Текст книги "Что с вами, дорогая Киш?"

Автор книги: Анна Йокаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Иллюзией, – натянуто произнес Морелли и поднял глаза на загоревшийся грязно-желтым светом фонарь. – Ничего не скажешь, вовремя! Должно быть, совсем поздно. Не обижайся, но я пойду. Слишком много кофе выпил, теперь голова кружится… Пока, счастливый вождь краснокожих!

Он торопливо вскочил и убежал. Петер едва успел крикнуть ему вслед:

– Не глупи, старик, это тем хорошо…

Пожал плечами. Но не стал догонять Морелли. Его распирало ликование. Он готов был пасть на колени и громким криком возвестить о своей радости на все четыре конца света.

«Несчастные балбесы, – подумал он об остальных, но не почувствовал жалости. – Для них и вместо них это осуществил я, мне одному выпало такое, впервые…» И ему по-детски захотелось посмотреться в зеркало. Еще никогда он так остро не чувствовал уверенности в своем предназначенье.

«Голоса, голоса говорили правду», – вспомнился ему восторг Святой Жанны. Какая это была мука, бесконечное сомнение, самобичевание! А теперь эта до мозга костей пронзающая радость!

«Значит, действительно во мне что-то есть… Что-то настоящее. Силу притяжения удалось преодолеть… Тебе, тебе, именно тебе…»

Диск луны опять светил в полную силу. Петер с размаху вышиб из гнезд несколько камней, уложенных по обочине. Потом, понуждаемый остатками благоразумия, оглянулся. Никого.

Он засмеялся и – как когда-то в первый раз в детстве – встал на спинку скамейки. Легко пробежался из конца в конец, потом резко остановился. «Благодарю, благодарю», – произнес он неожиданно громко, раскланиваясь во все стороны, но тут же соскочил.

На дороге стоял ребенок и смотрел на него.

– Что, испугался, малыш? – шутливо прокричал Петер. – Не бойся, я тебя не трону.

Маленький человечек подбежал ближе и заглянул ему в глаза. Это был дядюшка Тони.

«Он пьян, – почувствовал Петер по резкому запаху палинки. – Как неприятно. Сейчас это совсем некстати…»

– Наклюкался, коллега? – спросил дядюшка Тони и сунул руку в карман. – Думаешь, мы в луна-парке?

– Это вы наклюкались, шли бы домой, – холодно сказал Петер.

– Домой, да? Идти домой? Значит, отбросы, ошметки человечества могут отправляться домой! Только господин артист останется здесь, паря в воздухе, великий артист и небо… Великий хам в своих павлиньих перьях…

«Не затевать же драку с калекой, да еще пьяным…» – подумал Петер и пошел от него прочь.

Тони, пригнувшись, забежал вперед. Обхватил руками фонарный столб. Подождал, пока Петер поравнялся с ним, и дребезжащим голосом прокричал ему вслед:

– Плевал я на твои чары! Меня тебе не соблазнить, я не то, что другие… Кто ты такой? Такое же ничтожество, как и я. Разыгрываешь из себя господа бога? Тебе плевать на нас на всех с высоты? Да я тебя…

«Пьян… вдребезги пьян, – подумал Петер. – Несет какую-то чушь…» – И он прибавил шагу.

– Ты все видишь и все знаешь, не так ли? Тебе все удается, остальные люди дерьмо! Ты один величина! Царь птиц!

«Гадость какая. Еще немного, и я перестану его слышать…» – подгонял себя Петер, не смея оглянуться.

Но последняя фраза все-таки долетела до него.

– Без каната… без каната попрыгай, если сможешь!.. А то ведь у тебя тоже канат под ногами, голубчик!

Петер остановился. Удар попал в самое яблочко.

– Ты меня ставишь в дурацкое положение, – говорил Карчи Морелли, наблюдая в дырочку за выступлением наездницы. – Вчера все было в порядке, а сегодня ты, видите ли, не в состоянии! Что с нами будет, если даже ты не понимаешь, к чему приводит анархия.

Морелли не отвечал. Это еще больше разъярило Карчи.

– Прошу учесть, что я вам не шут. В конце концов, я несу ответственность… Такая выходка может привести… – и он сделал угрожающий жест рукой.

– К увольнению? – спросил Морелли и улыбнулся.

