Текст книги "Сама себе враг"

Автор книги: Анна Михалева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

9

Прошатавшись без толку по театру примерно с час, Алена пришла к выводу, что Журавлева она больше не встретит, по крайней мере сегодня. Куда она только не заглядывала, в каких помещениях ни побывала, но отыскать ускользающего актера так и не смогла. Куда он потащился открывать страшную тайну анонимных записок, наверное, одному богу известно! Ни в одном мало-мальски приличном помещении его не оказалось. Разве что судьба завела его в мужской туалет, но именно туда она сунуть свой нос не решилась. В конце концов, необходимо оставить человеку право на личную жизнь. Пусть этот человек и мерзкий тип, но тем не менее он тоже имеет право уединиться. Только уж очень надолго он исчез. Сказал – на десять минут, а получилось часа на полтора. Вот бесстыдник! Впрочем, последнее она подумала уже совершенно беззлобно. С того момента, как в голову ей пришла мысль о мщении, злость сама собой испарилась. Сегодня же она познакомит Журавлева со своим намерением брать интервью у Ганина, и тогда поглядим, кто за кем будет гоняться! Однако найти Александра все равно нужно, хотя бы для того, чтобы известить его об этом решении. За неимением лучших идей Алене опять пришлось идти в зал. На сцене снова репетировали, однако, к ее удивлению, Журавлева не было видно. Она нарочно подошла ближе к сцене, внимательно вгляделась в лица играющих актеров, потом пристально осмотрела тех, кто сидел в зрительном ряду, – определенно, Журавлев на репетиции не появлялся. Тем не менее она решила выяснить это у Ганина. Она присела в проходе так, чтобы ее лицо было на уровне уха Ильи, и шепнула:

– Журавлев не появлялся?

Тот, до этого увлеченно наблюдавший за действием на сцене, вздрогнул от неожиданности и, повернувшись к ней слишком резко, уткнулся носом в ее лоб и легонько простонал:

– Господи, ну кто же так налетает!

Она смутилась, отстранилась от него на безопасное расстояние и повторила:

– Журавлев не появлялся? Два часа его разыскиваю.

– Его все сегодня ищут, – Илья подвинулся, освобождая ей место рядом с собой, которое она с благодарностью заняла. – Должны были прогнать ту же сцену, которую до обеда прервал гуру, но никто не может найти нашу звезду. Парень здорово умеет прятаться.

– Да уж, – усмехнулась Алена, чувствуя, что его плечо слишком близко от ее шеи, – ускользнул от меня так мастерски. Я ни единого вопроса задать не успела. Странно, соглашается человек на интервью, а потом исчезает.

– Форменная скотина, – с чувством прошептал Илья и осторожно придвинулся еще ближе.

Алена ощутила легкое волнение, одновременно сознавая, что по всем законам приличия должна быстренько отстраниться, но ничего не могла с собой поделать. Так и осталась сидеть, словно зачарованная.

– И как же вышли из положения? – поинтересовалась она, чтобы прервать неловкую паузу, которая возникает всякий раз, когда два человека ведут себя не вполне естественно.

– Прогоняют вторую сцену из второго акта, – быстро ответил Ганин и, ощутив неловкость их близости, слегка отодвинулся.

Она облегченно вздохнула.

– Кто там щебечет?! – гневно взревел режиссер, поворачиваясь в их сторону.

Оба разом втянули головы в плечи.

– Господи боже! Заговорщики! – повернувшееся к ним лицо Лины источало надменную обиду. Понятно было, что она не могла перенести тот факт, что кто-то из ее партнеров шепчется не с ней.

– Не мешай людям, – резво встрял Лешка Людомиров. Похоже, что этот проныра поспевал всюду, – у людей деловое свидание. Они вместе ищут Журавлева.

– Любезные! – заорал главный, забыв о репетиции. – Не хотите ли выйти вон, к дьяволу?!

– Тсс… – все четверо прижали указательные пальцы к губам и перемигнулись.

Лина и Людомиров отвернулись, причем последний успел понимающе подмигнуть Алене, за что она его тут же возненавидела.

– Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн! – с видимым трудом выговорил Вениамин Федоров, опасливо косясь в сторону правой кулисы. Скорее всего он опасался, как бы оттуда опять не вышел молящийся гуру.

– Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц, – подала реплику Наталья Прощенко, —

 
Пожалуйста, пройдите тотчас к сыну.
Он так переменился! Господа,
Пусть кто-нибудь их к Гамлету проводит.
 

Актер, играющий Гильденстерна, поклонился в пояс, совсем как русский Иван в постановке Ромма:

 
Дай Бог, чтоб наше общество полней
Пошло ему на пользу!
 

Прощенко кивнула:

– Бог на помощь.

Главного почему-то не раздражало неожиданное вливание народно-фольклорных интонаций. Может быть, он вообще думал о другом. Может, его мысли, как и у всех в этом зале, занимал вопрос, где шляется Александр Журавлев. Алена покосилась на режиссера, который с отстраненным видом наблюдал за действиями актеров.

Народ там зашевелился. Кто-то, согласно мизансцене, двинулся было за кулисы, но в этот момент откуда-то снизу раздался еле слышный лязг. В следующее мгновение Алене показалось, что мир сходит с ума. Впрочем, она в своем убеждении была не одинока. Все, как один, и на сцене, и в полутемном зале вздрогнули. Сцена начала медленно двигаться. Вернее, начала двигаться ее центральная часть. Алена инстинктивно вжалась в спинку кресла, поскольку в следующий миг ей показалось, что декорация неуклонно ползет прямо на нее, грозя обвалиться в зрительный зал всей своей картонно-деревянной массой. Лина тоненько пискнула и прильнула к Людомирову, что совершенно не соответствовало ее статусу. По статусу она должна была бы перепрыгнуть через ряд и прильнуть к Ганину, но страх оказался сильнее. На сцене все смешалось. Из-за кулис повыскакивали перепуганные актеры, среди которых мелькал белый капюшон отца Гиви. Все они сбились ближе к краю, с ужасом наблюдая за ползущим остовом центральной части декоративного замка.

– Кто включил сцену! – не своим голосом завопил главный и схватился за лысину. – Где механик, мать вашу!

Его никто не слушал. Внезапно движение прекратилось, по залу разлилась напряженная пауза.

– Да кто ж его знает, за каким хреном нажали кнопку. Руки бы пообрывать, шутнички! – раздался скрипучий голос откуда-то из-за кулис. Скорее всего он принадлежал механику сцены. – Сейчас все вернем на место.

Все расслабились. И тут раздался истошный, заходящийся крик Лины. Она заорала так пронзительно, что Алене показалось, будто этот крик вытесняет сознание из ее головы. Лисицына, не переставая, кричала на одной ноте, указывая рукой куда-то наверх задника декораций. Алена проследила за ее жестом и едва удержалась, чтобы тоже истошно не заорать. Журавлев никуда не уходил, он не пропустил репетицию, он на ней присутствовал, если это можно было назвать присутствием. Его тело висело в двух метрах от пола, распятое на скрещенных досках, составляющих основной остов декорации. Руки и ноги его были плотно привязаны, а голова безвольно свисала. В его груди торчала длинная шпага. Белая рубашка, от ворота до самого ремня брюк, была пропитана кровью. Кровь капала и с ботинок, капала прямо на доски сцены, оставляя на них темные пятна. Людомиров наконец опомнился и зажал Лине рот ладонью. Та тут же обмякла и повалилась на сиденье без чувств. Все замерли. В этой тишине Алена отчетливо услышала стук капель, стекающих с ботинок Журавлева. Позади, на режиссерском столе, с невообразимым треском грохнулась лампа. Первым опомнился Илья. Он пулей понесся к сцене, в один прыжок взобрался на довольно высокий помост и подлетел к телу Журавлева.

– Да помогите же мне! – хрипло крикнул он, пытаясь поддержать Александра за ноги. – Может, он еще жив. Алена, вызови «Скорую»!

Алена повернулась и побежала к выходу. Позади нее послышался гул многих голосов и движение.

* * *

– Какой ужас! – в который раз прошептала тетка Тая. Она сидела, сгорбившись в кресле, и, обхватив плечи руками, монотонно раскачивалась из стороны в сторону. – Какой ужас!

