Текст книги "Киона Асгейр, путь в Айнон (СИ)"

Автор книги: Аноним Бруно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Бруно
Киона Асгейр, путь в Айнон

Часть 1.

Глава 1.

Обычно я просыпался, когда горизонт уже краснел под лучами восходящего солнца. Но тот день был особенным, и я встал ещё затемно. Мне так хотелось встретить наступающее утро первым, что я не стал утруждать себя одеждой и выбежал обнажённым на двор перед домом. Предрассветная прохлада ударила в моё тело, что напомнило мне об исключительной важности сегодняшнего события.

Тогда я должен был пройти Наречение.

Разумеется, как и каждый молодой человек моего возраста (а было мне тогда семнадцать лет), я жаждал пройти его, ведь это бы означало мою полную независимость от всего, что меня окружало. А моя так называемая независимость удовлетворяла и моим амбициям, и моим разыгравшимся юношеским гормонам. Это чем-то походило на достижение совершеннолетия у людей, но с той лишь разницей, что я бы остался в том внешнем облике, в котором был тогда. Мне очень нравилась идея, что я буду – чего уж тут прибедняться – невероятно красивым юношей предположительно до скончания веков.

Я всё стоял, наслаждаясь тишиной и ароматом росы, и наблюдал за восточным краем горизонта, что постепенно светлел и зеленел, приближая меня к самому важному событию в моей пока что очень короткой жизни. Широко распахнутыми глазами я глядел на чёрную завесу над моей головой, где медленно гасли звёзды. Зеленоватые перья света скрашивали темноту.

Даже далёкие светила в тот момент подмигивали мне, а уже еле заметный месяц, казалось, улыбался. Мои губы непроизвольно растянулись в довольной ухмылке. Пусть все знают, насколько мне хорошо сейчас, и как будоражит меня тепло собственной крови. Даже Вселенная узнает, как прекрасен будет сегодняшний день. Я был уверен в его непередаваемой прелести. Всё будет идеально, чудесно и восхитительно. На большее мой мозг в те секунды способен не был. Единственное, что я различал тогда, кроме неба, были тени, что неторопливо росли на земле. Они были немного устрашающими, и чтобы не портить себе идиллию, я просто старался не обращать на них внимания.

Но моя чувствительность к перепадам температуры брала своё, и, почувствовав, что немного замёрз, я решил вернуться в дом и привести себя в порядок. Нехотя развернувшись, я сделал несколько маленьких шагов, но остановился, чтобы налюбоваться местом обитания нашей семьи.

Дом моих родителей представлял собой нечто среднее между замком и деревянной развалюхой.

Наше ветхое родовое гнездо, окружённое тинистыми прудами, подслеповатое убежище холодных залов, продуваемых ветрами, поскрипывающие доски пола, покрытые шкурами, мыши, скребущиеся за стенными панелями...

Окружавшие дом бесконечные поля, заброшенные ещё много лет назад моими предками. Травы всевозможных оттенков зелёного нежно шелестели от любого дуновения ветра, наполняя воздух едва ли не музыкальными звуками. Старые потемневшие пруды скрывались в густом зелёном ковре. Поля выходили на хвойные леса, что величаво шумели под тяжестью своих стволов и толстых ветвей. Тонкий терпкий аромат смолы сливался с лёгкими нотками диких цветов, заставляя забыться, перестать осознавать своё существование. Так иногда случалось и со мной.

Недалеко к северу от дома мой отец-инкуб разбил сад, но это не было банальным человеческим скопищем деревьев и растений, дающих плоды. В "садах"– сколько я себя помнил – не было ни одного плодоносящего дерева, только скрюченные от старости яблони, покрытые грубой бурой корой.

В общем-то я всегда считал, что как раз инкубы отличаются от всех других рас неповторимым чувством стиля, но мой отец ставил под сомнение этот факт, потому что ни разу за существование не смог даже правильно подобрать вещи по цвету. Но именно за это я его обожал. Мне нравилась та дикость, которой была окружена моя жизнь благодаря отцу, мне нравился её нетерпеливый зов.

