Текст книги "Время Изерлона (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Катилось лето, на Изерлоне было тихо, хотя работы – невпроворот. После весеннего военного кошмара – осады – станция была настолько потрепана, что и в августе еще шел ремонт. Сами изерлонцы никогда не называли отшумевшее сражение "Битвой двух крепостей", – это именование полюбилось телевизионщикам и высшим чиновникам с Хайнессена, а повторять за Трунихтом цветистые обороты было невыносимо. На станции говорили: "когда явилась мадам Гайерсбург" или, еще чаще, – "толстая мадам".

Толстая мадам поломала вооружение, снесла несколько жилых секторов, не говоря уж о производственных, лабораторных и военных. Адмирал Кассельн витиевато выражался, заказывая в метрополии детали и материалы, поскольку фонды, как всегда, урезались, поставки грешили нерегулярностью, а боеспособность Изерлона была в плачевном состоянии. Механики работали в три смены, гарнизон в передышках между учениями тоже впрягался в общую лямку, и Мари даже научилась покрикивать на солдатиков, чтобы несли тяжелое куда надо, вот тут придерживали, вот сюда подтаскивали, а вот туда не совали свои чертовы пальцы, оторвет же. Дегалли хмыкал, глядя, как она командует, и обещал замолвить словечко о ее производстве в сержанты. "Так мужиков строишь, любо-дорого, – говорил он. – Насчет полка не знаю, а со взводом управишься точно".

Но Мари надеялась однажды перейти в состав совсем другого полка. Летного.

После явления толстой мадам ряды пилотов поредели так же, как и ряды других военных специальностей. Поплан гонял в хвост и в гриву, и надо сказать, после смены в ремонтируемых отсеках это было особенно нелегко. Молчаливо подразумевалось, что все «старенькие» курсанты – а теперь Мари была уже «старенькой» и хихикала, глядя на «новеньких», чьи ошибки ужасно напоминали ее собственные, – так вот, подразумевалось, что все «старенькие» вскоре получат официальные звания пилотов и нашивки младших офицеров.

Аннелиза рассталась с Попланом и завела роман со здоровенным медбратом из второго госпиталя. Это привело к переменам в ее карьере: в начале июня она уволилась из столовой и устроилась к своему парню в отделение санитаркой. Там тоже работы было невпроворот. Лежали вперемешку свои и чужие, подобранные с обломков имперских катеров и шлюпок. Некоторые очень тяжелые. Собственно, тех, кто пострадал легко, к моменту поступления Аннелизы на работу по большей части уже выписали. Но тяжело пострадавших тоже хватало. Так что виделись теперь подружки совсем редко. При встрече Аннелиза жаловалась, что Стефан ревнует ее сразу к пяти тяжелобольным офицерам, особенно к двоим имперцам из третьей палаты. Говорит, они галантные, а она имперка, где уж тут устоять. Только то, что беднягам было ни до чего, служило Аннелизе некоторым алиби, – заживающие ожоги мучили и допекали обоих, а у Иоганна еще и сломанная нога не желала срастаться. Девушка очень жалела Иоганна и Фрица, постоянно дулась на Стефана и даже забывала иной раз спросить у Мари о Райнере – чего спрашивать, когда у них по определению все хорошо, у жениха-то с невестой?

К августу стало ясно: передышка, дарованная Изерлону после посещения толстой мадам – свыше ли, или, может быть, стараниями нашего адмирала, – заканчивается. Правительство на Хайнессене учудило очередную чудовищную глупость. И ладно бы просто приютили маленького кайзеренка, вывезенного сумасшедшими аристократами из Рейха. Поселили бы где-нибудь в системе Дагон или Гандхарва на дальней планете, в домике с садиком, да открещивались: ничего не знаем, приехали какие-то беженцы, мало ли их к нам сбежало за двести лет, всех не упомнишь. Нет, надо было объявить на всю Галактику, что вот этот пацан – кайзер Галактического Рейха, законный правитель, а вот это сборище беглых дворян – его законное правительство, и показать большую фигу герцогу Лоэнграмму.

