Текст книги "Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей же чаю (СИ)"

Автор книги: Аноним Bandileros

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Я вышел встречать Берию, когда ко входу подъехала его машина. За перемещениями вокруг студии я следил через несколько камер, которые установил над входом и на улице. Так что внезапным визит Берии для меня не был. Он вышел из машины один, после чего направился в сторону проходной. Встретились мы в прихожей, так сказать. Лаврентий Павлович осматривался по сторонам и когда заметил меня, улыбнулся. Ну понятно, вид не располагает к серьёзности.

– Лаврентий Павлович, – начал я первым разговор, прошу за мной.

– Веди, Сусанин.

И мы пошли в мою маленькую студию. Пожалуй, самым странным в данном случае было увидеть реакцию ЛПБ на меры безопасности, которые я принял в своей студии. А я – параноик-долгожитель. Эти меры безопасности сразу бросались в глаза, так как в этом времени как бы было не принято такое... вернее, не с таким качеством и не в обычной студии.

– А вы похоже всерьёз опасаетесь воров? – спросил Берия, когда я открыл толстую трёхсантиметровую дверь из стали с множеством затворов.

– Желающих позариться всегда хватало и будет хватать. Здесь ещё сигнализация, видеонаблюдение, кодовые и биометрические замки. Стены, пол и потолок армированы стальными листами толщиной в пять сантиметров. Студия, она же сейф.

– Нда, – Берия вошёл и осмотрелся.

Выглядело это довольно... Даже не знаю какое слово правильнее подобрать. Начну с пола – вместо досок и стяжки на полу было модульное покрытие из чёрно-белых резиновых секций, соединённых друг с другом аки паззл. На стенах – отделка под дерево, светильники с лампами, далее шли столы – обычная звукоопереаторская, за маленьким прозрачным окошком была тихая комната. Под потолком были подвешены колонки аккустики, плюс два динамика в виде колонн стояли по бокам комнаты. В целом, можно сказать о моём рабочем месте так – оно выбивалось из времени. Потому что в этом времени всё какое-то... да, другое, нет какого-то мелкого, точного порядка. Не только потому что его нет, а потому что у людей, по-моему, нет представления, зачем это нужно. Это совершенно другой уровень мировосприятия. А тут – очень и очень точные вещи, сочетание прямых линий и главное – точности и аккуратности. Даже напольные покрытия и светильники на стенах выбивались из общей картины. Не говоря уже про оборудование – никаких тебе грубых и больших галетников и люфтящих клавиш – всё аккуратно, маленько, точненько... Поэтому из образа времени моя звукозапись выбивалась очень сильно.

Берия осмотрел придирчиво всё, что увидел, после чего задал закономерный вопрос:

– Вы сделали музыку?

– Да, две из трёх песен готовы.

– А третья? Я же просил две.

– Вот их и сделал. А третья – решил заодно замахнуться на гимн. Уж больно интернационал меня раздражает.

– Это ты замахнулся!

– Это да, замахнулся высоко.

– Так, это что за штука? – Берия лазил вокруг одного из стоящих здесь агрегатов.

– Это у нас горячий пресс. Изготовляет пластинки штучно, напрямую переводит цифровой звук в грампластинку.

– Правда? Это же великолепно, – Берия резко обернулся, – а остальное? – обвёл рукой студию.

– Это звукозаписывающее оборудование. Конечно, чтобы записать голос или бренчание на гитаре достаточно и просто хорошего рекордера.

– Я уже понял. Вот к примеру эта штука...

Мне пришлось объяснять Берии тонкости звукозаписи, многоканальных звукозаписывающих систем, а так же того, что превзойти качество работы моей студии в этом веке точно не удастся – плюс, включил запись имевшихся треков. А именно – «С чего начинается родина». Лаврентию Павловичу она понравилась, он даже прослушал её несколько раз. После чего перешли к следующей песне. Вот тут возникла проблема.

