Текст книги "Убиенная душа"

Автор книги: Аннушка Гапоненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Через несколько дней Тамаза и Гиви выпустили на свободу.

ПУТЬ К VITA NUOVA

Тамаз вышел из ГПУ, как Лазарь из гроба. Он взглянул на солнце и преисполнился радостью. Но радость эта была омрачена печалью и чувством стыда за то, что он на свободе, в то время как другие еще оставались там. Он касался ногой земли, ощущая блаженство. Но земля стала другой. А может быть, это он изменился, ибо наслаждение не проникало в глубь его души. Он пошел домой. Первой увидела его служанка. Она подметала коридор. Увидев Тамаза, она уронила веник и с криком «Тамаз! Тамаз!» бросилась к нему. Тамаза охватила радость, не испытанная им доселе. Он ласково погладил рукой плечо девушки. Войдя в свою комнату, застал все предметы на месте, хотя все они были немного запылены. Лишь теперь он заметил, что у каждого предмета есть Душа, мебель выглядела так, словно очнулась ото сна при виде хозяина. Тамаз сел на диван, но не смог просидеть дома и часа. Вскочил, вышел на улицу и решительно зашагал к Левану. Приблизившись к дому друга, он заметил, что на всем квартале лежала тень печали. Служанка сообщила ему, что дела Левана очень плохи. Тамаз побледнел. «Вот сосед, который приносил Левану еду. Он, наверное, все знает», – сказала она.

Тамаз вошел в сад соседа и спросил его, что он знает о Леване. Сосед коротко сообщил ему следующее: «В тюрьме уже не принимают еду для него. Не исключено, что его уже нет в живых».

Тамаз прислонился к дереву. Он почувствовал острую боль в сердце, слезы выступили у него на глазах. Вдруг откуда ни возьмись к нему бросилась собака Левана – тонконогий, стройный доберман-пинчер черной блестящей масти. Он прыгнул на Тамаза, достав лапами его грудь. Тамаз взял собаку на руки, как ребенка. Животное залаяло, заскулило, его глаза наполнились влагой. Лапы застучали по плечам Тамаза, собака выражала таким образом радость. Это еще больше расстроило Тамаза. Глядя на эту сцену, заплакал и сосед.

– Какой человек был Леван! Он играл с солнцем! – сказал он с тихим восторгом. Тамаз спросил его, приехала ли мать Левана из деревни.

– Да, – ответил сосед, – она уже третий день здесь. Бедная женщина надеется, что Левану удалось бежать в Персию.

Тамаз с трудом передвигал ноги. Теперь он решил пойти к Нате. Собака шла за ним. Когда Тамаз подошел к ее дому, был уже вечер. Он позвонил. Дверь открыла Ната. Они обнялись. Лишь два слова было произнесено приглушенным голосом: «Тамаз!» и «Ната!» Собака стояла в стороне, дрожа всем телом, скуля. Она видела Нату впервые.

– Я спасен, а Леван? – вздыхал Тамаз.

– О, бедный Леван! Говорят, его расстреляли!

Они вошли в комнату и сели на диван. Тамаз спросил Нату, за что казнили Левана.

– Говорят, что он встречался с каким-то тайным агентом из Европы,– сообщила Ната.

Тамаз вздрогнул, будто был поражен в самое сердце. Неужели его признание решило судьбу Левана? Как можно лишать жизни человека просто за то, что он встретился с кем-то? Тамаз страдал невыразимо. Он продолжал расспрашивать Нату.

– Да, говорят, что он был в заговоре с этим агентом, – добавила Ната.

Мозг Тамаза лихорадочно заработал: наверное, благодаря его, Тамаза, показанию была раскрыта тайная связь Левана с миссионером. Возможно ли, чтобы Леван утаил от него этот заговор? Тамаз вскочил и стал беспокойно ходить взад и вперед по комнате. А может быть, Левана все же расстреляли не за это? А если Левана расстреляли до того, как Тамаз дал свое показание? Тогда Тамаз мог бы свободно дышать. «Я скоро вернусь!» – крикнул он Нате и стремглав выбежал на улицу. Ната недоумевала. Тамаз еще раз пошел к дому Левана. Точно безумный, спросил он соседа:

– С какого дня перестали принимать пищу для Левана?

– Кажется, дней десять тому назад, – медленно, как бы считая в уме, ответил сосед.– Да, это было в среду,– добавил он.