Мари из ее трюма и то было ясно, что Трунихт сделал глупость. Но Альянс ликовал, кидая в воздух шляпки и даже некоторые черные береты с особо деревянных военных голов.

Мало того, это ублюдочное правительство сманило со станции, из-под крыла нашего адмирала, старика Меркатца. Того самого Меркатца, который, без преувеличения, спас Изерлон от толстой мадам. Не один спасал, конечно, все спасали, но его вклад был куда поболее, чем у многих. Команда «Гипериона» особенно сокрушалась по этому поводу: все помнили, как Меркатц водил их в бой, когда адмирала Яна еще не было на станции и командование коллективно пыталось уверить противника, будто на самом деле Ян на месте и руководит обороной.

Ясно было, что воинственный герцог Лоэнграмм не простит Альянсу истории с кайзеренком. По станции ходили слухи, что он сам ее и устроил. Закрыл глаза, когда надо, чтобы мальчишку украли без помех. А теперь пользуется. Любит, говорят, повоевать. Сожрет, сожрет всю Галактику, дай только срок и повод.

Что же, Трунихт дал повод.

Хлопот теперь не оберешься.

Изерлон. Жених

Воспоминания, в том числе ностальгические, не в точности воспроизводят ход прошлых событий, а включают в себя субъективные оценки и ошибки того, кто вспоминает. В этом заключается парадокс ностальгии: люди тоскуют даже по ужасным периодам прошлого.

Что на самом деле мы помним. – Сборник "Вековые заблуждения". – Эль-Фасиль, 694 г. к.э.

С милым рай и в шалаше. Но лучше, чтобы шалаш был отдельным и благоустроенным.

Прописные истины

…Бабушка вывезла из фатерлянда несколько фотографий, золотые серьги с изумрудами и дедушкины золотые часы. Папа ворчал: «Стоило рисковать из-за этого тяжеленного дорогостоящего монстра, мы из-за него чуть на корабль не опоздали!» – но с удовольствием доставал при случае монстра из кармана пиджака. Причудливый корпус, украшенный завитушками, был сильно поцарапан, а слева его уродовала вмятина, но шли часы с той же точностью, что и полвека назад, когда их изготовили на прадедушкиной механической фабрике. Кунштюки Блюмхарта, может, тебе попадались?..

Мари напрягла память, сведя брови, и от этого серьезного вдумчивого выражения ее лица сердце Райнера растаяло в очередной раз.

– Не помню, – вздохнула она. – У отчима не было. Вот у булочника, может, и ваша штуковина стояла на комоде. Механическая кукла, она танцевала под музыкальную шкатулку.

– Может быть, – сказал Райнер. – Теперь точно все равно не узнаешь.

…В электронный век механическая фабрика была осколком прошлого, достопримечательностью, продукцию выпускала небольшими партиями, зато и продавала заказчикам недешево. Мало кто задумывался, что кроме кунштюков Блюмхарта, попадавших в сувенирные отделы дорогих магазинов, фабрика изготавливала и сверхточные механические приборы, способные работать там, где электроника бессильна. В условиях повышенной радиации или в экстремальных магнитных полях. Эта продукция тихо и тайно шла на нужды армии и была основной статьей дохода Мартина Блюмхарта. Гольденбаумы не скупились, Блюмхарты процветали, а для собственного удовольствия конструировали механические игрушки, безделушки и часы. И все были довольны жизнью. Пока Леонард Блюмхарт не влез по дурости в политику. Видите ли, Леонарду не нравились некоторые законы Рейха. Так они никому не нравились, но зачем об этом говорить вслух? А уж письменно… Воистину, на него нашло какое-нибудь помрачение. Постепенно самые драконовские установления смягчались сами по себе. Вон, неполноценных детей уже несколько поколений как перестали умерщвлять. Растят потихоньку, чтобы никто не видел, – кому они дороги, конечно, – но не убивают же. Так что лет через двести все наладится, и будет лучше всякой демократии. Надо просто перетерпеть.