– А что ты думаешь? И к увольнению. Я не тебя имею в виду, а вообще. Неделю работаем над новым номером! Ты полон энтузиазма, заражаешь меня, я уламываю старика, и теперь – на тебе, оказывается, все напрасно. И ведь никакой причины, обыкновенная истерика, как у всех.

– Сойдет и старый… – отмахнулся Морелли.

– Сойти-то сойдет! Но ведь ты артист! Где же твоя гордость? Или уже и в тебе не осталось? Никогда ничего нового?

«Бедный Карчи, – подумал Морелли, – если вытаскивать его из этой лужи, то только на сушу. Моря ему не переплыть».

– У нас есть Крона, – утешал он его. – Это гвоздь программы. В моих ухищрениях нет надобности.

– Ага, значит, ревность, – повернулся к нему Карчи. На манеже Катока уже соскочила с лошади и раздавала поклоны. – Старый осел! Мы еще поговорим с тобой в антракте! Теперь я тем более настаиваю, чтобы ты вышел с новым номером, – и Карчи понимающе, снисходительно похлопал Морелли по спине.

Морелли вздохнул. Сейчас очередь Петера. Потом его.

Конечно, он прикатил в последнюю минуту, свинья, уже прозвенел первый звонок. Его привезла в машине Маргит. Наверное, подобрала у входа в парк. Судя по всему, они успели обменяться любезностями, глаза у Маргит так и полыхали. Точно, наговорила ему гадостей – вот безжалостная, – лицо у Петера было пепельно-серым. Беда с этой Маргит! Никакого благоразумия, на всех нападает. Вот уж поистине, любовь слепа, с мужем для нее никто не сравнится. Вчера ночью, как ни странно, не было никакого скандала. Маргит клещом вцепилась в него и без конца повторяла: «Я умру за тебя, умру… я только тебя люблю, поверь…» Будто он когда-нибудь сомневался! Вот это страсть! Пусть он все потерял, это у него по крайней мере останется. Эта привязанность, которая дает силы жить. Что ни говори, а это настоящее. Не какое-нибудь кривлянье на публике. Петеру такого не испытать, никогда. Парить можно только в одиночку.

Морелли хотелось поймать Петера. Он не говорил с ним со вчерашнего вечера. Неплохо было бы услышать от него «спасибо». Но на это мало надежды. Скорее он себе будет благодарен. Сентиментальность не в его характере.

Тони помогал выносить снаряды. Катока уже закончила и прыскала под мышки дезодорантом. Карчи вытянул ее по заду:

– Сгинь, освободи место! Хорошо работала, как всегда. Только в другой раз не кланяйся так долго, хватило бы и половины.

Катока разрыдалась и убежала.

– Сумасшедший дом! – схватился за голову Карчи. – Если уж и эта ревет… Быстро, Тони, пошевеливайтесь… где Крона?

С трудом переставляя ноги, Тони подошел и уставился на Карчи.

– Вы, дядюшка Тони, вчера опять прикладывались, по глазам вижу! Идите и осмотрите реквизит. Где Крона?

Тони неуверенно показал за спину. Вздохнул, потом, держась рукой за бок, поплелся за рабочими.

– Он что, болен? – проводил его взглядом Морелли. Карчи сердито цокнул языком.

Появился Петер в расшитой сатиновой рубахе. Он шел, растягивая шаг, как в пантомиме, лицо его было похоже на маску. Когда он поравнялся с Морелли, ресницы у него дрогнули. Тот взял Петера за локоть. Почувствовал, что нужно что-то сказать.

– Выше голову! Соберись! Вспомни вчерашний вечер!

Петер дернул плечом и засмеялся.

– Подумаешь… – голос его звучал сдавленно и непохоже, как у чревовещателя.

«Вот ведь, божий дар у человека – и то паникует, – подумал Морелли, – к счастью, это пройдет, стоит только начать. Дело проверенное».

В зале уже играла музыка Петера. Нежный, приторный вальс. Но во время номера будет тишина – это Крона себе выторговал.

Перед занавесом Петер столкнулся с Тони. Мотнул несколько раз рукой, словно хотел протереть запотевшее стекло. Но Тони не ушел с дороги. Собирался что-то сказать – и не мог выговорить.

У Петера оставалось полминуты. Он смотрел на беззвучно шевелившиеся губы карлика, в его глаза, полные раскаяния, страха – и одновременно как бы торжествующие.

– Ладно, дядюшка Тони, чего уж там, – бесчувственно произнес он наконец и скрылся за занавесом.

