Текст книги "Киона Асгейр, путь в Айнон (СИ)"

Автор книги: Аноним Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Приняв обычный облик слишком быстро для себя, я сначала задохнулся от нехватки сил. Но уже через несколько секунд я полностью восстановился и смог бегом пробраться сквозь горящую входную дверь. Пламя обжигало моё обнажённое тело. Я резко остановился, когда почувствовал мерзкий запах горящих волос. Обернувшись, я понял, что горят мои белые космы, потому я не стал долго задумываться над дальнейшими действиями и просто прошептал заклинание по-эльфийски ( все заклинания бессмертных, как и вся магия, были созданы эльфами, соответственно и читались и писались они на их языке) и выпустил из кончиков пальцев струю воды. Это одна из стихий подвластных дождевым инкубам, к которым принадлежали я и мой отец. Волосы потяжелели от воды, впитавшейся в них, отчего и без того густые белые локоны начали оттягивать голову назад. Я не обратил на это внимания и поспешил в комнату родителей.

Лестница, ведущая на второй этаж, уже обуглилась во многих местах, и когда я, перескакивая через ступеньки, взлетел по ней, грозила проломиться. Одна ступень всё-таки не выдержала меня и с резким треском, перекрывавшим даже шум бушующего вокруг пламени, сломилась посредине. Глаза слезились от едкого дыма, лёгкие отказывались впускать воздух, и я начал задыхаться.

Сначала я захрипел и чуть-чуть не добежал до двери заветной комнаты, привалившись к стене. Пламя алчно подалось ко мне, огненные языки уже лизали мои ноги. Потом кашель сотряс моё тело, не давая сдвинуться с места; ноги подкосились. Каждый вдох причинял жуткую боль, мне казалось, что лёгкие раздирают, рвут на мелкие кусочки. Я стремительно терял силы и способность двигаться. Но всё-таки сделал шаг от стены, надеясь успеть добраться до двери.

Я попытался поднять голову, чтобы хотя бы как-то сориентироваться в узком коридоре. Но даже шея не подчинялась мне: лишь я шевельнул ей, дым вошёл с обжигающей болью в горло, а потом, добравшись до лёгких, заставил меня закашляться снова. Я опять припал к стене, но уже не мог удерживаться на ногах и медленно сполз по ней.

Тогда я понял, что это конец.

Не было у меня никакого шанса ни добраться до комнаты родителей, ни спасти их, ни увидеть даже тел... люди не просчитались.

И тогда впервые за всю жизнь на глаза набежали слёзы, и я, зная, что никого рядом нет, дал им волю. Я сделал судорожный вздох, прекрасно зная, что больше не смогу выдерживать этой невыносимой боли. Последний клочок дыма прошёл к моим лёгким, засел там, и тьма окутала меня.

Глава 2.

Я понял, что умер.

Хотя бы потому, что воздух, мерно наполнявший мои лёгкие, был невероятно свежим, сладким и приятным. А я точно помнил, что начал погибать, когда кислый, едкий дым вливался в моё тело. Даже вспоминать было противно.

Лица коснулся лёгкий ветерок, донёсший слабый аромат леса. Кожей я ощутил тепло солнечных лучей, но не таких, какие меня раздражали и буквально жарили, а нежных, согревающих самую душу...

Прекрасно. Именно так я и представлял себе свою погибель, только меня немного обескуражил тот факт, что я умер слишком юным. Даже Наречение не прошёл ещё...

От этой мысли мне стало как-то грустно.

Ветерок снова воровато пробёжал по моей коже, но к аромату леса примешалось что-то иное... смутно знакомое...

От отвращения, вызванного этим новым запахом, я сморщил нос, но глаза так и не открыл. Когда я вспомнил этот смрад, меня поразила его омерзительная приторность. Убийственная вонь проникала в моё сознание, вызывая смутные образы: девушка с безумными глазами, синие глаза, ужас, отражённый в них, люди, люди, люди...

Меня это сбило с толку: я думал, что в загробной жизни все неприятные воспоминания забывались и никогда не возвращались к их обладателю. Потом я услышал незнакомые, но очень неприятные звуки, будто кто-то старался издать самый жуткий визг, какой только слышала вечность. Я понял, что просто спокойно умереть мне не дадут, потому открыл глаза.