Тем более – ну чего не хватало самому-то Леонарду? Еще понятно, когда ропщут нищие. Но Леонард Блюмхарт был сыт, хорошо одет-обут, с блеском окончил офицерскую академию, и карьера его шла неплохо, хоть и с поправкой на буржуазное происхождение. Аристократы, конечно, быстрее продвигались по службе, ну на то они и аристократы. Никто, между прочим, не возразил, даже когда Леонард заявил, что женится на бабушке – Марте Кертнер, у которой гроша не было за душой. Бабушка до последних дней вспоминала своего Леонарда и все недоумевала: ну какая муха его укусила? И ведь не в компании спьяну сболтнул, нет – написал несколько писем старому другу по академии. Друг, даром что барон, не выдал, но один из его адьютантов нашел небрежно спрятанные бумаги и немедленно сообразил, как использовать их к своей выгоде. И барона погубил, и Леонарда. Пусть ему на том свете будет жарко. Как бы он ни жил, а теперь, даст Один, уже помер. Хорошо бы не в бою. Не место таким в Валгалле. – Тут бабушка обыкновенно начинала ругаться тихим благонравным голоском, каким привыкла говорить с детства. Когда мама слышала бабушкины ругательства, она всегда быстро отвлекала Райнера чем-нибудь занятным, но он все равно запомнил, как это звучало, и какие бабушка говорила слова, и – как это было жалко и страшно.

Только один раз Райнер попробовал заговорить с бабушкой о тех законах, которые не нравились покойному дедушке. Начала-то она сама: взялась причитать, что "если б не дурость Леонарда, жили б до сих пор в фатерлянде". И нельзя сказать, что в Альянсе они так уж плохо устроились, но, конечно, с богатой жизнью владельцев рейховской фабрики не сравнить. Вместо особняка – пусть не в аристократическом, но в респектабельном буржуазном районе, – типовой коттедж в пригороде. Сын работает на чужого дядю, а не управляет собственным производством. Внук вместо солидной частной школы бегал в муниципальную, дрался и дружил с пацаньем самого простецкого происхождения, а потом и вовсе заявил, что пойдет служить в местную армию, чтобы стать военным, как дедушка, – в армию, которой командуют невесть кто, некоторые даже черные. Райнер, воспитанный в условиях демократии, не выдержал и возразил: если бы не те самые законы, которые бабушка мечтала перетерпеть, не замечая, не пришлось бы бежать и семье провинившегося деда – какова бы ни была провинность. Но бабушка на глазах сникла и начала ругаться – и Райнер постарался понезаметнее скрыться с ее глаз, обещая себе больше никогда… Ему было тогда лет двенадцать или тринадцать.

А в армию он все равно пошел. Потому что некоторые законы Гольденбаумов ему тоже не нравились, и ему казалось, что дедушка не возражал бы. В отличие от бабушки.

А мама с папой и вовсе были не против…

Мари грустно улыбнулась, вспоминая содержимое своего чемодана. Ложечка из аристократического дома и облезлый школьный учебник… Золотые часы по сравнению с ее богатством – немыслимое сокровище. Она очень даже понимала старушку Марту Блюмхарт. Конечно, та вовсе не о старом Рейхе тосковала. А просто – по знакомому с детства укладу, по звучащей вокруг родной речи и по своему Леонарду. Если он был хоть вполовину так хорош, как Райнер, разве можно его забыть? И если у бабушки в Рейхе был Леонард, а здесь его не было и быть не могло, конечно, она хотела вернуться. Но не в сейчас, а в тогда. В то благословенное время, когда Леонард возвращался из командировок домой, неописуемо прекрасный в эффектной рейховской форме, подбрасывал к потолку Райнерова папу, смеялся и обнимал любимую жену.

Тем более что рейховская форма правда красивая. Мари вспомнила первую встречу с Райнером, когда на нем был лейтенантский мундир, и покраснела. Ведь поразил в самое сердце – сразу и навсегда.

– Райнер, – сказала она, чтобы отвлечься от чересчур жарких мыслей, ибо не подобает, – а против меня твои родные не будут возражать?

И, конечно, это был совсем неправильный ход, потому что не только не отвлеклась, а наоборот. Он же обнял ее крепко, наклонил голову – и пришлось отвечать на поцелуй, и ерошить темные волосы, и задыхаться, и хотеть гораздо большего… неподобающего, тьфу же ты.