Тони вздрогнул всем телом. Огляделся вокруг. Все уже стояли у занавеса, тянулись к щелке.

Тони протиснулся к Морелли. Тот в рассеянности оперся локтем о его голову. В дырочку он разглядел Маргит. Она сидела в средней ложе партера и ела глазами Петера.

«Как она его ненавидит, а все потому, что он меня переплюнул… – растрогался Морелли. – Любящая жена такого не переживет. Отлично Петер работает! Наверное, это музыка выбила его из колеи. Начало превосходное. Он спокоен, уверен в себе. Как птица. Успех обеспечен. И не просто успех, а безусловная сенсация».

– Спокойно, дядюшка Тони, спокойно, – похлопал он по нервно прыгающему черепу карлика, – все идет как по маслу.

«Как их много! – ужаснулся Петер, оглядевшись вокруг с мостика. – Что им от меня нужно? Ничего, наверное, они о себе думают, хотят немного повеселиться. У нас с ними нет ничего общего. Я попрыгаю, они получат то, чего ждали. И так каждый вечер. Теперь уже навсегда».

Петер наканифолил руки. Посмотрел на первую, самую толстую проволоку, потом на натянутые параллельно с ней в строгой очередности остальные, все тоньше и тоньше.

«Опять эти канаты, – вновь поднялось в нем отвращение. – Костыли для калеки… А что, если сейчас слезть и уйти, еще не поздно начать все сначала, попробовать что-нибудь другое… Но что?..»

Он больше не смотрел вниз. Привычным шагом дошел до середины первого каната. Страх отпустил. Его наполнила легкая, беспечная радость. «Смотрите, смотрите… Меня ждет большое будущее. Завтра все газеты поместят фотографии великого артиста…»

В голове прояснилось. Трюки доставляли наслаждение.

«В другой раз все-таки надену наколенники, – мелькнула мысль, когда он, тяжело дыша, прислонился к стойке. – Ноги слегка дрожат, лишняя опора не помешает… Не надо было поддаваться Маргит в машине, я просто спятил. Перед самым выступлением! Роковая страсть! Одна мерзость и ложь… Погрязла в дерьме…»

Сделав полный оборот вокруг каната, он перелетел на второй.

«Классный оборот. Смотрите, смотрите, чтоб вам глаза проглядеть! Так, собраться… Двойное сальто… Еще раз… Ну, еще разочек…»

Не давая себе ни минуты передышки, он перелетел на следующий канат.

«А теперь такие вот пироги… И такие… Чтоб вы накушались до отвала… Хохо-хопп, вуаля!»

Когда он спустился с третьего – предпоследнего – каната, зал неистовствовал. Все думали, он уже закончил. Раздавались возгласы:

– Вот это да! Невероятно!

Петер видел довольную физиономию Карчи и Морелли, помахавшего ему рукой. Тони с раскрасневшимся лицом колотил в ладоши.

«Спокойствие, – кивнул им Петер, – вы же знаете, главное еще впереди».

Случайно он встретился глазами с Маргит. Она послала ему воздушный поцелуй, так, чтобы никто не заметил. Петера передернуло. Он опять почувствовал отвращение, но потом пожал плечом.

«Мне-то что… – подумал он, – кесарю кесарево… Ну и получите. Меня это не касается. Я царь птиц…» От этого сравнения ему стало не по себе. Стыдясь, словно ему плюнули в лицо, он опять полез наверх.

Тряхнул головой, будто отгоняя мух. Послышался глумливый хохот. Видно, кто-то напился в буфете.

Петер сжал ладонями талию. «Сначала, как всегда… ну а потом вы только рты разинете…»

Он оглядел подрагивающую, туго натянутую проволоку. Почти невидимо уходила она к противоположной стороне, но она была там. Серебристо поблескивала над желтым, сухим песком.

Петер нащупал ее ногой. Тройное сальто – два пируэта – сальто на одну ногу – потом снова пируэты – целый каскад… и легкий соскок на тот мостик. Да, так он и сделает. Надо будет потом извиниться перед Морелли…

Петер подпрыгнул.

«Красиво, что ни говори… Неужели он смирился? Или стал соглашателем? А, не все ли равно? Лучший цирк страны! Рай!»

Под конец тройного сальто он совсем близко увидел купол. Ясно расслышал, как кто-то ахнул в тишине. Ему хотелось крикнуть: «Не бойся… Не бойтесь…»

Он так сильно оттолкнулся для пируэта, что подкупольные прожектора обожгли ему лицо. «Теперь сальто на одну ногу, потом последняя серия пируэтов – и я у цели! Чего вы боитесь?»

