Текст книги "Время Изерлона (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Когда-нибудь, – хмыкнул Конев.

Ну вот, она опять думает вслух.

Изерлон. Новый, 797-й

Лимон – в христианстве является знаком верной любви.

Из непроверенных источников

Кружиться в вальсе – к беззаботности; все у вас хорошо, и слава Богу!

Толкование снов онлайн

А назавтра Райнер встретил ее у общежития. В середине дня. Она вернулась с огорода, – в пропотевшей рубашке и запачканном землей комбинезоне, с пятнами грязи на лице, с чернотой под ногтями, – а он стоит. В форменных белых брюках и зеленом кителе с розой на рукаве. Ей хотелось провалиться сквозь мостовую. Он пришел, а она в таком виде!

Райнер понял, что явился невовремя, извинился и уже хотел уйти.

– Подожди, – торопливо сказала она. – Я сейчас, только переоденусь.

У нее было полчаса на все про все, но она вычеркнула из обычного списка дел обед и уложилась в десять минут. Выскочила, бледная, испуганная – вдруг не дождался? Но он стоял возле подъезда и от нечего делать изучал кадку с чахлым лимонным деревом, гордость коменданта общежития. Тот буквально трясся над своим лимоном и никому не позволял даже близко подойти, но с розенриттером связываться побоялся, только нервно топтался у окна в вестибюле, не сводя глаз с опасного гостя и драгоценного деревца.

Мари встала рядом.

– Это что за растение? – спросил Райнер.

– Лимон, – ответила она.

– Ух ты, – восхитился он. – И плоды бывают?

– Да, только не дозревают.

– Осыпаются?

– Нет, обрывают. Кто быстрее – комендант или жильцы. Последний раз победили жильцы, комендант опоздал. А мы пили чай с ворованым лимоном два дня. Тоооненько так нарезали, чтобы всем хватило. – Помолчала и решилась: – Ты пришел поговорить о фруктовых деревьях?

– Нет, – ответил он, и она не поверила своим ушам, когда он продолжил: – Я пришел повидаться с тобой, а то вчера не смог вырваться в "Дикую рыбу" – генерал гонял нас в хвост и гриву, обленились, говорит, и я с вами, пахать, пахать и пахать… Ну и пахали. Тебе в мастерскую? Пойдем, провожу.

Они шли медленно-медленно, потому что идти было пять минут, а у них были все двадцать. И не разговаривали – не знали, что сказать. Просто брели в молчании, думая каждый о своем – по крайней мере она судорожно искала тему для разговора и все не находила, а уж что было на уме у него, кто знает. Наконец она остановилась и произнесла с отчаянием в голосе:

– Ну давай я тебе про лимоны расскажу, что ли.

– Зачем? – опешил он.

– Затем, что я не знаю, о чем говорить, и ты молчишь.

Он засмеялся.

– Мне интереснее было бы услышать про Мэри-Сью Беккер, но, боюсь, мы уже пришли.

Она оглянулась по сторонам – и действительно.

– А я очень хотела бы послушать о Райнере Блюмхарте, – ответила она. – Только мне пора.

И тогда он спросил, какие у нее планы на вечер.

Планы на вечер! Да если в его планы на вечер входит она, ее планы немедленно будут перекроены… тем более что их и нет.

И был вечер, и была лавочка в сквере, и краткое изложение истории семейства Блюмхарт – от момента выезда за пределы Рейха, и еще более краткое изложение истории семейства Шлезинг, с купюрами в биографии лично Марии Сюзанны, тем более что он все равно знал о ней самое худшее. И был неловкий осторожный поцелуй, и ее голова у него на плече, и шепот: "Скажи, я правда тебе нравлюсь? Честно?" – "Честно. Ты чудесная девушка. Хочешь, поклянусь?" – "Глупый, лучше поцелуй еще".

И между прочим, ничего лишнего он себе не позволил. Хотя, пожалуй, она не стала бы возражать.

Новый год на Изерлоне воистину был новым: демократическое празднование. Бывшие граждане империи привыкли к жесткому разделению по сословиям. В прежние времена высшие армейские чины, они же и самые знатные персоны, пировали отдельно, в чопорной роскоши, офицерство помельче – отдельно, рядовые – сами по себе, гражданские – сами по себе. Конечно, веселый квартал гремел музыкой и сиял иллюминацией, и даже искусственный снег украшал подоконники самых богатых домов, но в праздники, как и в будни, офицерство приходило к горожанам – и никак иначе.

