Текст книги "Оноре де Бальзак"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Оказавшись лицом к лицу с враждебной коалицией молодого поколения, Оноре считает благоразумным видеться реже. Теперь он призывает к осторожности, она же заявляет, что готова пренебречь общественным мнением. Выход из положения нашла госпожа Бальзак: чтобы пересуды смолкли, сын должен уехать на несколько недель к сестре, в Байё. Тот соглашается на неизбежную ссылку, испытывая муки ада. Но ему удается выиграть несколько дней, необходимых, чтобы приготовить себя к разлуке. Получив отсрочку, он вновь приходит к их скамейке, потом сопровождает Лору де Берни в Париж, где любовники остаются наедине до двенадцатого мая. Возвратившись в Вильпаризи, Оноре требует, чтобы после его отъезда она каждую неделю отправляла ему длинное письмо с рассказом обо всем происходящем, пусть самом незначительном, без всяких умолчаний. Адрес: господину Оноре, в доме господина Сюрвиля, улица Тентюр. Накануне расставания Лора дарит ему свой любимый амулет, флакон туалетной воды и томик стихов Андре Шенье, который они читали вместе. Он плачет над жестокой судьбой, разлучающей их, и, наконец, двадцатого мая садится в дилижанс, как поднимаются на эшафот. Слуга, Луи Бруэт, провожавший его, доносит госпоже Бальзак, что молодой хозяин шутил с очень любезной графиней, которая тоже отправлялась в путь. Мать успокаивается: сын не настолько сбился с толку, как это кажется на первый взгляд. К тому же она рассчитывает, что дочери удастся образумить брата: рядом с ней он вновь вспомнит о семейных ценностях и благопристойности. Со всем своим хладнокровием госпожа Бальзак ставит на Байё против Вильпаризи.

Глава восьмая
Профессия – писатель

Оноре оценил пользу смены обстановки сразу по приезде, радость вновь увидеть сестру смягчила горечь расставания с госпожой де Берни. Тесть ждал его у конторы Мессажери, когда он выходил из дилижанса. Вместе они отправились на улицу Тентюр. Выкрашенные в зеленый цвет, с отслаивающейся краской ворота выглядели неприглядно, но в доме было уютно, изысканно подобранная мебель свидетельствовала о достатке, все говорило о присутствии женщины со вкусом, ценящей порядок. Зала для приемов была обшита полированными панелями орехового дерева, стулья, кресла, ковры приглашали к беседе добропорядочных людей.

Едва брат и сестра оказались наедине, начались признания, скоро он знал все о ней, она – о нем. Лора скучала в Байё, но уверяла, что в общем довольна замужеством: инженер Эжен Сюрвиль был человеком бесцветным и серьезным, не склонным к мечтаниям, любившим свое дело, уважавшим жену. При общении с ним казалось, что атмосфера сгустилась и не хватает воздуха, но упрекнуть его было не в чем. Благородные граждане городка с женами часто навещали Сюрвилей: мужчины удалялись в гостиную, чтобы обсудить охоту и политику, дамы рядышком судачили о домашних заботах и детях. Жизнь была монотонна, как течение реки Ор, чьи неспешные воды омывали Байё. Оноре почувствовал, что ему здесь будет лучше работаться, а желание видеть госпожу де Берни с каждым часом все меньше его тревожило. Быть может, он не создан для того, чтобы посвятить себя женщине? И для писательской карьеры вернее вздыхать рядом с обворожительным, но недостижимым созданием, чем привязаться, рискуя забыть о творчестве? Быть может, искусство несовместимо с определенным конформизмом, которого требует любовь, и не приемлет брака? Оноре обсуждает все это с сестрой, та понимает его с полуслова. Она – это он сам. В домашней одежде, без чулок и галстука, лежа на оттоманке, Бальзак с наслаждением открывает ей свои помыслы и чувства.

Лора, как и следовало ожидать, представляет его знакомым Сюрвилей. Он жадно изучает их, в надежде пристроить в одной из будущих книг. Нескольких встреч оказывается довольно, чтобы проникнуть в дух провинциального мирка с его кастовостью, тщеславием, алчностью и боязнью пересудов. Он сравнивает его с тем, что наблюдал в Вильпаризи: похоже, и тем не менее у каждого свои характерные черты, традиции, увлечения, цвет, запах. Решительно жизнь – великолепная почва для литературы. Но только ли?

