Текст книги "Пражский синдром (СИ)"
Автор книги: Анна Жилло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Анна Жилло
Пражский синдром
Пролог
Знаешь, пап, ты действительно сумасшедший, думала я, глядя вниз, на темную воду Влтавы. Могу себе представить, как умирала от ужаса мама, когда ты ставил меня на парапет моста. И что думали о тебе те, у кого на глазах это происходило. Ювенальной юстиции на тебя не было. Или хотя бы банальной полиции. Выросла бы в детском доме.
Я помнила себя с очень раннего возраста, и это было одно из самых первых моих воспоминаний. Два с половиной или, может, три года. Карлов мост. Я на широких каменных перилах. Надо мной небо, подо мной река. Папины руки держат крепко. Страшно – и здорово. Все вокруг мое. Прага – моя! Может быть, именно с того самого момента я начала считать ее своей собственностью.
Она была моей по праву рождения. В паспорте так и значилось: место рождения – Прага. И все же я болезненно понимала, что всегда буду чужой. Даже если проживу тут всю жизнь.
Впрочем, я и не собиралась. Питер – тоже родной, спокойно привычный. Там родители, там Дима. Если б хотела, поступила бы в Карлов университет, как мама. Но вернулась домой. А в Прагу сейчас прилетела на несколько дней – на свадьбу подруги Веры, с которой училась в одном классе посольской школы. После окончания прошло три года, но мне казалось, что я уехала отсюда всего пару месяцев назад.
Молодожены благополучно отправились в свадебное путешествие, а мне остался еще целый день. Самолет – в одиннадцать вечера. Один день, чтобы навестить любимые места. Так много. Так мало.
Май – самый лучший месяц в Праге. Все цветет. Гора Петршин похожа на облако бело-розовой пены. Сирень, яблони, вишни, каштаны. Теплый ветер приносит с собой облетевшие лепестки, дурманит сладким запахом. Солнце яркое, но еще не жарко. Я надела темно-красную майку с тремя желтоглазыми совами, которую накануне купила на ярмарке. У сов было совершенно чумовое выражение, как будто накурились чего-то запрещенного.
Вещи в камере хранения гостиницы. Маршрут намечен заранее. Сначала на Юнгманнову – улицу, где жили последние четыре года. Заглянуть во двор, помахать рукой окну своей комнаты. Потом на Вацлавак – главную площадь.
Я купила мороженое и медленно пошла в сторону Старого города. Словно пыталась разглядеть, почувствовать под тонким слоем настоящего прошлое. Как сквозь толщу воды. Увидеть себя – тринадцатилетнюю, семнадцатилетнюю. Идущую по этим самым камням брусчатки из школы. И еще глубже – трехлетнюю, в розовом пальто, крепко держащую за руки папу и маму.
Побродив по узким улочкам, к одиннадцати часам я вышла на Старомнестскую площадь, чтобы поздороваться со старым знакомым – скелетом Кострой. Семнадцать лет назад я свято верила, что он главный пражский волшебник и управляет временем. Когда Орлой – куранты на ратуше – начинали отбивать полный час, в окошках проходили двенадцать апостолов, а Костра скромно сбоку звонил в колокольчик.
Тогда мы жили у Пражского града и каждое воскресенье шли на прогулку в направлении, обратном моему сегодняшнему. Однажды припозднились, и когда подходили к площади, часы уже начали бить. Я побежала, упала, разбила коленку и страшно рыдала. Даже не от боли, а от обиды, что Костра меня не дождался. Что ему стоило остановить время на несколько минут?
Сейчас я смотрела на него, и вдруг показалось, будто он хочет мне что-то сказать. Это ощущение было таким отчетливым, что я даже головой потрясла. Нет, конечно, Прага – это мистика и магия, но не до такой же степени.
– Zatím, chlapče! – я попрощалась с ним и пошла в сторону Карлова моста.
Ощущение, что Костра хотел о чем-то меня предупредить, не проходило. Что-то определенно произойдет. Что-то… хорошее. Внутри покалывало миллионом разноцветных пузырьков беспричинной радости. Я остановилась в самом начале моста, глядя на воду и улыбаясь.
