Текст книги "Милая, обожаемая моя Анна Васильевна"
Автор книги: Анна Книппер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)
МГШ, изучив совместно с сухопутным Генштабом общую военно-политическую обстановку, пришел к выводу: Германия начнет войну в 1915 г. и России придется выступить против нее. Исходя из этого, МГШ разработал военно-судостроительную программу (с опорой на линейный флот), одним из главных составителей которой опять-таки был Колчак. Как докладчик и эксперт, он пытался продвинуть эту программу в Государственной Думе.
Член думской Комиссии по государственной обороне Н.В. Савич вспоминал, что в МГШ "собралось все то лучшее из молодежи, что смогли выделить уцелевшие остатки боевого флота. Тут кипела жизнь, работала мысль, закладывался фундамент возрождения флота, вырабатывалось понимание значения морской силы, законов ее развития и бытия. Вот с этими-то элементами Морского ведомства нам и пришлось впервые столкнуться в ноябре 1907 года. Морское министерство умело, когда нужно, показать товар лицом, пустить пыль в глаза. Действительно, первое впечатление от этих встреч было подкупающим. И среди этой образованной, убежденной, знающей свое ремесло молодежи особенно ярко выделялся молодой, невысокого роста офицер. Его сухое, с резкими чертами лицо дышало энергией, его громкий мужественный голос, манера говорить, держаться, вся внешность выявляли отличительные черты его духовного склада, волю, настойчивость в достижении, умение распоряжаться, приказывать, вести за собой других, брать на себя ответственность. Его товарищи по штабу окружали его исключительным уважением, я бы сказал даже, преклонением; его начальство относилось к нему с особым доверием. По крайней мере во все для ведомства тяжелые минуты – а таких ему пришлось тогда пережить много – начальство всегда выдвигало на первый план этого человека как лучшего среди штабных офицеров оратора, как общепризнанного авторитета в разбиравшихся вопросах... Колчак был страстным защитником скорейшего возрождения флота, он буквально сгорал от нетерпения увидеть начало этого процесса, он вкладывал в создание морской силы всю свою душу, всего себя целиком, был в этом вопросе фанатиком"19.
Продвинуть программу, однако, не удалось. Дума склонилась к тому, чтобы все средства, могущие быть выкроенными для обороны, отдать армии – не флоту. Решение можно понять. При ограниченности возможностей приходилось выбирать. Армия была раздета и плохо вооружена. Армия и флот соперничали в борьбе за ассигнования. Концепция совместного развития и взаимодействия сухопутных и морских сил отсутствовала. При традиционно сухопутном характере русской стратегии приоритетная помощь армии выглядела более весомо. Наконец, не было доверия к Морскому ведомству, где по-прежнему царили бюрократизм и рутина. Офицеры МГШ производили свежее впечатление, но высшие чины в большинстве своем относились свысока к этим "младотуркам", как они именовали реформаторов. Возникало опасение: если выделить флоту средства, не уйдут ли они на кормление береговых и тыловых бюрократических структур?
"Весною 1908 года Колчак проиграл бой в Государственной Думе. Но он сделал свое дело. Он внес горячую свежую струю в ведомство, его мысли стали достоянием многих, его знания просветили среду его сослуживцев и внесли определенность и ясность в вопрос реорганизации флота"20.
Была в Морском ведомстве структура, при всех переменах остающаяся на высоте, – Главное гидрографическое управление, во главе с А.С. Вилькицким. В 1907-1908 гг. там готовилась комплексная морская экспедиция, получившая, по ведомственной принадлежности, довольно скромное название – Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана (ГЭ СЛО). Задача ГЭ СЛО заключалась в изучении северных и северо-восточных морей с целью освоения Северного морского пути: потребность в нем остро ощущалась после Цусимы. По предложению Вилькицкого Колчак разработал один из проектов этой экспедиции и в начале 1907 г. участвовал в заседаниях Совещания по вопросу об открытии Северного морского пути. Выработка общего плана и программы ГЭ СЛО и выбор типа судов для нее (два дублирующих друг друга стальных судна, рассчитанных более на сжатие, чем на продвижение во льдах) осуществлялись при самом активном, а подчас и решающем участии Колчака. Ледокольные транспорты большого радиуса действия "Вайгач" и "Таймыр" строились на Невском судостроительном заводе в 1908-1909 гг., наблюдающими за их постройкой были Колчак и его товарищ по РПЭ Ф.А. Матисен. Проектирование ГЭ СЛО, инженерные разработки, поездки на заводы Колчак сначала совмещал с основной работой в МГШ. Когда военно-судостроительная программа, казалось, безнадежно увязла в бюрократической трясине, он попросил отчислить себя от МГШ (1908) и почти всецело отдался делу ГЭ СЛО (впрочем, участвовал в работе комиссии при МГШ по составлению нового свода боевых сигналов).