Сюрвиль сопровождает Оноре в прогулках по городу, ездит с ним в Канн и Шербур. Бальзак «на лету» схватывает лица, памятники, анекдоты, продолжает делать «запасы», хотя в мыслях далеко от этих мест. С собой он привез начало романа «Ванн-Клор» и план другого – «Арденнский викарий», но сейчас его занимает выход в свет в Париже, у Юбера, другого его произведения, написанного под псевдонимом лорд Рооне, – «Клотильда Лузиньянская, или Прекрасный еврей». Конечно, под этой абракадаброй на тему Крестовых походов не стоит его имя, но он вложил туда немало вдохновения, с ним связаны многие амбиции, и, получив наконец томик, он горделиво ожидает похвалы близких.

Но, прочитав книгу, госпожа Бальзак пятого августа 1822 года отправляет Лоре разгневанное письмо, полагая, что сын тоже прочтет его: «У меня новое огорчение… речь об Оноре, добром, чудном Оноре, который, сам того не желая, жестоко ранит меня. Ты не знаешь еще, мой добрый друг, сколь сильно и хрупко материнское честолюбие, питаемое желанием, свойственным всем хорошим матерям, видеть, как из детей получается нечто значительное. То же испытываю и я в отношении Оноре, но к моим пожеланиям никто не прислушивается… Я призывала его тщательно пересмотреть рукопись, даже показать кому-то, у кого больше писательского опыта. Я умоляла сделать некоторые сокращения, предупреждала, что пытки, которые он описывает, приведут читателя в ужас… Оноре делал вид, что все, что я говорю, ничего не стоит, что порицаемое мною другому покажется прекрасным, что есть множество мнений, множество различных вещей, которые одни считают отличными, другие – ужасными, что автор должен быть самим собой и все».

Дабы подкрепить свое негодование, госпожа Бальзак цитирует выражения, кажущиеся ей неприемлемыми. Как сын осмелился написать: «хрупкий луч» или «по справедливости»? Почему злоупотребляет словами «приятный» и «шелковистый»? «Я очень расстроена, – продолжает она. – Всякий раз, когда автор хочет блеснуть умом, он весьма далек от этого… когда пытается говорить с читателем, выходит дурновкусие… его суждения обнаруживаешь на каждой странице, а этого не следовало бы делать. Книга должна быть написана для всех… Его сбил с толку Рабле… Стерн тоже со своими описаниями чувств, наконец… повторю еще раз – я расстроена. Оноре считает себя либо всем, либо ничем. Это вредит голове, и я бы сильно подумала, прежде чем сказать ему то, что написала вам. Надеюсь, вы будете чутки с ним и ваши замечания не позволят ему пасть духом».

Итак, недовольная необходимостью вмешиваться в жизнь сына, госпожа Бальзак решает вторгнуться в его творчество: о том, как надо писать роман, ей известно так же хорошо, как и о правилах поведения в обществе. По ее мнению, приезжая в Париж, Оноре встречается «с молодыми людьми, которые портят друг другу вкус, забывают о всяких приличиях, о том, что такое „хорошо“, и считают прекрасной лишь чепуху, которую сочиняют для развлечения». Если он будет продолжать в том же духе, не сделает в своей жизни ничего стоящего. Лора должна постараться предостеречь его от излишней легковесности! И пусть руководствуется в этом материнским посланием, не показывая его брату!