И конечно, он опять проявил неуместную, с ее точки зрения, моральную выдержку.

Ей-богу, легче было, когда они не разговаривали. Она уже подзабыла, как маялась тогда.

Попрощались у дверей казармы. Он ушел. Она направилась к себе.

Села на койку, достала чемодан, вытащила золотую ложечку с птичкой. Интересно, жив ли еще герр Клоссе?

И где мама с сестренкой Амандой? Куда их занесло? Встретятся ли еще когда-нибудь?

Мир так необратимо изменился, что казалось – теперь это возможно. Хотя раньше и не надеялась. Думала – потеряла их навсегда.

Скорее всего, так и есть. Не потому, что с ними что-то случилось – наверняка как раз у них все в порядке. А вот доживет ли Мэри-Сью до следующей весны – никому не известно. Меньше всего ей самой.

Хватит киснуть. На Изерлоне все еще мир, хотя ясно – это ненадолго. И Райнер Блюмхарт любит ее. Хотя и упрям донельзя… не будем о грустном…

И Поплан возьмет ее в команду пилотов, обязательно!

Мари засунула ложечку на место, захлопнула облезлый чемодан и решительно открыла учебник по астрографии и навигации.

Над ним и заснула.

Сидели, склонившись над исчерканным листом бумаги, вырывая друг у друга карандаш.

– Балкончик, – горячилась Мари. – Вот тут в мансарде обязательно балкончик!

– Будет не дом, а торт с кремом! – кипел Райнер. – Как ты не видишь, что балкончик тут – мещанство и пошлость? Да что с имперки-то взять!

– Солдафон! – немедленно парировала Мари. – Если ты считаешь образцом жилья казарму, это не значит, что все должны с тобой соглашаться! У нас свободная страна!

Полковник Линц, исподтишка набрасывавший эскизы этой почти семейной сцены, перехватил карандаш и поспешно зажал себе рот. Если чересчур громко фыркнуть, его заметят, и прощай, выразительная натура… Хотя Мария Сюзанна Беккер, напирающая на гражданские права, действительно была ужасно забавна. Говорят, самые ярые фанатики – это неофиты. Судя по Мэри-Сью, в этом тезисе есть своя сермяжная правда. Язык чесался прокомментировать демократический пыл недавней подданной Рейха, но Линц все-таки пересилил соблазн и удержался. Блюмхарт не посмотрит, что перед ним командир полка, пошлет куда подальше…

– Да пойми же, Мэри, – Райнер страдальчески поднял брови домиком, – либо строгие линии, либо балкончик! Тебе же нравились эти большие окна и плоская крыша.

– Без балкончика – не нравится, – решительно заявила Мари и подняла голову.

И конечно же, увидела выпученные глаза подавившегося смехом полковника розенриттеров, пытающегося прикрыть локтем альбом с набросками.

Линц мечтал нырнуть под стол, да было поздно. Хорошенькое личико рядовой Беккер просияло, глаза заблестели.

– Вы-то нам и нужны, полковник Линц! – воскликнула она радостно, и Каспер Линц понял, что попался. – Вот кто нарисует нам с Райнером дом нашей мечты!

Блюмхарт смутился. Вопиющее нарушение субординации. Требовать от командира своего жениха – о все асы Асгарда! – нарисовать ей домик! Женщины… Даже лучшие из них. Даже военнослужащие. Даже Мэри-Сью, в которой почти нет изъянов…

Командир полка, однако, о субординации и не вспомнил. Забормотал что-то насчет недостаточности познаний в архитектуре, да и рисовать, мисс, я учился самоучкой…

– Архитектура – это потом, – прервала его самоуничижение рядовой Беккер. – Нам бы концепцию. Ну мистер Линц, ну пожаааалуйста…

Потом.

Когда закончится война.

Райнер не верил, что она закончится – по крайней мере в обозримом будущем.

А на перемирие надеялся. Хотя и не в ближайшие полгода. Но хотя бы через год… через два… нет, два много, он же не выдержит. Голова кружилась смотреть на Мэри – и ничегошеньки себе не позволять.

Иногда хотелось послать подальше твердые принципы.

Но что он за мужчина, если не может придерживаться своих собственных принципов? Он же знает, как правильно.