Мозг Тамаза пылал. Теперь он думал лишь о своем показании. Когда состоялся тот допрос? Ага, прошло ровно 13 дней. Это было в воскресенье. Потрясенный, пошел Тамаз обратно. Теперь он уже не сомневался, что погубил Левана. Или свидетельство Тамаза подтвердило подозрение в тайном заговоре с миссионером, или же оно послужило ключом к его раскрытию. Тамаз окончательно пал духом. Придя к Нате, он попытался вспомнить, в какую ночь он услышал тот голос, который походил на голос Левана. Еще быстрее, еще лихорадочнее заработал мозг Тамаза; это было во вторник ночью, вспомнил наконец его разгоряченный, уставший мозг. «Предатель! Предатель!» – проклинал себя Тамаз.

Горечью обернулась для него свобода. Обессиленный, бросился он на диван Наты. Он молчал, растерянный, подавленный, сам себе чужой. С трудом сдерживал слезы. Ната силилась понять его состояние. Собака скулила, широко раскрытыми от удивления глазами уставилась она на Тамаза.

Ната смутно чувствовала недоброе, чувствовала, что в душе Тамаза что-то умерло или убито кем-то, ибо Тамаз уже не был ясным, как солнце. Печаль Тамаза передалась Нате. Она испугалась этой печали. Тамаз был единственным существом, по-настоящему дорогим. Теперь же он стал для нее еще ближе, еще роднее. И все же что-то в отношении между ними не восстанавливалось – не было коджорской атмосферы, не было дыхания весны, аромата раскрывающихся бутонов. Человеческое между ними углубилось, но чистое счастье их любви омрачилось. Двое друзей расстаются на несколько лет. Они постоянно переписываются, отношения между ними как будто не меняются. И все же, когда они встречаются после расставания, каждый, к своему изумлению, замечает, что между ними что-то изменилось. Ната наблюдала за Тамазом, но не могла найти в нем своего прежнего друга. Чтобы утешить себя, она приписала происшедшую с Тамазом перемену несчастью, постигшему Левана. Однако ловила себя на том, что утешение это не было вполне искренним. Ната пыталась выразить Тамазу всю полноту своей любви к нему, но именно это было излишне, неестественно, и, может быть, даже для Тамаза. Ната поцеловала возлюбленного в лоб, но это был скорее поцелуй сестры. Ока почувствовала это и сконфузилась. Вспомнила, что Тамаз часто воспринимал ее не только как возлюбленную, но и как сестру! Ната глубоко задумалась. Вдруг она повернулась к Тамазу и, показав на свое тело, сказала:

– Послушай!

Тамаз упал перед ней на колени. Сначала он коснулся рукой ее тела, затем приложил ухо.

– Шестой месяц; слышишь, как он шевелится?

– Ната, любимая моя Ната! – лепетал он.

Тамаз почувствовал себя отцом. Он ощущал себя частью и продолжением своего отца, которого всегда боготворил. Обнял колени Наты, стал целовать ее бедра, затем поцеловал то место, где зашевелился плод. Ната расчувствовалась и вместе с тем успокоилась. Ее любовь к Тамазу перешла в любовь к плоду. Ее глаза увеличились и посветлели и все тело дышало предстоящей радостью материнства. Любовь уже не была Для нее лишь наслаждением, страстью, пусть даже божественной – она стала теперь тайной, которую нес в себе божественный плод. Безмерная радость наполнила Тамаза. Никогда еще не целовал он свою возлюбленную так долго. Но поцелуи его уже не были прежними – он не касался ее губ своими губами, а целовал лишь ее руки, ее плечи.

Ната на несколько мгновений погрузилась в туман забытья.

– Давай назовем его Леваном! – воскликнула она, очнувшись.

– Ната, дорогая, конечно, пусть его зовут Леваном! Как чудесно, что и тебе пришло это в голову! – ответил благодарный Тамаз, но он тут же ощутил «боль Левана» – так он называл теперь про себя свои душевные муки, которые не покидали его со дня казни Левана. Напоминание о Леване больно ранило Тамаза. Эта ночь была для него и благодатью и милостью; стоило ему вспомнить о Леване, как он с трепетом прижимался к Нате, словно прося прощения у нее. Близость Наты действовала на него успокаивающе. Он благословил тайну женщины.