Все, кто знал меня, говорили, что я жуткий романтик. Возможно, так оно и было. Но я не любил рассуждать о том, что касалось моих внутренних качеств (вероятно, именно потому, что боялся узнать себя).

Я улыбнулся и взбежал по деревянным лестницам, цепляясь за шаткие перила. Чувствуя, как пружинят гниющие доски, перескочил через последнюю ступеньку, оказавшись на небольшой террасе, что была освещена крохотным фонариком. Он висел на стене возле роскошной двери с хрустальными витражами, где замысловатые узоры переплетались вокруг стеблей трав, цветов и стволов деревьев. Очень красиво и не к месту в нашем тёмном, холодном, унылом и любимым мною доме. Но именно этот витраж и напоминал мне и моим родителям о том богатстве, в котором когда-то жили наши далёкие предки. Конечно, иногда мне становилось очень неприятно от того, что всё состояние семьи ушло за много поколений до того, как отец вступил в права наследства. Но в то же время я был несказанно рад, что стены коридоров были затянуты не шёлком или чем-нибудь другим, но тоже дорогим, а увешаны старинными картинами, изображавшими бои и сражения. В детстве я очень увлекался, разглядывая их.

Как таковой, крыши у нашего дома не было. Нагромождение башен с огромными окнами, что служили нам спальнями – вот что защищало нас от дождей и снегов. В общем и целом, меня такая жизнь устраивала вполне.

Окна моей комнаты выходили на восток. Я сам выбрал именно эту сторону дома, чтобы всегда просыпаться с солнечными лучами, хотя они и приносили мне массу неудобств. Высокая лестница начиналась на первом этаже, а упиралась в тупик, что могло показаться в какой-то степени абсурдным – зачем лестница, ведущая к стене? Но только я знал тайну комнаты, находившейся за толстыми деревянными панелями: если топнуть по верхней ступеньке, с потолка упадёт верёвочная лестница, и над стеной-тупиком, прямо в потолке, откроется небольшое отверстие, куда вмещался только один инкуб. Ну, или кто-нибудь другой, но я никого не подпускал к своему святилищу.

Я топнул по ступеньке, сразу протягивая вверх руку и ловя верёвочную лесенку. Потом, немного подтянувшись, я взобрался в эту маленькую Вселенную.

Сначала могло показаться, что это самая обыкновенная комната не очень опрятного молодого человека: повсюду разбросана одежда, книги, стопками расставленные по углам, старые изрисованные мною холсты, сваленные бесцеремонной кучей около широкой кровати. Нет, я вовсе не любил тот бардак, что царил в моих "покоях". Просто мне не всегда удавалось выкроить время для столь ответственного занятия, как уборка. Да к тому же я и не горел желанием разбирать книги, ставить их по алфавиту, развешивать картины и просто даже элементарно протирать пыль.

Но на самом деле это был самый дорогой хлам в моей жизни: в каждой рубашке, небрежно брошенной на пол, я всегда хранил что-нибудь: будь то монеты или маленькие свитки с заклинаниями.

Так или иначе, я подошёл к куче тряпья и выхватил из неё простую белую рубашку и узкие чёрные штаны и повалился на кровать, надевая это.

Когда, наконец, я удовлетворился своим внешним видом, солнце уже пустило несколько робких утренних лучей в мою комнату. Пылинки неспешно кружились в золотистом свете.

Не желая вставать, я полежал на кровати ещё несколько минут, но моя вечная неугомонность не дала мне долго находиться в одном и том же положении. Мне нужно было что-то сделать, но это сказывался живущий во мне дракон.

Фактически я не был ни полноценным инкубом, ни чёрным драконом, в которого умел мастерски обращаться. Моя мать несла в себе крови рептилии, а отец был соблазнителем рода человеческого, и, могу сказать с уверенностью, это был самый странный союз, который когда-либо видела Вечность. Правда, я до сих пор не мог понять, как им в голову пришло жить вместе. Мне всегда казалось, что если сравнивать их с животными, то это было бы больше похоже на змею и ястреба.

