Текст книги "Сама себе враг"

Автор книги: Анна Михалева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– И что? Я должен от нее отказаться, чтобы снять с себя подозрение? – он перевел на нее равнодушный взгляд. – Вы лично считаете, что квартира – повод для племянника, у которого, кроме дяди и бабушки, вообще нет никого на свете, убивать этих людей?

– А почему вы всем говорили, что ваш дядя скончался от сердечного приступа? – Вадим вернулся к жизни и взял следствие в свои руки. Но ненадолго.

Ляхин отпустил ему очередную порцию презрения и процедил:

– Чтобы избежать этой вот сцены. Я же не идиот. Когда милиция не может отыскать настоящего преступника, хватают всех мало-мальски подозрительных. А разве не подозрителен тип, у которого этот самый убийца только что зарезал родного дядю?

Заявление повергло Терещенко в длительную кому.

* * *

– Какой странный парень, – потом признался он, уже топая по пустынному коридору. – Никогда не встречал ничего подобного. Такое ощущение, что он знает все правила следствия и точно уверен, что никто ему ничего не может сделать.

– Но ты действительно не смог, – пожала плечами Алена. – Тебе же пришлось его отпустить.

– Еще бы! – Вадим даже побледнел от обиды. – Весь театр сбежался его выгораживать. Да Ганина никто так не защищал, как этого «бедного мальчика», – он передразнил ноющий голос Натальи Прощенко, которая умоляла за Ляхина, как за родного сына.

– Наверное, потому что он сирота…

– Я еще разберусь в этом сиротстве! – сурово пообещал Терещенко. – Родители погибли в автокатастрофе, дядю зарезали – какое фатальное невезение!

– Не будь циником, – она положила ему руку на плечо. – Такое иногда случается.

– Да, но не дважды за столь короткий срок. И мне не нравится поведение этого Ляхина. Мне не нравится атмосфера в театре. Мне вообще все в этом деле не нравится! Два месяца копаемся с этими чертовыми убийствами и ни на шаг не продвинулись к разгадке. Я чувствую, что тут все виноваты и все покрывают друг друга. Какое-то белое братство, чтоб его!

– Белое братство?! – Алена замерла на секунду. Что-то легкое коснулось ее сознания. – Белое братство, – повторила она, растягивая слова.

– Вот именно! Белое или скорее желтое братство – братство сумасшедших! Прикрыть бы всю эту театральную лавочку! – зло процедил Вадим.

– Попахивает диктатурой, не находишь? – усмехнулась Алена по инерции, потому что голова ее в этот момент была загружена переработкой совсем другой информации.

– Плевать, чем это пахнет. Сегодня же поставлю вопрос перед Горынычем о частичном закрытии театра.

– Как ты это себе представляешь?

– Пока никак, – он растерялся.

– Мне кажется, что убийств больше не будет, – неожиданно и уверенно изрекла Алена, чем совершенно деморализовала Вадима.

Он тихо выдохнул:

– Почему?

– Видишь ли…

Объяснить ему она не успела. В глубине коридора послышались дикие вопли Людомирова, возня и нарастающий гул. Вскоре показалась толпа, еще недавно так рьяно выступающая в защиту Ляхина, – актеры в костюмах, рабочие в замусоленных комбинезонах, сотрудницы бухгалтерии. Замыкали процессию гуру с Палычем – их подозрительно качало из стороны в сторону. В центре толпы Борик с Леликом под руки тащили брыкающегося Людомирова. Приблизившись к Алене и Вадиму вплотную, процессия остановилась.

– Принимай товар! – гордо произнес Борик и толкнул своего пленника к следователю. Тот едва удержался на ногах и, очутившись на свободе, затравленно оглянулся на охранников.

– Вы, ребята, совсем спятили?!

– В чем дело? – строго спросил Вадим.

– Да вы что, не понимаете, что меня подставили?! – заорал на него актер, как-то сразу же утратив свою привычную манеру превращать все в шуточку. – Я что, похож на идиота?!