В чине капитана 2-го ранга Колчак в мае 1908 г. стал командиром спущенного на воду "Вайгача". Будучи, как и "Таймыр", судном военным (имелось пушечное и пулеметное вооружение), "Вайгач" был оборудован специально для картографических работ. Вообще же ГЭ СЛО получила самое современное по тем временам оснащение для жизни в Арктике и проведения там научных исследований. В числе прочего корабли были оснащены радиотелеграфными установками, что позволяло им держаться в некотором отдалении друг от друга, ведя взаимодополняющие исследования. Весь экипаж экспедиции состоял из военных моряков (от командира до матроса добровольцы). На всех офицеров возлагались научные обязанности, судовые врачи одновременно были биологами-натуралистами.
В октябре 1909 г. суда вышли из Петербурга, в июле 1910-го прибыли во Владивосток – основную базу ГЭ СЛО. В августе-октябре, из-за краткости оставшейся навигации, совершили лишь плавание в Берингово и Чукотское моря. Главная задача – освоиться с условиями работы в Арктике – была решена с успехом в значительной степени благодаря Колчаку: он обладал тогда среди всех участников экспедиции наибольшим полярным опытом и умел этим опытом делиться.
Год плавания во главе исследовательского судна, год нового участия в коллективном творческом труде. Регулярные метеорологические и гидрографические наблюдения. На всех якорных стоянках – замеры течений. Змейковые подъемы метеорографов в Атлантике, Красном море, Индийском океане. Гидрографические станции в акваториях всех четырех океанов. Сборы морской и береговой фауны и флоры. При каждом удобном случае – гидробиологическое траление, драгирование, планктонные уловы. Океанографический разрез Берингова пролива, впервые выполненный "Вайгачом" и в том же плавании им повторенный (сам Колчак больше всего и занимался океанографией). Отработка умения парного плавания исследовательских судов: взаимодействие, подстраховка. Тесный научный круг на борту "Вайгача", включающий вахтенных начальников и судового врача: Г.А. Клодта фон Юргенсбурга, Б.А. Нольде, А.Н. Минина, Г.Л. Брусилова (вскоре погибшего в самостоятельной экспедиции), К.К. Неупокоева, Н.А. Гельшерта, Э.А. Арнгольда – все эти имена остались в истории арктических исследований.
В конце 1910 г. Колчак уехал в Петербург, но многое основополагающее для ГЭ СЛО, этой наиболее результативной русской арктической экспедиции21, он успел сделать.
("Колчак-Полярный", – представит его Анне Васильевне С.Н. Тимирев при их первой встрече, и это будет звучать примерно так же, как "Потемкин-Таврический" или "Семенов-Тян-Шанский".)
(Еще несколько слов о причастности А.В. Колчака к исследованию Арктики. В мае 1912 г. он заседает в комиссии, рассматривавшей план экспедиции Г.Я. Седова к Северному полюсу, критикует существенные недостатки плана и, по сути дела, выступает против престижной гонки к полюсу, в пользу практического освоения доступных для плавания морей. В 1918-1919 гг. создает при своем правительстве Дирекцию маяков и лоций и Комитет Северного морского пути. Под властью Омского правительства в 1919 г. организованы Карская экспедиция, исследования в низовьях Оби и Енисея, отправлено судно к устью Колымы. Освоение Арктики до конца жизни Колчака оставалось предметом его интересов и забот.)
Не без сомнений прочел Колчак во Владивостоке телеграмму морского министра С.А. Воеводского и начальника МГШ светлейшего князя А.А. Ливена просьбу вернуться в Морской Генеральный штаб. И все же: "У меня опять явилась надежда, что, может быть, удастся дело направить"22.