Сперва меня ослепило солнце (и этот факт меня совсем не порадовал), несмотря на то, что его лучи падали мне на лицо криво и вопреки всяким законам. Но потом я додумался: широкие раскидистые ветки деревьев мешали им добраться до меня. Откуда здесь, в загробном мире, чёрт их дери, деревья?!

Меня осенило: похоже, я в саду возле моего дома.

Точно – та же мягкая пружинистая трава, запах сырой земли... запах...

Но что здесь делает человеческий запах?

Его вонь распирала мои лёгкие, чтобы увидеть источник этого безобразия, я поднялся на локтях, с удивлением отметив, что на мне была белая льняная рубашка и коричневые штаны. Я точно помнил, что умирал после превращения, значит, одежды на мне не должно было быть. И тогда я усомнился в своих поспешных выводах: похоже, я вовсе не умер. Нет, я просто валяюсь в собственном саду.

Совсем близко от меня послышалось сопение и какая-то возня. Я повернулся на звук и замер от удивления.

В двух шагах от меня над чем-то бесформенным и издававшим жутковатые капризные звуки склонился юноша. Человек.

От изумления я даже дышать перестал.

Он заметил, что я поднялся, и, повернувшись, светло, но немного неловко, улыбнулся мне. Это ещё больше меня убедило: я либо с ума сошёл, либо умер. Человек улыбается инкубу? Это что-то новенькое!

– Ты кто? – ошарашено прохрипел я. Куда делся мой голос? Ах, да! Я и забыл: я же умер от дыма. Ну или не умер. Какая разница?

Потом это чудо природы, явно не питавшее ко мне неприязни, подошло и бережно опустило мне руки на плечи, заставляя снова лечь на землю. Всеми силами я удержался от того, чтобы не оттолкнуть его от себя. Но меня обезоружила доверчивая теплота в его глазах. Или, может, у меня уже мозги набекрень?..

Я даже не захотел сопротивляться, когда он положил мне руку на лоб и серьёзно пробормотал что-то вроде "температура". Я не мог отвести от него глаз, но не потому, что он был красив: наоборот, внешность у него как раз была очень даже странная, но никак не привлекательная – худощавое тело, начисто лишённое каких-либо намёков на мускулы, кожа нездорового беловато-серого цвета, блёклые чёрно-серые волосы, неаккуратными патлами спадающими ему на глаза, высокие скулы, тонкие губы и ярко-зелёные глаза (пожалуй, это было единственным, что заслуживало внимания). Меня просто выбивало из колеи его дружелюбие, которым он прямо-таки светился.

Да уж, непривычно мне было, что человек так приятно обходится со мной. Более того, меня поражало отсутствие моего обыкновенного призыва: убить его.

Когда этот чудик снова склонился надо мной, я не дал ему возможности вновь превратиться в заботливую няньку и вскочил на ноги. От этого резкого движения голова пошла кругом, в глазах помутилось, и я едва снова не упал. Юноша это заметил и неодобрительно сказал по-эльфийски:

– По-моему, самоуверенность инкубов не доведёт их до добра.

Его слова что-то задели во мне. Я почти расслышал, как в голове что-то щёлкнуло, а потом воспоминания хлынули безудержным потоком: мать, перемазанная кровью, отец с отчаянием в глазах, Голденбрук, девушка, ужас в её глазах, шея, кровь, запах гари, дым... пламя... хрип, кашель...

Дальше всё обрывалось, но мне и остального хватило сполна. Я почти ощущал физическую тяжесть того, что на меня навалилось. Даже дышать стало невыносимо трудно, тело напряглось. Я попытался сжать голову руками, страшась того, что она может рассыпаться. Стало больно, страшно, горестно, жутко... От чувств, что переполнили меня, я закрыл глаза и закричал так громко, что даже уши заболели.

А потом я замолчал и не почувствовал ничего, кроме пустоты.