На другой День к нему пришла мать Левана, Нино, женщина высокого роста со спокойной, плавной походкой. Ее большие темные глаза мерцали мягким, почти потухшим светом, освещая изнутри ее печальное лицо. Тамаз поцеловал ее в плечо. Нино поцеловала его в голову. Прошло несколько тягостных минут молчания. Тамаз стряхнул с себя оцепенение. Нино знала о существовавшей дружбе между Тамазом и Леваном и была уверена, что Тамаз лучше всех будет осведомлен о судьбе Левана. Она осторожно расспрашивала его. Тамаз, бледнея, сказал ей, что Леван, мол, действительно находится в Персии.

– Вчера я встретил одного своего друга, и он сообщил мне, что получил от Левана письмо, – добавил он с колотящимся сердцем.

– Бог да благословит тебя, сынок Я знаю, как ты любишь Левана. Когда я вижу тебя, мне кажется, что передо мной мой сын. Да здравствует мой сокол! – Нино расплакалась.

Сердце Тамаза разрывалось.

На столе лежало две янтарного цвета виноградные грозди.

– А в той стране есть виноград? – спросила Нино. – Как он любил виноград! Как часто он приносил мне тяжелые гроздья!

Тамаз сказал ей, что в Персии очень много виноградников. Затем мать Левана спросила, водятся ли там лошади.

– Как он преображался на лошади! – Слезы полились по лицу Нино. Тамаз ответил ей, что в Персии, мол, разводят чудесные породы лошадей, в том числе и арабскую породу. После этого Нино стала расспрашивать Тамаза об охоте, о соколах и еще о чем-то. Тамаз на все отвечал ей утвердительно. Под конец она поинтересовалась, какой там обитает народ и дружно ли живут там люди.

– Очень дружно, – ответил Тамаз, дрожа.

– Но такого друга, как ты, мой Леван там никогда не найдет! – горестно вздохнула Нино.

Это было уже выше сил Тамаза. Не в силах сдержать слез, он быстро вышел на балкон. Нино медленно пошла за ним.

– Что с тобой, сынок? – спросила она с материнской участливостью.

– Ничего. Плакать я научился в ГПУ, – с трудом проговорил Тамаз.

– Будь прокляты те люди! – сказала Нино.

Собака все время была рядом. Она смотрела то на Тамаза, то на Нино, словно ища между ними третьего, имя которого она только что слышала. Нино спокойно простилась. На пороге она еще прошептала:

– Я верю тебе, что Леван в Персии. Но почему сердце подсказывает мне другое?

После этой встречи душевные муки Тамаза усилились. Ната не узнавала его. Сам он, к своему прискорбию, чувствовал, что окончательно утратил вкус к жизни. Сердцевина его существа была повреждена. Собака ластилась к нему, словно желая утешить его. Однажды они пошли в «Ваке», где, как говорили, расстреливали людей под обрывом. Вдруг собака, будто учуяв что-то, побежала в сторону с поджатым хвостом и взъерошенной шерстью. Тамаз пошел за ней. Он увидел, как собака стала яростно рыть землю лапами. Тамаз оттащил ее от того места, но она, рыча, недоверчиво посмотрела на него и вырвалась из его рук. «Боже мой, это просто невозможно!» – думал он. Он обратил лицо к небу и увидел кроваво-красные тучи перед заходящим солнцем. Может быть, это аура крови. Сколько ее было здесь пролито! Разве можно это когда-нибудь оправдать? Будет ли она принята в качестве жертвы для грядущего счастья? Ведь любая жертва должна быть принесена добровольно! Мозг Тамаза пылал. Священный трепет наполнил его тело, превращаясь в леденящее пламя. Собака не отходила от того места. Тамаз отпихнул ее ногой. Животное печально и обиженно взглянуло на него. Тамаз погладил ее и увидел слезы в ее глазах. Он вернулся в город.

Тамаз потерял покой, сон не шел к нему. Единственной отрадой его была Ната. Но Тамаз чувствовал всей душой, что и в их отношениях что-то изменилось. Он опасался, что восставший из гроба Лазарь уже не будет способен на любовь. Смерть прошла сквозь Тамаза, оставив после себя след. От его тела еще несло трупным смрадом. Ната ощутила это при первой же встрече после разлуки. Что-то еще встало между ними, что-то незначительное, благодаря чему, однако, жизнь, как это часто бывает, принимает мистический оборот: в первый день после своего возвращения он забыл принять ванну. По причине душевной усталости это, казалось бы, ничтожное обстоятельство имело свои ощутимые последствия. Тамаз чувствовал: в его теле уже не было солнечной радости, не было блаженства молодости, не было молодой дубовой листвы и свежести родника. Тамаз познал смерть.