А демократы пригласили горожан к офицерам. Большой зал собраний, прежде видавший лишь выстроенных четкими рядами военных, по стойке смирно выслушивавших приказы командования, с недоумением взирал на бурлящую неуправляемую толпу, половину которой составляли штатские. Разумеется, все население крепости никак не могло сюда поместиться – да и не пыталось, – но военные пригласили кого хотели, невзирая на чины и звания, и Мари, державшаяся поближе к друзьям-пилотам, оглядывалась по сторонам, то и дело натыкаясь на знакомые лица. Вон булочник герр Майзель со своей фрау и двумя дочками-подростками, вон девчонки из бывшего "Серебряного орла", переименованного (опять патриотически!) в "Золотую звезду", – кокетничают напропалую с бригадным генералом фон Шёнкопфом, вон ребята из мастерской, и мастер Горовиц тут, хромает, окидывая орлиным взором клубящуюся толпу. Тони и Джейк заметили ее, протолкались, поздоровались с пилотами, уважительно косясь на погоны – и посторонились, давая дорогу стайке молодежи в форме. Эти тоже явились засвидетельствовать почтение Олле и Ванье.

– Мои ученики, – с невыразимой гордостью произнес Поплан. – Вот с ними и будешь заниматься, когда дозреешь.

Светлоголовый юнец с большими глазами покосился на Мэри и усмехнулся, видимо, сделал какие-то выводы, и конечно же, неправильные.

– И нечего усмехаться, энсин Минц, – Поплан строго поднял палец. – Мисс Беккер достойная девушка и вовсе не моя зазноба, правда, мисс?

Мари сморщила нос.

– Конечно, нет, милый Олле, – проворковала она, состроив глазки.

Конев у нее за спиной как-то подозрительно хрюкнул.

И тут она увидела Райнера, и вся игра слетела с нее шелухой. Она не заметила, как юнец проследил ее взгляд и ехидно ухмыльнулся, как Поплан пихнул его локтем, как засмеялся, провожая ее глазами, Конев – она летела на свет бабочкой… нет, она летела по прямой, как стрела к мишени, пронзая толпу насквозь, не ощущая ее сопротивления.

– Ого, – произнес сзади энсин Минц. – Вот повезло Блюмхарту.

Но Мари все равно не услышала.

Она даже не услышала беспримерной праздничной речи командующего Яна, состоявшей из одной фразы: "Всех с праздником, желаю хорошенько повеселиться".

– Красноречив, как всегда, – прокомментировал юный энсин Минц.

– Не распыляется на мелочи. Главное-то сказано, – отозвался Олле.

Мари кружилась со своим розенриттером, отгороженная от толпы невидимым непроницаемым колпаком, под которым не было никого, кроме их двоих и музыки. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Новый, 797-й.

«Гиперион». На Хайнессен

13 апреля 797 года Космической эры. Мы, Военный комитет национального спасения Альянса свободных планет, взяли столицу, Хайнессен, под свой контроль. Действие Конституции Альянса временно приостанавливается. Законы и приказы Военного комитета национального спасения имеют приоритет над всеми остальными. Конституция Альянса заменена следующими эдиктами. С целью свержения Рейха учреждается система национального единства. Совет объявляется распущенным на неопределенное время. Политическая деятельность и свобода слова ограничиваются ради блага страны. На всей территории Хайнессена объявляется военное положение. Все космопорты передаются во власть армии. Приверженцы антивоенных взглядов и убеждений снимаются с занимаемых должностей. Уличенным в коррупции чиновникам и политическим деятелям выносится смертный приговор. Те, кто откажется проходить военную службу, будут сурово наказаны. С целью покарать подобные элементы гражданская полиция поступает под контроль армии. Социальное обеспечение отменяется как разлагающий фактор. Также мы ставим своей целью возродить в обществе здоровый дух… А теперь, граждане, офицеры и солдаты армии Альянса свободных планет, представляю вам председателя Военного комитета национального спасения.