Он поискал глазами проволоку. И не нашел. Все было делом одной секунды. Под ним больше нет каната! Нагрузка оказалась чрезмерной – канат лопнул! Нет больше, нет!

«Я знал!» – хотелось выкрикнуть ему. Он рванулся вверх. Попробовал оттолкнуться от воздуха.

«Вдруг получится…»

Жгучие полоски света резали глаза, но он был спокоен. Ему казалось, что он поднимается все выше и выше, где-то там, рядом с противоположным мостиком.

«Получилось! – молнией сверкнуло внутри, уже без слов и мыслей. – Сейчас доберусь…»

Странно было лишь то, что купол, будто гигантский оборвавшийся парашют, отдалялся, уносимый струящимися потоками ветра, сжимался, а потом и вовсе исчез в тусклой бесконечности.

Он упал за сетку, на держащую столб металлическую скобу.

– Я дал ей успокоительного, – сказал четвертью часа позже дежурный врач и потушил над головой Маргит лампочку. – Она заснула.

Он тихо вышел. Морелли забыл спросить, что делать, если жена вдруг проснется. Он подтащил к дивану стул. Принялся разглядывать колпак из молочного стекла в потолке.

Говорят, когда несли накрытого бумагой Петера, Маргит кричала: «Это я… я во всем виновата…» – и била себя в грудь, стонала. Сперва казалось, она дурачится. Никто не мог понять, в чем дело. Но потом на губах у нее выступила пена, и она упала. Тогда ее перенесли сюда, на диван в уборной. Тащили, схватив за руки и за ноги. Прическа растрепалась. В волочившиеся по полу волосы забилась грязь, окурки. Когда Морелли прибежал от «скорой помощи», ей уже сделали укол. Пришлось еще повозиться с дядюшкой Тони, который с той самой минуты, не останавливаясь, гонял на своем мяче. В руках он держал железный прут, яростно вертел им из стороны в сторону и рокотал, тарахтел, словно взлетающий вертолет. Ни единого раза не упал, но больше не слышит ни звука. Он с быстротой молнии носился по гулким залам. В коридорной толчее все уступали ему дорогу. Потом Катоке надоело, и она набросила ему на голову одеяло. Он растянулся под ним на полу.

Морелли узнал все от врача. Так даже лучше, сухо, по-деловому.

Он поднял руку Маргит. Посмотрел, как она безжизненно упала вниз. Открыл кран, послушал шум воды. Закрыл.

Оглянулся на Маргит. Ему не хотелось, чтобы она снова встала и заговорила. Пусть лучше навсегда остается такой, неподвижной и бессловесной. Все достойнее и легче, чем притворяться. Даже согрешить по-настоящему не умеют, непременно приплетут великодушие.

Ему не хочется отсюда выходить. Остальные – после вынужденно долгого антракта – готовятся ко второму отделению. Нельзя поднимать панику. Небольшая травма, многоуважаемая публика…

Львы вроде отменяются, ибо капитан в считанные минуты нализался до чертиков. Карчи вырвал у него из рук пистолет – и где он его только раздобыл? – которым он хотел прикончить зверей. «Вонючие твари, – орал он, – лучше вы подохнете, чем я…» Его заперли в бутафорской, там храпит.

Даже сюда доносится возбужденное кудахтанье Карчи. Спорит с директором, кто виноват. Каждый хочет быть чистеньким.

– Но ведь канаты в полном порядке, и самый тонкий тоже…

– В нашем деле надо учитывать все… даже минутную слабость.

– Как могло случиться, что он упал за сетку? Может, она мала?

– Почему вы раньше об этом не подумали?

– Он сам во всем виноват… Растерялся, не доделал до конца…

– Нам нужны артисты, а не сумасшедшие, – это был голос Стеллы.

«Никогда не выходить. Ни к ним, ни на манеж. Но ведь придется… Петер! Если б я тебя хоть ненавидел! Ты все у меня отнял, все, а взамен не дал ничего… Как выносить эту пустоту? Кем же ты все-таки был? Кем? – шептал Морелли, и его шепот мячиком метался между четырьмя стенами. – Завтра все покажется иным… Что-нибудь придумаю. Человек меняется, живи он в полном кошмаре или полном спокойствии…»

Он представил истерзанного сомнениями Петера рядом с огоньком зажигалки, его глаза, устремленные в никуда. И вспомнил, каким торжествующим и надменным было его лицо в мертвящем свете неожиданно вспыхнувших неоновых ламп.