Иногда он не мог вспомнить, почему это правильно.

Тьфу.

Когда настанет перемирие, он возьмет отпуск длиной в Изерлонский коридор. Месяца на два. И женится наконец на своей невозможной имперской девчонке. Интересно, что скажет мама.

Маме должна понравиться Мэри. Воспитанная девушка из буржуазной семьи. Киндер, кюхен…

Кого ты обманываешь, Райнер Блюмхарт? Какой там кюхен. Она хороший механик; она пилот, причем способный, даже Поплан признает, что "до половины Оливера Поплана девочка уже доросла". Она скиснет в кухне. Впрочем, если пойдут дети… Райнер твердо намеревался приложить все усилия к тому, чтобы дети пошли. Как минимум двое. Можно больше.

Старшего назовем Леонардом.

Думать о процессе производства детей отнюдь не следовало. Хорошо, что полковник тут. Внешний сдерживающий фактор.

Только Мэри беднягу скоро замучает, и он сбежит.

Но Линц пока не выказывал признаков недовольства. Наоборот, он увлекся, набрасывая на альбомном листе фантазии мисс Беккер. Они дружно ворковали о балкончиках, слуховых окошках, дверях в сад и прочей ерунде.

Смотреть на нее, думать о ней, слушать, как она щебечет… с полковником… Даже прекрасно зная, что ревновать не о чем абсолютно, – все равно досадно. Здесь есть я, а ты воркуешь с моим командиром!

– Мэри, отстань наконец от полковника Линца, – проворчал Райнер. – Пойдем прогуляемся, что ли…

Привыкали разговаривать, не вцепляясь сразу друг в друга. Обнаружилось, что «солдафон» знает наизусть множество сентиментальных стихов и благоговеет перед теми, кому дано их слагать. («Неужели и перед адмиралом Аттенборо?» – засмеялась Мари. – «Иногда даже перед ним, – буркнул Райнер. – Но очень редко».) Девушка же из приличной буржуазной семьи равнодушна к красивостям и вечно находит, над чем хихикнуть. Блюмхарт ей о влажном блеске росы на розовых лепестках – а она ему страшилку про розенриттеров. Райнер был трогательно чувствителен под жесткой шкурой солдата-штурмовика, порой это трогало Мэри едва не до слез, и тогда она особенно язвительно начинала дразниться. А иногда ее это пугало: парень, способный крошить врага в капусту тяжеленным штурмовым топором и одновременно повторять про себя возвышенную длинную поэму Седрика диЛеванто о трелях влюбленного соловья над ночным озером… Все ли в порядке в этой красивой голове? Ну, честно говоря, понять, какое вообще может быть удовольствие в рукопашной, ей было не по силам. Воздушный бой – да; там не видно ни крови, ни обгорелых трупов – вспышка, и нет человека. Собственно, и человека ты тоже не видишь. Только знаешь, что он там. А так – летит на тебя железная хреновина и палит изо всех орудий, больше ничего. Мишень, в которую надо попасть, иначе попадут в тебя, и вот тут уже будет и кровь, и горелый труп. Твой собственный. Умом осознаешь, что там, за непрозрачным снаружи зеркальным фонарем кабины, такой же пилот, как и ты. Понимаешь примерно, что должен чувствовать тот, кого ты убил. Но никаких жутких подробностей перед глазами. Только перед внутренним взором. А ему некогда, в боевой-то обстановке.

Поплан действительно добился включения нескольких своих курсантов в личный состав. На кителе у Мари появились капральские лычки.

Сержант Дегалли устроил маленькую прощальную пирушку в ангаре. Пили виски и кофейный ликер, заныканный Симмзом еще со времен мятежа Гринхилла, закусывали тушенкой, хлебом и местной изерлонской дыней. Дыня была не очень сладкая, зато здоровенная, мягкая и душистая. Ее вручили на знакомой бахче "бывшему овощеводу" просто так, стоило заикнуться, что Мари получила повышение и хочет отметить его с друзьями.

Райнер пришел на попойку механиков на правах жениха – и первые десять минут скромные трюмные работники косились с трепетом на блистательного офицера-розенриттера. Потом стесняться перестали.