Видимо, человек решил, что я кричу от боли и громко выругался на человеческом языке. Меня поразили те звуки, что породило его горло: это было совершенно не похожее на известный мне человеческое наречие. Мелодичные созвучия, похожие на шелест, коснулись моих ушей, и я резко обернулся к юноше, открыв глаза.

– Кто ты, чёрт возьми? – изумлённо воскликнул я на эльфийском. О, даже голос появился. Мне было неясно: прикидывается он человеком, или просто-напросто он необычен для своей расы. Юноша издал серебристый смешок и произнёс глубоким, невероятно красивым голосом (да ещё к тому же и на моём родном языке), никак не вязавшемся с его хлипкой внешностью:

– Я не захватчик. Я пришёл после. Вытащил тебя из горящего дома, – последние слова несли в себе немного обвинительный тон, но мне это почему-то не показалось таким уж важным. Я этого человека не знал.

Даже в те мгновения необычайной боли в сердце я чуть не взмолился, чтобы юноша сказал что-нибудь на человеческом языке. На своём человеческом. Но он говорил на инкубском, причём с сильным эльфийским акцентом, что и заставило меня усомниться ещё раз в том, что он человек. Но я видел в нём хорошее существо, к какому бы роду он не принадлежал.

Но его дружелюбный голос выводил из себя. Меня бесило, что человек говорит со мной как с равным себе. Чёрта с два! Я не могу поменяться только от того, что кому пришло в голову заделаться моим другом! Я всё равно презираю его, ненавижу...

Вот убивать только не хочется.

Но запашок просто кошмарный.

– Тогда что ты тут делаешь? – рявкнул я. И вправду, что он тут делает, если не пришёл уничтожить мою семью? Я демонстративно говорил на инкубском языке.

– Я иду с северных гор. Путешествую, – спокойно ответил мне тот. Его спокойствие раздражало не меньше, чем тон, которым он говорил. Вдруг я почувствовал, что просто-напросто не смогу его убить. Даже если очень сильно захочу. – Второй день пытаюсь пересечь вашу долину, но она необъятна и полна существ, желающих сожрать меня при первой же возможности...

– И я бы не отказался быть на их месте, – прошипел я сквозь зубы, но так тихо, что юноша и не заметил этого. Он, не догадываясь о моих мыслях, продолжал свой рассказ:

– ... вот я и решил просить ночлега у первых же селян. Вы и были теми первыми.

Сначала я хотел возразить и обвинить его во лжи, потому что вокруг нас жило не меньше тридцати семей инкубов. Но потом я вспомнил, что северные леса и вправду дики, и что никто не селится там. В основном из-за тех, кто там обитал: самые спятившие, оголодавшие и злейшие драконы показались бы рядом с ними милыми и весьма любезными. Имён у них было много, одно я не забыл бы никогда, потому что оно походило на моё – Кайноны. Я никогда их не видел и потому не мог даже представить, но это не ослабляло страха к этим жутким существам, влитого в меня ещё с молоком матери.

И тогда меня посетила одна мысль: если те леса настолько ужасны, а переход через горы невероятно сложен, как удалось юному человеку пройти там и остаться живым?

– Как ты выжил там? – требовательно спросил я. Меня не волновала резкость моего тона, да и юношу, похоже, тоже.

– Я забыл представиться, – произнёс он вежливо, но явно желая уйти от ответа. – Хейн.

И протянул руку, впиваясь мне в глаза своими и ожидая, что я её пожму. Осознав, что дальше наше общение будет продолжаться только на эльфийском языке, я немало взбесился (потому, как мне казалось, что юноша вовсе не так хорошо владеет инкубским, как мне казалось. На самом деле и я не был асом в эльфийском, но всё же, как бы я не преуменьшал свои способности, я говорил на нём довольно-таки свободно).

Я понял, что если выполню его немое желание (а именно забуду о своём вопросе и просто продолжу наше знакомство за поисками моих родителей), то он воспользуется этим и не откроет мне правды. Наивный человечек! Да я таких как он не просто насквозь вижу, но и прожираю насквозь. Интересно, какое у него будет лицо, если сказать ему об этом? Но мне почему-то казалось, что он никак не отреагирует.

Потому я сразу перешёл к действиям.