Лина Лисицына подняла на нее опухшие от слез глаза. Впервые актриса выглядела естественно, как вполне нормальный человек.

– Милиция закрыла зал. Говорят: зря мы его сняли с досок, – лицо ее снова перекосилось в беззвучных рыданиях.

Алена стояла у окна, отрешенно наблюдая за всеми. Она поймала себя на том, что ничего не может чувствовать, ни о чем не может думать. Смерть опять вошла в ее жизнь с черного хода, вошла неожиданно и поэтому особенно жестоко. Приехавшие врачи «неотложки» констатировали, что Журавлев был убит не менее, чем час назад. От дальнейших объяснений они отказались и увезли тело. Милиция подоспела вместе со «Скорой», и оперативники уже второй час толкались на месте происшествия. Обо всем этом Алена узнала от Лины и тетки Таи. Сама же она не могла заставить себя тронуться с места, словно приросла к этому чертову окну на веки вечные.

– Они хотят поговорить со всеми, – тетка Тая оглянулась на племянницу, – так что и тебе придется. Ты же его видела последней.

– Предпоследней, – машинально поправила ее Алена.

– А кто же тогда видел его последним?

– Убийца, – она отвернулась к окну и вгляделась в желтый круг фонаря. Семь часов вечера – совсем темно. В густом луче света мирно кружились пухлые хлопья снега. «Наверное, завтра будет оттепель. Снег всегда к перемене погоды», – как-то машинально отметила она.

– Ты считаешь, что его убили? – идиотским голосом спросила Лина.

Алена тут же почувствовала раздражение, которое не в состоянии была скрыть:

– Разумеется, нет! Просто он сначала привязал себе руки к доскам, а потом воткнул в грудь заточенную рапиру.

– Да… – протянула Лина. – Он был очень оригинален, но не до такой же степени.

Этого Алена уже не могла вынести. Сейчас Лина начнет вспоминать о Журавлеве, как обычно вспоминают о покойниках, и тогда мир точно перевернется. Мир перевернется, или она сойдет с ума, что для нее, собственно, принципиальной разницы не имеет. Она порывисто повернулась и, с усилием оторвавшись от окна, быстро зашагала к двери костюмерной. В этот момент постучали. От неожиданности она застыла посередине комнаты. Тетка Тая и Лина разом вздрогнули. В дверь постучали еще раз.

– Д-да, – робко ответила тетка Тая.

Дверь осторожно раскрылась. Алене показалось, что пол костюмерной дернулся под ее ногами. На пороге стоял Вадим Терещенко.

Улыбка, которую можно было бы назвать дежурно-профессиональной, сползала с его лица по мере того, как он постепенно узнавал в этой девушке, с удивленно выпученными глазами, свою давнюю знакомую, Алену Соколову. Наконец напряженная работа зрительной памяти и мышцы лица достигли полной синхронизации, и уголки его губ опустились в горестной ухмылке.

– Господи боже, только не это! – еле слышно буркнул он и дернулся было к выходу, но остановился и растерянно уставился на тетку Таю.

– В-вы из милиции? – вопрос, давшийся ей с большим трудом (она даже побледнела), вовсе не звучал как дурацкий, потому что на Терещенко был обыкновенный штатский костюм, а вовсе не милицейская форма.

– Кем бы вы ни были, заходите, – Лина мгновенно преобразилась, кокетливым движением ручки вытерла глаза, приоткрыла ротик в полуулыбке, чтобы показать, какие у нее красивые резцы, впрочем, не забыв при этом оставить на личике легкий налет грусти, приличествующий случаю. Словом, теперь она выглядела, как дама из общества, у которой только что пропал кошелек, или что-нибудь в этом роде.

Однако Вадим не обратил на нее никакого внимания. Он перевел ошарашенные глаза с тетки Таи на Алену, потом почему-то бросил взгляд на запыленную люстру под потолком, раскрыл рот, закрыл рот и наконец простонал сквозь зубы:

– Ну ты-то что здесь делаешь?!

Тетка Тая и Лина уставились на него, ничего не понимая.