– А на кого же еще! – невозмутимо парировал Лелик. – Только идиот хранит в кармане улики.

– О, нет! – Людомиров устало вздохнул и повернулся к Терещенко. – Хоть вы им объясните.

– А теперь по порядку, – распорядился Вадим и указал на Борика: – Говори!

– Ну, пока вы там орали друг на друга, как мартовские коты, мы с Бориком решили еще раз пройтись по полям боевой славы…

– Попросил бы попонятнее и без литературных оборотов, – невежливо прервал его следователь. – Если не можешь рассказать толком, лучше молчи!

– Значит, пока все защищали этого сопляка, – Лелик ткнул пальцем в Ляхина, который нервно переминался с ноги на ногу, держась поближе к Наталье Прощенко, – мы решили перевернуть пятую гримерную, ту, в которую так и не заглядывали. А чего в нее заглядывать – там вроде бы обосновались совсем посторонние парни – зеленые актеры, типа вот этого шутника, – он снова толкнул в спину Людомирова. – Зашли. Борик сразу шасть к его столу, открыл ящики, а один – нижний – на замке. Но с Бориком ведь спорить бесполезно, он в детстве на медвежатника шел по проторенной дорожке – для него сейф открыть, что два пальца… – тут Лелик зарделся целомудренным румянцем, промямлив: «Простите» – и продолжил уже увереннее: – В общем, открывает Борик ящик, а там вот эта книжонка и вот этот пакетик, – он потряс в воздухе своими находками.

Разговоры стихли. Все уставились на книгу, на потрепанной обложке которой толстыми буквами было написано название – «Гамлет».

Терещенко взял у него книгу, перелистал.

– Ну и что из того?! – попытался оправдать себя Людомиров. – Я же сразу признался, что мы шутили.

– Да не в шутке дело, – грустно изрек Вадим и покачал головой. – Я, конечно, плохо знаю творчество Шекспира, но эту фразу легко найду. С детства она мне знакома, вот… А тут ее как раз и нет, – он продемонстрировал тот лист книги, где начальные строки известного монолога Гамлета отсутствовали по причине того, что их просто вырезали из него ножницами. – Вот тут, – Вадим ткнул пальцем в зияющую дыру и продекламировал нараспев:

– Быть или не быть, вот в чем вопрос…

– Да мы же резали все подряд! – заорал на него Людомиров. – Вы что, серьезно подозреваете меня?

– Странно, что именно эта часть текста попала на несчастного дядю нашего общего любимца, – следователь покосился на Ляхина, который старался не смотреть в его сторону. А тут и вовсе надулся, теснее прижавшись к своей покровительнице.

– И вот еще, – Вадим снова полистал страницы и, найдя нужную, удовлетворенно хмыкнул: – Вот замечательная фраза могильщика тоже отсутствует. А что он там передал Марии Клязьминой? «Правильно ли ее хоронить по-христиански…», не так ли?

– Да ну, это же… – Людомиров оглядел коллег в поисках сочувствия. – Да я-то здесь при чем! Я в этот ящик два года не заглядывал – с тех пор, как замок заклинило!

Все продолжали настороженно молчать. «Где главный?» – спросил кто-то испуганным шепотом, кажется, Рита Тушина.

– Хватит гундеть! – Лелик возложил тяжелую лапищу на плечо Людомирова. – А это что? Райская пыльца? – он сунул ему под нос небольшой пакетик с белым порошком.

– Почем я знаю! – буркнул тот.

– Сдается мне, что это та самая дрянь, которую ты, паскуда, в водку всыпал! – без обиняков заявил Лелик.

– Попрошу без оскорблений! – Терещенко взял у него пакетик и, развязав узел, сунул в него палец, потом профессионально произвел оперативную экспертизу белого порошка, то есть попросту сунул палец с порошком в рот.

– Ну, силен! – восхитился Борик, расплывшись в идиотской улыбке. – А если бы этот гад хранил в столе цианистый калий?