– Как бы мне голову не сняли за такую музыку! – возмутился Берия, – ты хоть думаешь, что пишешь?

– Ну... в чём проблема?

– А в том. В песне намёк на намёке, и все – Сталину. Он устроить нам молодость такую... вовек не забудешь.

– Правда чтоль?

– Да, именно, – Берия немного успокоился, – слушай, первая песня пойдёт на ура, а вот эту, если хочешь, сделай, но я её представлять не буду. Да и тебе не стоит.

– Ну раз вы так считаете, поверю на слово, – кивнул я, – работа над третьей только ведётся, уж больно сложно записать.

– И в чём проблема? – спросил Берия.

– Целый оркестр играл. Там каналов звука море. Свести такую фонограмму сложно, очень сложно. А наложить эффекты – ещё сложнее. Да и не спели ещё.

– Включай что есть, послушаем, – Берия посмотрел на меня тяжёлым взглядом.

– Ок, – я повернулся к пульту и включил воспроизведение с начала.

* * * * * *

В общем, слово за слово, разговор зашёл у нас про союз композиторов. Берию интересовало, почему он был упразднён.

– Лаврентий Павлович, поймите, музыка это не техника. К сожалению. У человека можно отобрать пистолет, машину, но музыку – нельзя.

– К чему ты это?

– К тому, что нельзя создать искусственный виварий для советских композиторов, ограничить конкуренцию. Так же, как и со всей художественной средой. Можно запретить ввоз товаров, но нельзя запретить людям услышать и запомнить песню, скажем, иностранную. А дальше она быстро и легко распространяется и всё.

– И?

– Сороковые-пятидесятые года – время бурного развития музыки. Очень бурного, шестидесятые – ещё бурнее, иные концерты собирали стадионы, забитые людьми до отказа. Советская музыка, одобренная союзом композиторов, вызывала у молодёжи скорее резкий негатив, который тут же перепрыгивал на советскую власть в целом, как пожар. Ну не могли старые пердуны, привыкшие писать однообразную классику, угнаться за веяниями моды. В конце пятидесятых советская музыка – это звуки из прошлого. Так что СК привёл к деградации и регрессу. И уже объективно сталкиваясь с проблемой, пришлось признать, что СК и такой подход к музыке оказался провальным. Потеряли не только поколение музыкантов. Ни один советский музыкант за всю историю Союза так и не смог стать знаменитостью мирового уровня. На культурной арене конкурировали бритты и американцы.

– Это так серьёзно?

– Намного серьёзнее, чем вам может показаться. Это влияние на людей, авторитет государства. В условиях информационной войны это критично. Музыка, отсталая у нас и привлекательная на западе была одним из ударов, которые разрушили союз, к слову, – вот, я разве не говорил Берии раньше, что СССР был разрушен? Нет, судя по его охреневанию, забыл, – так что это очень серьёзно.

– Как? Как музыка могла разрушить государство? Бред какой-то.

– Ну почему же бред. Чем дальше в лес... то есть чем дальше люди развиваются, тем больше они занимаются собственными развлечениями и придумывают новые способы. Это бросается в глаза очень сильно, когда я здесь оказался. Телевизора нет, компьютера нет, интернета нет, в общем, осталось только разве что музыку слушать да книжки читать. Пройдёт пара десятков лет и персональный магнитофон будет у каждого. И если записи лед цеппелин, битлз, элвиса пресли, и многих других западных музыкантов это едва ли не вершина музыки, то советские – второй сорт, но тоже ничего, то считайте, музыка воспитывает антисоветчиков. Вернее, отсталость в музыкальном плане демонстрирует отсталость социализма в целом. Реальную или мнимую – не мн судить.

– Так, – Берия нахмурился, – каким образом это произошло?

– Что?

– Разрушение советского союза?

– Не стоит об этом волноваться. У вас текущих дел достаточно, чтобы думать о трагедиях далёкого будущего.

– Мне надо знать, – Берия упёрся рогом.