Карлов мост был одним из моих самых любимых мест в Праге. Когда мне было плохо или наоборот хорошо, я шла сюда. Путь между двумя мостовыми башнями – словно безвременье, сказочная переправа между двумя мирами. Здесь всегда было многолюдно. Туристы, музыканты, художники, торговцы сувенирами.
Немного не доходя до статуи святого Яна Непомуцкого, где принято загадывать желания, собралась небольшая толпа. Я хотела уже пройти мимо, но словно подтолкнуло что-то. Протиснулась поближе и увидела двух парней, продававших какие-то украшения. На столике стояли два плоских деревянных футляра с черной бархатной подкладкой, на которой были разложены всевозможные колечки, серьги, подвески.
Один из них, цыганистый, с длинными волосами, связанными в хвост, в кожаной жилетке поверх черной рубашке, предлагал бижутерию с разноцветными камешками. У второго украшения были серебряные, без камней. Я наклонилась рассмотреть получше, и сразу захотелось все. Особенно маленькие, не больше ногтя, подвески с тонкими цепочками – искусно сделанные и очень забавные. Свернувшаяся клубком лисичка, лукавая такса, угрюмый крокодил, зевающий бегемот. А еще цветы – ландыш, роза, лилия. И столько всего другого – глаза разбежались.
– Что бы вы хотели? – мягким красивым баритоном спросил продавец, которого я толком не разглядела, заметила лишь, что он блондин в черной футболке, надетой под клетчатую рубашку.
Я подняла глаза…
Он показался мне смутно знакомым. Нет, я никогда с ним раньше не встречалась. Но, может быть, знала кого-то похожего? Или просто видела? У него были густые светлые волосы и большие темно-карие глаза с длинными ресницами. Тонкие черты лица, но достаточно мужественные, без слащавости. А главное – от одного взгляда на него появилось ощущение чего-то светлого, теплого, вызывающего невольную улыбку.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Довольно долго. И улыбались – как будто встретились после долгой разлуки.
– Выберите сами, пожалуйста, – спохватилась я. – Подвеску. Мне нравится все.
Он подумал пару секунд, достал что-то из футляра и протянул мне на ладони.
– Совичка.
Это действительно была крохотная сова на тонкой цепочке. Такая же подгулявшая, как и троица на моей майке. Что-то словно подтолкнуло – озорное, безрассудное. Я повернулась спиной и приподняла волосы. И он осторожно застегнул цепочку на моей шее. Жаль, что при этом я не могла видеть его лицо.
Достав из кошелька деньги, я отдала их ему. Наши пальцы соприкоснулись. Нет, не было никакого удара молнии, пробежавшей искры и прочих глупостей. Только как будто все замерло на мгновенье. Всего на одно мгновенье. На один удар сердца. Я поблагодарила его и пошла дальше – к Яну. Продолжая улыбаться.
У статуи всегда толпился народ. Потереть собаку на барельефе у подножья, загадать желание, сделать селфи. Я дождалась своей очереди, дотронулась до собаки, зажмурилась. В прошлый раз, перед отъездом, я загадала, чтобы вернуться. На этот раз не успела.
– Slečno!
Вздрогнув, я открыла глаза. Парень, у которого я купила сову, стоял рядом и протягивал мне деньги.
– Считайте, что это подарок.
– Но вы же меня не знаете, – я протестующе замотала головой.
– Тогда… давайте познакомимся? Я Алеш, а вы?
– Анна.
– Ну вот, теперь мы знакомы, и я рад, что моя сова будет жить у вас, – он всунул купюру мне в ладонь.
– Спасибо, – я положила деньги в карман сумки. – Вы их делаете сами?
– Да. Мы с другом приехали на выставку. А один пражак разрешил нам поторговать на его месте.
– Brňáki maji kratke zobaki, – сказала я, нарочно растягивая все гласные, да еще специально сделав ошибку в падеже.
Вообще-то так говорили обо всех жителях Моравии, не только о тех, кто из Брно. У мораван короткие клювы. Означало это, что они, в отличие от пражан, говорят коротко. Пражаки – наоборот выпевают каждый гласный. В чешских диктантах я всегда делала ошибки при обозначении кратких и долгих звуков. Для меня-то они все были долгие.
