзак верен своему пристрастию давать возлюбленным тайные имена: ее называет Сарой, хотя ей привычнее «Фанни», уменьшительное от первого имени Фрэнсис. Теперь он «штатный» любовник, принятый мужем, позволенный и в гостиных, и в спальне, и боится только одного – ревности Ганской. Ему не хотелось бы потерять из-за одной женщины другую.

Связь с госпожой Гидобони-Висконти и неизменная любовь к Еве не мешают ему завести эпистолярный роман с неизвестной, которая подписывается «Луиза», ее он никогда не увидит. Свои письма неистовая почитательница посылает на адрес его издателя. Бальзак исправно и весьма пылко отвечает: ему всегда нравилась такая игра в жмурки между мужчиной и женщиной, и он вовсе не желает, чтобы корреспондентка раскрыла себя, – сколько раз в подобных случаях ждало разочарование. Да и горькие воспоминания, связанные с госпожой де Кастри, заставляют быть осмотрительным: «Пусть мое недоверие к вам и несправедливо, но я не хочу, чтобы вы хоть как-то приподняли завесу тайны и развеяли ее: много раз моя детская доверчивость подвергалась испытаниям, вы должны были заметить, что недоверие, например у животных, напрямую связано со слабостью… Знайте, все, что вам кажется хорошим во мне, на деле еще лучше, что поэзия написанного не идет ни в какое сравнение с поэзией мысли, что преданность моя безгранична, чувственность моя сродни женской и я полон энергии. Но все хорошее, что есть во мне, скрывает облик вечно занятого человека».

Письма становятся все теплее, они посылают друг другу маленькие подарки, но не встречаются – он готов исповедоваться ей только на бумаге. Потом, у него есть «Contessa», Ганская. У каждой своя роль: одна необходима для мечты, вторая – в постели. Луиза – уже излишек, так, упражнение в стиле «проба пера».

В 1836 году графиня Гидобони-Висконти произвела на свет сына. От Оноре? Какое это имеет значение! Одно из имен, данное ребенку, Лионель, имя ее предыдущего любовника графа де Бонваля. Есть над чем поразмыслить. Едва оправившись после родов, она возобновила свои страстные отношения с Бальзаком, на которые безразлично и отчасти заговорщически взирал законный отец, Эмилио Гидобони-Висконти. Некоторое время спустя пришла весть о кончине его матери. Вступление в права наследования обещало оказаться делом непростым, надо было ехать в Турин, отстаивать свои права перед лицом других членов семьи. Ему же вовсе не хотелось трогаться с места – здесь была музыка, химические эксперименты, в Италии ожидали крючкотворы-юристы. Графине пришла смелая мысль: ее теперешний любовник служил когда-то у стряпчего, почему не отправить его в Италию, где он мог бы представлять интересы ее мужа? Некоторая комиссия ему никак не повредит. Столь разумное решение привело графа в восторг, Бальзак не замедлил согласиться. Его привлекало не столько вознаграждение, сколько само путешествие в Италию. Шестнадцатого июля чета Гидобони-Висконти в присутствии нотариуса подписала бумагу, согласно которой писатель был уполномочен вести дело о спорном наследстве в Турине.

Юридическая сторона его миссии улажена, но пускаться в путь одному – перспектива не слишком радужная. Кого выбрать в компаньоны? Несколько месяцев назад Жюль Сандо познакомил его с молодой женщиной, развязной и, кажется, несколько не в себе, которая бросила мужа, секретаря суда в Лиможе, и прибыла в Париж, рассчитывая на литературный успех. Каролина Марбути, тридцати трех лет, с приятной наружностью, опубликовала под псевдонимом К. Марсель невнятный автобиографический роман. Друзья называли ее «лиможской музой», она ненавидела город, презирала его обитателей, всячески давая понять окружающим, что заслуживает большего, чем это прозябание. Не раз обманув мужа, в том числе со знаменитым доктором Дюпюитреном, который был в Лиможе проездом, решила с согласия семьи обосноваться в столице, чтобы дать хорошее образование дочерям. Истинная же цель переселения состояла в том, чтобы найти выдающегося человека, желательно художника, который влюбится в нее и поспособствует писательской карьере.