Из заявления Военного комитета национального спасения. – В сборнике "Хунта адмирала Гринхилла". – Хайнессен, 8 г. Новой эры

Не это ли утверждал 500 лет назад Рудольф фон Гольденбаум? Чтобы свергнуть основанную Рудольфом империю, они готовы возродить его призрак.

Чудотворец. – Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. – Хайнессен, 4 г. Новой эры

Оборонный пояс вокруг планеты Хайнессен – Ожерелье Артемиды – автоматически отражал любую атаку, выпуская по приближающимся целям самонаводящиеся ракеты. Наличие Ожерелья внушало уверенность в своих силах военным Хайнессена. Оказавшись перед необходимостью лишить военную хунту адмирала Гринхилла иллюзии неуязвимости, Ян Вэньли нашел неожиданное средство. Изо льда были вырезаны огромные глыбы. На них установили реактивные двигатели и запустили эти своеобразные снаряды, целя в автоматические орудия Ожерелья. Ракеты оборонного пояса оказались малоэффективны против массивных глыб, перемещавшихся с большой скоростью, – куски льда просто смели Ожерелье. Опасности же для жизни людей не было никакой: ни для нападающего флота – он не приближался на опасное расстояние; ни для планеты – даже если бы лед вошел в атмосферу, там бы он и испарился. Впрочем, ледяная лавина была нацелена тщательно.

Чудотворец. – Ян Вэньли в воспоминаниях соратников. – Хайнессен, 4 г. Новой эры.

Близилась весна, а с ней долгожданное свидетельство о квалификации механика – но ничто в этой вселенной не происходит так, как намечено. Прежде чем закончился курс, закончился мир: Альянс свободных планет вскипел по краям, забурлил, заискрил неисправными линиями связи и управления – и галактика опомниться не успела, как ей была явлена военная хунта адмирала Гринхилла. 13-й флот и лично адмирал Ян оказались силой, от которой слишком многое зависело. Собственно, они давно были таковой, но теперь это проявилось со всей очевидностью. Тот, на чью сторону встанет Ян и его флот, будет править Альянсом. Гринхилл надеялся, что это будет его сторона, но просчитался.

Адмирал Ян реагировал стремительно, а значит, Мэри нужно было действовать еще стремительнее, чем прославленный Чудотворец, и успеть-таки вписаться в уходящий флот механиком.

Старик Горовиц упирался добрый час, потом сдался и вытащил из сейфа типовой бланк, заполнил его на имя Мэри-Сьюзен Беккер, притиснул большую фиолетовую печать.

– Держи свой аттестат, – вздохнул он. – В общем-то ты и вправду уже справишься. Лети, глупый воробей. Куда тебя несет, там же стреляют…

– Вот именно, – ответила Мари. – Спасибо, герр Горовиц. – Чмокнула старика в щеку, чем сильно его смутила, и побежала к Оливеру за обещанной протекцией.

Поплан поступил просто и нагло. Он привел ее за руку прямо к адмиралу Мюраю.

– Альянса не существует, – сказал он без предисловий. – Решения о зачислении во флот по революционным временам, думаю, вы можете принимать сами.

– Кого это вы собираетесь зачислить в мой флот? – скрипуче спросил крайне недовольный Мюрай, знаменитый буквоедством и уважением к инструкциям.

– Механик Мэри-Сьюзен Беккер, – пискнула Мари. – Вот аттестат.

– Кхм! – сурово сказал Мюрай. Взял бумагу в руки, внимательно изучил подпись и печать, посмотрел на Марию Сюзанну, потом на Поплана. Помолчал, пожевал губы. – Кхм! Ну… ладно.

И убрал аттестат мисс Беккер в ящик стола.

– Спасибо, адмирал, – быстро отреагировал Оливер, подталкивая Мари к дверям. – Я покажу, где кубрик механиков «Гипериона».

Вслед им раздалось ядовитое "кхм!", но возражений не последовало.

Когда 13-й флот уходил с Изерлона, в секции малого истребительного флота флагманского крейсера «Гиперион» среди прочих вылизывала машины светленькая девушка с двумя косичками, механик Мэри-Сью Беккер.