– Можешь не рассчитывать, что я притащилась сюда в надежде увидеть тебя, – прорычала в ответ Алена, потому что отнесла этот вопрос именно к себе. А кому еще из присутствующих Терещенко мог его задать?

– Уж лучше бы это было так, – грустно изрек он, – потому что теперь оправдываются мои самые худшие подозрения…

– И какие же?! – сощурилась она, мучительно желая вцепиться в его смазливую физиономию.

– Ты просто какой-то ангел смерти. Вечно торчишь рядом с трупами.

– На себя посмотри!

– У меня профессия такая.

– Между прочим, у меня тоже есть профессия. Если бы я знала, что Журавлева убьют, ни за что не потащилась бы в театр именно сегодня, чтобы взять у него интервью.

– Аленушка для вас ценный свидетель, – робко заметила тетка Тая, желая поднять вес племянницы в глазах неизвестного, но чересчур сердитого следователя.

– Кто бы сомневался, – невежливо буркнул Терещенко и покосился на Лину Лисицыну. Та, разумеется, тут же растаяла, заиграв плечиками.

– Точно, – не унималась тетка Тая, хотя Алена и показала ей кулак за спиной, – Алена последняя видела Александра живым…

– Предпоследняя, – усмехнулась Лина, – последним его видел убийца.

– Черный юмор, – Вадим излишне тепло взглянул на Лину.

Та расцвела еще больше.

– Надо же выживать как-то в таких обстоятельствах, – небрежно заметила она, – юмор, даже черный, в этом случае помогает.

– Рад за вас, – Вадим даже слегка поклонился Лисицыной, что совершенно взбесило Алену. Неужели этот надутый идиот, изображающий из себя представителя закона, не видит, что перед ним просто размалеванная кукла, которая еще и жеманничает! И он еще смеет ее оскорблять в присутствии этой пустышки!

– Да что вы тут из себя изображаете! – взревела Алена таким неестественным басом, что на всех остальных напал настоящий столбняк.

Она непременно прошлась бы по достоинствам и недостаткам каждого из присутствующих в отдельности, но тут дверь снова отворилась, и на пороге появился очень представительный мужчина, которому явно уже перевалило за пятьдесят. Представительным его делали длинные седые усы, которые он носил на манер Буденного и которые, несомненно, являлись для него предметом гордости и выражения мужского достоинства. Во всем остальном при ближайшем рассмотрении он оказался весьма заурядным типом, несколько недовыглаженным, недовычищенным и чересчур замотанным. Правда, кроме выразительных усов, у него еще были черные живые глаза, которые в других обстоятельствах, наверное, демонически блестели, однако теперь светились тусклой усталостью. Алена оборвала свою пламенную речь на полуслове и уставилась на вошедшего. Терещенко живо повернулся к нему.

– А вы тут времени даром не теряете, – вяло ухмыльнулся обладатель роскошных усищ, – начали опрос свидетелей?

– Ну… не совсем… – Вадим явно не нашелся с ответом. – Просто хочу собрать всех в каком-нибудь просторном помещении. В зале ведь пока нельзя.

– А что говорит режиссер?

– Он еще долго ничего не скажет, у него шок. Он ушел в себя.

– Н-да… Будем надеяться, вернется… – усатый пожевал губами. – Ну смотри сам, по мне, подойдет и фойе.

Он было развернулся, чтобы покинуть помещение, но тут тетка Тая повела себя очень странно – она вытянула шею, прищурилась, словно пыталась рассмотреть спину выходящего до мельчайших подробностей, и наконец тоненько взвизгнула:

– Не может быть! Славик!

Усатый дернулся, остановился и медленно обернулся.

Пауза была длинной. Молодежь боялась пошевелиться, чтобы не нарушить пристальное взаимное вглядывание представителей старшего поколения. Наконец мужчина расплылся в улыбке и едва слышно выдавил:

– Тая?

Тетка Тая лихорадочно закивала:

– Узнал!

– Ты почти не изменилась, – легко соврал он.

– А ты совсем другой, – быстро пролепетала она, задыхаясь от волнения, – я бы тебя не узнала! Только со спины тот же. Такая походка знакомая, ни за что не забуду. Вот так же ты шел тогда по перрону, помнишь?