Безусловно, несмотря на лицемерные советы госпожи Бальзак, Лора сразу показала письмо Оноре. Он узнавал мать во всем: резкий тон, уверенность в собственной правоте. Ему и в голову никогда не могло прийти, что эта дерзкая, даже грубая женщина ошибается: полное непонимание, отсутствие теплоты и терпимости по отношению к собственному сыну потрясли его больше, чем любая критика какого-нибудь паршивого журналистишки. Он был ошеломлен и подавлен. Лора, как могла, утешала брата, дипломатично отвечала на материнские упреки: признавала ее правоту в том, что касается невысокого качества трудов, опубликованных Оноре у Лепуатевена, но напоминала, что сроки были слишком сжатыми, чтобы тщательно поработать с рукописью. «Когда молодой человек, обладающий воображением Оноре, пишет за два месяца четыре книги, все их недостатки – естественное следствие спешки, он должен был бы более строго отнестись к текстам и прислушаться к мнению окружающих, – делится Лора с матерью. – И „Клотильда“ была бы замечательной книгой, не будь этих шероховатостей… Повторяю, если бы Оноре несколько меньше доверял себе и немного больше – другим, „Клотильда“ была бы книгой, которую он с гордостью признал бы своей. Но, матушка, я не собираюсь приводить его в уныние из-за „Клотильды“, напротив, она внушает мне большие надежды… Оноре не надо от тебя ничего, кроме счастья, так дай же ему его, матушка. Но ты видишь все в черном цвете, когда речь заходит о нем. Разве дело в „Клотильде“? И разве, чтобы бойко продаваться, книга обязательно должна быть хорошей?.. Ни один роман не шедевр, их сочиняют только ради денег, не претендуя на славу».

Несмотря на деликатные, обнадеживающие слова сестры, Оноре был задет глубоко. Не стоит ли действительно расстаться с мечтами о величии? Вдруг его пребывание у Лоры становится лишенным всякого смысла, и, готовый покинуть Байё, он адресует госпоже де Берни письмо, полное разочарования: «Не решаюсь сказать, как грущу, не находя больше в Ваших письмах цветов. Туалетная вода закончилась, не будь Шенье, я словно бы лишился защиты… Есть люди, которые рождены для несчастий, я – из их числа».

Чтобы поднять его дух, любовница сообщает, что вновь обрела «свободу воли», другими словами, что ее муж, узнав обо всем, отнесся к их связи философски. Вместо того чтобы обрадоваться, молодой человек упорно продолжает хандрить: «Думаю, что заблуждаюсь на свой счет, да и в отношении жизни – тоже, – жалуется он. – Отныне буду довольствоваться лишь тем, что живу в Вашем сердце, как Вы живете в моем, буду жить воспоминаниями, иллюзиями, мечтами, жизнь моя будет только воображаемой, каковой, впрочем, отчасти и была до сих пор».

Из опасения, что она не сумеет оценить всю важность этого заявления, Бальзак продолжает своего рода романтическое самобичевание: «Когда ты – посредственность и все твое богатство – чистая душа, жить не стоит; весьма умеренные способности не дают повода для наслаждений… Превосходство гения и исключительные способности великих людей – единственное, чего нельзя присвоить. Карлик не в силах поднять палицу Геракла. Я уже говорил Вам, что умру от горя в тот день, когда окончательно пойму, что моим надеждам не суждено сбыться. И хотя я пока еще ничего не сделал, чувствую, что день этот близок. Я стану жертвой собственного воображения. Итак, Лора, заклинаю Вас не привязываться ко мне, умоляю порвать со мной».

Но хотя призывает ее к окончательному разрыву, ревностно следит за той жизнью, что она ведет вдали от него. Непоследовательность влюбленного, не уверенного в своих истинных чувствах: вопрошает избранницу, сидит ли она иногда на «их» скамейке, думая о нем, напевает ли его любимые песни, играет ли на фортепьяно в его отсутствие. Даже решает вернуться, несмотря на ожидающие его дома неприятности в лице несговорчивой матери и слабеющего разумом старого отца. Тем временем в доме Бальзаков появляется новый жилец – племянник госпожи Бальзак Эдуар, сын ее покойной сестры Софи Саламбье и Себастьена Малюса, тоже умершего. Сироте двадцать два года, он страдает туберкулезом. Родственник особенно дорог тетке тем, что остался совершенно один и владеет значительным состоянием, которое она унаследует, если будет заботиться о нем в последние дни его жизни. В ожидании этого она чрезвычайно предупредительна, Оноре не видит в ее маневрах ничего предосудительного – его занимает совсем другое.