Я находил свою мать невероятно прекрасной. Её род брал начало ещё от самых древних истоков, потому черты её лица были благородны, в глазах постоянно горел огонь. Я мог поклясться, что прикасался к ней за всю жизнь не больше дюжины раз, потому что её кожа жгла, словно я старался тронуть пламя. Она была чистокровным Чёрным драконом, потому я не очень удивлялся этой странности.

Но иногда мне всё-таки казалось, что Сиатрия, то есть моя мать, была отчасти и суккубом, потому что влюблялась настолько часто, что я уже перестал это замечать. Мой отец, Лаирасул, был настолько слеп в любви к Сиатрии, что не обращал внимания на мимолётные взгляды, которыми обменивалась его жена с некоторыми эльфами.

Мне по наследству перешли её глаза: пурпурные и большие, похожие на два рубина. В честь этих моих глаз меня и назвали Кионой, что по-эльфийски означает "хранитель рубинов". Мне нравилось, так что я и не спорил.

Но всё-таки какой бы ветреной не была моя прекрасная мать, она любила отца и готова была страдать за его счастье. Я часто слышал, как она рассказывает своей сестре Сарии, которая жила к югу от наших земель, что жутко боится заводить ещё одного малыша, но Лаирасул был счастлив, когда узнал о беременности жены. Потому сейчас она стоически вынашивала ребёнка, предположительно – мою сестру.

Я вылез из комнаты и побрёл вниз. Там немного притормозил, чтобы подумать, куда же я всё-таки направляюсь. Все мои мысли резко направились в сторону конюшни, где меня уже, наверное, ждал мой конь Малрах.

Едва ли не со всех ног я кинулся туда. До меня уже доносилось приветливое ржание, будто Малрах наперёд знал, что я приду к нему.

Небольшая деревянная постройка, где и содержались наши семейные лошади, находилась в паре десятков метров от дома.

Распахнув двери, я ощутил терпкий запах навоза и сладковатый – сена. Малрах уже выжидающе глядел в мою сторону, размахивая огненно-рыжим хвостом. Чёрное крупное тело, длинная вьющаяся грива... Боги, как я любил эту породу – Шелв. Когда-то такие лошади наполняли горы своим ржанием, но теперь, много столетий спустя, всё изменилось. Люди истребили почти всех из-за ценных шкур, что были прочнее любой кольчуги. Сейчас, проходя по богатым районам человеческих городов, можно нередко встретить женщин в платьях, украшенных рыжими гривами этих коней, дети играли с мёртвыми останками – костями, что тоже ценились за прочность, – величественных животных, а мужчины залихватски перекидывали через плечо тёплые шарфы, сшитые из грив Шелв.

Ненавижу людей.

Их примитивность, их тупость заставляли меня презирать их.

Зверьё – вот что такое люди.

Приходя в ярость от собственных мыслей, я и не заметил, что слепо прижимаюсь к крупной шее Малраха. Конь тёрся мордой о мой лоб, чувствуя моё настроение и ненавидя людей так же сильно, как и я. В этом мы были с ним похожи. Чтобы хоть как-то успокоиться я поглядел в глубокие глаза цвета грозы. Да, Малрах был неистовым существом, недаром его имя означало "Зверь войны". Существо, прекрасное в своей непокорности, своей непреклонности ни перед кем, кроме меня. Так странно получилось – я единственный в семье, кто мог так хорошо перевоплощаться в дракона, что полёты давались мне с невероятной лёгкостью. И, несмотря на то, что я предпочитал передвижение по воздуху, кони подчинялись только мне, не подпуская к себе никого. Моя мать нередко негодовала по этому поводу, но сама в тайне побаивалась приближаться к устрашающе огромным существам.

Я похлопал Малраха по крупу и прошёл в дальний угол конюшен, где лежало душистое сено. Схватив большой клок сушёной травы, я подошёл обратно к Малраху и подождал, пока тот не съест всё с моих рук. Я решил, что можно и баловать моего любимца. Хорошо хоть остальные кони ещё спят, так что их можно пока не кормить.