– Вы уверены? Я полагаю, что многое вы скорее всего поймёте совершенно неверно. Ваше время характерно... мм... радикализмом и догматизмом, поэтому вряд ли вы поймёте, что советский союз начал разваливаться с самого своего основания.

– Так, давайте поподробнее и по пунктам, – Берия сел в кресло и развалился на нём аки царь, кресла здесь стояли ну очень хорошие.

– Что ж, давайте по пунктам. Начну с того, что версий так много, что чёрт ногу сломит. Каждый, без исключения, кто знает об этом, имеет своё мнение о том, что привело к разрушению советского союза, что послужило основным фактором. Одни считают измену власти, другие – моральное устаревание модели экономики и правления, третьи – разрушение в умах всякого представления о том, что можно, а что нельзя, нелепую попытку выстроить целую систему общественных отношений на основе всего нескольких догм.

– Ты давай по пунктам.

– По каким пунктам? Пунктов нет, они все в хаотичном порядке перемешаны. Каждый по своему выстраивает их, – вздохнул я, – лично моё мнение – в том, что советский союз повторил ошибки и судьбу французских революционеров, которые свергнув аристократию и диктатуру, сами стали ею. Бюрократическая машина советского союза, его изолированность элит, партноменклатуры...

– То есть, партия ссучилась?

– И это тоже. И многое, многое другое. Перечислять все причины можно много. Уж простите за туманность. Я склонен считать, что дефекты, неизлечимые, были заложены в основе советского государства. Многочисленные страны социализма только подтверждают своим развитием и судьбой это мнение – нельзя выйти, влезть на броневик, махнуть рукой и продумать до идеала триллионы деталей, экономических связей, механизмов социальных и политических. Тут вообще в принципе невозможно сделать что-то искусственно, по крайней мере простому человеческому разуму. Впрочем, Россия моего времени тоже не идеал, и более того, даже не в числе крупнейших экономик мира. Месте на сороковом, примерно.

– Да? – Берия прищурился, – и почему же никто не возмущается?

– Возмущаются, конечно. Однако, государство не берёт на себя монополию власти. Оно не несёт ответственности за бизнес, за то, что люди ленятся, и никто не будет обвинять правительство. С советским союзом вышло иначе. Партия разрушила и ассимилировала правительство, а это – сами понимаете. Это получилась страна политической партии, а не правительства.

– И что же вышло? – Берия спрашивал с интересом.

– Партия и правительство – это принципиально разные вещи с принципиально разными целями. И когда страна подчиняется партии – она подчинена партийным интересам. То есть политическим выгодам. Абсолютной верности населения, получению политических выгод в ущерб выгодам экономическим. Проще говоря, очковтирательству и распусканию хвоста. Эта практика морально устарела, как я и сказал, процесс политического и культурного развития в двадцатом веке был бурным. Очень бурным, так что в восьмидесятом лозунги тридцатых звучали уже пошло и низкопробно, и ассоциировались с глупостью и лживой пропагандой.

– Почему? – Берия смотрел на меня как удав на кролика. Ну-ну, посмотрим...

– Потому что, мягко говоря, народ видел совершенно иную картину. Вся советская власть рассчитана не на образованный народ. Она рассчитана изначально на малограмотное население, тех людей, которые не вдумываются в особенности экономики и просто понимают простые лозунги. Естественно, по мере того, как советский союз превращался в довольно серую, пропахшую казённым духом страну, а страны-конкуренты развивались более открыто и свободно, у людей появлялся негатив. Отторжение вызывала и коммунистическая партия – как религия, со своими догмами, молебнами в красных уголках, крестными ходами на первомай и поклонение мощам мессии в мавзолее.

Давайте всё-таки рассматривать коммунизм и социализм как форму гражданского культа, потому что специально или нет, именно им был социализм. Вера в светлое будущее и коммунизм – это всё равно вера. Как в царствие божие, или реинкарнацию в виде будды, или ещё какую фигню, в которую верят люди.