Нас отпихнули в сторону желающие загадать желание, и мы встали чуть поодаль, у парапета.
– Откуда вы знаете, что я из Брно? – спросил Алеш.
– Hantec, – хихикнула я.
Между Прагой и Брно всегда была такая же дистанция-соперничество, как между Москвой и Питером. В том числе и языковая. Произношение, интонации, свои собственные словечки. Вот этот особый говор Брно и назывался hantec. Я чуяла его за версту – так, как, наверно, не все чехи.
– Ну конечно, – кивнул он, – высокомерная пражачка. Может, покажете город бедному моравану? Если, конечно, это не ниже вашего достоинства? И есть время?
– Разумеется, ниже, – притворно вздохнула я. – И времени нет. Но должна же я вас как-то поблагодарить за сову. А как же ваши сокровища?
– Ярда присмотрит, – Алеш махнул рукой в сторону своего товарища. – И отнесет потом в гостиницу. Подождите минутку, ладно?
Пока он договаривался, я стояла и тихо удивлялась: зачем мне это? Что я вообще делаю? Но… почему нет? Почему не погулять с приятным парнем, не поделиться с ним своей Прагой? Ничего такого – все равно мне вечером улетать.
– Вообще-то я тоже родился в Праге, – сказал Алеш, когда мы уже шли в сторону Малой страны. – Но родители развелись, и мама со мной уехала на родину, в Брно. Мне два года было. А старшему брату двенадцать, и он остался с отцом. Так что я здесь бываю время от времени. Но все равно чувствую себя как в гостях.
– Я тоже, если честно.
– В каком смысле? – не понял Алеш.
– Я русская. В Санкт-Петербурге живу. На три дня прилетела, на свадьбу к подруге.
– Да ладно выдумывать!
Это была моя любимая игра. Говорить по-чешски, а потом, к примеру, расплатиться картой Сбербанка или перейти на русский. И смотреть на выражение лица собеседника – совершенно очумевшее. Как, ты не чешка?!
Чешский язык хитрый. Простой, но требующий от иностранца абсолютного музыкального слуха, особенно чтобы петь слова так, как это делают пражаки. Мой дед мог, никто не верил, что он не чех. Мама тоже – ее привезли в Прагу в возрасте одного года. А вот бабушка, мой отец и Димка, хоть и говорили бегло, но с сильным акцентом. Взять хотя бы то же Брно. Слово-маркер. Как произнести его правильно, с ударением на «р», а не на «о»? Да запросто.
Я достала из сумки загран и показала Алешу. А заодно и российский паспорт.
– Мои родители учились в Карловом университете. Окончили и вернулись в Россию. Мне тогда четыре года было. Потом мы еще раз приехали, когда мне тринадцать исполнилось. Папа работал в нашем торгпредстве. Так что в общей сложности в Праге прожила восемь лет.
Я не стала говорить, что дед мой служил военным переводчиком при штабе войск Варшавского договора в шестьдесят восьмом году. Это была слишком болезненная тема, которую не стоило затрагивать в разговоре с незнакомым человеком.
– Круто! – Алеш забавно выпятил губу. – Никогда бы не подумал. Вы роскошно знаете чештину.
Мы спустились с моста на остров Кампу, купили в крохотной пекарне булочку и пошли кормить лебедей. Эти наглые зажравшиеся твари вылезали из воды, неуклюже разгуливали по берегу и тянули шеи, выглядывая, что там в руках у туристов. Хлеб брали с ладони, больно щипая за пальцы зазубренными зобаками – то есть клювами. Мы веселились совершенно по-детски, дразня лебедей и друг друга. А когда булочка кончилась, пошли дальше по Кампе, туда, где у протоки – речки Чертовки – примостился ресторанчик «Márnice». В переводе «Морг». На этом месте действительно когда-то был морг, и блюда в ресторане подавали соответствующие. Мы взяли кофе и «hrobečky» – маленькие гробики из бисквитного теста с мороженым и взбитыми сливками.