Малрах был довольно скор на расправу с едой, потому через несколько минут он уже глядел на меня огромными вопрошающими глазами, будто ждал продолжения мысленной беседы (или трапезы, что было ближе к истине). Я погладил его по длинной благородной морде и вышел из конюшен.

Сильный ветер подул с запада, и я обернулся туда. Всё было тихо и спокойно, утро начало только прорываться из-за завесы ночных туманов, заливая меня своими лучами. Я не любил солнечный свет и яркое освещение. Потому я поспешил убраться в дом.

Я почувствовал отвратительный запах медленно нагревающейся земли. Ненавижу дневное время почти так же, как людей. Где-то в садах запела птица. Первым моим желанием было удавиться от мысли, что я не понимаю этой прелести. Что могло быть привлекательного в обжигающих лучах? В слепящем зареве, от которого болят глаза? Из-за того, что во мне смешались крови двух рас, солнечные лучи буквально жгли меня. Этакая патология. Потому для меня куда приятнее была прохлада ночи, когда всё теряло свою дневную значимость и будто начинало новую жизнь, только совсем в другом виде.

Я взлетел по ступенькам и остановился в тени крыши над террасой. Мои глаза остановились на невысокой яблоне, что росла прямо перед лестницей. Её тень быстро поднималась, будто жила собственной жизнью. Оперевшись на деревянные перила, я попытался разглядеть какие-нибудь образы в крючковатой тени дерева. Вот девушка, расчёсывающая волосы. А вот эльф, играющий с кинжалом. Но я быстро утомлялся, находясь в одной и той же позе долго. Довольно скоро тени начали меня раздражать, и я повернулся к светлому двору спиной.

Птица в саду заливалась, а я раздумывал о Вечности, открытой передо мной.

Когда-то давно я не понимал, почему люди завидуют нам из-за бессмертной жизни. Ну и что, что их век не длится и сотой доли того, сколько идёт наша вечность! Так я думал когда-то. Но несколько лет назад я увидел, что возраст делает с их лицами, телами и разумом. Мне стало ясно и неприятно, потому что даже самые прекрасные и великие из них неизбежно будут забыты в своей ветхости, брошены всеми. Сейчас власть над Вселенной находилась в руках у людей, но их становилось всё меньше, они вымирали. Годы убивали самых мудрых и сильных, на их место приходили всё более слабые. Конечно, люди понимали это и не могли смириться. А ещё было ясно, что правлению людей оставалось существовать не больше, чем несколько столетий. А это очень маленький срок, если рассматривать его, конечно, относительно жизней бессмертных существ...

Раздался пронзительный, душераздирающий крик. Я поднял голову. Сначала моё тело отказалось подчиниться моим приказаниям, и я стоял несколько секунд, внезапно понимая, что звуки идут из спальни родителей. Голова была будто в тумане от глубины недавних раздумий, но я заставил себя сорваться с места. Я вбежал в дом, накрытый утренней сонной тишиной. Со второго этажа доносилась какая-то возня. Я последовал за звуками и в мгновение ока оказался перед распахнутой дверью в комнату отца и матери.

Не обращая внимания на тревогу, что овладела мной, я залюбовался комнатой: всё здесь было настолько идеально, что порой не верилось, что здесь жил мой отец, который любил всё извращать. Нежно-голубые тона смешивались с нежно-сиреневыми и перламутровыми, светлые стены контрастировали с глубокими и насыщенными синими полом и потолком. Большое окно, выходившее на сады, было закрыто отливающими перламутром бархатными шторами. Светло-лиловые шкафы и маленькие прикроватные столики – всё было изящным. Посредине комнаты – большая кровать с белыми простынями, но сейчас ткань была измята и залита кровью.