А теперь эта безжалостная, слепяще-белая полоса света, которая гонялась за вращающимся телом Петера, не отрываясь от него ни в вышине, ни в бездне!

«Вечный свет…» Все так нелепо и запутанно. Морелли беспомощно прижал ко рту руку. Чтоб с языка не лезла всякая чушь.

Он еще минут десять просидел так, в полубессознательном состоянии, когда в дверь постучали. Ввалился Карчи и начал трясти его за плечо. На лицо Морелли упало несколько капель пота.

– Твой выход… ты слышишь… тебе выходить…

Морелли поднял на него невидящие глаза.

Карчи повторил горячо, просительно:

– Иди, только ты можешь спасти положение. Пускай своих птиц. – Иллюзионист смотрел на него, словно не понимая, что тот говорит. Карчи затараторил еще быстрее: – Номер с птицами, Морелли! Это единственный выход из положения. Вся надежда на тебя. Люди не могут так уйти… Выноси своих птиц и жги… сколько влезет… Нельзя так отпускать людей. Ты понимаешь?

Морелли встал. Пригладил волосы.

– Конечно, конечно, – сказал он, – так отпускать нельзя. Понимаю. – Он провел рукой по лбу Маргит. И пошел готовиться к номеру. От дверей он окликнул режиссера: – Значит, так… как договорились. Начинайте с фиолетового, потом постепенно переходите на небесно-голубой. И учтите, резкий свет для этого номера не годится. В момент превращения дайте приглушенно-красный, а когда увидите, что птица взлетает, пошлите ей вдогонку самый что ни на есть ослепительно зеленый.

Перевод С. Солодовник.

ПОПУТЧИКИ

У него в кармане туристический паспорт, он едет из Будапешта в Италию, через Вену. Разумеется, слово «Италия» можно произнести иначе, в венгерской огласовке. Но в венгерской огласовке пусть произносят другие. Для него этот край – Италия.

Сколько всего уместилось в этом напевном слове, от «и» до «а»! Целый мир.

В Вену поезд прибывает после полудня. С Западного вокзала на Южный, с вещами. Потом в Италию, экспрессом.

Он откинулся на спинку кожаного сиденья. Хоть бы поезд не опоздал. В Вене будет дикая гонка. Говорят ли там по-английски? А то придется объясняться на языке мимики и жеста.

«Надо было выучить немецкий. То есть не немецкий, а итальянский, – его пробрала дрожь, – я ведь еду туда… в Италию».

Он закрыл глаза.

С вокзала на вокзал как-нибудь доберемся.

– Гляньте-ка, – подтолкнул его сосед, лысый мужичонка лет пятидесяти. – Гляньте-ка в окно… любопытная штука. Здесь даже хлеб убирают не так, как у нас… вот он, порядок-то!

Петер вежливо кивнул. Мужичонка только-только расслабился. До Хедешхалома он поминутно вытирал сверкавшую от пота лысину, а после ухода таможенников рубашка у него была – хоть отжимай.

– Не все то золото, что блестит, – изрекла дама в очках, многозначительно подняв палец. – Это нам хорошо известно!

– Как же, как же. – Мужичонка стушевался и плюхнулся обратно на сиденье. – Кто же спорит… ох-хо-хо…

Дверь купе отворилась. В проеме возник юный красавец с белозубой улыбкой. Он раздавал рекламные проспекты.

– Прошу вас… прошу вас… Приглашаем посетить нашу фирму… автобус номер семь, всего пять минут… самые доступные цены.

Петер отрицательно покачал головой, но за спиной первого юноши уже вырос второй и протянул новую пачку.

– Настоятельно рекомендуем… не пожалеете, – голос звучал бесстрастно и монотонно.

– Почему бы и нет, – донеслось из соседнего купе. – Давайте еще парочку, на память!

Петер взял один из проспектов и принялся изучать венгерско-немецкую рекламу. Глянцевая бумага, цветные фотографии.

Потом появилась девушка с рекламой ювелирных изделий. На ней была шелковая блуза и сандалии из змеиной кожи. Длинные волосы зацепились за ручку двери.