Потом мы долго поднимались в гору к Пражскому граду, хотя нормальные туристы делают наоборот: спускаются вниз. Я показывала Алешу свои любимые места и закоулки. Как-то незаметно, рассказывая друг другу всякие истории, мы перешли на ты. И я подумала, что ни с кем, даже с Димкой, никогда не чувствовала себя так легко и свободно.
– Анно! – обратился ко мне Алеш, и я машинально отозвалась, словно отвечая на пароль:
– Домини, – и пояснила, заметив, как приподнялись удивленно его брови. – Лето Господне. Или год от Рождества Христова. Это мой ник в соцсетях: annodomini. Анна Домникова.
– Annodomini, – повторил Алеш, словно пробуя на вкус. – Красиво.
От Града мы поднялись еще выше, к Страховскому монастырю, на Петршин, окунувшись в самое буйство весеннего цветения. И если сначала все время смеялись, поддразнивая друг друга, то теперь больше молчали. И радость этого чудесного дня мешалась с темными струйками мыслей о том, что очень скоро он закончится. Когда наши взгляды встречались, отводить их становилось все труднее. И я, наверно, впервые почувствовала, что это такое – когда щемит сердце. Как будто грудь сжимает ледяной лапой, и становится трудно дышать.
Как жаль, думала я и повторяла про себя снова и снова: как жаль…
Если бы все было иначе. Если бы мне не надо было возвращаться домой. Если б я не собиралась замуж за отличного парня, в которого влюбилась еще в десятом классе.
Мы сидели на скамейке под цветущей сакурой, и Алеш словно услышал мои мысли. Взял меня за руку, провел пальцем по кольцу на безымянном пальце.
– Все хорошее случается не вовремя, так?
– Да, Алеш, – кивнула я. – Я выхожу замуж. Скоро.
– У меня тоже есть девушка. Милена. Мы вместе учились в промышленной школе. Правда, тогда у нее был другой парень. Жаль, что мы с тобой не встретились раньше, Анна.
– Раньше? – грустно усмехнулась я. – Мы с Димой уже пять лет вместе. Он учился на класс старше. У нас почти все из Москвы были, а мы из Петербурга. Когда окончил школу, вернулся домой, год только через интернет общались. А до этого… Ну приехал бы ты в Прагу, встретил меня на улице. И что? Двадцатилетние парни не обращают внимание на пятнадцатилетних девочек.
– Да, ты права. Знаешь, так странно. Мы знакомы всего несколько часов, а мне кажется, что всегда тебя знал.
– Мне тоже. И странно, и так кажется. Но это такой хороший день. И я буду тебя вспоминать.
– И я тебя.
Мы посидели еще немного и пошли по дорожкам вниз, но руку мою Алеш так и не отпустил. Держал крепко и мягко поглаживал пальцами ладонь. От них по всему телу разбегались тысячи крошечных мурашек на щекотных лапках. И разливалось тепло, от которого начинало знобить.
Я вдруг представила, почти почувствовала, как его губы касаются моих – сначала легко, невесомо, потом твердо, настойчиво. Язык раздвигает их, проскальзывает вовнутрь, встречается с моим. Руки пробираются под одежду, избавляют меня от нее, неторопливо, нежно ласкают грудь, опускаются ниже… Тепло сменилось лихорадочным жаром, когда воображение нарисовало яркую до дрожи картину: я занимаюсь любовью с парнем, о существовании которого не подозревала еще сегодня утром. И мне стало невыносимо стыдно, как будто изменила Диме не мысленно, а на самом деле.
Уже начало смеркаться, когда мы зашли перекусить в маленькую пивную – господу. Из тех, куда не ходят туристы. Где пан чишник держит на особой полке пронумерованные кружки для постоянных клиентов. Мы сидели за столиком в углу, пили деситку – светлое десятиградусное пиво, ели шпикачки с горчицей. У стойки на высоком табурете читал газету пожилой краснолицый пан. Он пил пиво из большой кружки, время от времени наклоняясь, чтобы дать полакать из нее своей таксе, которая смирно сидела на полу.
– Мама рассказывала, что у них, когда она еще училась в школе, той же посольской, была такса. И мой дедушка по вечерам с ней гулял. И тоже заходил выпить пива в господу. Может, и таксу пивом поил, не знаю.