Поначалу наметила себе Сент-Бёва, но этот тщедушный мужчина не показался ей привлекательным, она сосредоточилась на Бальзаке, чьим талантом восхищалась и чье влияние на прессу сильно переоценивала. Она была приглашена на улицу Кассини. Хозяина немало позабавил ее апломб, бойкая речь и провинциальная наивность. Как раз в это время он искал, с кем бы поехать в Турин. Почему бы не с ней? Предложил, та немедленно согласилась. К тому же у нее было пятьсот франков. Дабы избежать скандала, Оноре предложил Каролине переодеться в мужское платье и выдавать себя за его секретаря. Получено согласие, маскарады всегда нравились ей, а почитаемая ею как борец за права женщин Жорж Санд привила вкус к свободе поведения и необычным костюмам. Бальзак заказал у Бюиссона, всегда готового шить для него в кредит, наряд для своей попутчицы. Двадцать шестого июля, в день отъезда, к нему на улицу Кассини пришла женщина, а спустился вниз молодой человек в приталенном рединготе, высокой шляпе, с хлыстиком, которым постукивал себя по ноге с видом беспечного подростка, своего рода пажа. Писатель похвалил ее внешний вид. Коляска, нанятая за двести франков в месяц, ждала во дворе. Пришедший проститься Жюль Сандо меланхолично проводил взглядом пару, которая, казалось, отправлялась в свадебное путешествие.

Через пять дней пути, утром тридцать первого июля, они были в Турине. Остановились в отеле «Европа». Андрогин Марсель расположился в чересчур роскошной для секретаря комнате с кроватью на возвышении, тогда как «хозяин», «signor Balzac», довольствовался более скромной, по соседству. Между комнатами была дверь, но они не стали открывать ее, соблюдая приличия. Каролина-«Марсель» так объяснила ситуацию матери: «Я оставила за собой право на свободу выбора. Я согласилась, что нас будет связывать просто чистая дружба. Я горда, что внушаю любовь, столь редкую в наше время. Такое может понять только художник, всем остальным это недоступно… Бальзак очень добрый, честный и не делает различий между людьми, как и любой большой человек. Но будущее и собственные амбиции занимают его сильнее, чем любовь и женщины. Для него любовь необходима в качестве физической игры. А так вся жизнь его принадлежит работе. Всегда ли мне это будет нравиться? Достаточно ли этого для моих любовных устремлений? Боюсь, что нет». Попутно она жалуется на недомогание: «Мои печальные хвори одолевают меня, как никогда. Я по возможности скрываю их, но из-за них очень устала в дороге. Они начались еще в Париже, где я страдала от них месяц, и только присущая мне отвага позволила пренебречь этой недостойной болезнью, которая могла разыграться всерьез от усталости». Не эта ли «недостойная болезнь» удержала ее на расстоянии от соседа? И все ли время их пребывания в Турине их отношения не выходили за рамки любезной дружбы?

Рекомендательные письма австрийского посла в Париже Аппоньи и маркиза де Бриньоль-Сале сделали свое дело – Бальзак был принят светом в высшей степени благожелательно. Маскарадный костюм секретаря писателя интриговал туринцев, но обмануть не мог – истинный пол Марселя был очевиден всем. Некоторые даже принимали «его» за Жорж Санд. Занятную пару осыпали всяческими почестями. Оноре познакомился с графом Склопи де Салерано, будущим министром юстиции, молодым маркизом Феликсом Карроном де Сен-Тома, наследником древнего савойского рода, выдающимся археологом аббатом Констанцо Гадзера, маркизой Джульеттой Фаллетти ди Бароло, которая встречала когда-то выходившего из заточения Сильвио Пеллико и назначила его своим библиотекарем, графиней Фанни Сансеверино-Вимеркати, урожденной Порчиа, и ее мужем, графом Фаустино, потомком салернских князей. Словом, весь цвет Италии был к его услугам.

Впрочем, светские развлечения не могли отвлечь Бальзака от его миссии. Граф Склопи свел его с адвокатом Луиджи Колла, которому поручил разобраться в деле о наследстве. Писатель сразу понял, что рекомендованный ему глава коллегии адвокатов выиграет дело, каковы бы ни были подводные камни. Итак, можно вздохнуть свободно – он предстанет перед графиней и ее супругом с высоко поднятой головой. Поездка в итоге оказалась весьма занимательной. Но Луиджи Колла был не только хорошим юристом, он страстно увлекался ботаникой и пригласил Бальзака и его очаровательного «пажа» (в принадлежности коего к слабому полу не сомневался) в свою оранжерею, где выращивал редкие растения. Перед тем как покинуть Турин, Оноре передал ему записку: «Пора Марселю вновь стать женщиной и сбросить студенческий мундир». А граф Склопи просил Бальзака не забывать о нем, несмотря на прелестного сопровождающего.