– У цианистого калия особый запах, – пояснил Вадим, морщась и отплевываясь, – а это какое-то лекарство. Впрочем, у нас есть замечательная служба, которая с радостью определит, что это такое.

– Что опять за бардак?! – взревел главный, быстро приближаясь по коридору. – Не театр, а филиал сыскного агентства! Что опять стряслось?!

– Опять стряслось кошмарное недоразумение, – пояснил Вадим, – по этой причине мы забираем одного из сотрудников вашего театра для дальнейших разъяснений.

– Да?! – неестественно легко взревел режиссер. – Кого, позвольте полюбопытствовать?!

– Да ради бога, – щедро откликнулся на его просьбу Терещенко, – господина Людомирова.

Тут загудела вся толпа:

– Это неправильно!

– Неужели не понятно, что его подставили?!

– Лешка не имеет к этому никакого отношения!

– С ума посходили совсем!

– Как теперь репетировать?!

Вадим поднял руки вверх, призывая всех к вниманию:

– Тихо! Ти-хо! Никто не собирается сажать Людомирова в следственный изолятор. Я должен выяснить кое-какие обстоятельства. К вечернему спектаклю он уже явится в театр. Разумеется, если соблаговолит дать подписку о невыезде.

– В общем, по-хорошему с вами не сладить! – почему-то оскорбился главный. – Имейте в виду, я поеду вместе с вами и еще позвоню адвокатам. И я вам обещаю: эти крючкотворы от вашей Петровки не оставят камня на камне!

Он резко развернулся и решительно направился в свой кабинет, видимо, на полном серьезе вознамерившись вызвать целый батальон адвокатов.

– Так, – протянул Вадим, оглядывая остальных, когда шаги главного затихли и воцарилось молчание, – кто-нибудь еще хочет что-либо добавить?

– Она! – уверенно прозвучало с задних рядов. Передние расступились, впуская в центр образовавшегося полукруга отца Гиви. Он величественно направился к Алене и, застыв в двух шагах от нее, протянул к ней руки. – Она все знает. Она может сказать!

– Я?! – сдавленно пискнула Алена, чувствуя, как бьется о ребра ее сердце.

– Она все видела! Она скоро поймет!

– Да ничего я такого не видела! – возмутилась Алена, краснея под сверлящим взглядом его черных глаз. – Что я видела?

Но гуру не удостоил ее ответом. Он повернулся и так же величественно ушел в народ.

– Вы, – крикнул ему вдогонку Вадим, – тоже поедете с нами! – он взял Людомирова под локоть и повел по коридору. Тот больше не сопротивлялся.

Все двинулись провожать их, обсуждая нелепые претензии Борика с Леликом на звание детективов.

– Алена! – неожиданно весело крикнул Людомиров. – Шарапов! Не жизнь, так хоть честь мою спаси!

23

Весь день Алена служила буфером чужих страстей. Сначала почему-то именно ей все актеры театра сочли своим долгом пожаловаться на следователя Терещенко и его «разбойничьи правила ведения следствия», потом Илья Ганин долго изливал ей свою душевную боль, что его «никто не любит и не понимает», затем тетка Тая хныкала, сокрушаясь, что годы молодости «давно миновали» и «Вячеслав Иванович, то есть Горыныч, далек от нее так же, как Герцен от народа». Напоследок в костюмерную опять ворвалась Настена, уже посиневшая от рыданий, и сообщила (пятый раз за день), что выяснение отношений с Коржиком по телефону не привело ни к каким положительным результатам. Она-де еще раз убедилась, что тот ее не любит, и теперь готова с ним расстаться раз и навсегда. Сотряся воздух столь гневной тирадой, она снова понеслась к телефону – «расставить все точки над «и» и понять, действительно ли между ними все кончено».

Когда дверь за ней захлопнулась, Алена обхватила голову руками.