– Помню, – грустно подтвердил он, явно не намереваясь уходить.

– И усищи отпустил, а вот глаза… Я сейчас вижу, что глаза у тебя те же.

– Вот уж не ожидал тебя встретить, – усатый Славик мгновенно покраснел и, окончательно смутившись, потупил взор, – можно сказать, на закате жизни, да еще при таких обстоятельствах…

– Скажешь тоже – на закате жизни! – кокетливо возмутилась тетка Тая. – Прошло-то всего каких-нибудь двадцать восемь лет.

– Двадцать восемь лет и четыре месяца, – хрипло поправил ее Славик.

– Надо же, запомнил, – щеки тетки Таи вспыхнули апрельскими тюльпанами.

Вадим недоуменно взглянул на Алену, ища ответа. Та только пожала плечами. Ей отчаянно захотелось выйти из комнаты и вытащить остальных, чтобы оставить эту пару наедине. Все ее шестое, седьмое и даже восьмое чувства твердили об одном: уединение – это все, что нужно двум немолодым людям. Лина, Вадим и она сама в этой комнате совершенно лишние. Однако Терещенко, похоже, не собирался разделять ее чувства, он стоял, как столб, навытяжку, совсем по-военному, Лина же, удобно расположившись в кресле и раскинув руки по подлокотникам, пожирала его масляными глазками. Понятие приличия было ей незнакомо. Усатый Славик присел на краешек дивана и, уперев взгляд в носки своих ботинок, долго созерцал на них грязные потеки, потом вздохнул и проговорил чистым, каким-то помолодевшим голосом:

– А я ведь тебя искал. Писал с целины, но ты не отвечала, а когда вернулся в Ленинград, ну, просто землю носом рыл…

– Отца перевели в Москву, мы все переехали. Да и потом, я так на тебя тогда злилась! Ведь это ты виноват в том, что я вышла замуж.

– За Грунина?

– Нет, – неуверенно хохотнула тетка Тая, – Грунин остался в Ленинграде. В Москве меня мама сосватала за доцента. Такой оказался зануда. В очках. Филолог.

– А ты говорила, что Борис Ефремович любил петь, – ни с того ни с сего встряла Алена и сама себе шикнула.

Терещенко тоже ей шикнул, и они обменялись ненавидящими взглядами. Алена в это мгновение решила, что вовсе он и не симпатичный. Да просто белобрысый урод. Однако интимность встречи была нарушена. Усатый следователь и тетка Тая враз посмотрели на нее теплыми взглядами.

– Любил петь, только не умел, – по инерции продолжила тему тетка.

– А это твоя дочь? – усатый кивнул на Алену.

– Племянница, – улыбнулась тетка.

– А… – протянул ее собеседник несколько облегченно.

– Вот как раз по этому поводу, – начал было Терещенко, кивая на Алену, но усатый отмахнулся от него и снова переключился на тетку Таю:

– И как дела у твоего мужа, он уже, наверное, доктор наук?

– Ай ты, господи, – хохотнула та, – Славик, ты все такой же нерешительный! Ладно, чтобы не перечислять всех моих бывших мужей, законных и незаконных, скажу откровенно: теперь я одна.

– Не может быть! – восхитился он.

– Точно! – рассмеялась тетка Тая.

Он тоже было заулыбался, но потом вдруг посерьезнел, его густые брови сошлись на переносице:

– И много их у тебя было?

– Да ладно вам, господин следователь, были и прошли. Какая разница-то, – Тая тоже перестала смеяться, глаза ее наполнились туманной задумчивостью. – Надо же, когда провожала тебя на вокзале, думала: никогда, даже если встречу, нипочем не заговорю. А вот теперь смотрю на тебя и радуюсь, как последняя дура!

– Время лечит, – кивнул следователь. – Действительно, что было, то прошло. Так как зовут племянницу? Неужели это Наташина дочка? – он снова повернулся к Алене. Ее предположение насчет глаз оказалось абсолютно верным – они блестели, как черные маслины, только что вытащенные на свет из банки.

– Алена, – представилась она.