Во время пребывания в Байё он начал новый роман – «Арденнский викарий» – и предложил сестре и зятю сотрудничество в работе над этой весьма экстравагантной историей, в которой эротизм перемешан с религиозностью. Ему казалось, что втроем у них получится быстрее, а прибыль потом поделят. Ведь нет ничего более естественного, чем сочинять всей семьей. Уезжая, он оставил рукопись сестре и ее мужу, чтобы они дописали несколько глав, в соответствии с набросанным Оноре и одобренным ими планом. Сам же отправился в Вильпаризи, где в нетерпении его ожидала госпожа де Берни.

В пути он размышлял о своем романе и по прибытии в Париж заключил договор с издателем и книготорговцем Шарлем-Александром Полле. По контракту ему полагалось две тысячи франков за романы «Столетний старец» и «Арденнский викарий»: шестьсот – «живыми» деньгами, остальное – векселями, сроком на восемь месяцев. Единственная загвоздка была в том, что оба произведения следовало представить к первому октября 1822 года, но и то, и другое были в зачаточном состоянии. Ввиду срочности выполнения работы Бальзак пишет сестре четырнадцатого августа: «Итак, на „Викария“ у нас только сентябрь. Не думаю, что вы сумеете делать по две главы в день каждый, чтобы передать мне его к пятнадцатому сентября, да и тогда у меня останется только две недели на переделку… Обдумайте все хорошенько… Если у вас есть хоть капля жалости ко мне, вы пришлете мне в срок этого чертова „Викария“, если же подозреваете меня во лжи, могу прислать вам договор с Полле, согласно которому должен буду выплатить неустойку, если книга не будет напечатана к ноябрю… Столь тяжелый труд не по силам тебе, Лора. Не думаю, что ты сумеешь писать по шестьдесят страниц в день».

Несмотря на настойчивые просьбы брата, Лора не спешила отправлять драгоценный пакет. Оноре, чтобы скрасить пребывание в родительском доме, читал близким другой роман, привезенный им из Байё, – «Ванн-Клор, или Бледноликая Джейн». К счастью, на этот раз текст матери понравился, она даже процедила сквозь зубы несколько похвал. Вообще Шарлотта-Лора стала мягче с тех пор, как возник умирающий богатый племянник: семья жила планами на будущее. Владелец дома, который они теперь арендовали, кузен госпожи Бальзак Антуан Саламбье продал его своему брату Шарлю, а тот решил увеличить плату до невероятных пятисот франков. Для Вильпаризи это было чересчур! К тому же госпожа Бальзак мечтала вновь обосноваться в Париже, в любимом Марэ. Она даже нашла вполне подходящее прибежище на улице Руа-Доре, где и у Оноре была бы своя комната. Но Эдуар Малюс был нетранспортабелен, и надо было ждать последнего его вздоха, чтобы переехать. Впрочем, язык его почти совсем почернел, пульс с каждым днем становился слабее, он ел только устрицы и пил молоко, так не могло продолжаться долго, оставалось потерпеть совсем немного. На фоне этого молодого полутрупа, для развлечения занимавшегося вышиванием, Бернар-Франсуа, несмотря на солидный возраст, был вызывающе здоров. Бабуля, как всегда, вздыхала о своих недугах. Братец Анри удивлял глупостями. А госпожа Бальзак, непрестанно жалующаяся на все и вся, то и дело отлучалась в Париж, где готовила возвращение семейства в столицу. Каждый день Оноре интересовался на почте, не пришел ли «Викарий», за которого ему не терпелось приняться, и без конца обращался к сестре, описывая попутно умонастроения Бальзаков: «Эдуар почти в могиле, бабуля болеет, матушка пребывает в страшном возбуждении и ездит в Париж, отец, как всегда, здоров, Луиза – подслушивает, Луи – глуп, Анри – проказничает, сам я не занимаюсь ничем…. „Викарий“! „Викарий!“ „Викарий!“… Я должен над ним работать».