– Не понимаю, чего ты тут торчишь? – проворчала тетка Тая, демонстративно медленно надевая пальто. – Ну у меня работа – мне простительно. А ты?

– Я жду гуру, – выдохнула Алена в ладони. – Не могу понять, почему все забыли о том, что он мне сказал. Он ведь подошел и громко заявил, чтобы все слышали: «Она знает. Она видела. Она скоро догадается!» Я уже голову поломала – ничего я не видела, ни о чем не догадываюсь. Вот я и хочу с ним поговорить.

– Я думаю, что он уже все рассказал Вадиму, – красуясь перед зеркалом, тетка надела высокую шляпку с небольшими полями – последний писк осенней моды. – Без пятнадцати семь – гуру не выпустят до утра. Поедем ко мне, а то после его заявлений оставлять тебя одну как-то боязно.

– Терещенко обещал за мной заехать, – с ходу соврала Алена.

– Тогда, может быть, подождем вместе? – Тая повернулась к племяннице.

– Ты потрясающе выглядишь! – улыбнулась ей Алена и добавила: – Не волнуйся, в театре полно народу. Ничего со мной не случится. Вот-вот опять заявится Настена…

Дверь распахнулась, и на пороге действительно появилась Настя.

– Сейчас Коржик приедет, – равнодушно сообщила она, хотя вид у нее был довольный.

– В таком случае я ухожу, – поспешно объявила тетка Тая, которую Настины разговоры о Коржике и о непростых отношениях с ним порядком поизмотали за день.

– Как, ты собираешься пропустить финал-апофеоз? – удивилась Алена. – Бурное примирение, с лобзаниями и посыпанием головы пеплом?

– Если вы позволите, – Тая стремительно покинула костюмерную, на прощание взяв с племянницы слово, что та позвонит ей, когда доберется до дома.

– У нас паника, – сообщила Настя, садясь в кресло, – Людомирова все нет, и главного нет. Игорь Гуров, ну, который дублирует Людомирова, простыл и хрипит, как бронхиальная астма во плоти. Как он будет говорить на сцене? Рита отпаивает его чаем с лимоном, только это не помогает. А Ганин шатается по коридорам какой-то странный, глаза горят. На меня так зыркнул, что я забыла, как меня зовут.

– Что говорят об убийствах?

– С ума сошла! – возмущенно воскликнула подруга. – Кто сейчас об этом помнит?! Зрителей уже полный зал, а у нас не ясно, кому выходить на сцену. Леночка – наш помощник режиссера – в истерике. Ганин, как я сказала, в полной отключке. Некому взять власть в свои руки.

– Бери ты.

– Кто мне ее даст? – Настя даже подскочила в кресле.

– А кто отнимет? – резонно ответила Алена.

– Ты думаешь? – все еще колеблясь, Настя поднялась.

– Изобрази деятельный энтузиазм, за тобой потянутся, – подбодрила ее Алена. – Проблема в том, что никто не может взять на себя ответственность и поднять занавес.

– А с чего начать?

– С того, что ты обычно делаешь перед спектаклем – оповести всех, что начало через пять минут, что готовность номер один, ну и так далее в том же духе. Только будь бодрее.

– Ты молодец! – в Настиных глазах загорелось истинное восхищение. – Все, я пошла.

У двери она остановилась:

– Передашь Коржику, чтобы валил ко всем чертям?

– И не подумаю, – усмехнулась Алена.

– Что-то у меня ноги, как ватные, – призналась подруга, вцепившись пальцами в косяк.

– О, господи! – Алена подскочила и, раскрыв дверь, вытолкала ее в коридор. – Мне, что ли, выполнять твою работу?!

– О! – на них чуть не налетел Людомиров.

– Выпустили! – хором вздохнули девушки.

– А куда они денутся, – хохотнул он.

– Так я пошла, – Настя решительно ринулась на обход гримерных.

– Удачи! – крикнула ей вслед Алена. Та только кивнула.

– А гуру? – Алена схватилась за ускользающий рукав людомировской куртки.