– Осторожно, малютка, – рассмеялся лысый. – Так недолго и без волос остаться. Хотя у вас как выпадут, так и вырастут…

Ни тени улыбки не мелькнуло на юном лице.

– Драгоценности оттенят вашу красоту… наши цены самые доступные, – пропела она, направляясь к выходу, потом резко остановилась и, не оборачиваясь, протянула назад свободную левую руку:

– Не найдется ли у вас прочитанных венгерских газет… любых…

Петер сунул в протянутую руку «Орсаг вилага» и «Лудаш Мати». Дама в очках, скорчив презрительную гримасу, подала «Непсабадшаг».

– Вы что думаете, они для себя просят? – обратилась она к Петеру, подметив в его взгляде жалость. – Не будьте ребенком! Они их продают! Здесь из всего делают бизнес. Можете за них не беспокоиться.

– Ну почему же? Ностальгия такая штука… – начал Петер, но поймал иронический взгляд лысого и осекся.

Скорее бы добраться до Венеции, отыскать маленькую, славную комнатушку… вот он, адрес, в кармане… И тогда, тогда… Пока все не в счет, это всего лишь дорога. Суета, нервы. На вокзале есть камера хранения. Быть может, удастся до вечера попасть в Шенбрунн. Холодный покой мрамора, а потом… потом – Италия, вечное, изменчивое сияние…

Как спросить по-немецки про трамвай до Южного вокзала? Welcher… Straßenbahn… geht^[1]… to^[2]… то есть нет, zu^[3]… Английский только мешает!

Можно, конечно, порыться в вещах и достать разговорник. Но пользоваться разговорником – это как-то несолидно.

Собор святого Стефана внутри красно-бурый, мрачноватый, если судить по открытке. А в действительности там наверняка золотистые тона. Жизнь всегда богаче…

С оглушительным стуком распахнулись двери. В купе заглянула женщина. Темные волнистые волосы опущены на уши. Иссиня-черные брови срослись на переносице.

– Кто-нибудь едет на Южный вокзал? – В голосе женщины звучал напор. Попутчики уныло покачали головами.

– Никто? Вот те на! – Женщина скорчила гримасу.

– Я, собственно говоря… – промямлил Петер. Нельзя же не ответить!

– Вы? – воскликнула женщина, протискиваясь в двери. Большие груди ритмично подрагивали на каждом повороте поезда. – А сколько у вас чемоданов?

– Один… и еще сумка… – Петер в растерянности указал на багажную полку.

– Бог ты мой! А у меня-то целых три штуки! Ищу, с кем бы такси вместе взять. Слушайте, какое дело! Поедете на трамвае – за багаж так или иначе платить. Это выйдет шиллингов шесть, не меньше, и тащиться целых полчаса. А такси на двоих – не так уж дорого, и вещи таскать не придется. Десять шиллингов потянете или нет?

– Я, право, не знаю… – Петер в ужасе воззрился на прыгающие черные брови.

– Некогда рассусоливать! Двадцать минут осталось. Встретимся на перроне. Вы стойте себе на месте, а я вас найду – и прямиком на такси. Может, еще кто третий согласится, дешевле будет… Идет? – Женщина нетерпеливо забарабанила пальцами по вделанной в дверь пепельнице.

– Да, спасибо, вероятно, вы правы… – проговорил Петер.

Не слишком приятно, конечно… И все-таки он испытывал известное облегчение. Welcher Straßenbahn… нет, так и правда будет куда проще.

– Благодарю вас, – крикнул он женщине вслед.

На Южном вокзале он оставит багаж и будет свободен до вечера. Без багажа хоть пешком гуляй. А уж когда он осядет в Венеции… оттуда ведь все близко… Две недели! Столько ему отмерено. На самое главное хватит.

Всю жизнь он верил, что рано или поздно туда попадет. И вот, наконец, час настал. Нужно использовать каждое мгновение. Каждое мгновение – на вес золота. А на паршивые деньги – плевать!

– Вена славится чистотой… – громко сообщил лысый сосед. – Это уже пригороды. Дома типично австрийские. Ну и, понятное дело, машина у каждых ворот.

– А мне вот, к примеру, машина ни к чему, – очкастая рывками застегивала молнию на сумке. – Машины обедняют душевный мир!

Лысый презрительно хмыкнул.

Петер подумал, что надо бы приготовить шиллинги. Они каким-то образом завалились на дно чемодана. Роясь в вещах, он выронил на пол лезвия. Лысый услужливо склонился, помогая собрать.