Отклоняя его руку, я подступил ближе на шаг. Так близко, что я ощущал его горячее (даже слишком горячее для человека) дыхание. Юноша слегка напрягся, а я, не теряя ни минуты, схватил его за горло. Всё-таки убивать желания не появилось, потому я не попытался удушить его, а просто ради пробуждения в нём страха встряхнул.

Хейн вяло болтался у меня в руке, став похожим на тряпичную куклу, но его глаза всё также впивались в мои, становясь всё светлее и светлее, пока не приобрели нежный песочно-зеленоватый цвет. Когда я понял, что причиняю ему боль, меня пронзила ещё одна мысль: я не могу ему больше её причинять. Это ощущение его беспомощности обернуло вспять всю мою силу и направила её на меня самого. Странно, что я вообще хотел заставить его делать что-то ведь он такой... такой...

– Хороший? – насмешливо сказал Хейн. В его глазах я увидел отражение своего лица – встревоженного, немного пристыженного и глуповатого. Внезапно оно изменилось и наполнилось яростью.

– Прекрати! – крикнул я, сам точно не понимая, прекратить что я его призываю, но моя рука, совсем не повинуясь мне, уже медленно легла по шву штанов.

– Правда, неприятно, когда твоим сознанием управляют, твои мысли перестают тебе принадлежать, Киона Асгейр? – язвительно зашептал Хейн, в то время как я, трясясь от унижения, отступил на шаг от хлипкого на вид юнца. Чёрт возьми, так вот почему он путешествует! Небось, его сожители изгнали, когда у мальчишки начал проявляться его "талант": управлять сознанием и действиями людей.

– Я понимаю, почему у тебя нет постоянного дома, – свирепо (как мне показалось) сказал я. – Люди не любят проявлений магии! А ты, я смотрю, обладаешь интересным даром.

Я понял, что голос мой был скорее заинтересованным, нежели враждебным, чего бы мне так хотелось. Хейн уже не глядел мне в глаза, потому я ощутил лёгкость в мыслях и движениях. Он пробормотал, будто не был доволен своими возможностями:

– Зато ты уже не думаешь о родителях, верно?

На мгновение я не понял, о чём он вообще говорит, зато через секунду воспоминания опять нахлынули на меня, и я со стоном отступил ещё на один шаг назад. Его слова меня задели. Очень сильно. Неужели даже магия какого-то человека (а теперь я сильно сомневался в том, был ли Хейн человеком) способна разрушить моё стремление найти хотя бы тела родителей? И разве я не хочу увидеть свою сестру или хотя бы то, что с ней стало?

Внезапно забота о ребёнке мне показалась куда важнее, чем уход за трупами, потому я тихо спросил, стараясь не выдать своего напряжения и гнева, обуревавшего мной, и не поднимать глаза:

– Где моя сестра?

– Кто? – удивлённо переспросил Хейн. Мне показалось, что он искренне не понимал, о ком я говорил, потому я взглянул на него.

– Ребёнок, – нетерпеливо ответил я. Его зелёные глаза постепенно возвращались к своему первоначальному цвету, что обрадовало меня. Значит, силу свою он больше не применяет.

– Ах, это! – воскликнул он. Возможно, у меня воображение разыгралось, но в этих нескольких слогах собралась невероятная нежность, будто он говорил о собственном чаде. Меня это слегка встревожило, но я не обратил внимания.

Хейн отошёл от меня на несколько шагов к небольшой старой яблоне и наклонился над чем-то. Я узнал в этом "чём-то" тот самый бесформенный свёрток, который рвал тишину вокруг неприятными криками. Юноша бережно взял его на руки и понёс ко мне.

Как ни странно я впервые в жизни не ощущал запаха: ребёнок вообще ничем не пах. Даже воздух вокруг него терял свои ароматы.

Хейн передал мне малышку, и я рассеяно прижал её к себе. Она показалась мне невероятно горячей, будто я держал в руках маленькое солнце, даже сквозь ткань, в которую она была завёрнута. Девочка не плакала, только с неприкрытым интересом разглядывала меня. У неё были большие ярко-синие глаза, точно копирующие отцовские, и пучок белых, точно снег, волос. Она была похожа на меня. Мне так казалось.