– И его, – поспешно ответил тот, всем телом подавшись вперед. – Вместе на такси сюда летели. Да вон он пошел.

В дальнем конце коридора действительно мелькнули белые одежды и скрылись за поворотом.

– У него же после спектакля тайная вечеря.

– В каком смысле?

– Ты что, не знала? – усмехнулся актер. – Он же каждый вечер ровно в девять за сценой воздает молитвы со своими последователями.

– Мне нужно с ним поговорить.

– Ха! С ним все хотят поговорить, только никому пока не удалось это сделать. Он молчит. На Петровке его пять следователей терзали – нулевой результат. А в такси ехали, я его спрашиваю: «Кто убийца? Скажи, – говорю, – сволочь. А то на метро добираться будешь». Он только хмыкнул. Может, действительно, тебе удастся выяснить. Не знаю, сходи к нему в этот его кружок, авось растает его ледяное сердце. Надоело трястись в постоянном ожидании нового безвременно усопшего.

– Пять минут! – прокричала Настя.

– Все! До завтра. Я лично после спектакля – домой, мыться. Такое на меня гнетущее впечатление произвел отдел по расследованию убийств, что очень хочется принять душ.

Он унесся, оставив Алену в глубоких раздумьях над смыслом жизни. Правда, не своей жизни.

* * *

Спектакль прошел на редкость гладко. Настена была на высоте, координируя выходы актеров и работу остальных участников спектакля. Пока она носилась по театру, Алена, предприняв неудачную попытку разыскать гуру, вернулась в костюмерную. Только здесь, в тишине, она наконец позволила себе спокойно сесть и подумать. «Вероятно, дело близится к развязке», – неожиданно пришло ей в голову. Это был даже не вывод, к которому обычно приходят после долгих и мучительных размышлений. Она определила это, как некую внутреннюю уверенность, некую общую готовность всего своего организма к тому, что убийца вот-вот даст о себе знать. Чем это было продиктовано? По большей части, конечно же, заявлением отца Гиви, который наверняка знает или видел больше остальных. Кто же он все-таки такой, этот гуру? Федоров красочно описывал их встречу рядом с закусочной «PAPAY», расположенной где-то между Лос-Анджелесом и Голливудом. Оказавшись неподалеку от «Фабрики американских грез», Федоров просто не мог не посетить это место. И вот по дороге они с другом решили перекусить в той самой забегаловке, где подавали отличного цыпленка в кляре. Остановили машину, вышли и тут увидели до того странную фигуру, что напрочь позабыли о еде. Отец Гиви, а странной фигурой оказался именно он, сидел по-турецки в центре парковочной площадки и медленно выводил руками в воздухе большие круги. Он был все в той же белой кофте с капюшоном, закрывающим лицо, в тех же белых джинсах и белых кроссовках. Федоров с другом прошли было мимо – в конце концов, мало ли сумасшедших фанатиков в Калифорнии. Друг так и заметил Вениамину: мол, «еще один шизик». И принялся рассказывать о том, как недавно в аэропорту трое мусульман прямо посреди зала ожидания расстелили коврик и «бились бошками об пол, воздавая хвалу Аллаху».

– Твоя жизнь круто изменится! – прозвучало у них за спиной.

Услыхав русскую речь посреди Калифорнии, друзья, разумеется, не смогли остаться равнодушными к ее носителю. Им оказался тот самый странный «мистер в белом», как окрестил гуру спутник Федорова. Они подошли к нему, завязался непринужденный разговор, плавно перетекший в дружескую беседу за бутылочкой «Русской», распитой уже к вечеру на залитом последними красными лучами солнца пляже. Ну а что было дальше, Алена уже знала: гуру вместе с новым последователем своей странной религии – Федоровым – пересек океан и появился в театре, свалившись на лысеющую голову главного, как снег в июле. А вот что было с отцом Гиви до встречи с Вениамином – не знает никто. Странно, но по документам гуру является гражданином далекой Мексики, но как он там оказался, да еще и гражданство получил, – одному ему и известно. Во всяком случае, он ни с кем не делился этой информацией. Да и вообще, он с самого своего появления в театре открывал рот лишь для того, чтобы произнести очередное пророчество, и тем самым снискал к себе благоговейный интерес и приобрел много последователей своего учения. Как он этого добивается? В смысле, неужели он действительно чувствует, что должно произойти? Или он точно знает, что произойдет? Но если он знает, то, значит, он участвует в осуществлении своих «пророчеств».