Почти полтора года – второй период работы Колчака в МГШ. В этот же период он прочел на дополнительном курсе Военно-морского отдела Николаевской морской академии цикл лекций об организации военно-морского командования, вылившийся в книгу "Служба Генерального штаба" (1912). В МГШ Колчак был теперь начальником Первого оперативного отдела, другими словами, заведовал Балтийским, то есть основным, театром и, таким образом, ведал всей подготовкой флота к войне. Участвовал в маневрах Балтфлота. Стал специалистом в области боевых стрельб и в особенности минного дела, к которому тогда относили и использование торпед. Занимался военным судостроением – разрабатывал, в частности, детали нового типа крейсеров (таких, как "Кинбурн").
Движение за обновление флота, недавно слабое, теперь широко распространилось. Выступая против подражания чужому флоту, хотя бы и британскому, новаторы полагали, что России нужны корабли более быстроходные и маневренные, с более мощным вооружением, а также новые типы судов. Выполнение программы перевооружения ВМФ задержалось в конечном счете примерно на два года (именно этот "мертвый период" Колчак и использовал для ГЭ СЛО), но в 1914-1915 гг. уже стали вводиться в строй корабли новых типов – эсминцы типа "Новик", первые русские линкоры типа "Севастополь", строились крейсеры типа "Исмаил" ("сверхдредноуты"), и в 1914-1917 гг. Колчак уже использовал в боевой обстановке новейшие русские корабли. В боевой подготовке флота и его моральном состоянии также наметился перелом, особенно ощутимый на Балтике, где флотом командовал Н.О. фон Эссен.
"Главную задачу я выполнил... теперь остается только следить технически, чтобы налаженное дело шло дальше" – так оценивал ситуацию Колчак. И вместе с тем нисколько себе не противоречил: "Меня самого очень тяготило пребывание на берегу, я чувствовал себя усталым, и мне хотелось отдохнуть в обычной строевой службе..."23
C весны 1912 г. он в Балтийском флоте – у Эссена. Командовал эсминцами ("Уссурийцем", затем "Пограничником"), потом служил в Либаве, где была база Минной дивизии. В Либаве до начала войны оставалась и его семья: жена, сын, дочь. С декабря 1913-го он капитан 1-го ранга. После начала войны флаг-капитан по оперативной части там же (на борту броненосного крейсера "Рюрик").
С весны 1914 г. сосредоточился на ускоренной подготовке флота к боевым операциям. Уточнил и развил стратегические идеи защиты Балтийского моря, предложенные ранее в МГШ А.Н. Щегловым. Разработал первое боевое задание флоту – закрыть сильным минным полем вход в Финский залив: та самая минно-артиллерийская позиция Порккала-удд-остров Нарген, которую полностью с успехом (но не так блестяще быстро) повторят моряки-краснофлотцы в 1941 г. В последние часы перед войной убедил Эссена приступить к выполнению этой задачи. "Мы решили ставить [минное поле] все равно, не ожидая приказания из Петрограда. Но как раз в момент, когда подняли сигнал: "Начать постановку заграждений", когда показались дымы заградителей и флот снялся и вышел в море на их прикрытие – в этот момент мы получили радио, условную телеграмму из Морского штаба: "Молния" – "Ставьте минные заграждения"... Через несколько часов была получена телеграмма с объявлением войны... На "Рюрике", в штабе нашего флота, был громадный подъем и известие о войне было встречено с громадным энтузиазмом и радостью. Офицеры и команды все с восторгом работали, и вообще начало войны было одним из самых счастливых и лучших дней моей службы"24.
"Эту войну я не только предвидел, но и желал как единственное средство решения германо-славянского вопроса, получившего в этот период большую остроту благодаря балканским событиям"25.