Сиатрия лежала не шевелясь. По щекам её текли слёзы, невидящим взглядом она смотрела на моего отца. Её обычно белая ночная рубашка была алой. Лаирасул что-то шептал, похоже, на древнеэльфийском, но я ни слова понять не мог – не знал старого языка эльфов и всю жизнь говорил только на старом человеческом, на котором говорить умели практически все, на новом эльфийском и на древнеинкубском. Меня поразила бледность его обычно смуглой кожи.

Сиатрия издала отчаянный вопль ужаса и боли.

Белые волосы отца, похожие на снег, разметались по плечам, а пронзительно-синие глаза были наполнены страхом. Я никогда не видел его таким. В тот момент мне показалось, что я в кои-то веки был похож на него – те же абсолютно белые волосы, разметавшиеся по плечам и груди, только цвет глаз совершенно разный, но ужас, отражённый в них одинаковый. Меня передёрнуло, и я крикнул, стараясь перекрыть голос Сиатрии:

– Отец! Что случилось?

Выражение лица Лаирасула, когда тот повернулся ко мне, повергло меня в шок: такого звериного страха, по-моему, не испытывало ни одно живое существо. До меня едва долетели его слова, когда тот крикнул на моём родном языке:

– Перекинься в дракона и лети в Голденбрук! Найди лекаря и притащи сюда!

Я понял, что только крайняя ситуация могла заставить отца послать меня в Голденбрук, город людей. Я не смог не поморщиться при одном упоминании об этих животных. Я замер в дверях комнаты, не в силах отвести взгляд от лица матери, но тут отец воскликнул почти умоляюще:

– Киона!

Я едва заметно кивнул, сорвался с места и понёсся опять во двор дома, где было достаточно места, чтобы вместить мою исполинскую тушу, когда я сменю сущность.

Солнце бросалось лучами, будто хотело всеми силами задержать моё отбытие, но моё сознание парализовал страх, и я даже не обратил внимания на то, с какой силой жжёт солнце мне кожу.

Уже на последних ступеньках деревянной лестницы я почувствовал, как растягивается тело, будто кости удлинялись, а за ними и мышцы, плотно обтягивая каждый сустав. Потом последовала самая ужасающая для очевидцев и невероятно скучная для меня стадия превращения: кожа на спине рвалась (а вместе с ней и одежда, которую я забыл снять), а рёбра по очереди прорывались наружу, заливая всё жидкостью медового цвета – моей кровью. Но мне отнюдь не было больно, просто неимоверно неприятно от того, что это происходило довольно долго (примерно полминуты, что при нынешней ситуации было непозволительным расточительством времени). Потом я будто немного сжимался, а рёбра, выступающие над спиной, скручивались в две спирали, вытягиваясь настолько скоро, что ни один глаз не смог бы отследить это. Спирали будто разламывались надвое, и из разломов показывалась прочная серовато-голубая кожа – мои крылья. За секунду они становились невероятно огромными и сильными, такими, что одним махом я без труда бы сшиб наш дом и не заметил этого.

Тело удлинялось (хотя немногие могли представить себе это, потому что и мой нормальный рост нельзя было назвать маленьким – почти два метра тридцать сантиметров). Череп будто растягивался в длину, кожа приобретала голубоватый оттенок, руки становились мускулистыми передними лапами, а ноги – мощными задними. Не каждый дракон мог похвастать такой чудовищной силой и в то же время несравненной красотой.

Я не смог дождаться, пока внутренние органы тоже перестроятся, и двумя взмахами исполинских крыльев поднял тяжёлое тело в воздух. Я не очень хорошо рассчитал силу, потому взлетел выше, чем предполагал, и ещё не успевшие измениться лёгкие перехватило от холода воздуха. Я закашлялся (а в облике драконы это выглядело как пускание клубов сероватого дыма), но не прервал полёта и направился в сторону большого поселения людей.

Наш край славился непередаваемой красотой природой. Бесконечные леса, где между деревьев петляли тонкие ленты ручьёв, горные гряды далеко к северу, что возвышались над спокойными долинами и полями и похожие на королей древности с их снежными шапками-коронами. Колосья пшеницы, волнами раскатывавшейся подо мной от сильных порывов тёплого ветра, полноводная река с голубоватой водой, что делила наши земли на две части: часть бессмертных и другая – часть людей.