– Коммунизм – это наука, – заметил Берия, – так что довольно странно слышать от вас подобное.

– На словах – да. Но у науки не может быть догм. У науки не может быть запретных тем и сомнения – основной базис науки. Её первооснова и источник, сомнения в религии – это ересь. Если так посмотреть, то коммунизм повторил путь христианства – Ленин – мессия, существовал в раннем периоде, после его смерти некоторое время шло дальнейшее развитие, а потом началось средневековье, оно сейчас как раз идёт. С охотой на ведьм, уничтожением всех, кто сомневается и установлением непререкаемых догм, отступление от которых – ересь. После средневековья произошёл ренессанс, или оттепель, как её называли. Резкое снижение средневековых, то есть сталинской эпохи, радикальных мнений, в целом, рост образованности населения, всё вроде бы идеально. Наука и культ в достаточно плотном симбиозе и не противоречат друг другу, никого не жгут на кострах за сомнения в догматах церкви.

– Серьёзное сравнение, должен признать.

– Да. Когда жёстко установленный культ отпускает вожжи – первый период – ренессанс, оттепель, именно таким и бывает, светлым и позитивным. А потом, спустя некоторое время успешного сосуществования народа и партии, учёных и христиан, начинается новый виток противостояния. Потому что маятник качается в другую сторону. И теперь уже учёные ставят под сомнение существование бога. Ну или достижимость и правильность коммунистических догм. У одних – вера и исторически имеющаяся власть, у других – научные аргументы, статистика, факты. Как вы понимаете, последует за этим уничтожение культа. И естественно, сам культ в этом очень сильно помогает. Догматизм легко используется против культа, поскольку опровержение некоторых догм уже доказывает сомневающемуся лживость культа. Если культ при этом берёт на себя огромную ответственность за всю отсталость экономики и прочее – то и получает все шишки. Степень взятой на себя власти прямо пропорциональна силе удара ответственности. Власть КПСС на себя брала всё больше и больше, а когда пришла пора брать ответственность – порвали партбилеты и объявили, что соскакивают с поезда. Остаточный удар похоронил саму идею коммунизма окончательно.

– Да? Что ж... это оригинальное мнение, – Берия думал, не дурак же, – и в других странах история повторилась?

– Да. С национальными особенностями, но во всех странах идея повторилась. Я думаю, лучше будет, если вы обо всём этом прочитаете, но позже.

– А как вы живёте в своём времени? – спросил Берия.

– Неплохо. Лично мне, как специалисту, грех жаловаться. На выходные порой летаю за границу отдыхать, две машины имею, квартиру хорошую взял в ипотечный кредит, в общем, жизнь была лучше, чем в советские времена у членов ЦК. Замечу, я обычный токарь. Пусть и очень высокого класса. Конечно, есть и беднота, но возможности есть у каждого. Я отучился – сначала на среднее, потом на высшее образование. Некоторые из моих одноклассников стали бездомными – учиться лень, пьянство, воровство, тюрьма, в итоге помирают где-то под забором. По-моему, это справедливо, более справедливо чем то, что я, человек упорно трудящийся едва ли не с нежного возраста, в котором вы меня сейчас видите, должен платить за тех, кто трудиться не хотел.

– То есть никто не хотел трудиться, – кивнул Берия, – я так понял. Каждый хотел переложить ответственность с себя, поэтому коммунизм и не получился.

– Коммунизм это вообще недостижимая вещь. И чем дальше мы жили, тем больше понимали, что это морковка для ослика, а не реальность.

– Так, давай просто ты скажешь, какой был советский союз в момент разрушения. Что и где разрушилось, а что держалось.

Правильный, инженерный подход. Сразу видно образование.