– Прелестная, здоровая и крепкая девочка. Я нашёл её у тела женщины, – заверил Хейн. Его глаза не отрывались от лица малышки, в то время как она не обращала на него никакого внимания. Как и я, в общем-то.

Несмотря на сказанное юношей, девочка отнюдь не показалась мне крепкой. Наоборот, у неё, на мой взгляд, была болезненно бледная кожа, а весила она не больше, чем пушинка.

Я испуганно прошептал:

– Она нездорова.

– Здорова, – небрежно отмахнулся от меня человек и, повернувшись спиной, прошёл ещё несколько шагов. – Ты бы так не говорил, если бы хоть раз увидел нездорового ребёнка, – Хейн выразительно посмотрел на меня. Я с дуру ответил на его взгляд и попал в плен вновь ставших светлыми глаз.

И в тот момент я почувствовал, как сознание наполняется уверенностью в том, что малышка была благополучно и радушно встречена миром. Я оторвал взгляд от глаз человека и яростно прошипел:

– Прекрати сейчас же! А то...

Но Хейн лишь пробормотал:

– А не то – что? Как ты не понимаешь, ты не сможешь препятствовать моим велениям. Запомни это и прекрати мне угрожать.

Теперь в его голосе не слышалось былое дружелюбие. В нём сквозила сталь и непреклонность. Мне это не понравилось. Хейн говорил по-эльфийски, на языке, который признавался самым красивым во всей Вселенной многими, но сейчас он мне показался сущим карканьем.

– Может, ты объяснишь, как человеческий выродок вроде тебя получил такой сильный и нужный во всех обстоятельствах дар? – недовольно поинтересовался я, заглядывая в глаз моей сестре. Как ни странно, меня действительно снедало любопытство – я никогда не слышал, чтобы с такими способностями рождались эльфы, чего уж тут говорить про человека?

– Я не просто человек, – спокойно ответил Хейн, не обращая внимания на моё сравнение с "выродком". – Я сын человека и эльфийки.

Я присвистнул, поднимая голову, а юноша криво улыбнулся, хотя по его виду можно было сказать, что ему совсем не смешно.

Зато мне-то как было весело! Союз эльфа и человека – ну надо же! А я-то думал, что только инкубы с их врождённым идиотизмом (а я считал, что кровь дракона вполне восполняла моё инкубское сознание) способны заводить семью с таким зверьём, как люди! Оказывается, мудрые эльфы тоже полны слабостей...

Да уж. Есть над чем подумать.

– Забавно, – только и выдавил я. Хейн хмыкнул.

– Не спорю.

Повисла пауза, во время корой произошли сразу две вещи.

Во-первых, ветер донёс до меня приторный запах мертвечины, и мне не составило труда понять, что идёт он от трупов моих родителей. Ведь люди даже мёртвые воняют нестерпимо, а этот запах был неприятным, но благородным. Я машинально повернул голову по направлению ветра и заметил два небольших холмика в нескольких десятках метров от нас. Они лежали под раскидистой невысокой яблоней, их заливал солнечный свет.

Во-вторых, малышка, что всё время сосредоточенно разглядывала моё лицо, издала радостный крик, от которого у меня едва не заложило уши.

– Как ты её назовёшь? – голос Хейна донёсся до меня будто издалека. Я не сразу понял смысл его слов, потому ещё несколько секунд просто смотрел на маленькую девочку.

– Что? – рассеянно пробормотал я. Я расслышал человека, но мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Он понял это, но не отступился и повторил:

– Имя выбрал?

Ну как можно быть таким навязчивым?

– Тебе-то какое дело? – резко спросил я, вспомнив, что Хейн унизил меня несколько минут назад, да и тот факт, что он не являлся членом моей семьи, тоже не говорил в его пользу. – Не твоё дело, как я её назову. Может, я вообще её убью! – грозно закончил я. Конечно, ничего подобного я делать не собирался, но мне не хотелось просто так оставить Хейна. Вообще я понять не мог, что нужно этому человеку от меня. Он пришёл совсем не в то место, где ему рады, и не в нужное время.