Я с удовольствием отметил, что наша половина земель слишком дикая для жилья, но, несомненно, прекрасная. Как только река переходила на сторону людей, голубые воды не встречали луговые цветы, как то было на нашей половине, а сырая перекопанная земля, где люди выращивали какие-то культуры. Крылья скользили по воздуху, будто рассекали водную гладь. Тело наливалось силой, от которой у меня кружилась голова и захватывало дух. В моих длинных голубовато-серых ушах свистел ветер, немного оглушавший меня. Казалось, я стал легче пушинки при всём своём размере. Как это было чудесно!

Я не просто летел, я парил над землёй, чувствуя, что счастье наполняет меня до краёв. Несмотря на то, что разум упорно не отпускал образ кричащей от боли матери, радость от полёта била из меня ключом. Я чувствовал, что она меняет цвет моей шкуры к более тёплому нежно-лиловому цвету. Моя особенность – цвет кожи в облике дракона менялся в зависимости от настроения. Мелочь, а приятно...

Почти час я был в воздухе, когда подо мной замелькали сады с маленькими деревцами (явный признак пребывания здесь людей), и я начал снижаться. Вскоре стал заметен и сам Голденбрук.

В общем, всё именно так, как обожают люди: нагромождение каменных стен, высокое ограждение, отрезающее их от леса, везде камень, камень, камень...

Меня аж замутило.

Я постарался поскорее добраться до города, чтобы ненароком не упасть – вонь людей распространялась даже на несколько десятков метров над ними и была просто убийственной: голова у меня кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Даже зрение затуманилось, стали видны только самые высокие крыши зданий.

Никогда раньше не чувствовал людей так близко, омерзительно близко. Всеми силами я старался воспротивиться зову инстинкта самосохранения: развернуться и улететь домой. Но мне был нужен лекарь и без него я не собирался возвращаться. Плевать, в каком состоянии он будет – мёртвый или живой.

Я понял, что пора приземлиться, только когда кончик моего хвоста проделал брешь в какой-то крыше. Послышался отчаянный женский вопль и постукивание керамических черепиц по булыжникам улицы.

Я начал шарить глазами, разгоняя туман в голове. Поиски подходящей площади не заняли много времени – центральный рынок, стоящий прямо перед ратушей. Там я и начал постепенно снижаться, хлопая крыльями по затхлому воздуху. Когда, наконец, я лапами коснулся холодных камней площади, всё вокруг показалось мне неправильно тихим.

Площадь была окружена высокими зданиями в несколько этажей. Окна были закрыты, двери – тоже, а холод, наполнявший пустую улицу, отходившую от площади, будто был мёртвым. Я даже мог поклясться, что ощущал прозрачный запах мертвечины. В этом было что-то привлекательное, но меня беспокоила тишина. По рассказам, Голденбрук был очень шумным и оживлённым городом, но сейчас он больше походил на кладбище. Во всяком случае, мне так казалось.

Если кто в городе и был, то он не горел желанием показываться мне, по крайней мере, пока я был в обличии дракона. И, признаться, я его вполне понимал.

Размеры выбранной мною площади не позволяли хорошенько развернуться, потому я повернул голову настолько градусов, насколько это было возможно. Шея опасно хрустнула, но я не обратил на это внимания. Меня привлекло нечто куда более важное, чем хруст костей, тем более моих собственных.

В поле моего зрения показалась девушка в каком-то потрёпанном платье. Она прижималась к серой стене одного из зданий, окружавших площадь. Она показалась мне напуганной до безумия, её синие глаза вертелись в глазницах, будто она искала выхода, но все здания плотно стояли друг возле друга, так, что даже ребёнок вряд ли бы протиснулся между ними. А единственная улица, которая вела с площади, была полностью загорожена моим телом. Девушка поджимала губы, будто готова была разразиться безудержными рыданиями. Её взгляд встретился с моим, и она закричала, закрывая лицо руками. Её ноги подкосились, и девушка безвольно упала на колени, тело сотрясалось рыданиями.