– В целом, если рассматривать его как механизм, то коррозия была всеобщей, коррозийная стойкость деталей изначально низкая. Народ... народ жил в эпоху развитого социализма, но при этом всегда посматривал на другие страны, которые жили лучше. Они и в нашем времени живут лучше, вот только в наше время на правительство и партию всех собак не спустишь. А в восьмидесятых годах партия управляла абсолютно всем. И в любой отсталости обвиняли конечно же партию. В культуре, искусстве, технологиях производства. Отчасти это верно, отчасти – нет. Верно – потому что созданная экономическая система не стимулировала к качественному труду. К количественному – тоже не очень. Ограниченность возможностей. Главный геополитический конкурент – не контролировал население на таком же уровне, и при этом превосходил нас по всем параметрам.

– Красивая жизнь одних всегда оплачивалась в капстранах бедностью других, – парировал берия.

– Богатство – морковка, за которой народ идёт. К которой стремится, и это мощнейший инструмент стимулирования. То, что кто-то его достигает – только подогревает интерес. Люди, живущие богато – они вот, под носом, это реально и возможно, и путь давно известен и понятен. Эта система естественна и эксплуатирует инстинкты.

– Вернёмся к теме.

– Вернёмся. К моменту развала советского союза народ и партия окончательно разошлись во мнениях. Партия от народа отпочковалась и отделилась в отдельную касту красной аристократии. Расслоение общества на номенклатуру, интилигенцию, рабочих, происходило едва ли не с тех пор, как появился советский союз. С течением времени это сыграло свою роль. Появлялись так называемые цеховики – люди организовали подпольные производства товаров, на которых был спрос, но которых либо не хватало, либо были запрещены по непонятным причинам. К примеру, сумки, одежда, обувь, производились подпольно. И по качеству они зачастую не уступали магазинным, а по привлекательности значительно их превосходили. Иначе бы не купили.

– Начал развиваться капитализм?

– Да. Это естественный рост, спрос рождает предложение. Есть те, кто готов платить, есть те, кто может сделать и хочет заработать. А дальше всё происходит обыкновенно. Сфера распределения, или так называемая торговля, окончательно деградировала в огромный механизм хищений. Сфера производства... качество труда было низким, очень. Воровство большим, очень большим. Проблема мотивации стояла в полный рост. В целом, жизнь советского союза в семидесятых-восьмидесятых была казусом, связанным с огромными доходами от нефти, и как следствие – нефть продлила агонию, но несостоятельной экономика стала ещё раньше. Если бы не нефть – советский союз разрушился бы в семидесятых годах, но нет.

Пропаганда была организована более чем топорно. Более чем. Аккуратное и незаметное формирование нужного мнения и взгляда на события – это совсем не то же, что заталкивание насильно догм, под страхом смерти за неверие в них. К сожалению, система пропаганды не могла объяснить всё происходящее кроме как старыми лозунгами о предателях, врагах народа и прочем. Конечно, наиболее реакционная часть общества, студенты, начала разрастаться – интилигенцией, рабочими, даже крестьянством и военными, хотя их меньше всего было. Воздействие из-за границы тоже было, но это лишь один из многих гвоздей в крышку гроба. Оно направило развал советского союза в нужное нашим западным партнёрам русло – полного уничтожения и деградации, вместо модернизации и совершенствования. Результат... результат – крах.

– Понятно. Значит, просто не справились, не по сеньке шапка оказалась, – Берия пожал плечами, – но я одного не пойму – как же артели? Ведь это единственный и самый важный сдерживающий фактор сектора торговли. Конечно, сильно ограниченный, но если чего-то нет в торговле – быстро появляется в артелях.

– Увы, артели и все прочие формы самостоятельной занятости были национализированы, разогнаны.

Берия только грустно вздохнул:

– Ладно. А в СК почему не хочешь ехать?

– Почему это не хочу? Если другого пути нет – поедем. Правда, моё мнение о союзе композиторов и прочих попытках организовать творческих людей как чиновников или штамповщиков массовой продукции – будет неизменным. Это тупик, и расплачиваться за захождение в него придётся отсталостью собственной культуры.