Вас, конечно, интересует чемодан? А как же… Он ждал ее под койкой в общей каюте на восемь мест, еще более облупленный, чем прежде, а в нем – тщательно залатанное синее платье, серый рабочий комбинезон, куртка с эмблемой на рукаве, бельишко, старая потрепанная книжка и золотая ложечка.

Если бы ее спросили, зачем ее несет на войну, она теперь не смогла бы даже прикрыться стрельбой по Рейху – потому что теперь война была гражданской. Альянс воевал с Альянсом – сторонники старого Верховного совета с нынешним Советом спасения. И 13-й флот против Совета спасения – за основы демократии: личные человеческие права. На этом поле что было делать девушке, еще год назад о демократии не слыхавшей? Но, во-первых, в 13-м флоте были ее друзья, а во-вторых, ей объяснили, что Совет спасения – это как Гольденбаум. Бывшая подданная Гольденбаумов не колебалась ни секунды и встала малым кирпичиком в ту стену, которая была против.

– И если кто хочет жить при Гольденбаумах, спроси меня – как, – мрачно сказала она сослуживице Каролин Вонг, копаясь вместе с ней в потрохах забарахлившего «спартанца».

– И как? – немедленно спросила Каролин.

– Ну прежде всего, ты бы там вообще не жила, – отозвалась Мари, взглянув в узкоглазое смуглое личико, носившее явные черты неполноценной желтой расы. – Происхождение неарийское. Таких, как ты, в Рейхе давно нет.

Каролин зло прищурилась.

– А такие, как ты?

– А такие, как я, есть, да не стоят ломаного гроша.

Впрочем, чем больше она слушала разговоры окружающих о судьбах родины, тем больше склонялась к тому, что правое дело – не на стороне А, то есть Верховного совета, и не на стороне В, то есть Совета спасения, а вовсе на стороне С – то есть 13-го флота. Но сторона С хранила верность стороне А и не желала становиться самостоятельной силой. Многие об этом сожалели, некоторые вслух.

13-й флот шел к Хайнессену, собранный и опасный.

Крейсер – большой корабль, и младенцу ясно. Но насколько он велик, понимаешь только изнутри. Мари уже который день работала в ангарах «Гипериона» – и еще ни разу не встретила никого из прежних знакомых, кроме пилотов да энсина Минца. Само собой, они сталкивались возле «спартанцев». Да где им и было еще встречаться? Механики жили в своем секторе, питались отдельно от офицеров – с рядовым составом, работы было выше головы, вздохнуть некогда.

Оливер, как и обещал, записал ее в учебную группу, и на третий день пути над Мэри впервые захлопнулся прозрачный фонарь кабины. Не настоящего истребителя, разумеется, а тренажера, – но ее и это привело в веселый ужас. Поплан вовсю развлекался, глядя, как шестеро новичков путаются в экранах, циферблатах, кнопках и тумблерах, но не вмешивался. Наконец, фонарь отщелкнулся, в наушниках раздалось:

– Вылезайте, гроза Галактики. Идите полюбуйтесь, как вы летали.

Слегка позеленевшие от волнения, они столпились у экрана, напряженно вглядываясь. Шесть маленьких истребителей кувыркались по расчерченному координатной сеткой полю.

– Курсант Льюсон, как можно видеть, топчется на месте, – тоном экскурсовода комментировал Поплан. – Курсант Вагнер, вы озирались по сторонам, что ли? Иначе не понимаю, зачем вы крутились в этой плоскости вокруг вашего хвоста… Курсант Беккер, хвалю: к концу полета, похоже, вам удалось найти в кабине штурвал. Курсант Веменцгаари… ну и фамилия у тебя, Хекке, без разбега не возьмешь… неплохо, только не лупи так по клавишам, они чуткие, – смотри, как дергает твою машину. Впрочем, дело наживное… Курсант Ольтерман, уверяю вас, машина может лететь не только по прямой. Поворачивать она тоже умеет. И, наконец, курсант Гасеф…

– Гусев, – пискнул щуплый взъерошенный юноша с оттопыренными ушами.

– …благодарю за поправку, так действительно лучше звучит… Так вот, курсант Гусев. Вы летали довольно прилично, но скажите мне, ради всех чертей ада, почему – кормой вперед? Это крайне неудобно, на мой взгляд.