– Если убивать будешь, лучше отдай мне. Я не против иметь дочь.

Я окинул его оценивающим взглядом, а потом рассмеялся. Уж очень серьёзно он это сказал.

– Что? – удивлённо воскликнул Хейн, стараясь перекрыть волны хохота, исходившие от меня.

– А тебе не рановато, мальчик? – в последнее слово я вложил как можно больше презрения. Но это, казалось, ничуть не задело Хейна. Он улыбнулся.

– Мне шестнадцать лет, я всё равно скоро бы завёл семью.

Я поперхнулся собственным смехом и ошалело воззрился на хлипкого юнца: тонкие ручонки, никак не отвечавшие моим представлениям об "отце семейства", болезненный вид, делавший его больше похожим на проблемного сына, ослушавшегося матери и выбежавшего на мороз полураздетым.

– Ты шутишь? – изумился я. Инкубы заводили семью примерно через три столетия после прохождения Наречения, а люди что? Через шестнадцать лет после рождения? Абсурд! Хейн же ещё ребёнок!

– Ты существо бессмертное, а я не могу зря годы терять, – тоном знатока заявил юноша. Его подбородок был вздёрнут, будто он доказывал этим свою правоту. Меня рассмешило это, но мне также и понравился его решительный настрой. А потом, когда забавность этой ситуации немного отступила, на меня нахлынула волна горести. Я одинок.

– Не могу сказать, что ты идиот, – пробормотал я. – Ведь ты правда скоро умрёшь.

Когда мне грустно, я всё время думаю о смерти. Так уж заведено у меня в сознании. А сейчас это было оправдано. Но "скоро" – по моим меркам, конечно.

– Да, – вздохнул Хейн, но я с удивлением обнаружил, что он, похоже, был очень рад факту своей смертности. – Но я счастлив, что когда-нибудь покину этот мир. Жизнь – сложная штука, смерть куда легче. Тем более, я не понимаю: если ты живёшь вечно, то ради чего ты живёшь?

Признаться, я опешил и изумлённо воззрился на Хейна. Он рассуждал как-то неправильно. Обычно люди с завистью смотрели на нашу вечную молодость, старались всячески скрыть свой истинный возраст, молодя себя едва ли не на десятилетия. А он уже в свои шестнадцать задумывался о трудности жизни и об уходе из неё.

– Странное мышление у тебя, – пробормотал я, отводя глаза. А вот он наоборот внимательно смотрел на меня.

Я снова вспомнил о смерти, и сердце моё судорожно сжалось.

Тогда я не понял, увидел ли Хейн это в моём взгляде, или моё лицо так явно выдавало мысли, но юноша протянул ко мне руки и сказал:

– Иди к ним.

Сначала мне не захотелось передать ему мою сестру (при мысли о ней, я вспомнил, что ещё не придумал имя). Но потом здравый смысл возобладал, и я немного неохотно положил ребёнка в тощие руки. Хейн почувствовал моё нежелание и хмыкнул. Потом заверил меня:

– Да не кусаюсь я.

Я уже не слушал его, приближаясь к двум пёстрым телам, что выделялись на фоне буро-зелёной травы.

Мои шаги были очень осторожными, я боялся поторопиться, боялся приблизить эту встречу. На глаза подёрнулась дымка, но я списал это на ужас.

Сиатрия была больше похожа на себя за всеми ранами и порезами, что нанесли ей люди, чем Лаирасул. Мне показалось, что это от того, что моя мать не сопротивлялась. От этой мысли меня передёрнуло, во всём теле разгорелась такая ярость, какой я не испытывал никогда прежде.

Мать была в длинной ночной рубашке, вымазанной кровью. Её длинные красновато-рыжие волосы тёмными локонами разметались по земле вокруг неё и на груди. Обычно матовая кожа была жутко бледной, а яркие пурпурные глаза бесцельно раскрыты. Именно в таком виде я её и оставил. Оставил умирать...

По щеке прокатилась туманная капля, я быстро стёр её тыльной стороной ладони.