– Твоё мнение только всех интересует, – съязвил Берия, – собирайся, поехали. Без членства в СК тебе сюда не перебраться. Даже в эту студию на официальной основе не зайти.

– Хорошо, поехали. Кто там верховодит?

– Но сначала изготовь на пластинке свои записи.

* * * * *

Поехали мы на моей машине, Берия изъявил желание. А его персоналка ехала за нами следом, пыталась угнаться. Мерседес отлично подходил для неспешной прогулки по московским улицам, хоть бы и таким. А лаврентий павлович внезапно заинтересовался некоторыми деталями моего автомобиля, особенно теми, что были притащены из будущего. Например – роскошным задним диваном, с подлокотниками по середине, креслом-лежанкой из белой мягкой кожи.

Но поскольку с нами были посторонние – ромка и мой отец, разговор пошёл совсем о других вещах.

– И как тебе Москва? – Спросил он, развалившись на кресле и поглаживая подлокотник.

– Неплохо. Конечно, очень непривычно видеть её такой, но я не жалуюсь. Всему своё время.

– Это точно.

Помолчали.

Рома нас привёз как раз к зданию СК, располагалась эта шарашкина контора в старорежимном здании, от которого просто таки веяло духом ушедшей империи. Начиная с резной отделки и заканчивая тяжёлыми дверями. Наличие неплохого автомобиля и внешнего вида сыграло не менее важную роль, чем берия, идущий впереди. Лаврентий павлович – типичный грузин, высокий, с округлой головой, подчёркнутой лысиной, и характерным грузинским профилем с выдающимся носом с горбинкой.

Я вошёл в кабинет следом за Берией, который тут себя чувствовал хозяином положения. Ну понятно – он из НКВД, а вокруг – творческая интилигенция, можно сказать, ЛПБ представитель более высокой касты. В кабинете нам встретился мужчина, с которым Лаврентий Павлович коротко поздоровался и сразу перешёл к сути, то есть ко мне. Мужчина удивлённо на меня уставился, после чего начались прения.

Берия достал козырь:

– Поставь нам послушать. Товарищ Мазуров, ваше мнение очень важно для нас, но если вы сходу отказываете человеку в членстве, даже не выслушав его произведение, у нас появляется мнение, что вы сторонник стагнации в культурной сфере...

Угроза была более чем действенная.

Для того, чтобы послушать, мы сначала хотели записать пластинку. Но потом подумали и решили воспользоваться более совершенной технологией магнитофонной записи. Для этих целей нашли катушечный магнитофон «Яуза» образца пятидесятых, плюс его серьёзно переработали, почистили, перебрали... Модуль помог, в результате у меня на руках был довольно компактный и приличный агрегат, дающий приемлемое качество звука. Я таскал его за собой – не Берии же за мной таскать грузы?

Что ж, пришла пора немного послушать музыку. Взял магнитофон, поставил его на стол, развернул, дал вилку владельцу кабинета. Розетка нашлась быстро, лампу настольную выдернули.

– Что это за аппарат? – спросил Мазуров у меня.

– Магнитофон. Я занимаюсь технологиями звукозаписи, видеозаписи, а музыка так, фоном. Оцените масштаб работ, так сказать, – включил запись.

Катушки были из белого пластикаа, лента – обычная, тёмно-коричневая. Магнитофон – в стиле пятидесятых, заиграла музыка. Первой шла песня "С чего начинается родина". Мазуров слушал всё с большим скепсисом.

Ну понятно, я для него непойми кто, непойми откуда, да ещё и под протекторатом Берии, который совсем не любимец композиторов всея страны. Да и Мазуров не последний человек в СК и мог себе позволить не лебезить перед каким-то малоизвестным членом ЦК.

– Что ж, – музыка закончилась, – патриотично. Кто играл? Кто исполнял?

– Это вопросы к Модесту Леонтьевичу, – отнекался я, – я дал ноты, текст, а уж он превратил это в музыку.