Первые месяцы, неожиданные удачи. Перевес, конечно, на стороне германского флота, но он опасливо сосредоточен против Англии. Можно укреплять русские позиции, брошенные на произвол судьбы: Моонзундские острова, Або-Оландский район, устье Финского залива. Оперативную зону можно расширить, вынеся активные действия флота далеко в море – и даже к германским берегам. Не преодолеть, к несчастью, старые предрассудки российских стратегов, осторожность и безответственность морского начальства в Ставке, паническое настроение командования 6-й армии, которой поначалу подчиняется Балтфлот. Колчак то в одной части флота, то в другой. Разрабатывает планы и оперативные задания. Самые решительные намерения не удается отстоять: верхи одержимы своего рода самогипнозом – idee fixe о вражеском десанте против Петрограда продолжает ими владеть, смелость Эссена кажется им рискованной. Входящими в строй дредноутами, все более меняющими соотношение сил на Балтийском театре, не разрешено пользоваться без личного (каждый раз!) высочайшего разрешения. Ограниченными силами флот под командованием Эссена (идут последние месяцы его жизни) все же переходит к активным действиям, вырывает инициативу из рук противника. Колчак – в операциях, им самим разработанных. Пробирается с боевыми судами через лед. Ищет встречи с противником в открытом море. Темными ночами, в дурную погоду участвует в заградительных походах – в планомерном минировании неприятельских берегов, в постановке мин у захваченной немцами Либавы. Приняв во временное командование группу из четырех миноносцев, в конце февраля 1915 г. закрывает двумя сотнями мин Данцигскую бухту. Это была самая трудная операция – не только по военным обстоятельствам, но и по условиям плавания кораблей со слабым корпусом во льдах: тут вновь пригодился полярный опыт Колчака.
В сентябре 1915 г. Колчак вступает в командование, сначала временное, Минной дивизией; одновременно в его подчинение переходят все морские силы, оперирующие в Рижском заливе. Позже со всей дивизией он переходит туда, в Рижский залив. Но эти последние события происходят, так сказать, уже на глазах у Анны Васильевны...
5
Жизнь и деятельность А.В. Колчака не является темой данной вводной статьи26, и некоторые сведения из его биографии, доведенные до 1915 г., помещены здесь в расчете на читателя, который захочет прочесть книгу как целое – последовательно и не торопясь. Воспоминания Анны Ва-сильевны, непосредственно следующие за вводной статьей, и примечания, сопровождающие их, подведут – уже с ее стороны – к тому же 1915 г. и к тому же Балтийскому театру – к точке встречи А.В. Тимирeвой и А.В. Колчака во времени и пространстве. Дальше проследить за их судьбой на фоне людей и событий предстоит по примечаниям, которым редакторы-составители стремились придать некоторое единство в рамках всего тома. Голос комментаторов не может не включиться в происходящий на страницах этой книги многослойный диалог.
Вводная статья и комментарии, однако, даже в малой степени не претендуют на всесторонность и законченность, особенно в том, что касается каких-либо оценок. Мы, например, обходим общие взгляды Колчака на войну (война – "одно из неизменных проявлений общественной жизни", она одна из "наиболее частых форм человеческой деятельности, в которой агенты разрушения и уничтожения переплетаются и сливаются с агентами творчества и развития, с прогрессом, культурой и цивилизацией"27), переходящие в настоящую, как он сам пишет, "апологию войны"; не разбираем его политических симпатий и антипатий, не комментируем его отношение к демократии – как к западной, так и к российской.
Может быть, следовало больше остановиться на том, что отрывало Колчака от некоторых болей и бед тогдашней России, развернуто и с привлечением новых документов охарактеризовать колчаковский режим в Сибири, включая и непривлекательные его стороны (коррупцию, террор, политиканство и т.д.). Но все это слишком далеко увело бы от того, что является стержневым в публикуемом материале: от знакомства с личностями (а если глубже – то с парной личностью) наших героев, с их неповторимой (и внутренне нераздельной) судьбой.
6
Психологические аспекты нам более близки, нежели политические.
В связи с этим, нарушая хронологическую последовательность, забежим вперед и приведем свидетельства двух авторов, относящиеся к последнему, омскому периоду жизни Колчака.
Сначала слово барону А.П. Будбергу, нарисовавшему портрет "этого вспыльчивого идеалиста, полярного мечтателя и жизненного младенца".
"Несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек; острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное; важности никакой; напротив – озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего"; "жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советчиками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие... жалко адмирала, когда ему приходится докладывать тяжелую и грозную правду: он то вспыхивает негодованием, гремит и требует действия, то как-то и тухнет, то закипает и грозит всех расстрелять, то никнет и жалуется на отсутствие дельных людей, честных помощников... вырвать у него решение очень легко, но нет никакой уверенности в том, что оно не будет изменено через полчаса докладом кого-либо из ближайшего антуража... скверно то, что этот ребенок уже избалован и, несомненно, уже начинает отвыкать слушать неприятные вещи...