Удивительно быстро для такого малого количества спиртного повеселели. Громко пели хором. У Райнера, кстати, оказался приятный бархатистый голос, а слух – сомнительный, но все равно. Замечательно пелось. Душевно.

Обнимая на прощание новоиспеченного пилота, сержант Дегалли совсем растрогался и сказал нечто совершенно неслыханное.

– Если захотите лично поковыряться в своей машине, капрал Беккер, – он сделал многозначительную паузу, дождался полной тишины и веско закончил: – так вам это можно.

Ангар гулко отозвался на аплодисменты.

Прощай, Изерлон

Проход через Феззанский коридор предпочтительнее других способов хотя бы только потому, что мы преподнесем врагу сюрприз. Смотрите. Первым делом мы выдвинем войска в Изерлонский коридор, как они и ждут. Гораздо больше войск, чем было под командованием Кемпфа и Мюллера этой весной. Но, само собой разумеется, это диверсия. Когда внимание Альянса сконцентрируется на Изерлоне, наши главные силы пройдут через Феззанский коридор одним быстрым маршем и вторгнутся на территорию Альянса. Ян Вэньли на Изерлоне, а остальные командующие Альянса не стоят того, чтобы о них говорить.

Вспышка сверхновой. – Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. – Феззан, 4 г. Новой эры

Командиром Изерлонского сдерживающего флота будет адмирал Ройенталь. Вторыми командирами назначаются адмиралы Ренненкампф и Лютц. Это передвижение сфокусирует все внимание на Изерлоне. Воспользовавшись этой брешью, мы захватим Феззанский коридор одним ударом и войдем на территорию Альянса.

Вспышка сверхновой. – Сборник документальных материалов о кайзере Райнхарде I. – Феззан, 4 г. Новой эры

Операция называлась – «Рагнарёк».

История галактических войн, т. V. – Серия "Популярная энциклопедия". – Хайнессен, 6 г. Новой эры

А потом, как всегда, настал день, когда жизнь полетела в тартарары, и осталась одна война. Этого дня ждали. После речи Лоэнграмма, прогремевшей на всю Галактику, никто не сомневался, что затишью конец, и все равно это случилось – вдруг. Ну, может, командование там, на мостике, и предугадало удар с точностью не до дня, так до недели. А простые военные лошадки просыпались утром, убеждались, что все еще тишина, и жили до следующего утра так, будто мир вечен. Даже если говорили при этом о грядущей войне. Пока не грянула, ну ее в болото.

И когда «Улисс» вернулся из патруля, снова таща на хвосте вражескую армию, – вот же судьба у корабля! как в патруль, так обязательно подхватит какую-нибудь гадость… "везет, как "Улиссу"… – все равно началась суета, беготня и неразбериха. Но очень короткая. Головы переключились на боевой режим, руки-ноги подтянулись – и осажденная станция заработала четко и слаженно.

Война была давно привычной рутинной работой.

В заоблачных высотах штаба и командного пункта, где принимались стратегические решения, где передвигали по экрану прямоугольники и трапеции разных цветов и где сидел на этот раз, слава всем богам, лично адмирал Ян, война, наверное, была даже интересной, как всякая головоломка. Шахматная партия. Соревнования по изобретательности. "Угадай, чего хочет враг, и сделай ему бяку". Здесь, внизу, был тяжелый труд и усталость, боевые вылеты и недосып, и гибель товарищей, и мысль, от которой потом бывает стыдно: "хорошо, что убили не меня".

Осада Ройенталя была похожа и непохожа на осаду Толстой мадам. Во-первых, когда наш адмирал с нами, вполовину не так страшно. Во-вторых, через некоторое время стало ясно, что адмирал не то что не собирается держать крепость любой ценой – он очень хочет отдать ее Ройенталю, пусть подавится, и уйти. Потому что 13-й флот был отчаянно нужен совсем в другом месте, и понимали это обе стороны, и осаждающие, и осажденные.