Меня распирало любопытство, мне хотелось поглядеть на юное создание. Я начал нетерпеливо вертеть головой, стирая часть каменных стен в порошок своей шкурой. Кое-как повернулся, чувствуя, что позвоночник грозит сломаться, если я выкину ещё что-нибудь подобное. Осторожно передвигая лапами, я начал приближаться к девушке. Когда она поняла по звуку, что я иду на неё, она вскочила и закричала ещё пронзительнее, снова вжимаясь в стену.

Меня такая реакция немного обескуражила, но я всё ещё хотел понять, почему девушка показалась мне такой привлекательной. Когда нас разделяли несколько человеческих шагов, я втянул воздух и понял – всё дело в её запахе. Он был слегка приторным, но и отвратительным не казался. В нём было что-то от леса, что-то от запаха сырой земли, но он несравненно отличался от окружающего город смрада.

Но в композицию её аромата вмешивалось что-то лёгкое, едва заметное за основной гаммой. Сперва я не понял, что это, но потом узнал: тот самый редкий запах страха. Конечно, для людей это что-то совершенно неощущаемое, но мы, драконы, могли чувствовать даже сладкий аромат любви или переплетение мускусных и хвойных ноток задумчивости.

Но страх этой девушки показался мне совершенно новым. В нём, конечно, было много похожего на обычную человеческую эмоцию, но всё было многократно усилено. Я слышал терпкие нотки пачули, лаванды, перемешанные с запахами корицы... во всяком случае мне так казалось.

Девушка всхлипывала, содрогаясь всем телом. Я понял, что быть при ней драконом – не самая лучшая тактика, потому мгновенно принял обыкновенный облик (если можно было назвать неземную красоту и исполинский рост обыкновенными). Вокруг массивного драконьего тела взвился столб дыма, а когда он через секунду опал, перед девушкой стоял я, только без одежды. Но стыда мы, инкубы, не знали, потому я ни капли не смутился. Ведь она была человеком, а значит животным. Но у меня, признаться, не поворачивался язык даже в мыслях назвать её животным.

Я дотронулся до её руки, которой она старалась закрыться от меня. Она сначала и не поняла, что произошло и напряглась, отнимая руки от себя. Когда её глаза метнулись к моему лицу, то девушка в страхе снова закрылась руками. Я терпеливо глядел на неё, пока она снова не открылась и не посмотрела мне в глаза.

– Где лекарь? – спросил я на ломанном человеческом, что был в ходу у людей в наших землях, и тут же пожалел, что не занимался им усерднее. Девушка замерла, и мне показалось, что она перестала дышать. Она во все глаза беззастенчиво разглядывала меня, лишившись всякого страха. По крайней мере, пока. Будь у меня больше времени, я бы дал ей вволю насмотреться, но так как мне не позволяли обстоятельства, я схватил её за плечи и встряхнул как следует.

– Где лекарь? – членораздельно повторил я. Девушка испуганно вздрогнула и пролепетала:

– Я одна в городе... при вашем прибытии... я испугалась... меня не искали, а мать звала... я хотела тоже убежать, но меня не пустили...

Она говорила сбивчиво и не очень ясно, так что я ещё несколько секунд старался разглядеть смысл в её словах.

– Одна в городе? – прошептал я. – Что это значит? Где все люди?

Последнее слово сорвалось с моих губ почти как ругательство. Девушка сглотнула, дрожа от страха под моими руками, и уже громче заговорила:

– Все мужчины пошли к дому инкубов восемь дней назад, мой господин!.. я простая крестьянка, меня не искали, но всех женщин отправили в селение к югу отсюда... я потерялась, и меня забыли здесь...