– Лезвия в Австрию везете? Воля ваша… – и расхохотался, впрочем, вполне доброжелательно. – Да знаете ли вы, что тут за лезвия? «Сильвер», сударь мой, «Сильвер»! За филлеры! Лезвия в Австрию… Воду в Дунай…

– Если вы такой умный, скажите-ка лучше, где можно продать палинку и венгерские карты? – угрюмо спросила очкастая. – Хоть какие-то деньги надо иметь!

– Слушайте внимательно! – Лысый схватил женщину за руку и вытащил в коридор. – В магазинах лучше и не пытаться.

– Уф-ф… – вздохнул Петер, – до чего же все это…

Поезд замедлил ход.

Петер поспешил на перрон. Интересно, как эта женщина собирается искать его в такой толчее? Трамвай, трамвай, никуда не денешься… Welcher Straßenbahn… Конечно, можно взять такси и без нее. Деньги роли не играют.

Тем не менее он остановился на перроне.

Вокзал как вокзал. Разве что потише Восточного.

– Пять минут машу, а вам и дела мало, – черноволосая хлопнула Петера по плечу. – Сумку возьмете в левую руку, вместе с чемоданом. А вот этот дотащите до такси… ага, вот так… не сердитесь?

Петер поднял туго набитый чемодан. Чего это она туда напихала? Женщина шла впереди. Плотная особа. Что называется, в теле. Сколько ей может быть лет? Тридцать, сорок?

– А ведь мы до сих пор не познакомились, – выкрикнула женщина через плечо, на ходу отпихнув носильщика. – Полегче, папаша!.. Меня звать Марта!

– Петер Сомбати, – еле переводя дух, проговорил мужчина и остановился. Женщина тоже остановилась, разминая ладони.

– Ваш-то еще полегче других. Тяжелые, черти. Сомбати, говорите? Спасибо хоть не субботник^[4], – изрекла она и тронулась с места.

– Как вы сказали? – Петер пытался не отставать, но застежка сумки нещадно царапала бедро. – Я не понял…

– Секта есть такая дурацкая… субботники… я кой-кого из них знаю. Ваша-то фамилия небось и не венгерская вовсе, от какого-нибудь «Зайдл» произошла…

«До чего же глупая баба, – подумал Петер, – скорее бы Южный вокзал».

– Ну вот вам и такси, – удовлетворенно объявила Марта и тут же заорала, обращаясь к облаченному в серый костюм шоферу:

– Эй, друг, как тебя там, открывай багажник! – после чего перешла на немецкий и довольно бегло разъяснила, куда им нужно попасть.

Петер сел в машину. Женщина втиснулась рядом.

– Вы знаете немецкий?

– Черта с два. Но не ехать же в большой мир дура дурой! Три месяца зубрила. Те слова, что могут пригодиться. Так что тут полный порядочек, не беспокойтесь. И с итальянским то же самое… Prego un bicchiere d’acqua^[5]… поняли, чего я говорю?

– Нет, – быстро сказал Петер. – Собор святого Стефана далеко, как вы думаете?

– После обеда выясним. А вам чего надо-то? «Новембер» небось или, может, «Дарваш»? Это вроде там рядом…

– Да нет, я внутрь хотел зайти…

– Куда внутрь? – Марта поправила лямку комбинации. – Ну и жарища! Сняли бы пиджак-то!

– В собор, разумеется, – пробормотал Петер. – Не сниму, а то придется тащить его на руке.

– Понятно, – кивнула Марта. – Гляньте-ка, где там счетчик. Сколько настукало?

– Расплатимся как-нибудь. – Петеру бросился в глаза клочок волос, торчавший у женщины из-под мышки. – Вам отвечать… вы все это затеяли, – пошутил он.

– Будьте покойны. – Марта хлопнула Петера по колену. – Со мной не пропадете. Меня на мякине не проведешь!

«Славная в общем-то бабенка, – подумал Петер, – и потом, на вокзале я от нее так или иначе избавлюсь…»

– Знаете, чего стоило семьдесят долларов выбить? Из нашего района двенадцать человек просили, у всех – предприятия, а дали-то мне одной… Уж я-то своего не упущу! Вернусь домой – на-кася, выкуси! – продолжала Марта.

– Вы что, тоже чем-нибудь командуете? – удивился Петер.

– Ну не в «Орионе», понятное дело… Рынок Лехеля знаете?