Вечером адмирал разговорился на политические темы и выказал свою детскую искренность, полное непонимание жизни и исторической обстановки и чистое увлечение мечтой о восстановлении великой и единой России; он смотрит на свое положение как на посланный небом подвиг и непоколебимо убежден, что ему или тому, кто его заменит, удастся вернуть России все ее величие и славу и возвратить все отпавшие и отторженные от нас земли.
Он с восторгом рассказал случай с отказом принять предложение помощи Маннергейма только потому, что надо было поступиться и признать независимость Финляндии; когда же я ему высказал, что не было ли такое решение крупной военной и государственной ошибкой, то он весь вспыхнул, страшно огорчился и ответил, что идеею великой, неделимой России он не поступится никогда и ни за какие минутные выгоды. Несомненно, что это его credo"28.
Несколько выдержек из дневника Н.В. Устрялова за 1919 г.:
"Омск, 19 апреля (Великая Суббота)... Вчера в два часа дня был в соборе. Торжественная служба в присутствии Верховного правителя, министров и "чинов до четвертого класса включительно". Прошел удачно и стал напротив этих особ, совсем недалеко от Адмирала. Всматривался, как и все, в его лицо. Физиономия не совсем русского человека. Интересные черты. Худой, сухой какой-то, быстрые, черные глаза, черные брови, облик, напоминающий собою хищную птицу... Если вдаваться в фантазию, можно, пожалуй, сказать, что чувствуется на этом лице некая печать рока, обреченности... За всю службу он перекрестился один раз, да и то как-то наскоро, небрежно, да еще в конце, когда прикладывался к плащанице, дважды опустился на колени и крестился уже, кажется, как следует...
Омск, 20 июля. Сейчас вместе с делегацией омского "блока" был у Верховного правителя – в домике у Иртыша. Длинная беседа на злобу дня. Хорошее и сильное впечатление. Чувствуется ум, честность, добрая воля. Говорил очень искренно, откровенно. Об "отсутствии порядочных людей", о "трудном положении армии" ("развал"), о союзниках. "Мое мнение – они не заинтересованы в создании сильной России... Она им не нужна..." О Японии, о наивности тех, кто думает, что стоит лишь ее попросить, и она пришлет дивизии... Об отвратительных злоупотреблениях агентов власти на фронте и в тылу. "Худшие враги правительства – его собственные агенты". То же и у Деникина, то же и у большевиков – "это общее явление, нет людей"... У большевиков это устраняет чрезвычайка, но и она не может устранить преступлений агентов. Мы же мечтаем о законе. "У меня полнота власти, я фактически могу расстрелять преступников, но я отдаю их под суд, и дела затягиваются"... Беседовали около двух часов...
Омск, 21 июля. "Диктатор"... Я всматривался в него вчера, вслушивался в каждое его слово... Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы, фразы, аффектированности. Думается, нет в нем тех отрицательных для обыкновенного человека, но простительных для гения свойств, которыми был богат Наполеон. Видимо, лозунг "Цель оправдывает средства" ему слишком чужд, органически неприемлем, хотя умом, быть может, он и сознает все его значение... Что это? Излишняя искренность "абсолютно честного человека"? Недостаточная напряженность воли? Ни того ни другого свойства не было у Наполеона, нет и у Ленина. Дай Бог, чтобы оба эти свойства не помешали их обладателю стать "историческим человеком". А может быть, я ошибаюсь... Но не скрою – не столь историческим величием, сколько дыханием исключительной нравственной чистоты веяло от слов Верховного правителя и всей его личности. Конечно, трудно судить современникам. Исторических людей создают не только их собственные характеры, но и окружающие обстоятельства. Но я боюсь – слишком честен, слишком тонок, слишком "хрупок" адмирал Колчак для "героя" истории..."29
7
Еще и еще о комментариях.
Первейший смысл их видится в том, чтобы воссоздать, насколько это возможно, ИХ МИР: все, чем жили их души, что их ранило, что было почвой и воздухом их любви; тот мир, с которым и она и он находились в постоянном душевном общении и интеллектуальном диалоге. У каждого из них был свой круг души и ума, но эти круги, возможно, перекрывали друг друга, преображались в их напряженном межличностном поле. Увидеть, а больше угадать, что и как было втянуто в общий круговорот их мыслей и чувств, становилось их общим духовным достоянием, что они должны были читать и спрашивать, о чем могли не говорить, не вспоминать, не думать...