– У тебя и дед работал в Праге? – удивился Алеш.
– Да. Знаешь, Петербург я люблю, но это такая спокойная любовь, тихая. А Прага… Мы ее все любим на разрыв, навзрыд. Это правда болезнь. Наследственная. Пражский синдром. Мои первые воспоминания – о Праге. И почему-то иногда кажется, что и последние тоже будут о ней. Хотя и не собираюсь сюда перебираться.
– Кто знает…
– Мне уже пора, – я посмотрела на часы. – Надо еще вещи забрать.
– Я провожу тебя в аэропорт.
Мы шли к моей гостинице, по-прежнему держась за руки. Ощущение томительной грусти с каждой минутой становилось все сильнее. Слезы стояли где-то очень близко. Что это? Насмешка судьбы? Или – а вдруг? – этот тот безумный шанс, который выпадает раз в жизни? Шанс, который мгновенно меняет все. О котором – неиспользованном – потом с тоской вспоминают до последнего дня…
В аэропорт из центра можно было доехать на метро с пересадкой на автобус. Но я попросила девушку на ресепшене вызвать такси. В конце концов, когда я еще снова приеду в Прагу, а деньги за сову, которые вернул Алеш, остались.
Путь был неблизкий. Мы вдвоем сидели сзади. Я положила голову Алешу на плечо и смотрела на его руку, которая нежно касалась моей ладони. У него были очень красивые руки с тонкими длинными пальцами. О господи, лучше не думать о том, что они могут – кроме изящных украшений, конечно.
– Не имеет смысла просить тебя поменять билет? – тихо спросил он.
– Не надо, Алеш, – я с трудом проглотила слюну. – Я… не знаю. Ничего не знаю. Не понимаю, что происходит. Мне сейчас очень грустно. Это не будет случайная… что-то случайное, на пару дней. Чтобы потом забыть. Это будет очень больно.
– Да, Анна, – его губы прикоснулись к моим волосам. – Ты права. Но вдруг это наш шанс на что-то большее? Не на пару дней?
Я вздрогнула: он повторил то, о чем я уже думала и продолжала думать.
– Рискнуть? Разрушить все, что у нас есть сейчас? А если мы ошибаемся? Если это просто какая-то… вспышка? Если ничего не выйдет, а обратной дороги уже не будет? Остаться ни с чем?
– Хорошо, – вздохнул Алеш. – Наверно, действительно лучше думать о том, что могло бы быть, чем пойти ва-банк и проиграть. Лучше яркое воспоминание, чем большое разочарование. Хотя… сейчас мне кажется, что я мог бы тебя полюбить.
Мы говорили очень тихо, чтобы не слышал водитель, и губы Алеша были рядом с моим ухом, почти касались мочки. Я чувствовала тепло его дыхания, и от этой близости кружилась голова.
– Мне тоже… кажется. Но я…
– Ты выходишь замуж, да. И я тоже, наверно, женюсь на Милене. Господи, Анна…
– Алеш, не надо, пожалуйста, – взмолилась я, едва сдерживая слезы. – Не говори ничего.
Как мне хотелось растянуть эти последние минуты. Чтобы такси застряло в пробке, например. Но вечернее шоссе было полупустым, и вот уже впереди показались здания аэропорта Рузине.
Я зарегистрировалась на рейс, сдала чемодан в багаж. Время еще было – почти час до начала посадки. Однако Алеш сказал, положив руки мне на плечи:
– Иди, Анна. Слишком тяжело… Тебя ведь уже здесь нет. Иди.
Он наклонился и поцеловал меня. Так, как я себе представляла – нежно и страстно. Я обняла его, запрокинула голову. Как будто летела в темноте между звездами, в бесконечность, исчезая, растворяясь в этом поцелуе. Он был таким сладким. И горьким. И соленым от подступивших слез. И как же мне не хотелось, чтобы он когда-нибудь закончился…
– Sbohem! – прошептал Алеш, последний раз коснувшись моих губ.
Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся за дверями. Повернулась и пошла на личный досмотр. А потом сидела, ожидая посадки, в странном оцепенении. Между прошлым и будущим. Между небом и землей. Как будто все внутри сжалось в тугую болезненную точку. Мне всегда казалось, что человек не может ни о чем не думать – но я не думала. В голове скакали крошечные обрывки, даже не слова, а образы-вспышки.
И только когда самолет набрал высоту и вокруг защелкали пряжки ремней, я отвернулась к иллюминатору. По щекам потекли слезы. Это была уверенность – холодная и тяжелая, словно каменная плита.
Сегодня я прошла мимо самого важного в своей жизни. О чем буду помнить и жалеть до самой смерти…
1.
Десять лет спустя
– Анечка, миленькая, родненькая, я тебе торт куплю. И на коленки встану. И в попу поцелую. Все, что захочешь, только спаси.
– Ир, не надо мне ни в попу, ни торт, ничего. Я тебе тысячу раз говорила, не беру устные переводы. Не люблю. Тем более специальные. Одно дело, когда сидишь себе за компом, рядом полка словарей и интернет. А в синхронке одна запинка или ошибка в термине – и репутация спущена в унитаз.
– Анюточка, не будет там ничего такого. Последний день выставки, закрытие. Одни приятственные слова, никаких терминов.
Был бы кто-нибудь другой, вежливо послала бы. Пойди одному навстречу – и все, потом не отвяжешься. Но с Иркой мы учились вместе, только она на польском отделении. Деловая дама, открыла свою переводческую контору, и я, разумеется, у нее вип-переводчик, для самых богатых и адекватных клиентов. И, само собой, она в курсе, что перевожу я только технические тексты с чешского, словацкого и польского. И обратно. Исключительно письменно. За устный перевод платят больше, но вот не люблю. Ощущение себя обслуживающим персоналом не люблю.
Сватала Ирка меня на выставку в Гавани. Международный ювелирный салон. Ее штатная переводчица накануне вечером сожрала что-то не то и всю ночь не слезала с унитаза. Аня Домникова – последняя надежда. Звонок в семь утра. Караул, спасай, подруга, горю, как швед под Полтавой. Я знала, что сдамся, но для вида сопротивлялась.
Выторговав повышенную ставку, я встала и начала собираться. В «Ленэкспо» надо было быть к десяти, а ехать с Просвета – путь неблизкий. На машине – точно нет, завязну. Значит, на метро и на маршрутке. В самый час пик – красота.
Первый вопрос: что надеть? Когда работаешь дома, тема гардероба перестает быть насущной. Ладно еще в гости или на какие-нибудь светские мероприятия, а так – банальный кэжуал, чтобы до магазина добежать. И на курсах преподавать ходила в джинсах, там обстановка была более чем неформальная.
Я пощелкала вешалками в шкафу. Какое-то унылое все. Или наоборот несерьезное. Разве что черный брючный костюм – классика того фасона, который будет в тренде всегда. Купила я его еще в тонкие-звонкие времена, к защите диплома, один раз всего и надела. Мама дорогая, восемь лет прошло – как одна копеечка. Не влезу, наверно.
К моему великому удивлению, костюм сидел, как влитой. Впрочем, чему удивляться-то? После развода я заметно похудела, хотя ничего для этого не делала. Когда все на нервах, мне кусок в горло не лез. Только кофе и сигареты. Пока желудок не запросит пощады.
Развод дался нам тяжело, хотя мы с Димкой прекрасно знали, что так будет лучше для обоих. Тринадцать лет вместе, из них восемь лет брака. Когда именно мы поняли, что зашли в тупик? Я точно не могла сказать. Может, на шестом году, когда вдруг перестали строить планы на будущее? Просто жили – как жилось. Один день за другим. Больше не говорили о детях. Стали реже ходить куда-то вдвоем, смотреть по вечерам кино, обнявшись и укрывшись пледом. Секс превратился во что-то рутинное – вроде бы, и с удовольствием, но без той сумасшедшины, которая была раньше. Иногда – очень редко! – в голову закрадывалось крамольное: может, я действительно сделала ошибку, не задержавшись хотя бы на пару дней в Праге с Алешем?..