От двери раздалось ехидное хихиканье. Время, отведенное группе начинающих, истекало, начали подходить более опытные ученики Поплана. И это как раз явился энсин Минц – и теперь резвился за их счет.

– О, – обрадовался Оливер, – ты-то мне и нужен, Юлиан. Иди-ка сюда. Курсанты, перед вами офицер Минц. Ему весело смотреть, как вы не умеете. Он-то уже почти пилот, я даже, пожалуй, рискну вскоре выпустить его в космос. Так вот, курсанты! Довожу до вашего сведения, что энсин Минц в первом учебном полете на тренажерах – как вы сегодня, Ольтерман, – взял прямой курс на созвездие Персея и дунул, только дюзы мигнули. Мы с Коневым, помню, делали ставки, досвистит ли он за час учебного времени до столицы Рейха или только до окраин. И ничего, как видите, научился, летает. Почти. – Окинул курсантов взором заботливого дядюшки. – Курсант Вагнер, поправьте воротничок. На сегодня все. Свободны.

Ученики развернулись и двинулись к выходу.

– Мэри, – окликнул Поплан совсем другим, неофициальным голосом. – Тебе привет от нашего общего друга. Просил передать, что соскучился, но генерал им роздыху не дает.

Она остановилась, перевела дыхание. Ответила:

– Спасибо. Увидишь его – скажи, я тоже скучаю. – И поспешила вслед за остальными.

Мари потрогала одну за одной клавиши левого маневрового и нахмурилась. Опять тонкая регулировка через раз не отзывается. Где-то контакт барахлит… Снова откинула крышку на панели и повела тестером вдоль микросхем.

Нет, все в порядке. Это не здесь.

Ладно, лезем глубже…

И конечно, именно в самой неприглядной позе – голова в двигателе, попа наружу – и застал ее возглас от двери. Юлиан.

– Эй, Мэри, ты тут? Тебя Блюмхарт искал.

Тестер выскользнул из пальцев, закачался на шнурке, ударился о трубку АГРТ-привода, и та отчетливо хрустнула, а на тестере погасла лампочка индикатора. Помянув про себя всех йотунов Йотунхейма, Мари вывинтилась из недр машины.

– Я здесь, – отозвалась она.

– О, теперь вижу, – Юлиан подошел. – Так вот, тебя Блюмхарт искал, но не нашел, а теперь их уже отправили.

– Куда… отправили? – осторожно спросила Мари. В груди как-то нехорошо ёкнуло.

– Да на Шампул… ты чего? Мэри, не волнуйся ты, розенриттерам Шампул – раз плюнуть. Генерал Шенкопф взял десантные бронемашины, путчистов там мало, а население за нас.

Оказывается, разминулись на каких-то десять минут. Ну что ей сегодня втемяшилось идти разбираться с К-27, не дожидаясь начала смены? Проснулась раньше времени с ощущением – что-то не так, решила, что возня с неисправной техникой – лучшее средство от дурных предчувствий… и Райнер ее не нашел!

Глубоко вздохнула, сосчитала про себя до десяти, удерживая на языке неуместные восклицания, кивнула Юлиану и нырнула снова в потроха двадцать седьмого. Из-под приборной доски ее голос прозвучал глухо:

– А когда вернутся, не знаешь?

– Несколько дней, как пойдет. Будут новости – я скажу. – Помолчал. – А меня не взяли. Я просил генерала…

– И правильно не взяли, – проворчала Мари двигателю. – Маленький еще.

Энсин Минц услышал и, разумеется, обиделся.

– Маленький, не маленький, а стрелять, между прочим, умею получше некоторых. – Подождал немного, пожал плечами: – Ладно, до встречи, курсант Беккер. – Удаляющиеся шаги.

Ну вот. Кто ее за язык тянул? Задела мальчишку – ни за что, ни про что.

Что их там ждет, на этом Шампуле?

Стиснула зубы. Отвертка соскальзывала с шляпки винта, пальцы дрожали. Ничего, сейчас мы добудем эту сомнительную трубку, которая имела наглость хрустеть, когда не просят… Ну конечно, треснула, и хорошо, что сейчас. Бракованная, что ли… А потом разбираться с дурной сенсорикой. И тестер сломала. На весь день, похоже, хватит. Не руки сегодня, а крюки.