Однажды ночью он встал, как лунатик. Собака дремала рядом. Он тихо открыл дверь и вышел из комнаты, начал бродить без цели, пришел к Нате. Точно безумный, сидел он у нее молча. Это молчание тяготило Нату. Вдруг Тамаз тихо произнес:

– Я так люблю тебя, Ната! Мне страшно! Когда я умру, знай: я всегда буду с тобой.

Ната испуганно уставилась на него.

– И думай еще о нем! – добавил он, подойдя к ней и показывая на ее живот.

Ната задрожала. Она не узнавала своего возлюбленного, не узнавала его глаз, подернутых какой-то пеленой. Эти глаза видели нечто такое, что никого не оставляет безнаказанным. Нату охватил страх. Она прижалась к Тамазу. Он неподвижно смотрел в сторону, будто в ожидании, что тело Наты перейдет в его тело. Сам же он погрузился в далекое и таинственное. Через несколько минут он простился с ней. Ната увидела слезы в его глазах.

– Что с тобой происходит? – спросила она с тревогой.

– Ничего. Просто мое сердце стало в ГПУ чувствительнее, – улыбнулся он кротко.

Тамаз уже не был прежним человеком. Он нежно обхватил лицо Наты своими ладонями, долго глядя в ее удивленные, расширившиеся глаза. Затем он быстро поцеловал ее лоб, глаза, щеки, губы, плечи, руки.

– Что с тобой? – спросила Ната, дрожа всем телом.

– Мне кажется, что я вижу тебя в последний раз.

– Что ты говоришь, Тамаз?

– Тетерь это часто происходит со мной: когда встречаю какого-нибудь знакомого, мне кажется, что я больше его не увижу.

– Меня тоже?

– Нет. Если это случится, то жизнь моя потеряет смысл, – сказал Тамаз, странно улыбаясь. Он был спокоен, как никогда. Но спокойствие его пугало Нату,

Тамаз простился с Натой и ушел. Вдруг он почувствовал, что внутри у него что-то оборвалось. Остановился на мгновение, чтобы вернуться к Нате. Но уже в следующий миг услышал в себе далекий, таинственный зов. Он решительно шагнул вперед и пошел, уже не оглядываясь. Шел медленно, не ощущая своего тела, не чувствуя землю под ногами. Следуя внутреннему зову, он направился в Коджори. Через три часа был уже там. Рассвело. Он прошел мимо орехового дерева, в глубокой тени которого он в прошлом году испытал с Натой самые счастливые мгновения в своей жизни. Подошел к дубу и прислонился к его потрескавшейся коре. Он почувствовал на миг, как навстречу ему из глубины веков заструилась его собственная жизнь. Окинул взором все вокруг. Солнце было высоко, но уже не жгло – начиналась осень. Под дубом лежала увядшая листва. Желтовато-бурые листья касались ног человека, который, оголенный, сам стоял, словно дерево. Горячими губами поцеловал он кору дуба, и вдруг сердце его болезненно сжалось – он вспомнил Нату. Тамаз пошел дальше – в сторону Манглиси. Душа его опустела. Тамаз уходил от всего. Появлялись скалы, похожие на растерзанных драконов. Тамаз уходил все дальше и дальше, отрываясь, отрекаясь от мира. Слева внизу простиралась бесконечная долина. День клонился к вечеру. Большие, длинные, темно-синие тени тянулись вдаль. Не останавливаясь, глядел Тамаз вокруг себя.

Воздух становился все прохладнее, чище, прозрачнее. Наступила ночь. Тамаз почувствовал усталость и слабость. Вдруг он услышал звуки, похожие на звуки оркестра. Не верил своим ушам: откуда мог здесь взяться оркестр, состоящий из миллионов инструментов? Он слышал космическую симфонию, но не вблизи от себя, а доносившуюся из непостижимо далекой, глубокой дали. Это были атмосферные звуки, издаваемые горами, более упоительные и таинственные, нежели музыка, созданная человеком. Волны звуков участились, то нарастая, то замирая вдали. Оркестр дышал, словно море во время прилива и отлива. Тамаз, опьяненный, внимал этому чуду. Его тело превратилось в виолончель, в которой блаженно звенели волны звука. Тамазу стало тепло на сердце, он потерял себя, растворился во всем. Он приближался к Безымянному. Сладость и тревога царили вокруг. В его сознании вдруг вспыхнула легенда о Китеже. Когда-то Поволжье не хотело склонять голову перед монголами и исчезло в поднебесье. На его земле оставалось лишь озеро, священное озеро. Человек с чистым сердцем на освещенной лунным светом глади этого озера может увидеть отражение исчезнувшего города. Такой человек может в глубоком, далеком молчании услышать небесные звуки. Тамаз думал: там – легенда, здесь – реальность. Дрожь экстаза вознесла его высоко, его, внимавшего звукам далекого оркестра. Сочились незримые слезы. Безграничный, далекий шум океана слышался в этом оркестре. Тамаз был всего лишь одной волной в этом шуме. Упоение, не испытанное доселе, захлестнуло, растворило «я» Тамаза. Все стало светом, высью, болью, слезой. Безлунная ночь. Тьма сгустилась. Звуки оркестра стали яснее, четче и упоительнее.