Двенадцатого августа они пустились в обратный путь, который пролегал через Женеву, где Оноре отправился по священным для него местам любовных свиданий с Ганской. Опасаясь, что здесь пойдут пересуды о его секретаре с широкими бедрами и представительной грудью, он решил положить конец этой невинной эскападе. Через шесть лет ей будет посвящен рассказ «Гренадьера»: «Каролине, с благодарностью за поэтическое путешествие – признательный путешественник».

Вернувшись двадцать второго августа в Париж и еще не распаковав багаж, Бальзак срочно сел за отчет к Ганской, которая, безусловно, была в курсе его путешествия. Предложенная им версия звучала так: «Я воспользовался поводом побывать в Турине, чтобы помочь человеку, с которым у нас одна ложа у Итальянцев. Это некий господин Висконти, который не мог поехать и заняться своими делами. За двадцать дней я добрался туда через Мон-Сени и вернулся через Симплон, компанию мне составила знакомая госпожи Карро и Жюля Сандо… Вы, наверное, догадались, что в Женеве я еще раз посмотрел на Пре-Левек и дом Мирабо. Увы! Тем, кто страдает, воспрещено вдыхать благоуханный воздух. Вы одна и воспоминания о вас могли воскресить печальное сердце… И вот я дома, с кровоточащей раной, след от которой никогда не исчезнет, но которую только вы, сами того не зная, умеете перевязать». Письмо закончено, запечатано, он чувствует себя как ребенок, пойманный с поличным, но нашедший, в конце концов, весомое оправдание, чтобы не быть наказанным.

Свои чувства к Каролине Марбути он проанализирует позже, обращаясь к маркизу де Сен-Тома: «После возвращения я видел Марселя только один раз. Шутки в сторону, caro, Марсель – несчастное хорошенькое создание, вынужденное прозябать в холодном заточении супружества, честная, добродетельная женщина, которую вы больше никогда не увидите, она воспользовалась единственной возможностью на месяц вырваться из клетки. У нее живой, веселый ум, а так как на женщину, покидающую путь добродетели, смотрят неодобрительно, она решила позабавиться и стать на время школяром. Это вовсе не Жорж Санд, которой я вас когда-нибудь представлю, ей было приятно, что ее принимали за нее, это помогало сохранить инкогнито. Она могла довериться мне в этом приключении, потому что знает – я пылаю страстью к другой и больше ни одна женщина в мире для меня не существует, только моя cara… Наверное, когда-нибудь я увижу ее еще раз. О ее путешествии никто не знает, бестактность может ее погубить».

Кто был большим безумцем, соглашаясь на эту проделку, – Бальзак или Каролина? Оноре никак не мог согласиться с тем, что ему уже тридцать семь и что поведение зрелого человека никоим образом не должно напоминать похождения литературного персонажа.

Глава десятая
Горе

Разбирая почту, которая накопилась за время его пребывания в Италии, Бальзак обнаружил письмо, отправленное из Немура двадцать седьмого июля (за день до этого они с «Марселем» удрали из Парижа) и, следовательно, прождавшее его три недели. Александр де Берни сообщал: «Это печальное письмо, дорогой Оноре. После десяти дней тяжелых страданий, невралгических болей, удушья и водянки наша мать умерла этим утром в девять часов. Наша добрая матушка достойно прожила свою жизнь, и теперь ей должно быть покойно. Завтра в десять утра она будет похоронена на кладбище Грез рядом с ее дорогим Арманом». Писатель с ужасом осознал, что, когда так любившая его женщина умирала, он весело катил по дороге с другой, переодетой мужчиной. Бальзак не знал, куда деться от отчаяния, и напрасно повторял себе в оправдание, что после кончины сына Армана в ноябре 1835 года госпожа де Берни пожелала оставаться в одиночестве, что давно была больна, врачи считали ее положение безнадежным, что, оставив Дилекту в покое, лишь выполнял ее просьбу. Он проклинал тот час, когда ему пришла в голову мысль отправиться в путь: задержись, мог бы скрасить ей последние мгновения. Позже ему станет известно, что «Лилия долины» была ее настольной книгой, она без конца перечитывала страницы с описанием смерти госпожи де Морсоф, как раз те, которыми автор так гордился, хотела позвать его, чтобы утешал ее в уходе в другой мир, просила Александра разыскать Оноре в Париже, причесывалась перед ручным зеркальцем, чтобы достойно встретить, когда же ожидание затянулось, пригласила священника и причастилась. Перед тем как навеки закрылись ее глаза, госпожа де Берни попросила сына сжечь письма Бальзака. На следующий день пятнадцать лет их любви обратились в пепел.