…Они вернулись на четвертый день с победой, но Мари так и не встретилась с Райнером. Потому что 13-й флот столкнулся с 11-м, высланным на перехват Советом спасения, и стало ни до чего. Вахта 12 часов, все время на взводе, если поступит команда на вылет – машины должны быть вылизаны до полной безупречности, предполетная подготовка, прием вернувшихся, осмотр, срочный ремонт… пока спартанцы стояли в боевой готовности, ждали, и ждала команда механиков, вся на нервах. Снаружи шел бой, где-то гибли корабли, возможно, где-то шли на штурм розенриттеры, и держал малым соединением половину флота противника тот, веснушчатый, имя которого она выучила только недавно – коммодор Дасти Аттенборо.

А может, и хорошо, что им с Райнером не удалось увидеться. По «Гипериону» прокатилась сплетня о возвращении с Шампула бесподобного генерала Шенкопфа, покрытого слоем губной помады. Если майор Блюмхарт вернулся в таком же виде, неизвестно, что бы ляпнула ему Мари в ревнивом порыве – и он мог уйти туда, где теперь смерть со всех сторон, унося с собой обиду… даже подумать об этом было невыносимо. Она и не думала. Она только порадовалась, что этого не случилось.

…Они победили, как всегда. Как будут побеждать снова и снова – если дело дойдет до пушек. Они разнесли в клочья 11-й флот, вчерашних братьев по оружию, и своротили защитный пояс спутников вокруг Хайнессена, отняв у хунты последнюю иллюзию военной мощи. Они снова были живы, а противник пал – но радости в победе не было. Сторона А, Верховный совет, вылезла, отряхиваясь, из щели, и явила миру свою физиономию – сияющую приклеенной улыбкой непотопляемого демагога Трунихта. Прежде Мари о нем как-то не слыхала – ее мало интересовало, кто у власти в Альянсе, – зато теперь услышала много, и ни одного доброго слова не было в этом потоке. Адмирал поступил правильно, говорили вокруг. Но еще лучше бы он поступил, если бы не отдавал свою победу этой гладкой роже. До чего же противно – наш адмирал и это, жмущее его честную руку перед телекамерами.

Они не праздновали победу – они собрались тесной компанией в столовой, выпили за упокой души главы хунты Гринхилла. Пусть он был сто раз неправ и опасен. Все равно он был достойным человеком.

Ни разу за эти дни не получилось остаться с Райнером наедине. И вместо самого главного – прижаться, запустить пальцы в волосы, поцеловать – она рассказывала компании друзей, как монтировали ракетные движки на ледяные глыбы. А что в этом особенного… ну присобачили абы как, лишь бы работало, – и все. Не приборы отлаживать… Рутина. Что эта рутина привела к краху Совета спасения – не заслуга механиков. Но к ней все приставали с расспросами. Когда же она в ответ спрашивала о сражении – ловко уходили в сторону и заговаривали о другом.

Предстояла увольнительная на Хайнессен.

– Мы теперь спасители демократии, – ухмылялся Поплан. – Нас теперь все девушки полюбят.

Но даже у него получалось не очень весело.

Хайнессен. Демократия банзай

Атос и д'Артаньян, расторопные солдаты и знатоки своего дела, потратили не более трех часов на приобретение всей экипировки, нужной мушкетеру.

А. Дюма

Младший брат сестер всю жизнь находится под опекой женщин и считает само собой разумеющимся, что женщины его обожают и готовы обслуживать. Если сестры чересчур руководили им, то такой мужчина может вырасти бунтарем.

Чем больше у него сестер, тем сложнее ему выбрать спутницу жизни. Лучшей парой для него будет старшая сестра братьев, которая умеет хорошо заботиться о мужчинах. Однако жена должна знать заранее: на ком бы он ни женился, сестры будут продолжать заботиться о нем всю жизнь.