Кажется, это была первая дискотека в том учебном году, в конце сентября. Я училась в десятом, и мне нравился одноклассник Илья, который не обращал на меня никакого внимания. Димку я вообще не знала – он только что приехал. Его отец преподавал математику, а мама была воспитательницей в интернате.
Он пригласил меня на медленный танец, и я чуть не отказалась. Во мне было честных модельных метр семьдесят пять плюс каблуки, а он – чуть ниже. Неловко как-то. Почему все-таки согласилась? До сих пор загадка.
– Тебя ведь Аня зовут? – спросил он. – А я Дима. Мне сказали, ты тоже из Питера.
Питерских в школе было немного, мы все друг друга знали, даже малышню. Я невольно к нему присмотрелась и сделала вывод, что он очень так ничего. Невысокий, но крепкий, спортивный. Темные волосы, темно-голубые, почти синие глаза. В общем, вполне симпатичный.
Он пригласил меня еще два раза, а потом пошел провожать. Учителя жили в общежитии недалеко от школы, а я в центре, в трех остановках на метро. К моему удивлению, Димка поехал со мной и довел до самого дома. Мы болтали о своих любимых местах в Питере, о школах, где учились. Разумеется, о «Зените», СКА и прочем питерском.
Илья был забыт. Мы с Димкой начали «ходить». Куда? Да никуда. Вместе. Так у нас говорили: «они ходят». По-чешски chodit – встречаться. Чаще всего после уроков шли в Стромовку – парк рядом со школой. Гуляли, целовались до одури. Потом он провожал меня, когда до метро, когда до дома. В центре бывали реже, разве что в кино ходили. Моей темной страсти к Праге Димка не разделял, пожалуй, был к ней равнодушен. Ну да, красивый город – и что? Меня это огорчало, но я не подавала виду.
Восьмого марта учителя поехали на экскурсию в какой-то другой город, Димка остался дома один, и я пришла к нему – праздновать. Мы выпили по рюмке утащенной из бара «Бехеровки» и… распрощались с невинностью. Неуклюже, неловко – но все же ко взаимному удовольствию. И поклялись друг другу в вечной любви.
Родители мои относились к нему настороженно. Папа говорил, что в первую очередь я должна думать об учебе, а мальчики – еще успеется. Мама насмешливо хмыкала, но не возражала. А когда он не слышал, просила быть «повнимательнее». Я понимала, о чем она, и смущенно краснела. Впрочем, если верить ее словам, в старших классах мама хронически была в кого-то безумно влюблена. Правда, без взаимности, потому что вечно выбирала совсем не тех, кому нравилась сама. Зато меня родила в девятнадцать.
После экзаменов Димка уехал в Питер и поступил в Корабелку, а я почти целый год страдала без него. Все свободное время торчала в интернете, переписываясь с ним. Ну какой там Карлов университет, когда дни считала до возвращения домой. До встречи. Командировка у папы заканчивалась только через полгода, я должна была жить у бабушки. «Вернемся, а она уже замужем, – ворчал он. – Или с пузом».
Поступила я в университет, разумеется, на чешское отделение филфака, где еще преподавали дедушкины однокурсники. Аня Домникова – внучка Бориса Григорьева? Замечательно! Можно было экзамены вступительные не сдавать, только явиться на них. Хотя сдала я их вполне прилично. Да и училась хорошо – еще бы нет!
А насчет замужа и пуза папа ошибся. Разумеется, мы с Димкой собирались пожениться, но не так быстро. Чтобы просто жить вместе, даже не думали – родители меня, наверно, загрызли бы. Так что встречались, когда выпадало свободное время. Секс? Ну, с этим обстояло прекрасно. Уж не знаю, с кем он практиковался, пока меня рядом не было, но все заметно изменилось в лучшую сторону. К счастью, ревностью я никогда не страдала. Может, он просто смотрел порно и читал «Камасутру», откуда мне знать.
Заявление мы подали, когда я заканчивала третий курс. Как раз перед моей поездкой в Прагу на свадьбу Веры. Вернувшись, я довольно сильно засомневалась. Действительно ли люблю его, если вдруг так пробило из-за парня, с которым провела всего несколько часов. Что это вообще было – наваждение? Или знак того, что с Димкой у нас вовсе не так радужно, как казалось?