В письме нет ничего о госпоже де Берни, хотя та занимает все его мысли. Еще несколько недель назад он говорил о спасительной разлуке, но стоило увидеть ее, как страсть вновь завладела им. «Чем дольше мы вместе, тем больше достоинств я нахожу в тебе, – поверяет ей молодой человек четвертого октября 1822 года. – Признаюсь, Лора, что „освящение скамьи“, этот праздник любви, которая, нам казалось, вот-вот угаснет, вновь зажег ее, и я далек от того, чтобы видеть наш чудный уголок могилой, напротив, он кажется мне алтарем». Оноре уверен, что любит ее сильнее с тех пор, как согласился на абсурдную высылку в Байё. Но чувствовала ли она все то же, что он, во время их разлуки? Ему хотелось бы не сомневаться в этом, сам же клянется возлюбленной, что благодаря расставанию обрел душевный контакт с женщиной, о которой мог лишь мечтать. Вдали от нее научился наслаждаться воспоминаниями столь же сильно, сколь и реальными событиями.

Бальзак не в силах скрыть свои чувства от близких, мать жалуется в письмах к дочери в Байё, что сын уходит в полдень, возвращается в пять часов, снова уходит и возвращается в десять вечера; Эдуар очень плох, а ее оставляют с ним одну; Оноре не замечает, насколько бестактен, дважды в день бывая у госпожи де Берни, не чувствует, что его хотят «околпачить». «Я хотела бы оказаться за сотни лье от Вильпаризи. Он не пишет ни строчки. А ему осталось всего страниц двадцать, чтобы завершить „Столетнего старца“. В голове у него только одно, он не видит, что, слишком уж предаваясь этому, однажды устанет, но поведение твоего брата лишает его всякого рассудка».

Тем не менее она не могла не признать, что, растрачивая себя на любовные дела, Оноре работает как каторжный: «Викарий» наконец-то у него, он спешит. «Ему надо работать, отрываясь лишь на короткий отдых, – сообщает госпожа Бальзак Лоре. – Его „Викарий“ – лучшее из написанного им, надеюсь, ты будешь им довольна… Я нахожу в нем много случайных слов, повторы в описании старика, но он ни от чего не хочет отказываться».

С «Викария» Бальзак переключается на «Столетнего старца». Его не пугает необходимость писать сразу два романа, напротив, испытывает определенное волнение, перескакивая с одного сюжета на другой. Мать довольна его прилежанием, хотя все еще не верит, что подобного рода деятельность может принести сыну доход. Его же волнуют только деньги: материальная озабоченность присуща всем Бальзакам. Молодой Эдуар Малюс, кашель которого разрывает душу, живой тому пример.

Двадцать пятого октября 1822 года после долгой агонии больной вздохнул последний раз. Бальзаки грустят, но чувствуют облегчение. Госпожа мать будет щедро вознаграждена за свою преданность: тридцать тысяч франков в виде ренты, акций и наличных. Она плачет от огорчения и признательности этому бедному мальчику, который воздал ей из могилы. Теперь – в путь, они свободны, у них есть средства. В ноябре семья покидает Вильпаризи и устраивается в Париже, на улице Руа-Доре. Старший сын настоял, что сам будет оплачивать свое пребывание под крышей родительского дома: первого ноября он подписал договор, согласно которому должен платить отцу сто франков в месяц за жилье и еду. «Господин Оноре, – записано в этом документе, – сам будет заботиться об освещении, отоплении, стирке, так как сумма в двенадцать сотен франков пойдет исключительно на еду и аренду жилья».

Уезжая из Вильпаризи, начинающий автор уверяет себя, что теряет любовницу, чьи ласки с некоторых пор значат для него меньше духовной общности, и что теперь начнет настоящее сражение на литературном фронте за известность и богатство.

Глава девятая
Анонимные публикации

Обосновавшись в Париже, Оноре сменил не только место жительства, он отказался от псевдонима лорд Рооне (R’Hoone – анаграмма его имени) ради столь же звучного: в ноябре 1822 года Полле один за другим опубликовал «Арденнского викария» и «Столетнего старца, или Двух Беренгельдов», вышедших из-под пера «бакалавра изящной словесности» Ораса де Сент-Обена.