– Что людям делать в доме инкубов? – прорычал я, медленно осознавая, что мы были единственными инкубами в округе. Сначала оцепенение сковало моё тело, но потом вскипела ярость. Я впился в плечи девушки своими ногтями настолько, что по её коже потекли струйки крови. Где-то на краю сознания я подсчитывал, что человеческим ногам как раз восемь дней и требуется, чтобы пройти долину смертных, переправиться через реку, а там уж пересечь нашу практически необитаемую долину, где одиноко стоит наш дом в окружении сухих крючковатых яблонь... и добраться до моей семьи.

– Главная женщина этой семьи крала у нашего селения девушек, чтобы прокормиться, мой господин!.. – виновато забормотала она, корчась от боли, – Мужчины не были довольны и решили отомстить ей...

– Но чёрт вас всех дери, как они узнали, что сегодня как раз такой день, когда они могут уничтожить её?! – закричал я прямо ей в лицо на родном древнеинкубском наречии. Я, может, и недооценивал людей, но они никак не могли предвидеть сегодняшнюю слабость и беспомощность моих родителей! Даже если у кого-то из них и проявлялись какие-либо способности к магическому предвидению будущего, другие люди поспешили бы избавиться от выродка.

Девушка задрожала, по щекам потекли слёзы, и я удивился, когда она ответила нетвёрдым голосом на моём родном языке:

– Они не знали... месть обдумывали давно... мой отец тоже пошёл...

Мне показалось, что в её голосе звучала какая-то гордость за то, что члены её семьи смогут отомстить моей матери за её злодеяния, о которых знала вся наша семья, но закрывала на это глаза – в конце концов маме тоже необходима кровь, она же не травоядное, а дракон. И тогда мне стало ясно, что эта девчонка – самый обыкновенный человек, наделённый врождённой ненавистью к бессмертным. Я представил, как те, что вышли к моему дому, протыкают Сиатрию (а заодно и мою ещё не родившуюся сестру) своими грязными мечами, и вся та ненависть к людям, что жила во мне, вылилась на девушку. Резким движением я обхватил её лицо ладонями, сжал и дёрнул в сторону, сворачивая ей шею. Её глаза с ужасом уставились на меня, не понимая того, что она совершила, чтобы быть убитой. Я нетерпеливо отбросил её тело от себя, оно с глухим стуком ударилось о стену и повалилось на камни площади, где мы с ней стояли. В тот момент с губ моих сорвался вопль ярости и безысходности.

Чёртовы люди! Зверьё!

Я повернулся к всё ещё тёплому трупу девушки, чья голова была вывернута под неестественным углом. Перевоплотившись в дракона (и разворотив при этом большинство близстоявших зданий), я, что было сил, забил крыльями и поднялся слишком высоко даже для меня. Но я не обратил на это никакого внимания и, неустанно работая серовато-голубыми крыльями, устремился к своему дому. Обратный перелёт, как мне показалось, занял куда больше времени, чем полёт в Голденбрук. К ужасу моему, я не мог разглядеть ничего, но вовсе не от того, что находился слишком высоко, а из-за дыма, окутывавшего почти всю долину. Запах гари наполнял пространство. Я полетел ещё быстрее, наверняка ещё ни один настолько юный дракон, как я, не летал с такой скоростью. Ветер, казалось, грозился разорвать меня, воздух выбивал все мысли из головы...

И меня тормозил неотступно следующий за мной последний взгляд убитой девушки: молящий, неверящий и полный ужаса... но я отбросил его куда-то подальше, понимая, что когда-нибудь он снова вернётся ко мне и покажет, что всё-таки тогда животным был я, а не она...

К моему изумлению, до дома я добрался за несколько секунд и разглядел наше высокое родовое гнездо, охваченное огнём. Первой мыслью было сложить крылья и попытаться умереть поскорее. Как ещё я мог отплатить вину за то, что мои родители, наверняка, погибли?! Меня не было почти три часа, но в том состоянии, в котором были Сиатрия и Лаирасул, они могли стать жертвами людей и за такой короткий срок. Не обращая внимания на жутковатое шипение красных языков, я приземлился прямо во дворе, ощущая на коже жар.