Ничего не осталось, между тем Бальзак помнил каждое мгновение, рана оказалась слишком глубока. Он сообщает Ганской: «Умерла госпожа де Берни. Не станем говорить об этом. Боль моя не пройдет за один день, она – на всю жизнь. Я не видел ее год, не видел в ее последние мгновения». Гораздо искреннее о своей боли расскажет он таинственной Луизе: «Женщина, которую я потерял, больше, чем мать, больше, чем друг, больше, чем один человек может значить для другого. Она была божеством. Она поддерживала меня словом, делом, преданностью в самые трудные времена. Я жив благодаря ей, она была для меня всем. И хотя последние два года, пока она болела, мы были разлучены, мы не теряли друг друга из виду. Она влияла на меня, была моим нравственным солнцем. Госпожа де Морсоф из „Лилии“ обладает лишь бледным отблеском достоинств этой женщины. Я не склонен делать свои чувства достоянием публики, а потому никто никогда ничего не узнает. Вот так, среди новых ударов пришла весть о смерти этой женщины».

Он был в смятении, а семейные дела требовали его вмешательства. Ни к чему, кроме траты денег, не способный брат Анри в конце концов разорил мать, та призывала Оноре на помощь. В отчаянном положении были и Сюрвили, боялись, что грандиозный проект канала будет отвергнут. Как никогда нуждался Бальзак в женщине, которой можно было бы излить свои беды, которая бы посочувствовала. Он примеряет роль, с которой так умело справлялась нежная Дилекта, на Эвелину Ганскую: «Я назначу вас ее наследницей, вы так же благородны и могли бы написать письмо госпожи де Морсоф, которая – только легкое дуновение ее сильного, ровного дыхания… Умоляю, cara, не приумножайте мои страдания недостойными подозрениями, верьте, что в такой ситуации человека нетрудно оболгать, меня же не заботит, что станут говорить обо мне. То, о чем вы говорите в последних своих письмах, не может иметь ко мне никакого отношения. Ваша склонность верить абсурдным сплетням для меня необъяснима». И чтобы яснее дать понять своей корреспондентке, что хотел бы видеть в ней Дилекту, осмеливается добавить: «Не думаю, что совершаю святотатство, запечатывая этот конверт печаткой, которой пользовался, переписываясь с госпожой де Берни… Я дал обет носить ее». Недоверчивая Ганская вряд ли по достоинству оценила уподобление себя умершей, слишком сильно любимой женщине. Тем не менее сделала вид, что проявляет интерес к его неприятностям. Он рассыпался в благодарностях: «О, cara, продолжайте давать свои мудрые, чистые, бескорыстные советы. Если бы вы знали, с каким благоговением я отношусь к тому, что продиктовано истинной дружбой».

В глубине души Оноре сожалел о замечаниях, слишком резких порой, которые госпожа де Берни оставляла на полях его рукописей, гранок: без колебаний указывала она на коряво написанную фразу, ненужное отступление. Кто теперь возьмет на себя это? Зюльма Карро упорно осуждает его за любовь к роскоши, за расточительность и трату времени на пустяки, сердится, что ведет жизнь, недостойную его таланта. Но ее замечания резки и больно ранят: «Клубы фимиама, которыми вас окутали, дабы вы окончательно ослепли и погубили себя, определенно привели вас в состояние душевного расстройства… Писать во что бы то ни стало. Да разве можно написать что-то достойное, когда у вас почти нет времени на это. Вы говорите, что разорены. Но когда вы начинали, что у вас было? Долги. Сегодня тоже долги. Но как изменились цифры! А сколько вы заработали за эти восемь лет? Уж не думаете ли вы, что подобные суммы необходимы для жизни мыслящему человеку? Неужели его наслаждения должны быть столь материальны? Оноре, какую жизнь вы испортили, какой талант остановили на взлете!».