– Нет… не припомню что-то…

Петер выглянул в окно. Странные здесь светофоры. Висят на проводах, прямо над улицей. Любопытно.

– Ну тогда смысла нет рассказывать. Есть там забегаловка, напротив рыбных рядов. Ресторанно-буфетная сеть, точка номер 7629. Вот там я и хозяйничаю.

– Хорошо зарабатываете, должно быть? – рассеянно бросил Петер.

Интересно, что это за серое здание на углу?

– Не жалуемся… А все ж таки каждый филлер на счету. Были два года на хозрасчете – тогда можно было дела делать. А страшно – риск, что ни говори. Я хвастаться не люблю, но недостач у меня не бывало. Баланс, отчет? Пожалуйста, будьте любезны…

– С пьяными, должно быть, возни много? – О чем-то ведь надо говорить, пока доедешь.

– Это ведь как поставить, – женщина рассмеялась, раздвинула ноги и обмахнула бедра подолом. – Когда кто не в меру разойдется, я выберу пьянчужку потише, пьяницы ведь, чтоб вы знали, делятся на шумных и тихих… Словом, подхожу я к тихому пьянчужке и принимаюсь его умасливать: вы, мол, такой интеллигентный, уж такой интеллигентный, не откажите слабой женщине в помощи, и вот, оглянуться не успеешь, а тот тип уже за дверью. Свои-то работнички никогда не помогут. Трясутся за свою дерьмовую жизнь.

Петер рассмеялся.

– Ничего не скажешь, разбитная бабенка…

– Бабенка? – Марта шутливо отмахнулась. – Чего это вы, дружочек! Я вам в тетушки гожусь. Вам сколько? Тридцать? Тридцать два?

– Благодарю вас. Тридцать девятый пошел…

– Да что вы! – изумилась Марта. На щеках у нее обозначились две глубокие ямочки. – Выглядите роскошно. Это, наверно, из-за светлых волос, и потом, лицо у вас такое овальное… Мне тридцать восемь, но меня вес старит. Ну и пусть, голодать не собираюсь… Кому не нравится, пускай не смотрит.

– У вас кожа красивая, гладкая, – вежливо заметил Петер. – У худых раньше появляются морщины.

– А знаете, летом, в такую вот жарищу, я прям как сарделька – кожа натянута, того и гляди лопнет! Потрогайте вот тут, сзади… корсета я не ношу… не мясо, а камень!

Петер неловко улыбнулся.

– Я и так верю, Марта, на глаз…

– Вот еще, – сердито воскликнула Марта, – небось подумали, я с вами заигрываю… дурака-то не валяйте! Знаете, сколько у меня детей? Трое! Можете не трепыхаться!

– Да что вы… – запротестовал Петер. – А далеко, однако, этот вокзал…

– А кабы на трамвае, да по такой жаре! Сколько вам выдали шиллингов?

– Точно не знаю… Что-то около четырехсот.

– Это уже кое-что… А где вы работаете, между прочим? Об заклад бьюсь – либо музыкант, либо учитель.

– Ничего подобного… ни то, ни другое. С чего вы взяли?

– А руки-то ваши… Пальцы длинные, белые. И сами вы такой неприспособленный…

– Почему это я неприспособленный? – раздраженно поинтересовался Петер. – Потому что щупать вас не стал? Это дело поправимое…

– Бросьте, – сухо ответила Марта. – Для этого дела ума не надо. Не нужно мне ничего такого. Просто я сразу заметила, что вы малость того – в облаках витаете. Нелегко вам в Италии придется. Еще обворуют, не ровен час…

– Напрасно вы волнуетесь. – Петер достал удостоверение личности. Глупо все это, ребячество да и только! – Вот, взгляните! Я занимаюсь рационализацией, на кораблестроительном заводе… это вам не институт благородных девиц… Там нужны люди бывалые, а не то запросто вылетишь за дверь… А еще я в столярной мастерской работал, раньше…

– Ну хорошо, хорошо, – негромко сказала Марта. – Насчет неприспособленности – это я не в обиду. Зато вам ума не занимать. Но вот про «Дарваш» вы впервые слыхали, об заклад бьюсь. По лицу было видно.

– Да бог с вами, Мартушка! – заметил Петер свысока. Глупо ввязываться в спор, особенно теперь, когда они вот-вот приедут. – Как не слыхать? Просто цели у меня совсем другие, и кроме того…