Житейские советы

На Хайнессене стояла слегка растерянная последними событиями ранняя жаркая осень. Где-то по небогатым окраинам Хайнессенполиса все еще разъезжали на танках усиленные патрули, призывая граждан успокоиться и жить дружно, но в центре уже была тишина и порядок – на местный лад, разумеется. На площади Исторического согласия шуршал пожелтевшей кроной громадный каштан, сновали пешеходы, солнце жарило вовсю, так что первый выбравшийся из укрытия осторожный мороженщик пользовался бешеным успехом. Большие магазины опомнились раньше мелких частников, и стеклянные двери «Всякой всячины» с тихим шипением съезжались и разъезжались, пропуская покупателей, а у высоких витрин, насвистывая, присматривал за роботом-мойщиком подросток старшего школьного возраста.

В кармане форменных брюк лежала пластиковая карта с суммой, на которую предстояло гулять. Оливер авторитетно заявил, что должно хватить на новое платье и еще немного останется, но не учел послевоенного взлета цен. Гражданский конфликт проехался плугом по всей экономике, не пропустив и подолы с рукавами. Поэтому из "Всякой всячины" Мари вышла очень быстро, почти не обеднев.

Дасти и Оливер ждали ее на площади у фонтана. Парни вызвались показать бывшей подданной Рейха столицу демократии, но категорически отказались заходить с ней в магазин. В сухой каменной чаше фонтана возле хитро переплетенного узла труб возились двое деловитых мужчин в синих комбинезонах с непонятной аббревиатурой на спине. Их деятельность внушала некоторые надежды на грядущую игру струй и россыпь брызг – хотя, вероятнее всего, не сегодня. Приближаясь к фонтану, Мари услышала разговор своих друзей и невольно замедлила шаг – темой была она сама как представительница женского пола.

– Все женщины одинаковы, – тоном умудренного долгой жизнью циника говорил коммодор Аттенборо. – Мы с тобой тут расплавимся по парапету, прежде чем она вернется. А потом еще придется волочь необъятный ворох бумажных пакетов и пластиковых сумок, выслушивая бесконечную сагу "о том желтеньком, которое было почти как синенькое, только с бантиками".

– Слушаю тебя и диву даюсь, – засмеялся Поплан. – Со мной женщины никогда не говорят о тряпках.

– Ты для них объект охоты, а не "свое-родное-никуда-не-денется".

– Можно подумать, ты сорок лет женат.

– Нет, я всего лишь скоро двадцать восемь лет как младший брат.

Тут Дасти оглянулся и увидел Мэри, смотревшую на него с ехидным любопытством. Явно слышавшую сентенцию о женской природе. Без пакетов и сумок. Зато с тремя рожками пломбира в руках.

Сильно смутившийся коммодор Аттенборо вгрызся в мороженое. Он чувствовал, как горят уши, и тихо мечтал исчезнуть. Желательно просто растворившись в воздухе. Но прежде чем кончился пломбир, исчез Оливер Поплан, отрезав товарищу путь к отступлению. Он попросту вскочил, бросил: "Ладно, ребята, вы гуляйте, а я пошел. До встречи" – и только рыжая шевелюра замелькала среди голов прохожих, постепенно удаляясь.

– Догнал, – сообщила Мари, глядя вслед Олле.

– Мм? – отозвался Дасти из рожка с пломбиром.

– Брюнетку догнал, – пояснила Мари. – Думаю, это надолго. Вот и хорошо. Я очень хотела рассказать тебе про желтенькое с бантиком, но при нем стеснялась.

Дасти смутился еще сильнее и чуть не подавился вафлей.

– Тем более что ты для меня не объект охоты, – безжалостно продолжала мисс Беккер. – Я иду по следу майора Блюмхарта, как известно каждому зверю в наших лесах.

Титаническими усилиями проглотив наконец остаток вафельного рожка, Дасти поднял руки.

– Сдаюсь. Извини, Мэй.

Настал ее черед удивиться:

– Почему – Мэй?

– Потому что Мэри – это моя племянница шестнадцати лет от роду. Как раз такая, с бантиком на желтеньком, – ответил коммодор Аттенборо. – Чтобы имя не создавало ложных ассоциаций… И куда мы теперь, Мэй? я теряюсь. Не знаю, что показать тебе в этом городе. Может быть, тир? или поглядим, нет ли сегодня соревнований по боксу?

Мари вздохнула и взяла коммодора под руку.