Дилекта говорила то же самое, но умела смягчить удары. Ганская живет слишком далеко, чтобы рассчитывать на ее помощь в трудные минуты: пока письмо дойдет от нее, обстоятельства сто раз изменятся. Да и потом, она все видит в свете своей ревности, постоянные подозрения искажают ее суждения. Ей незнакомы снисходительность и терпимость, в которых он более всего нуждается. Тем не менее Бальзак продолжает держать ее в курсе своих трудов и забот: «Чтобы осознали пределы моей отваги, должен сказать вам, что „Тайна Руджиери“ написана за одну ночь. Вспомните об этом, когда будете ее читать. „Старая дева“ – за три. „Разбитая жемчужина“, заключительная часть „Проклятого дитяти“ – за одну. Это мой Бриенн, мой Шампобер, мой Монмиреле, это – моя Французская кампания». Спустя три недели еще: «Я работал тридцать ночей напролет и сделал „Разбитую жемчужину“ (для „La Chronique“, и она уже напечатана), „Старую деву“ (для „La Presse“, она должна появиться завтра). И я сделал для Верде „Тайну Руджиери“. В заключение он цитирует свой ответ Россини, изумленному его плодовитостью: „В перспективе у меня для отдыха только гроб. Но работа – прекрасный саван“».

По возвращении из Турина Оноре проанализировал ситуацию в журналистском мире: два журнала, принадлежащие Бюлозу («La Revue de Deux Mondes» и «La Revue de Paris»), закрыты для него после судебного разбирательства, которое он выиграл, «La Chronique», куда он продолжал давать статьи, в состоянии плачевном. Срочно надо было искать другой рынок сбыта своей продукции. В это время появились два новых издания, между которыми разгорелось соперничество: «La Presse» Эмиля де Жирардена и «Le Siècle» Армана Дютака. Зная, что произведения Бальзака могут привлечь читателей, Жирарден постарался забыть об их ссоре и попросил о сотрудничестве: «Вы знаете, мой дорогой Бальзак, что наш разрыв ни на минуту не нарушил во мне чувство нашей когда-то взаимной привязанности… Я действительно расположен к вам и думаю, что сумел вам это доказать, если я заблуждался относительно вас, мне остается только признаться в этом. Тем не менее я к вашим услугам».

Бальзак с готовностью пожал протянутую руку. Он предложил «La Presse» едва намеченную «Старую деву», это стало событием в мире печати – первый французский роман, который по кусочку выходил день за днем. Напряжение читателей не ослабевало, рекламодатели, почуяв выгоду, увеличили поток объявлений. Потребовалось двенадцать выпусков, с двадцать третьего октября по четвертое ноября, чтобы закончить публикацию. После чего произведение вышло отдельным изданием, публика, уже насладившаяся им фрагментарно, в свое удовольствие могла перечитать сразу в полном объеме. Новый метод, опробованный Бальзаком, придется по душе и Александру Дюма, и Эжену Сю. Оноре больше всего понравилось, что при такой форме выхода в свет, когда сроки строго определены, он, невзирая ни на какие обстоятельства, должен был предоставить очередной кусок к следующему номеру. Отныне большая часть его романов будет сначала печататься в ежедневном издании.

Бальзак с невероятным подъемом писал историю старой девы, мадемуазель Розы Кормон, богатой жительницы Алансона, которая в свои сорок два года страдает от затянувшейся девственности, мечтает о детях, беспокойно ворочается по ночам в постели, грустно смотрит в зеркало на свое некрасивое лицо, крупное тело и роскошную грудь. Ее состояние привлекает нескольких претендентов: это шевалье де Валуа, распутный богатый вельможа, и некто дю Букье, бывший армейский интендант, с широкими плечами, импозантный, несмотря на паричок. Мадемуазель Кормон уверена, что этот обеспечит ей потомство, о котором она так мечтает. Но, выйдя за него, обнаруживает, что он импотент. А ведь ею был отвергнут еще один претендент, молодой человек двадцати трех лет, который искренне ее любил, несмотря на то что Роза годилась ему в матери, и находил красоту в ее тучной фигуре. Здесь снова возникает мотив увлечения юного Бальзака зрелой, все понимающей Дилектой. Разочарованный юноша лишает себя жизни, мадемуазель Кормон, став мадам дю Букье, так и остается старой девой и довольствуется тем, что влачит рядом с довольным супругом серую, ничтожную, «животную» жизнь.