Лаирасула же узнать было невозможно: лицо покрывал толстый слой крови, снежно-белые волосы были розоватыми, а синие глаза были почти чёрными от смерти, застилавшей их. Вид отца вызывал во мне ужас. Никогда ещё его мужественное лицо не было таким беспомощным, умоляющим. Даже когда он уже мёртв. Жуткое зрелище.

Высокие скулы были в крови, щёки покрыты глубокими рубцами, будто кто-то решил позабавиться с трупом моего отца после его смерти. Новая вспышка ярости сотрясла моё тело, и, не выдержав, я упал на колени рядом с родителями.

Их любовь была видна даже в их посмертной позе: их разделяли несколько миллиметров, а пальцы были переплетены. Я почему-то был точно уверен, что не Хейн и не убийцы-люди сделали это. Умоляющее лицо отца будто кричало: "Не трогайте её! Убейте меня!". Я был уверен, что он старался сохранить жизнь матери. Не просто уверен, я знал это.

Тела будто льнули друг к другу, казалось, что родители просто спят. Чтобы не разрушать эту иллюзию, я закрыл глаза матери, заботливо разложил её волосы по плечам и стёр кровь с лица. Отцу я не смог бы помочь, даже если бы захотел, но всё равно пригладил его белые пряди и убрал несколько выбившихся волосков со лба. Когда руки прикасались к мертвенно холодной коже, душа наполнялась пустотой и льдом. Я понимал, что никогда больше не смогу почувствовать жар кожи матери, ощутить тепло прикосновений к тайнам прошлого отца. Теперь всё, что было как-то связано с моими родителями, было объято мерзлотой.

Из груди вырвалось сдавленное рыдание, которое я удерживал в себе. Из глаз покатились крупные слёзы. Мне показалось, что даже птицы замолкли. О Хейне я как-то забыл, но думать, ни о чём кроме отца и матери, я не мог. Глаза застилала пелена, но лица родителей будто впечатались в мою память и не шли из головы.

Прошло, наверное, немало времени, прежде чем я взял себя в руки и немного стыдливо стёр слёзы. Последний взгляд, брошенный мной на Сиатрию и Лаирасула, был полон любви. Солнце бросало лучи уже под другим углом, будто близился закат. Меня это не озаботило.

– Хейн,– хрипло позвал я. Больше всего на свете в ту минуту мне хотелось прижать к себе ребёнка, ощутить его всепоглощающее тепло. Он был последним напоминанием о родителях. Нёс их в своей крови и плоти.

Юноша возник прямо за моей спиной. Я даже не слышал, как он приблизился, но сейчас не хотелось задумываться над способностями сумасшедшего подростка.

Его тонкие ручки уже протянули мне сверток, в котором едва заметно ворочалась девочка.

– Акира, – вдруг произнёс Хейн, смотря на моё недоумевающее лицо.

– Что? – не понял я. Голос немного дрожал от слёз, готовых политься в любую секунду. Я нетерпеливо кашлянул, чтобы прочистить горло.

– Ну, – неуверенно начал юноша, – я подумал, что тебе, может, понравиться... ты же не думал над её именем?

С минуту мы оба молчали: я бездумно глядел в его лицо, а Хейн – в моё. Я несколько раз повторил про себя это слово: Акира. Мне было всё равно. Но тут вспомнился тот факт, что Хейн спас меня, мою сестру, потому я решил хотя бы слегка отблагодарить его невраждебным отношением.

– Мне нравится, – тихо ответил я. Надеюсь, прозвучало тепло и приветливо. Хотя вряд ли. Эмоции я никогда не умел подделывать. Но Хейн не увидел моего обмана и прямо-таки просиял.

– Я не трогал твоё сознание! – заверил он. Тогда он казался мне настоящим ребёнком, радующимся самому обыкновенному чуду. – Тебе самому понравилось!

– Я знаю, – сумрачно пробормотал я. Я не разделял его радости, но очень старался. Не получалось. Какая разница, как будут звать её? По-моему, я бы и воспринял её как Ребёнок. Моих родителей нет. Нет матери, которая так ждала ребёнка и по вечерам придумывала сказки, чтобы рассказывать их малышу... глаза снова покрылись туманом, но я глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться.