Первый – весьма сумбурное повествование, в котором соседствовали мать семейства, влюбленная в викария, бывшего, возможно, ее собственным сыном, девушка, страстно увлеченная мужчиной, которого считает братом, пират, настойчиво пытающийся выкрасть несчастное дитя… Не отвлекаясь от интриги, автор, разумеется, касался вопроса безбрачия священников, проблемы инцеста, невозможных связей, размышлял о целомудрии и жестокости общества, отказывающегося уважать большое чувство, прикрываясь устаревшей моралью. Увы! Как только книга появилась в магазине, ее объявили оскорбительной для религии и нравов. Приказано было изъять ее из продажи, но предупрежденный об обыске Полле успел рассредоточить тираж, полиции пришлось довольствоваться рукописью и сигнальным экземпляром. К счастью, власти посчитали достаточным запрет на продажу «Арденнского викария», никаких санкций против самого Бальзака не последовало.

На появление «Столетнего старца» столь бурной реакции не последовало. В предисловии автор, Орас де Сент-Обен, представлял свой труд как тщательное воспроизведение признаний человека, чей отец переходил из века в век, заключив сделку с дьяволом. Старый Беренгельд получал право на бессмертие, убивая время от времени девственниц, чья кровь, попав в его вены, возвращала силу молодости. После тысяч перипетий неутомимый предок рассказчика готовился принести в жертву юную Марианину, не зная, что в нее влюблен его сын Тулий. Тот, поставленный в известность о готовящемся убийстве, вырывает невесту из рук отца. Старец защищается именем науки, объясняя, что открыть принцип жизни и обрести возможность здравствовать столько же, сколько существует мир, несомненное достоинство любого человека. В этой мрачной истории угадываются все навязчивые идеи Оноре, его вера в сверхъестественные силы, интерес к медиумам, увлечение магией, телепатией, эзотерикой… Быть может, когда он набрасывал эту хронику необычайно длинной жизни, вдохновлялся примером собственного отца, чьей главной заботой было противостоять посягательствам времени? Неистребимый Беренгельд, не отвратительная ли это карикатура на Бернара-Франсуа, пытающегося пройти сквозь годы без потерь?

Но если отца миновали болезни, усталость и разрушение, бабушка, госпожа Саламбье, чахла на глазах. Переезд в Париж не пошел ей на пользу, тридцать первого января 1823 года она умерла. Дети устроили ей достойные похороны: когда речь идет об общественном положении, не надо экономить на расходах. Хотя наследство покойная оставила весьма скудное, она любила повторять, что ее разорили спекуляции зятя. Оноре в конце концов стал симпатизировать сварливой старухе, которую с самого начала забавляла его интрижка с госпожой де Берни, во время пребывания внука в ссылке в Байё она выполняла роль почтальона.

После смерти госпожи Саламбье главными действующими лицами в квартире на втором этаже дома номер семь по улице Руа-Доре стали родители и молодой Анри, все более легкомысленный, расточительный, не желающий знать никаких забот. Сюрвили жили теперь ближе в Парижу, в Шампрозэ, надеясь, что Эжен получит место инженера мостов и дорог департамента Сена и Уаза и это позволит им поселиться в Версале. Лоранс, едва держась на ногах после родов, вынуждена была решать финансовые проблемы мужа, которого арестовали за долги. Оноре казалось, что она рождена для несчастий. Сам же изо всех сил стремился преуспеть, удивлять, блистать: в жизни надо быть только победителем. Ему уже не хватало романов «на потоке», он метил выше. Но выйдет ли из него настоящий писатель? «Теперь, когда, мне кажется, я знаю свои силы, обидно тратить лучшие мои мысли на эти глупости, – пишет Бальзак сестре Лоре. – Я чувствую в голове нечто, и если бы я был спокоен за свое существование, то есть у меня не было бы обязательств, которые я должен выполнять, а были бы еда и крыша над головой… я работал бы над серьезными вещами. Но для этого надо удалиться от мира, а я постоянно туда возвращаюсь».