Странный мотив для многочисленных убийств, к тому же он никак не вяжется с самой логикой совершенных в театре преступлений. Ведь логика-то проста! Убийца желает, чтобы в «Гамлете» играли выбранные им актеры. Все остальное – ерунда. Смерть дядюшки Ляхина скорее всего случайность. «В таких делах не бывает случайностей», – вспомнила Алена слова Вадима. Но в противном случае убийства Журавлева и Лисицыной просто теряют смысл. Если Ляхин действительно зарезал собственного дядю, на кой черт ему нужно было начинать свою преступную акцию так издалека? То есть Ляхин отпадает. Как отпадает и Людомиров, потому что и ежу понятно – парня подставили, когда Вадим в своем расследовании подошел слишком близко к самому убийце. Когда в стол Людомирова подложили книжку и пакет с растолченным димедролом? Вчера, сегодня? Нет. Скорее всего подложили уже после убийства Лины и охранника, когда в театре появились Борик с Леликом и начали свой никем не санкционированный повсеместный обыск. Расчет убийцы был прост – они найдут то, что ищут, и подозрение автоматически переключится на Людомирова. Кто же мог знать, что эти тугодумные верзилы решат не трогать гримерную молодых актеров, посчитав, что поиски там – дело бесперспективное. Но кто мог подсунуть улики Людомирову? Гуру? Он ведет себя до того отстраненно, что, пожалуй, ему плевать, на кого падет подозрение, и ему вряд ли придет в голову переводить стрелки с себя на другого. Его подозревали с самого начала, он это знал и ничего не предпринимая, чтобы изменить общественное и милицейское мнение. Таким образом, единственным, кому выгодны, по крайней мере два убийства по-прежнему остается Илья Ганин. Алена вспомнила его серые, бархатистые глаза, и на душе у нее стало тоскливо. Теперь в ней основательно поселилась уверенность, что преступник именно он. Во-первых, не бывает столько совпадений, сколько наблюдалось в его случае. И Журавлев ему дорогу перебежал, а проще говоря, предал друга, и Лина шантажировала этим странным ДТП. А что касается убийств охранника и дяди Ляхина, так это тоже вполне объяснимо. Охранник мог видеть, как Ганин подмешивал димедрол в водку, ведь именно он единственный не пил в тот вечер. Кстати, если уж подозревать Людомирова, то тот надрался, как честный человек, и наутро ему было плохо, как и всем остальным. А убиенный Бусинский… Бусинский мог действительно оказаться случайной жертвой. Ганину очень хотелось сыграть Гамлета. Сегодня, когда он жаловался ей на жизнь, он так и сказал: «Это было моей мечтой с тех пор, как я еще ребенком увидел в этой роли Смоктуновского». И вообще, с чего это он вдруг пристал к ней сегодня со своими откровениями? Ладно бы только сегодня! Нет, он вообще переменился, во всяком случае, по отношению к ней. Они знают друг друга лет семь, она же выросла у него на глазах. Пускай она раньше бывала в театре гораздо реже, но они встречались во всякого рода тусовках, где обычно встречаются актеры и журналисты. И никогда, даже когда она писала о нем год назад, он не относился к ней с такой явно выраженной симпатией – обычные дежурные «Здравствуй! До свидания! Хорошая погода» и прочие фразы. Но незадолго до убийства Журавлева он вдруг проникся к ней нежными чувствами, пусть не любовью, но дружеским расположением – это точно! С чего бы вдруг такие метаморфозы? С того, что она неудачно подстриглась в модном салоне? Или потому, что знал ее интерес к преступлениям, ее участие в расследовании под кодовым названием «Дело о прокладках». Может быть, он чувствовал таящуюся в ней опасность, что случись то, что он задумал, и эта журналистка непременно начнет совать нос в его тайны, а поэтому решил заранее заручиться ее поддержкой, подружившись с ней? Ведь она долгое время действительно пыталась оправдать его! Она так уверовала в его невиновность, что забыла – он же актер, он может сыграть любое раскаяние, любое переживание. Она злилась на Терещенко, который не желал верить Илье. А ведь Вадим был прав, с самого начала подозревая именно его! Это она, как последняя дура, считала Илью невиновным. И гуру, который скорее всего наблюдал за ходом дела со стороны и не желал показывать последователям свой интерес к мирскому расследованию, чтобы не потерять авторитет духовного лица в их глазах, так вот он знал, что именно Алена сбивает следователя с правильного пути. Она постоянно выгораживает Ганина. И эта его речь при всех… Он попытался вправить ей мозги, только и всего. Его фраза: «Она знает!» – была обращена не к Терещенко, а к ней самой. Мол, ты сама знаешь, что Ганин убийца. А «Она видела»? Конечно же, она видела – она видела Илью в «Сатириконе» незадолго до того, как нашли труп Бусинского. «Она скоро поймет!» – это был призыв покопаться в своих запутанных мыслях и найти истину. Гуру, как и Вадим, уверен, что убийца – Ганин, вот и весь секрет его пламенной речи! Алена устало закрыла глаза. В коридоре послышался сначала отдаленный, потом нарастающий шум. Спектакль закончился, актеры расходились по гримеркам. Скоро отец Гиви соберет последователей за сценой. Она должна поговорить с гуру. Она должна быть до конца уверенной в том, что права, прежде чем рассказать все Вадиму. Кстати, что он делает? Если Людомирова и гуру уже отпустили, то где Терещенко? Неужели опять поперся на какое-то другое дело? Алена встала, подошла к телефону, набрала номер его кабинета. В трубке ответили после первого гудка. Но ответил не Вадим.