Имперский флот наваливался, Изерлон огрызался. Имперцы откатывались, перестраивались и наваливались снова. Плевался пламенем Торхаммер. Жидкая броня крепости колыхалась и всплескивала, как будто не металл, а простая вода, под массированными ударами чужого флота. Стреляли из-под этой «воды», взрываясь, недовсплывшие пушки. Флот высовывался, палил по противнику и нырял в броню снова. «Спартанцы» летали с методичностью сельскохозяйственной авиации – только не поля опрыскивать, а палить из лазеров. Боевой вылет. Отдых. Боевой вылет. Отдых. Посменно. День за днем. Ноябрь. Декабрь. Новый год отметили на бегу, чокнулись, глотнули, побежали дальше. Январь…

И обе стороны ждали, когда можно будет наконец отстать друг от друга. Нет, конечно, герр Ройенталь с удовольствием захватил бы крепость с боем, если бы это было возможно. И конечно, наш адмирал с удовольствием разметал бы тридцатитысячный флот противника, если бы было чем. Но и тот, и другой предпочли бы обойтись меньшими хлопотами. Так что как только появилась возможность, ею воспользовались.

Изерлонцы снялись и ушли.

Ройенталь подождал, пока они отойдут, и вошел в крепость.

Можно сказать, расстались, довольные друг другом.

Девятое января.

На Изерлоне не осталось никого. Гражданские боялись Рейха и не доверяли ему, поэтому 13-й флот вывез всех до единого. На всем, что способно двигаться.

Аннелиза эвакуировалась вместе со своим госпиталем и была занята привычным делом. Ну по крайней мере Мари так думала. Своими глазами не видела – госпиталь путешествовал на одном из транспортных судов. На борту «Гипериона» разместились несколько сотен семей горожан, потеснив обычных обитателей. Так что в этом походе Мари спала на привычной койке в кубрике механиков, и еще трое девушек-пилотов подвесили поперек каюты гамаки. Девушкам было проще: их меньше. Мужчин уплотнили гораздо суровее.

Боевой корабль, по которому бегают дети, – это сумасшедший дом. Следовательно, нужно было добиться, чтобы дети не бегали. Поэтому все, кто не был занят во время похода непосредственными обязанностями, превратились в нянек, горничных, домработниц и массовиков-затейников. Уж кто как сумел.

В ангаре шныряли подростки. Каролин бранилась, выдергивая чересчур шустрых из-под опасного инструмента. Человек двадцать хвостиком ходили за Попланом, его передвижения можно было отслеживать по восторженному галдению детей. Возгласы: "Коммандер Поплан, а расскажите!.. А правда, что?.. А можно потрогать «спартанец»? Мы осторожно!.. Ой, я тоже хочу посидеть в кабине!" – это мелкие добрались до тренажеров. Туда Олле их пустил, и на некоторое время воцарился почти порядок. Шестеро осторожно трогали кнопки, остальные наблюдали за их «полетом» на экране, и все были абсолютно счастливы.

За розенриттерами тоже бродил табунок, сплошь мальчишки.

Адмирал Кассельн пребывал в тихой панике. Пацанов и пацанок вылавливали в трюмах, в машинном отделении, на мостике, они катались на лифтах и движущихся дорожках, тыкали пальцами во всевозможную аппаратуру, играли в прятки среди труб и коммуникаций, так что отвлекаться от них не рекомендовалось.

Мария Сюзанна Беккер оказалась на подхвате. Стоило ей забиться в тихий угол совершенно одной, как ее кто-нибудь обнаруживал и с облегчением передавал ей свою группу "детского сада". Сначала она рассказывала страшилки своего детства то поклонникам розенриттеров, то поклонникам пилотов, то юным барышням, – с этими, впрочем, можно было еще поиграть в "дочки-матери", – хватало на пару часов, потом фольклор иссякал, и приходилось сочинять на ходу. Испытанное средство спасения было – столовая. К счастью, когда сказки исчерпывались, обычно наступало время обеда. Ну или ужина. Мари командовала: "Построились, курсанты! К набиванию желудка готовы?" – они всегда были готовы и радостно бежали кормиться. Тут их перехватывали ошалевшие родители и, слава всем богам, разбирали своих чад по каютам.

Восемнадцать дней до Шампула показались дольше, чем осада.