– Вы знаете Модеста Леонтьевича? – удивился Мазуров.

– Конечно, мы с ним долго и упорно работали над записью оркестра. И даст бог – ещё поработаем не раз.

– Что ж вы раньше не сказали? Если вы работаете с оркестром Модеста Леонтьевича, то это другой разговор. И студия, говорите, имеется? Откуда у вас собственная студия?

– Маленькая студия, прошу заметить, – прервал я его, – но удаленькая. Так что, возьмёте меня, или нельзя музыку сочинять без докУмента?

Мазуров устыдился. И правда, творческая интилигенция всегда противопоставляла себя власти, а этот – активно подлизывал, и грозил мой демарш ему серьёзными проблемами с собственным контингентом, который и так был недоволен необходимостью работать через центральный орган цензуры.

– Хорошо, безусловно, мы вас примем, – сдался он, – документы у вас есть?

– Паспорт по возрасту не положен.

– Давайте что есть, в бухгалтерию, там разберутся.

Что ж, вопрос был решён. Но мазуров меня не отпускал:

– Но сначала поясните, что за аппарат вы принесли и как он работает? Качество звука мне понравилось, когда будет серийный выпуск?

– Боюсь, нескоро, – предупредил его я.

– Может быть и скоро, – пошёл наперекор мне Берия, – если ты этим займёшься.

– Но я не могу. Тут нужно будет продвинуть целый огромный пласт советской промышленности. Качественный продукт получить непросто.

– Конечно непросто, – пожал Берия плечами, – а кто говорил, что будет легко? Что тебе для этого понадобится?

– Всё, лаврентий павлович. Точное машиностроение, радиоэлектроника, выпуск новых радиоламп, переоснащение целой отрасли промышленности и главное – выпуск плёнки. Это уже огромное движение для нашей химпромышленности.

– Думаю, это возможно сделать.

– Вот только смысла нет, – возразил я, – сами посудите, в СССР каждый получит возможность переписывать музыку – это приведёт к проблемам с нелегальным распространением записей, не прошедших цензуру. К тому же в целом отрасль с основания союза композиторов впала в стагнацию, был ликвидирован творческий поиск, метод проб и ошибок... а это значит – нашими разработками гораздо быстрее воспользуются на западе. Там каждая группа, ансамбль и певец будут распространять свои записи, а у нас – сами понимаете. Официально-одобренная, однообразная музыка, соответствующая одному, правильному вкусу. В результате это нанесёт непоправимый ущерб советской культуре и подорвёт авторитет правительства, не способного организовать действительно интересную, действительно народную культурную программу.

– Слушай, вот с тобой всегда так, что бы мы ни сделали, будет плохо?

– Нет, почему? Просто тут ситуация такая – у наших конкурентов больше возможностей и больше различных движений в разные стороны, поэтому чтобы мы ни сделали, начнём дело мы, а гешефты будут с этого иметь американцы и англичане. Или вы думаете, что записи официально-одобреных хоровой и оркестровой музыки и правда будут пользоваться большей популярностью, чем джазовая музыка?

– Не будут, – согласился со мной Берия, – нда, проблема. И технологии есть, и применить их невыгодно. С пластинками проще, их в домашних условиях не сделаешь.

– Ну, и это можно организовать, умеючи. Есть умельцы.

– Мелочи, – Берия махнул рукой, – и с этой ситуацией в целом ничего не поделать.

– Моя скромная позиция – что правительство не должно брать на себя ответственность за культуру. То есть – пусть играют, выпускают, слушают, главное чтобы не распространяли ненависть и прочие негативные вещи.

– Слышал уже, – согласился со мной берия, – к сожалению, в ближайшем будущем это изменить не получится. Идеология, сам понимаешь.

– Тогда я даже не знаю, – развожу руками, – может быть зайдём с другого конца, Лаврентий Павлович?

– С какого?

– Будем продавать свою музыку на западе. Я смогу записать пару песен на английском. И чтоб я ел одну свинью, если они не будут популярными. А там – наверху должны наконец понять, что такой подход тупиковый.