«Старая дева» была написана экспромтом, параллельно с другими рассказами и статьями, набросками будущих произведений. Эмиль де Жирарден, который все время опасался каких-то сбоев, не давал Бальзаку покоя. Оноре делился с Ганской: «Я как тот старый австрийский полковник, который говорил Марии-Антуанетте о своих серой и черной лошадях, сижу то на одной, то на другой, шесть часов на „Руджиери“, шесть часов на „Проклятом дитяти“, шесть часов – на „Старой деве“. Время от времени встаю, созерцаю океан домов, простирающихся от Эколь милитер до Королевской заставы, от Пантеона до площади Звезды, и, понюхав свежий воздух, возвращаюсь к работе». Сам он был чрезвычайно доволен «Старой девой», но ее резкость, горечь, ирония оттолкнули некоторых читателей «La Presse». Подписчики взывали к руководству, протестуя против слишком откровенных подробностей. Лора Сюрвиль была смущена смелостью брата, Ганская хранила мудрую сдержанность, вне всяких сомнений, в отличие от госпожи де Берни у нее не было критического чутья. Журналисты, как обычно, насмехались над философскими претензиями автора, его политическими взглядами и длиннющими описаниями. Так как Оноре планировал передать в «La Presse» еще два «женских этюда», семнадцатого ноября руководство обратилось к нему со следующим заявлением: «Нам предъявляют столько претензий в связи с выбранным вами сюжетом и некоторыми описаниями, что руководство „La Presse“ просит автора „Старой девы“ изменить фабулу предложенного им для „La Presse“ рассказа (речь шла о выкупе проститутки, внушившей любовь) на более приемлемую, которая будет уравновешивать сюжет предыдущего рассказа».

Писатель пообещал разбавить вино водой. Он готов на любые соглашения, по крайней мере на словах, чтобы одолеть финансовые затруднения. Оноре снова переселился с улицы Кассини на улицу Батай, обустроил в мансарде рабочий кабинет на свой лад. Еще одно убежище, «белое и кокетливое, как шестнадцатилетняя гризетка», украшало черное с красным бюро и полукруглый диван с двенадцатью белыми подушками. Он рассчитывал, что это ложе, достойное богов Олимпа, дождется визита «дамы высокого полета», в чем признался писателю Антуану Фонтанэ, встретившему его в мастерской художника Луи Буланже, которому тот позировал для портрета – в любимой белой рясе, не скрывавшей выступающего живота, руки скрещены на груди. Фонтанэ отметил в дневнике: «Он и слышать не желает о другом наряде, с тех пор как побывал у монахов картезианского ордена. – Он редко стирает платье. – Он никогда не пачкает его чернилами. – Он работает очень чисто».

«Дама высокого полета», для которой был заказан диван с двенадцатью подушками, не замедлила на нем воцариться. Ею оказалась Сара Гидобони-Висконти. Она не устояла перед напором хозяина и стала приходить часто. Лишь бы Ганская ничего об этом не узнала! Ее чудовищная тетка Розалия была начеку, подстерегала каждый его неосторожный шаг. Чтобы заранее защитить себя, Оноре заказывает за счет господина Ганского копию своего портрета работы Буланже, на котором представлен писателем-монахом: он уверен, что, имея перед глазами этот образ, Ева не сможет заподозрить его в изменах. «Я подавлен, но не сломлен, – пишет ей Бальзак, посылая картину. – Буланже удалось ухватить, и меня это особенно радует, настойчивость и твердость, которые присущи были и Колиньи, и Петру Великому и которые составляют основу моего характера – я неустрашимо верю в будущее». И, наконец, надо же как-то противостоять обрушившемуся на него горю, долгам, бесконечным напоминаниям Жирардена о необходимости сдать в срок работу, – Бальзак покупает себе за шестьсот франков трость, которая ему совершенно не нужна.