– Кстати, Алена – ваша козырная карта, – доверительно проговорила тетка Тая, всем телом подавшись в ее сторону. – Она последняя, кто общался с убитым Журавлевым. Я уже говорила вашему молодому человеку, – тут она кинула укоризненный взгляд на Вадима, – но он как-то неадекватно отреагировал.

– Еще бы! – фыркнул надутый Вадим. – Вячеслав Иваныч, да ведь Алена…

Тот снова прервал его жестом и пожевал губами:

– Алена, Алена… уж очень это имя мне… что-то напоминает…

– Правильно, – упрямо заявил Терещенко, – дело о маньяке, который убивал девушек, рекламирующих женские гигиенические средства.

– Так вы та самая Алена?! – Вячеслав Иванович даже привстал с дивана.

– Да, – скромно призналась она.

– Везет же вам, – он снова сел и обратился к Терещенко: – И ты все время молчал?! Ведь я мог бы встретить Таю еще летом! Ну и молодежь!

– Откуда же я знал, – вяло огрызнулся Вадим.

– А! – догадалась Алена. – А вы, должно быть, Горыныч.

Усатый следователь явно смутился, бросил короткий взгляд на тетку Таю и наконец уперся взглядом в побледневшего Вадима.

– Давно я не драл ничьих ушей! – слишком внятно процедил он.

10

– Я не обязана тебе ничего рассказывать. Сам узнавай все и про всех! – гневно выпалила Алена, следуя по длинному коридору широкими и решительными шагами.

Терещенко семенил рядом, только что не на полусогнутых.

– Тебе же не трудно обрисовать ситуацию в театре. Кто на кого зуб имел и так далее. Ты в этом замечательно разбираешься, – попытался подлизаться он, но достиг совершенно обратного результата. Злость ее дошла до точки кипения. Она резко остановилась, так резко, что пиджак от костюма, обтягивающий ее фигуру, легонько треснул. Алена не обратила на это никакого внимания, она уперла руки в бока и, глядя ему в глаза, прорычала:

– Пускай тебе Лисицына обо всем рассказывает. У вас с ней, как ты выражаешься, завязался неформальный контакт!

– Лисицына может рассказать только субъективно, а мне нужны объективные наблюдения, – он вдруг улыбнулся, – к тому же твоя Лина только и умеет, что кокетничать. По-моему, с мозговой деятельностью у нее сильные проблемы.

– Она известная актриса, – Алена почему-то перестала злиться.

– Это еще не признак ума, – упрямо заявил Терещенко.

– По тому, как ты меня встретил, могу предположить, как ты отзываешься обо мне!

– Ну, хорошо, – сдался Вадим, – я не ожидал тебя увидеть. Считай это шоком, ушатом ледяной воды на мою голову, да чем угодно. А ты потрясающе выглядишь. Очень изменилась.

– Неужели? – сощурилась она. – Ну зато в следующий раз, когда пройдет еще лет двадцать, ты тоже сможешь соврать, что я все такая же, как прежде.

– Не злись, Ален, – потупился он, – я действительно свинья. Я вовсе не хотел разрывать наши замечательные дружеские отношения. Просто заработался: новое место, куча дел. Мне и выспаться-то как следует не удается.

Она снова двинулась вдоль по коридору. Вадим потащился следом.

– Так ты поговоришь со мной? – услыхала она, но огрызнуться не успела – из-за поворота показалась фигура в белом.

Увидав людей, человек в белой куртке с капюшоном, надвинутым на самый кончик носа, замер, простер руки к потолку и зычно изрек:

– Плохое место! Беды великие! Офелия в воде!

От неожиданности Алена остановилась, Терещенко тут же налетел на нее. Получив желаемый эффект, гуру двинулся дальше, не проронив больше ни слова. Алене показалось, что он даже начал тихонько насвистывать.

– Это кто еще такой? – прошептал Вадим.

– Отец Гиви, местный гуру. Прибыл прямо из Голливуда.

– А почему Офелия в воде?

– А где ей еще быть? Ты что, «Гамлета» не читал?

– Дурдом какой-то тут! – вздохнул он.

– Это не дурдом, это театр. Впрочем, это одно и то же, – наставительно заметила Алена.

– Слушай, без гида я тут не разберусь. Ради всего святого сжалься надо мной!