В Париже он вошел в круг язвительных, безденежных журналистов, изливавших желчь в скандальных листках вроде «Le Pilote» или «Le Corsaire». Их звали Огюст Лепуатевен, Этьен Араго, Орас Рессон… средоточие мелких парижских пересудов. Все они готовы были при необходимости одолжить свое остроумие именитому писателю, жили чем и как придется, сидели в кафе вместе с художниками или за кулисами театров. Вовлеченный в эту беспорядочную жизнь, Оноре лихорадочно искал свой путь. Он быстро сочиняет мелодраму «Негр» и предлагает ее в театр Гетэ, следует вежливый отказ, тогда вновь возвращается к роману, пишет «Последнюю фею, или Новую волшебную лампу», признается себе, что в ней нет абсолютно ничего, и, дабы оживить вдохновение, погружается в труды Лафатера, полагавшего, что проникнуть в тайну человека можно, проанализировав его физические данные. Не оставляя френологию, обращает внимание на оккультные науки, делает набросок некоего философского сочинения и в конце концов попадает под влияние одного из старинных приятелей по юридическому факультету, Жана Томасси.

Католик и легитимист, тот пытается вернуть вольтерьянца Оноре в лоно церкви и даже призывает не писать больше романов, так как занятие это исключительно мирское, унижающее человека. «Возвращаюсь к своим баранам, – просит он. – Сожгите все, чему поклонялись, поклонитесь тому, что сожгли. Вы не в силах осознать, насколько вырастет ваш талант, если его будут питать мораль и религия». Не соглашаясь до конца с доводами приятеля, Бальзак признает все же, что Бог существует, но лишь в форме вечного закона, объяснить который с точки зрения человеческой логики невозможно. Он подумывает даже о трактате, посвященном молитве, о чем ставит в известность Томасси, который в это время становится начальником канцелярии префекта департамента Эндр и обосновывается в Бурже. Узнав о замысле Оноре, тот отговаривает от его воплощения: «Расскажите мне о вашем трактате. Чтобы его написать, недостаточно прекрасной души и богатого воображения, помимо этого необходимо иметь определенные религиозные привычки, опыт длительного общения с божественным, и, наконец, нельзя обойтись без некоторого мистицизма, обогащающего и смягчающего. Если вы ни разу не вздрогнули при торжественных звуках органа, не были взволнованы, слушая юного священника, возлагающего венцы на головы столь же юным жениху и невесте, и не испытали многое тому подобное, оставьте вашу затею. Сам Руссо потерпел в этом поражение, потому что у него не было религиозных привычек, о которых я вам говорю. Одно дело набросать несколько строк в счастливые мгновения, другое – сохранить это настроение на протяжении всей книги».

Оноре прислушивается к совету, отказывается от своих планов и публикует, по-прежнему анонимно, брошюру «Право первородства», «Беспристрастную историю иезуитов», затем роман «Аннетт и преступник», заявленный как продолжение «Арденнского викария». Ни одно из этих произведений, написанных по заказу и оплаченных построчно, не вызывает острого интереса. «Право первородства» случайно попадает в руки Бернара-Франсуа (в доме дочери Лоры). Ему и в голову не приходит, что автор – его сын, разгневанный, он пишет письмо, опровергающее изложенное в памфлете. Посвященная в тайну дочь искренне забавляется этой заочной дуэлью на перьях между отцом и сыном.

В 1824 году Бальзаки осознают, что все еще не распорядились должным образом капиталом, доставшимся им от Эдуара Малюса. После нескольких вполне случайных вложений они решают использовать часть средств на покупку дома в Вильпаризи, который так долго снимали. Акт купли-продажи на сумму в десять тысяч франков был подписан двадцать четвертого июня у неизбежного господина Пассе. Бернар-Франсуа всецело поддерживал это решение, будучи уверен, что деревенский воздух на пользу всякому, кто стремится дожить до глубокой старости. Кроме того, в свои семьдесят восемь лет он не утратил интереса к безыскусным сельским шалостям и знал, что в Вильпаризи в его распоряжении будут здоровые крестьянские девушки.