Тамаз поднимался на гору, он поднимался, как солнце, как звезда. С каждым шагом все больше отрывался от земли. Невыразимая тоска наполнила его. Вдруг в сознании засветилось воспоминание: когда Спаситель испустил дух, один из стражников ткнул копьем в мертвое тело, из ребер потекли кровь и вода. Иосиф из Аримафеи собрал эту кровь в чашу, которую Христос подавал своим ученикам во время Тайной вечери. Чашу эту, как Священный Грааль, в течение многих веков хранили рыцари. Вспоминая эту легенду, Тамаз подумал: «Несколько капель крови Спасителя, наверное, просочилось в землю. Вся земля с тех пор напоена этой кровью». Тамаз уронил слезу на холодный камень. И тут он увидел всю красоту Земли, лепестки цветов, пылающие от поцелуя солнца, листья орехового дерева, листья дуба, в которые кутается тишина, темно-красную лозу, обремененную тяжелыми гроздьями. Взору его предстало все величие элементов природы, их опьянение, их блаженство. И тут его больно ранила мысль: все это увядает, исчезает! И Тамаз ощутил приближение своего конца. Значит, и он обратится в прах. Глубокая печаль пронзила его, но печаль эта не была беспокойной, не была беспомощной. И Тамаз обратился ко Вселенной: «И в тебе боль. Чтобы смягчить ее, была пролита кровь на Голгофе. Ты несешь в себе всю сладость, все великолепие, но и всю печаль. Издалека светит свет Спасения. О одиночество! О кровь Господня! Дай причаститься одной капле твоей, одной-единственной крошечной капле, чтобы возродиться и отдать себя, как дитя, как дева отдать себя!»

Тамаз упал ниц. Слезы его текли на холодные камни. Ему показалось, что сердце его остановилось или же растворилось в Ночи. Долго-долго лежал Тамаз на Земле. Когда он наконец попытался немного приподняться, откуда-то издали до него доносились теперь уже лишь замирающие звуки Гармонии. Тамаз уже не был прежним Тамазом, ведь он долго был погружен в сумерки Забытья. Вдруг он услышал тихий, чистый голос, шедший из далекого Пространства:

– Тамаз!

Тамаз вскричал от радости:

– Леван!

Это был голос Левана.

– Молчи!

Но Тамаз продолжал кричать:

– Леван! Леван! Прости меня]

– Успокойся! – услышал Тамаз.

– Ты не умер, Леван?

– Я жив, – послышалось в ответ.

Тамаз почувствовал дуновение ветерка над головой. Теперь Тамаз весь преобразился: может быть, он уже не был человеком? Вдруг перед ним вспыхнул яркий свет, ослепивший его. Взволнованный, обессиленный, он снова упал на землю. Долго, всю ночь пролежал Тамаз без сознания. Утром солнце встало, ярко-красное и юное, как и тысячелетия тому назад. Оно пронизало тело Тамаза горячими лучами. Тамаз поднял голову. Он еще не вышел из сумерек забытья, но солнце уже манило его. Но что это? Тамаз осторожно протер глаза и увидел: то теплое и влажное, что так нежно касалось его, была собака, собака Левана. Скуля, она лизала, ласкала его, оцепеневшего. Очнувшись, Тамаз взял собаку на руки, поднял ее высоко над головой и посмотрел ей в глаза; со священным трепетом увидел в них Бога. Тамаз вскочил на ноги, бросил взгляд в Беспредельное и сильным голосом возвал: «Ты есть! Ты есть! Ты есть!»

Тамаз взывал к Безымянному.

Собака, не отрываясь, смотрела на него. Влажный свет тихо струился из ее глаз.

С немецкого. Перевод Сергея Окропиридзе.