– И огребёшь ты полностью.

– Тогда разве что организовать у нас продажу пластинок из-за рубежа? Или вернее, пару студий нелегального копирования.

– Это противозаконно, вообще-то, – возмутился Берия.

– Знаю. Тем не менее, правительство может с чистой совестью сказать, что работает над отловом аудиопиратов. Каких-нибудь уголовников даже можно к стенке за это дело поставить. Главное эффект – здоровая конкуренция советской музыке заставит искать выход из ситуации и вскроет этот нарыв. Пока что лучшего стимула, чем конкуренция не придумано. Заодно посмотрим на реальное положение вещей.

В наш разговор вмешался Мазуров:

– Товарищи, вы о чём?

– О том, как можно сделать советскую музыку международно признанной, – отмахнулся я от него, – идея кстати проверенная и она работает, – обратился я к Берии, – к тому же репертуар мы будем контролировать.

– Нда, идея и правда неплохая... только сделать это нужно тайно, чтобы ни одна сука на западе не смогла доказать наше в ней участие. Мы вообще белые и пушистые, – берия повернулся к Мазурову, – вы что-то поняли?

– Вы хотите распространять нелегальные пластинки, – утвердительно сказал Мазуров.

– Чтобы показать кое-кому, а вернее, всем, что советская музыка должна развиваться. В условиях полного отсутствия конкуренции вам не нужно делать абсолютно ничего. А вот вы попробуйте прожить, когда нужно не уступать заграничным конкурентам!

– Я думаю, – прервал я их, – что средства от левых пластинок можно направить как раз таки на советскую культуру и на стимулирование производств аудио и видеотехники.

– Вот тебе и карты в руки, – Хмыкнул Берия, – сама идея мне нравится. Может быть, это болото удастся расшатать. Мазуров, вы поняли смысл?

– В общих чертах.

– В таком случае забудьте, вы ничего не слышали и ничего не знаете, – он повернулся ко мне, – идея, признаться, неплохая. Но пока что она требует информированного одобрения сверху.

– Согласен, – ответил я, – хотя работать мы можем и без одобрения сверху. Но всё-таки желательно...

– Я поговорю с товарищами. Тут проблема информированности, – намекнул Берия, – а то зажралась наша творческая интеллигенция на монополии! Вот что, подготовьте пока оборудование, найдите, сделайте, как хотите. А там будем думать, что с ним делать.

– Хорошо, займусь, – пожал я плечами.

Собственно, вопрос был интересным.

– Тогда, я думаю, мы сможем и магнитофоны производить. Это послужит только ударом по производителям музыки на западе, ведь для копирования не нужно будет иметь сложное оборудование.

– Идея, кстати, очень хорошая. Только чтобы пиратство приобрело массовые масштабы, нужно их проспонсировать.

– Спонсировать криминал? – удивился Берия.

– На войне как на войне, – ухмыльнулся я, – все средства хороши. Это ещё очень культурно, практически в белых перчатках.

– Ладно, дела не сегодняшнего дня, – отмахнулся Лаврентий Павлович, – пойдём, поговорим об этом где-нибудь в другом месте. Документы то сдай.

Я положил документ Мазурову на стол и забрал свой магнитофон и мы вышли из кабинета большого начальника.

Собственно, цирк окончился. Берия усмехнулся:

– Хитро придумал, засранец. Теперь он твой.

– И не говорите, Лаврентий Павлович. Предлагаю пообедать где-нибудь в ресторане, знаете тут хорошие места?

– Знаю парочку. Поехали.

* * * * * *

Вернулся домой, то есть в Савой, я уже вечером, затемно. Работы у меня было не просто много, феноменально много. Лаврентий Павлович забрал магнитофон и записи – сказал, что это как раз то, что нужно, чтобы подарить Сталину на день рождения. И заодно – попиарить меня как конструктора и как композитора.