Общение часто было "воображаемым": таковы и колчаковский "дневник в форме писем", и тайная жизнь Анны Васильевны с ним, погибшим, на протяжении всей ее оставшейся жизни; все это так – и тем не менее этот их особый мир был (и есть!) реален. Обозначить хотя бы некоторые детали этой духовной реальности вокруг ядра, образуемого публикуемыми текстами, – такова была цель, к которой в меру своих сил мы стремились приблизиться.
Что сознательно оставлено "за кадром" или, во всяком случае, не акцентировано в комментариях?
Колчак – живой, противоречивый человек, отнюдь не свободный от слабостей и изъянов. Только в противовес советской плакатной задаче ("дрянь адмиральская, пан и барон шли от шестнадцати разных сторон") он в противоположном стане изображался как идеальный герой наподобие Георгия Победоносца, чуть ли не ангел с крылышками (белый антипод красной "Ленинианы").
Нет, в бурной мичманской молодости, в годы плаваний по Дальнему Востоку были у Колчака и пренебрежение дисциплиной (сколько взысканий наложено на него!), и не слишком высокие отношения с береговыми женщинами, и чрезмерное употребление крепких напитков (последним грешил он, кажется, и позже). Вероятно, есть зерна правды в неопубликованных воспоминаниях Н.А. Бегичева, рисующего Колчака заносчивым и высокомерным. Стоит услышать А.Н. Щеглова, возглавлявшего в 1906-1909 гг. 1-ю (стратегическую) часть МГШ и вынужденного защищать историческую правду и свой приоритет в неявном споре с погибшим адмиралом, который во время своего допроса в 1920 г. кое-что лишнее приписал себе30. И в советских текстах о "колчаковщине" есть не только тенденциозность и передержки, но и правдивые факты, нелестные для Верховного правителя. О слабости адмирала писали и его сподвижники; свидетельства Устрялова и барона Будберга – лишь малая часть того критического, что написано в адрес адмирала его сторонниками. Пожалуй, не отбросим с порога вопрос о политическом инфантилизме Колчака. А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, – это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт.
Не хотим замалчиваний. И все же весь этот (могущий быть продолженным) ряд не из нашего репертуара. Настоящий сборник – лишь один (не скроем, пристрастный) шаг к многомерному, объемному пониманию этой исторической фигуры. Найдутся другие авторы, они изберут другие темы и будут работать на другом материале – они выстроят иные образы Колчака, которые покажутся, быть может, несовместимыми с образом "нашего" Колчака, но разве истина в аптекарски взвешенном отмеривании плюсов и минусов, согласно авторитетному рецепту, а не в свободно продолжающемся ряде взаимодополняемых подходов, принципиально различных и не вполне поддающихся арифметическим, да и логическим, операциям?
Один из жанров исторического исследования включает в себя поиск и отбор текстов, их прочтение, выявление их взаимного сцепления, а затем – обширное комментирование, выявляющее жизненные сцепления второго и третьего порядка. В ходе этого разветвленного процесса познания возникает, рядом с исходными текстами, второй пласт знания в виде массива комментариев.
При этом в центр подобного исследования, по аналогии с экологическим подходом, может быть помещено не только то или иное сообщество, но и любое, пусть никем не "выдающееся" лицо, вокруг которого и выстраивается вся история. В нашем случае это – историческое поле, организованное вокруг двух лиц, причастных к истории.
Поразительно, на каком близком расстоянии и как глубоко нити, тянущиеся от Анны Васильевны и Александра Васильевича, уходят в русское общество – в культуру, искусство, предпринимательство, военную, казачью и флотскую среду, государственную деятельность, в жизнь столиц и провинции – и тянутся дальше: в Японию, Америку, Англию...
Комментарии (по крайней мере в замысле) дают больше чем фон или контекст: они смыкаются с основными текстами в единую безмерно сложную жизненную ткань...
Нас еще не оставляет странная надежда, что не все забылось, что на обрывки нитей, уходящих во тьму, еще может пролиться свет. Упрямо верим в чудо...
8
Читатель, впервые берущий в руки эти глубоко личные документы, должен быть готов к тому, что он встретит, возможно, не то, чего ожидает.
Иной характер отношений, далекий современному человеку.