– Прости, – вдруг сказал Хейн, и я поднял на него взгляд, поняв, что юноша все эти мгновения внимательно рассматривал моё лицо. – Ты не можешь вечно грустить по родителям. Ты мужчина. У тебя дочь... то есть сестра. Бери её и неси в будущее. Я знаю, вы, инкубы, тела не хороните, так что пошли отсюда.

Хейн, конечно не знал, что под влиянием морали моей матери наша семья всё-таки хоронила своих родных. У нас даже склеп был. Вот только сейчас об этом говорить совершенно не хотелось.

Сначала меня одолело желание задать Хейну по первое число. Он что, не понимает, что у меня больше не было семьи, кроме крохотного существа, что сейчас мирно посапывало в своём маленьком мирке? Я уже был близок к тому, чтобы отдать ему Акиру и удалиться куда подальше. Но потом я обдумал его слова и пришёл к выводу, что юноша был прав. С первого слова я понимал, что Хейн очень странный человек – ребёнок со взрослым умом. Но он меня поражал. Возможно, это у меня интеллект был слишком детским, ведь детство у нечеловеческих существ длилось несколько дольше, чем у людей. Зато как быстро мы потом развивались...

Я решил, что мысли Хейна идут в нужном направлении. Потому прижал Акиру к себе и уверенно заявил:

– Я помогу ей найти себя. И кстати, – добавил я, но опять-таки чтобы не казаться неблагодарным. Наверняка натянутый энтузиазм в моём голосе не обманул его. – Акира – слишком коротко. Я знаю одно имечко Кирджава, потому моя сестра будет носить имя Акирджава.

Это решение пришло ко мне в те самые мгновения, когда я начал говорить. Я действительно слышал о таком имени: Кирджава. Хейн усмехнулся:

– Ну и извращённая у тебя фантазия.

Ему явно не понравилось, но он не стал спорить.

Я, прижимая к себе девочку, медленно пошёл к дому – вдруг есть молоко? Ребёнку нужно есть. Конечно, я не очень надеялся на это, но посмотреть стоило.

Едва я ступил на деревянную лестницу перед входом, первая ступень со скрипом и треском разломилась. От неожиданности я отскочил и встряхнул Акирджаву, от чего девочка проснулась. Но, к моему большому удивлению, она не издала ни единого звука и принялась внимательно оглядывать меня. Я даже остановился, чтобы заглянуть в её большие пронзительно-синие глаза.

Я никогда и не предполагал, что кто-то может быть настолько похож на меня! Несмотря на её синие глаза, лицо было почти точной копией моего: только глаза были чуть больше, губы – немного полнее. Я мог представить себе какой она будет через лет десять, просто вспоминая себя самого.

Непроизвольно улыбнувшись, я подумал, что передо мной лежит маленький ангел.

Но тут произошло нечто, сбившее меня с толку.

В ответ я получил оскал, похожий на вампирскую улыбку – на ту самую, которую человек получает, когда понимает, что деться некуда, но жить хочется. Эта жуткая ухмылка, никак не сочетавшаяся с прекрасным личиком и синими глазами, повергла меня в шок. Наверно, я замер в странной позе, потому что Хейн, всё это время шедший позади, быстро подбежал и осторожно спросил у меня:

– Что случилось?

Я хотел было недовольно крякнуть: как можно не понять, почему я опешил, если новорождённая девочка так ядовито скалится?! Но потом я понял, что Хейн едва достаёт макушкой мне до плеча (и этот факт меня немало позабавил) и не видит лица Акирджавы. Я немного присел, чтобы голова Хейна оказалась на одном уровне с малышкой. Юноша приподнялся на цыпочки и, поглядев на её личико, резко отпрянул.

– Это у вас семейный оскал?! – ни с того ни с сего воскликнул Хейн. Это замечание просто разбило моё внешнее спокойствие, и я с ужасом воззрился на человека.

– Это ты о чём? – я почувствовал, что слишком сильно прижимаю к себе Акирджаву и немного ослабил хватку. Ужасная ухмылка уже сошла с её личика, уступив место сосредоточенности. Мне казалось, что она пытается понять, почему здесь оказалась.