– Хоть мы с тобой и договорились насчет охотничьих угодий, Дасти, честно говоря, мне очень нужно новое платье. Или хотя бы блузка. Не могу же я везде ходить в рабочем комбинезоне. Раз уж ты многоопытный младший брат – давай все-таки начнем с покупки тряпок. Здесь, в центре, уж очень дорого. Обещаю, я не буду крутиться перед зеркалом часами. А? – она заглянула ему в лицо.

– Ладно, – буркнул Дасти, совершенно дезориентированный. – Поехали в Левобережный район, там до революции было несколько недорогих лавок.

Во-первых, они ехали на такси с автопилотом. Во-вторых, вокруг вздымались небоскребы – много стекла, немного бетона. Когда выехали на мост, открылся вид на здоровенную статую отца-основателя Але Хайнессена. Он был больше, чем Рудольф Гольденбаум на Одине.

За рекой город изменился. В Левобережье было проще, беднее, грязнее. По узким улицам-ущельям свистел ветер, гоня клочья вчерашних газет. Бетон сменился кирпичом, стекла стало заметно меньше, и то какое-то пыльное. В нижних этажах часть окон была выбита и временно загорожена чем попало – фанерой, картоном, ребристым цветным пластиком. Людей на улицах почти не было, зато дважды мимо проехали танки. Издали слышался зычный голос, неразборчиво призывавший к миру и спокойствию через мегафон.

Потом дома стали ниже, появились чахлые скверы, они становились все пышнее и приятнее на вид – и начался одноэтажный зеленый район. Вернее, сейчас – зелено-желто-красный, листья на деревьях, тронутые осенью, сияли на солнце. Деревья и кустарники умудрялись выглядеть празднично и радостно, даже если стволы были опалены огнем, а нижние сучья обломаны. Здесь тоже прошлась революция – в заборах зияли дыры, три или четыре дома стояли закопченные и брошенные.

Первые две лавки, о которых помнил Дасти, не работали – двери одной вообще были заколочены досками крест-накрест. Зато третья, небольшое кубическое строение, сверкала чисто вымытым правым окном и ярко раскрашенной фанерой на левом, дверь была гостеприимно распахнута, и на пороге скучала без покупателей пожилая дама в спортивной майке и брюках. Над крыльцом в три ступеньки переливалась свежей краской вывеска "Тим Тармен" – ее явно подновили совсем недавно. Подойдя ближе, Мэри заметила аккуратно замазанные следы вмятин в колечке буквы «а».

Хозяйка расплылась в широченной улыбке, предчувствуя, что эти двое вылезли из такси ради ее товара. Когда же они подошли – глаза ее округлились, и она разразилась целым потоком невнятных радостных восклицаний. Оказывается, дама отлично помнила Дасти. Утонувший в ахах, охах и "как же ты возмужал, детка" коммодор, кажется, уже не рад был, что его принесло именно сюда. Тем более когда миссис Тармен переключилась на Мари и немедленно сделала совершенно естественные и совершенно ошибочные выводы.

– Миссис Тим, неужели и у вас тут стреляли? – Дасти попытался отвлечь даму от животрепещущей темы.

– Приходили за молодым Демекисом, а старый забаррикадировался и давай отстреливаться, – ответила миссис Тим. – Солдат нагнали, черт-те что творилось. Закидали весь район гранатами со слезоточивым газом. Мне вот окно высадили. Да дело прошлое, теперь-то пойдет на лад. Лучше представь мне скорее свою мисс.

Мари пискнула, что она сама по себе мисс, но ее не услышали. Оставалось сдаться и оставить хозяйку в ее заблуждении. Да и какая, в сущности, разница. Зато миссис Тармен моментально определила уровень запросов покупателей, и когда молодым людям удалось наконец откланяться, сорок раз пообещав непременно зайти еще, в руках у Дасти был пакет с юбкой, двумя блузками и спортивной майкой с жирной надписью "Демократия банзай!". Коммодор очень развеселился, увидев этот лозунг, и посоветовал брать майку не задумываясь.

– Не новомодно, потому недорого, – комментировала лавочница. – Модели девяносто пятого года. А так вещи хорошие, сами видите. Носите на здоровье. Дасти! Передай привет маме, Саре, Бетти, Синди, Кэнди и Тильде!