– Бог подаст! – хмыкнула она, упиваясь своим злорадством.

* * *

В фойе театра собрались все – начиная от режиссера и кончая дворником Палычем. Первый сидел в большом кресле у стены в глубокой прострации. Время от времени он шевелил бескровными губами и обводил фойе безучастным взглядом. Директор театра, поджарый старикан по фамилии Архитектор, быстро манипулировал пальцами, перелистывая страницы своего потрепанного блокнота, словно что-то пытался там отыскать. С директором театра Алена знакома не была, если не считать того, что она пару раз столкнулась с ним у служебного входа. Так что ничего об этом человеке сказать не могла. Актеры и остальная интеллигенция театра вели себя сдержанно, каждый на свой лад выражая скорбь по безвременно ушедшему коллеге. Уборщицы и гардеробщицы тихо плакали, беззвучно сморкаясь в белые платочки. Подсобные рабочие и осветители держались с видимым безразличием, взгляд их с утра уже был смешан с водкой, поэтому они вообще мало что понимали из происходящего. Словом, собрание выглядело довольно пристойно. Первым выступил Горыныч. Он вкратце обрисовал суть дела, предупредил, что с каждым из присутствующих будет проведена беседа, что в целом эти беседы должны помочь следствию и так далее. Алена украдкой поглядывала на тетку Таю и с удовольствием замечала, с каким восхищением взирает та на своего давнего знакомого. Теперь Алене казалось, что бремя устройства личной жизни родственницы с нее спало. Иногда она сама ловила молящие взгляды Вадима Терещенко, он просто неприлично пялился на нее, но она предпочитала их не замечать. Пусть помучается. Надо сказать, что не только злорадство удерживало ее от общения с Вадимом. Ей вовсе не хотелось влезать в новое следствие. Она уже по горло сыта убийствами и убийцами. Однажды она уже расследовала массовые убийства, и что из этого вышло? Да ее саму чуть не убили! Нет, дважды на одни грабли она не наступит. Она всего лишь журналистка-неудачница, опоздавшая с интервью – вот и все. Остальное – дело милиции. Сейчас она поговорит со следователем (уж лучше бы это был кто-нибудь другой, а не Терещенко) и забудет дорогу в этот театр, пока дело не закроют.

– Ты уже сообщила в свою редакцию? – шепнула Настена.

– С чего это? – Алена развернулась к ней всем корпусом. – Я не телетайп.

– Ну и дуреха! Лично я уже позвонила Коржику. Он сюда летит на всех парах вместе со своей съемочной группой.

– Ну и будет тебе на орехи.

– А кто узнает? – с невинным видом заявила та и демонстративно пожала плечами.

– Я считала, что ты без ума от Журавлева. По крайней мере, меня его смерть расстроила, хоть я и не была почитательницей его таланта. А ты бегала на все его спектакли, такими взглядами провожала… – изумилась Алена, которая подумала, что ей почему-то и в голову не пришло сообщать кому-либо о трагической гибели актера.

– Не строй из себя святошу, – скривилась Настя, – это ведь журналистика, детка! Народ должен знать, кто-то народу обязан рассказать. И лучше, если этот кто-то будет Коржиком. Журавлева не вернешь, хоть он и был лапочкой, а Коржику такая новость поднимет рейтинг.

– Не продолжай, – Алена замахала на нее руками, – сделала, и бог с тобой. Только не разглагольствуй. Звучит это как-то слишком уж цинично.

– Но ты же непременно напишешь о своем последнем интервью с Журавлевым. Не прикидывайся, если сама не догадаешься, твой главный редактор тебя заставит. Ты же последняя, кто видел его живым.

– Предпоследняя, – уже машинально повторила Алена и со злостью плюнула: – Тьфу ты! Черт бы побрал ваш театральный мир!

– Знаешь, – Настена проникновенно посмотрела на нее, – с тех пор как ты начала увлекаться дамскими романами, ты очень изменилась. Брось их, они тебя не красят.

– Я буду вам очень признателен, если вы вспомните до мелочей все странности, которые произошли за последние несколько дней, а может быть, и раньше, но, по вашему мнению, связаны с этой… страшной трагедией, – загробным голосом закончил Горыныч и в полном молчании опустился на стул.