До самого почти конца – они друг к другу на "Вы" и по имени-отчеству: "Анна Васильевна", "Александр Васильевич". В публикуемых письмах только раз – причем у нее, младшей, – вырывается: "Сашенька".
В письмах его к ней, "близкой и недоступной", – про флотские дела, про угря обыкновенного, про буддийскую философию, древнекитайского военного мыслителя Сунь-цзы, английского адмирала Джеллико, японского самурая Хизахидэ. А иногда он часами просиживает над белым листком, на котором только "Г.А.В.", то есть "Глубокоуважаемая Анна Васильевна", и дальше ни слова. Потребность писать ей – не больше, чем может быть написано?
Допотопная лексика: "ручки", "глазки", "обожаемая", "мое божество, мое счастье", "моя звезда". Будто что-то надуманное, книжное, далекое от реальной Анны Тимиревой. Ее "походный портрет" в боевой рубке адмирала, ее перчатка, увезенная с собой за океан. Ни дать ни взять средневековый рыцарь, поклоняющийся даме сердца. Но это почитание – всамделишное, сквозное, судьбоносное, определяющее в конце концов всю его жизнь.
Его внутренние ощущения: он в буквальном смысле слова должен завоевывать право сказать ей о своей любви и право ее видеть, он достоин ее, только если одержит решающую военную победу – сложит к ее ногам Константинополь и проливы (судьба поманила его как раз в те дни, когда Анна Васильевна призналась ему в своей любви). Не поэтому ли (в значительной степени) уезжает он за океан, чтобы вторгнуться в проливы с юга, а потом, в Омске, соглашается принять на себя обязанности Верховного правителя? Любовь едва ли не больше, чем что другое, толкает его на это – и тем предопределяет его трагический конец. Но и в Иркутской тюрьме он верен своему убеждению и принципу: "за все платить и не уклоняться от уплаты".
С изумлением обнаруживаешь, что воины были движимы любовью не только во времена Троянской войны и крестовых походов. Оказывается, и в нашем веке личные чувства способны решающим образом включаться в "энергетику" исторического процесса.
Двойной треугольник любовных отношений. У нее – муж, у него – жена. Как трудно всем четверым (добавим еще, что в каждой семье – по единственному сыну), но как достойно поведение каждого. Ни обмана, ни хитростей, ни интриг, а то, что переживается, не выплескивается на окружающих (впрочем, в нашем распоряжении нет никаких дополнительных свидетельств об этой драме). Как безупречно пишет С.Н. Тимирев о Колчаке в своей книге воспоминаний! И С.Ф. Колчак не клянет разлучницу, хотя развитие событий угадывает наперед. (Жаль, что об этой удивительной женщине известно так мало. История ее отношений с Колчаком, тоже необычная, романтическая, полная загадок, ждет своего освещения публикацией документов из семейного архива. По правде сказать, ТА любовь Колчака и ТА женщина достойны не меньшего исследования, нежели наше.) И с каким сердечным уважением вспоминает о Софье Федоровне Анна Васильевна...
Но редакторы-составители обрекли читателя и на испытание однообразием. На множестве страниц адмирал перемалывает одно и то же, а сокращать текст мы пожалели: Бог знает, кто и когда вновь вознамерится издать адмиральские черновики, да и честно ли это – делать источник занимательнее, чем он есть?
Надо сказать, что развития любовных отношений, "романа души" по сохранившимся письмам не почувствовать. В самом деле, любовь эта стала для него, в сущности одинокого, настоящим якорем спасения в пору исторических ураганов. Но читатель – как-то он отнесется к этой статике?
Пишущие о Колчаке без запинки пускают в ход слова "любовница", "гражданская жена", "жена Колчака" – они все кажутся не теми, хотя, как свидетельствовал С.А. Левицкий, брак адмирала с Анной Васильевной "был предрешен, а процесс о разводе с С.Ф. Колчак уже был начат"31.
Каждый другому стал Судьбой.
Главные неожиданности, вероятно, будут связаны у читателя с внутренним обликом Колчака. Многого в нем не отгадали мемуаристы и романисты.
Мастер военно-морского искусства начала XX века, с поразительной профессиональной интуицией и тонким "чувством командования", знаток новейших средств морского боя, он выказывает себя тоскующим по "поэзии войны" двух– и трехвековой давности, когда противники были целиком на виду один у другого ("какое очарование была тогда война на море").