И все-таки я постаралась выбросить Алеша из головы. Когда-нибудь, говорила я себе, он превратится в красивое воспоминание, с легкой грустью, не более того. Но тогда, десять лет назад, это было достаточно болезненно.
А Димка словно почувствовал что-то. Посматривал на меня странно. Как-то даже спросил, не передумала ли я. А то мало ли, может, боюсь сказать. И все-таки мы поженились, и все было хорошо. Сначала снимали комнату в огромной коммуналке на Суворовском, потом мне досталась по наследству от сестры отца квартира на проспекте Энгельса.
Детей мы планировали завести, когда окончу университет. Двоих – мальчика и девочку. Если получится, конечно. Но еще на последнем курсе я устроилась в крупную российско-чешскую торговую компанию. Карьера бодро поперла в гору, и мы решили еще немного отложить. На годик-другой. Через четыре года компания пошла ко дну, я устроилась преподавателем в языковую школу и засела дома делать технические переводы. Димка тоже преподавал что-то морское в своей Корабелке и писал диссертацию. Именно тогда между нами все потихоньку пошло в разнос.
Нет, мы не ругались. Больше не ругались. Даже на это нас не хватало. По инерции протянули еще два года. И когда я осторожно предложила развестись, Димка, как мне показалось, вздохнул с облегчением.
– Ты уверена? – спросил он, тем не менее. – Может, это просто кризис? Может, еще наладится?
Я смотрела на него. Красивый мужчина, в самом расцвете. Несомненно, привлекательный. Но… все погасло. Не было больше ни волнения, ни радости, ни желания – кроме самого примитивного, похожего на банальный голод, да и то не часто. Пытаться все это вернуть?
В последний момент я дрогнула. Уже после того как подали заявление на развод. Но теперь возразил Димка:
– Ань, не поможет. Ты же понимаешь, что это привычка и воспоминания. На этом далеко не уедешь. Понятное дело, что чувства меняются со временем, но у нас все умерло. Только измучаем друг друга.
Сказать, что мы расстались друзьями, было бы натяжкой. Но и не врагами, точно. Просто расстались. Изредка созванивались, поздравляли с праздниками, но больше ни разу после развода не виделись.
С тех пор прошло два года. Я все так же преподавала и переводила. Личная жизнь? Да, я так ее и называла – личная жизнь, но, скорее, это был некий дружеский секс. Время от времени. С двумя мужчинами. Один был безнадежно женат. Другой жил в Калининграде и в Питер приезжал по делам раз в два-три месяца. Оба были абсолютно бесперспективны. Даже не в плане замужества – хотя бы стабильных отношений.
Жизнь шла сонно, лениво – как равнинная река с едва заметным течением. Иногда я выныривала из этого полуболота и ужасалась словами Цоя: «Так идет за годом год, так и жизнь пройдет». И тут же ныряла обратно. Зачем выходить из зоны комфорта, если мне в ней комфортно?
2.
На кухне засвистел чайник, и я вздрогнула. Куда-то не туда костюм меня увел, в совершенно ненужные воспоминания. На рефлексии времени в это утро не оставалось. Привычный неспешный алгоритм был нарушен. Я налила чаю, вернулась в спальню, выбрала блузку под костюм – цвета еловых лап, который выхватывал из моих неопределенно-серых глаз зеленый оттенок. Причесалась, накрасилась, вдела серьги. Выпила остывший чай с бутербродом. Все, можно бежать.
Когда я в последний раз чувствовала себя красивой, желанной женщиной? Наверно, месяца два назад, когда ходила в театр с одним из своих кавалеров. Вечернее платье, открытая спина под шелковой шалью. Восхищенные взгляды. И все равно это было так… не будоражило. Просто факт: я хорошо выгляжу, на меня смотрят. Тогда откуда это странное ощущение сейчас – как будто иду на свидание?
Глупости. Просто работа. И деловой костюм. Почаще из дома надо выходить, с людьми общаться, только и всего. А то одичаю совсем.