Семья переехала немедленно. Но в августе Оноре стало невмоготу в провинциальном заточении, он вернулся в Париж. На этот раз не в Марэ – на Левый берег, где ему приглянулась квартирка на шестом этаже чудесного дома на улице Турнон. Лора, все так же нежно к нему расположенная, уверяла мать, что если брат и уехал в Париж, то исключительно ради работы. Но госпожу Бальзак трудно было обвести вокруг пальца: она пребывала в уверенности, что Оноре покинул родительский кров, чтобы удобнее было встречаться с «женщиной с околицы», то есть с госпожой де Берни. «Вернемся к отъезду Оноре, – пишет мать Лоре двадцать девятого августа. – Я одобрю вслед за вами его решение, если это действительно ради работы… но боюсь, это отступление – лишь предлог, чтобы без препятствий предаться снедающей его страсти. Он сбежал от нас с ней, она провела в Париже целых три дня… Все это дает мне повод думать, что он захотел лишь большей свободы, вот и все. Видит Бог, я хотела бы ошибаться… „Дама с околицы“ донимает меня визитами и знаками внимания. Вы понимаете, как это льстит мне. Она делает вид, будто проезжала мимо. Как же! Сегодня пришла, чтобы пригласить на обед, но я отказалась как можно вежливее».

Несколько дней спустя, четвертого сентября, Шарлотта-Лора вновь жалуется, на этот раз обвиняет зятя, Сюрвиля, который во время беседы с Бернаром-Франсуа высказался в том смысле, что семья не проявляет должной привязанности и благородства в отношении бедняги Оноре. «Отец сказал мне, что с удовлетворением рассеял заблуждения твоего мужа касательно наших финансовых взаимоотношений с Оноре, который берет столько денег, сколько захочет. В последний раз я предложила оплатить все долги сына, если это необходимо для взлета его гения, чтобы он мог, наконец, создать что-то, заслуживающее признания. Он отказался, решив не брать на себя лишние обязательства. Я предложила полностью оплачивать его пропитание, большего мы не должны делать, ради его же блага. Он не захотел ничего принять. За наше внимание отплатил нам распутным поведением почти в собственном доме… поставив нас в весьма неловкое положение, и ни мой гордый вид, ни суровый взгляд не могли заставить замолчать насмешников, когда с госпожой де Берни мы проходили по городку… Не думай, Лора, будто его поведение помешало нашей дружбе, наши объятия открыты для него, наши деньги в его распоряжении… И если он продемонстрирует талант, мы будем только рады, если он вновь станет ее любовником и начнет относиться к своей страсти, как должно, то есть она станет для него источником наслаждения не во вред его таланту и работе, поверим, что он начал понимать кое-что в жизни, пора бы уже этому случиться. Наша дама ездит в Париж часто, с тех пор, как его здесь нет, проводит дня два, убеждая меня в собственной правоте, в том, что, покидая дом, он хотел лишь свободы».

Негодование госпожи Бальзак тем сильнее, что сын увлекся ее ровесницей. Как представить, что юноша в самом расцвете пробудившейся чувственности целует бабушку? Что ощущает это увядающее создание, когда ее ласкает молодой любовник?

Госпожа де Берни сама удивлялась и увлечению Оноре, и собственному увлечению мужчиной, который годится ей в сыновья. В начале их связи она вела себя с ним по-матерински, забавлялась тем, что опытнее его, порой была насмешлива. Но после четырех лет прочных отношений полностью отдалась своей страсти, завороженная пылом Оноре и его умом. Письма, написанные между их встречами, – письма благодарной женщины. «Я люблю тебя! Да, я люблю тебя! Ты для меня больше, чем воздух для птицы, вода – для рыбы, солнце – для земли, тело – для души. Повторяя: дорогой, я люблю тебя, обожаю, я хотела бы напевать тебе на ухо, как весенняя птичка, просить, чтобы ты прижал любимую к сердцу и совершил с ней чудесную прогулку, чтобы вспомнил о прекрасных летних деньках… Твой дар мне огромен, я в состоянии почувствовать это, уловить. О, как бы я хотела иметь тысячу обличий, чтобы дать тебе все, что хотелось бы, и так, как хотелось бы! Но, друг мой, если тебе достаточно меня самой, переполненной всем тем, что может дать самая совершенная любовь, буду счастлива, так как ничто во мне не принадлежит больше мне самой». Она называет его своим «божественным херувимом», кричит: «Спасибо, тысячу раз спасибо!»