Наконец, гражданских сдали на планету, с облегчением помахали им вслед – и, не задерживаясь ни одной лишней минуты, поспешили к системе Рантемарио, где гигантский имперский флот громил огрызающийся из последних сил флот Альянса.

В систему Рантемарио пришли 9 февраля – и едва не опоздали. Имперский флот уже добивал остатки загнанных в угол альянсовцев, азартно рыча. Не добил только потому, что пришел флот с Изерлона. Их появления оказалось достаточно – почти не понадобилось стрелять. Внезапность маневра адмирала Яна спасла уцелевшие крохи героического, но слишком слабого по сравнению с армадами Рейха флота адмирала Бьюкока. Собственно, все участие в битве 13-го флота состояло в том, что он зашел в тыл господину Лоэнграмму и представился. «Здравствуйте, а что это вы тут делаете?» – «Уже ничего, – раздраженно бросил имперский флот. – Уже уходим. До свидания». И действительно ушли. А 13-й флот двинулся к Хайнессену, сопровождая своих.

До столицы шли на полном ходу четыре дня, а в столице – завертелось. Не успели оглянуться – и оказалось, что 13-й флот снова уходит воевать. Две недели на орбите Хайнессена пронеслись галопом. Мари вылизывала свой истребитель вместе с механиками, гоняла по виртуальному космосу на тренажере и аж на целых три дня получила увольнительную вниз, на планету. Удалось договориться с начальством, чтобы ее и Райнера отпустили одновременно. Поплан пожелал удачи и посоветовал не терять времени зря. При этом он до того выразительно подмигнул, что Мари покраснела.

Честно говоря, она бы с удовольствием провела эти три дня так, как намекал Олле.

И – едва так и не вышло.

Потому что, угулявшись по столице за первый день, оттопав ноги до последнего, они с Райнером вернулись в отель, поднялись на этаж – и их бросило друг к другу, и принципы несгибаемого майора – видимо, дезориентированные непривычной обстановкой и усталостью, – неожиданно поблекли и сдали свои позиции. Тяжело дыша, не в силах разжать рук, они вошли в его номер и захлопнули дверь – и снова обнялись, и плевать им было на весь свет. Почти.

Никогда еще Мари не испытывала такой ненависти, какую вызвал у нее гудок служебного комма. Всего-навсего пришло сообщение, не требовавшее немедленного ответа, но майор вспомнил о долге – и принципы вернулись, хотя их никто об этом не просил. Покраснел, отстранился, отвернулся. А потом еще и извинился за несдержанность.

– Дурак! – крикнула Мари и выскочила в коридор, придерживая распахнутый ворот форменной рубашки.

Долго не могла заснуть, ворочалась, металась. А когда наконец сморило – ей-богу, лучше бы не спала. Во сне комм молчал, как рыба, и Райнер не останавливался.

Словом, увольнительная оказалась совершенно ужасной, Мари даже хотела прямо с утра просить вернуть ее на «Гиперион», но все-таки этого не сделала. Весь второй день бродила по Хайнессенполису одна, забрела в кино, начала было смотреть какой-то дурацкий фильм, но один из персонажей напомнил ей ее майора, и она выбралась из зала, спотыкаясь в темноте о чужие ноги.

Вечером столкнулась с Райнером в гостиничном кафе и проявила истинный героизм: разговаривала, не срываясь на истерику, и улыбалась.

Так что они не поссорились, и кажется, Райнер даже не догадался, как близок он был к разрыву помолвки.

И хорошо. Потому что тихое время кончилось, едва успев начаться, и впереди замаячила смертельная битва.

Адмирал – уже который раз – повел свой флот делать невозможное.

Вермиллион

Они не имеют постоянной базы снабжения, а меняют место, где получают припасы, после каждой битвы, и перемещаются по мере того, как сражаются. Вся территория Альянса действует как их база. По существу, это партизанская война, которую ведет регулярная армия. Мы позволяем одному флоту развлекаться с нами. Но времени у нас нет. Так что мы вытащим Яна Вэньли на сцену. Мы устроим ловушку, чтобы вытащить его на открытое место, и окружим его. Проблема в том, какую приманку мы используем, чтобы его поймать?