Пауза затянулась. Актеры начали перешептываться и явно не собирались вступать в обсуждение. Горыныч с надеждой покосился было на главного, но тут же отвернулся – тот по-прежнему находился в прострации, раскачивался из стороны в сторону с горестной миной и шевелил белыми губами.

Он снова окинул зал взглядом и спросил уже менее решительно:

– Может быть, случилось нечто странное, что известно всем?

Спустя минуту он предпринял вторую попытку расшевелить безмолвствующий зал:

– Товарищи, ведь произошло страшное и жестокое убийство. И оно явно связано со спектаклем, который вы ставите. Ну, напрягитесь.

Следствие зашло в тупик, еще не начав движение. Алена любила тетку и не могла видеть, как на ее глазах только что обретенный знакомый Таи терпит крах, поэтому встала и смело спросила собравшихся, тем не менее обращаясь к Терещенко:

– А как быть с записками?

– Записками? – встрепенулся Горыныч.

Зал тоже оживился, словно с потолка закапал кипяток. Все заерзали, зароптали – кто недовольно, кто даже саркастически, но следователь замахал на актеров руками и кивнул Алене.

Та поняла его знак и громко продолжила:

– Я знаю, что Журавлев получил, как минимум, две записки с угрозами. Платье Лины Лисицыной порезали в костюмерной и возле него также нашли записку с угрозой. А на собрании кто-то подложил череп на стол главного режиссера, а под ним нашли еще одну записку.

– Ой, ну это же просто чьи-то глупые выходки, – томно пропела Лисицына.

– Не думаю, что кто-то изрезал дорогой театральный костюм, а потом заколол известного артиста лишь для того, чтобы потом просто посмеяться, – упрямо заявила Алена. – Ведь в записке, которую отдал нам Журавлев, прямо говорилось: «Что живо, то умрет». Разве это не угроза?

– Ну и какая тут связь, – Лина оглянулась и посмотрела на Алену, как профессор на дебильную студентку. – Я тоже нашла записку в своей гримерке. – Нарочито переигрывая, она продекламировала:

 
– Опускайте гроб!
Пусть из ее неоскверненной плоти
Взрастут фиалки!  – Помни, грубый поп:
Сестра на небе ангелом зареет,
Когда ты в корчах взвоешь.
 

Закончив, Лисицына обвела горделивым взглядом притихших коллег. Осветитель у стены громко икнул и хихикнул.

– А вот мне лично все это не кажется смешным, – Вениамин Федоров предпочел встать, чтобы подчеркнуть важность своего заявления, – я тоже нашел на своем столе послание:

 
Средь нас измена! – Кто ее виновник?
Найти его!
 

И мне все это очень не нравится. Если кто-то и шутит, то шутит невероятно жестоко. Особенно учитывая сложившиеся обстоятельства.

Вениамин скорчил скорбную мину и медленно опустился на стул. В рядах осветителей послышалось робкое оживление, которое стихло, едва начавшись. А основной зал снова загудел. Обнаружилось еще пять посланий, которые тоже продекламировали. Все они являлись выдержками из «Гамлета» и имели разных адресатов. Ко всеобщему удивлению, последним от стены отлепился дворник Палыч и, гундося, сообщил, что и ему пришло похожее письмецо, но вспомнить его содержание он не может. Сказав лишь, что письмо было очень поэтичным, он закрыл глаза и нараспев проговорил: «Но тихо старость подошла, и все умчалось без следа», – потом смутился и замолк.

– А где письмо-то? – раздался дружный хор голосов.

Тут Палыч совсем сконфузился и признался, что вчера они медитировали с гуру, а потом недоеденную селедку завернули в бумажку, которую Палыч откопал в кармане своей телогрейки. Кажется, этой бумажкой и было то самое письмо.

– Вранье все это! – басом взревел Вениамин Федоров. – Не медитировал ты, а пьянствовал с каким-нибудь ханыгой! Гуру здесь ни при чем! Просто у него особенность такая – всем кажется, что он где-то поблизости.

– Но письмецо-то было! – упрямился Палыч.