– Могу я поговорить со следователем Терещенко?

– Его нет, – прозвучало довольно равнодушно. – Что передать?

– Передайте, что Алена Соколова звонила из театра.

– И все? – усмехнулись в трубке.

– Это и так слишком много, – она отошла от телефона и взглянула на большие напольные часы. Стрелки показывали девять.

«Если он вернется в кабинет, то узнает о ее звонке и примчится в театр. А если нет, то она все равно пойдет домой минут через тридцать. С гуру дольше не побеседуешь, если он вообще пожелает с ней говорить».

* * *

В коридоре было пусто. Алена удивилась – спектакль окончился всего каких-нибудь десять минут назад, и все уже разошлись? Может быть, устали за сегодняшний бурный день? На лестнице она встретила Коржика, он угрюмо кивнул ей.

– Что Настена? – Алена решила поддержать несчастного горемыку.

– Вот жду!

– Неужели помирились?

– Еще пара месяцев такой жизни, и я либо повешусь, либо сяду в тюрьму.

– Выбор небольшой, – усмехнулась она, – а за что в тюрьму-то?

– За убийство, – мрачно изрек влюбленный страдалец.

– Говорю тебе, лучше бы научился мыть посуду. Все проблемы разом исчезнут.

– Ей не нравится, как я мою посуду.

– А ну вас!

– Подвезти? – неожиданно оживился Коржик, видимо, надеясь, что ее присутствие разбавит гнетущую атмосферу, возникшую между ним и Настей.

– Нет. У меня еще дела.

– Какие у тебя могут быть дела в пустом театре?

– Это он только кажется пустым! – Алена перешла на заговорщицкий шепот: – За сценой в кругу своих последователей молится отец Гиви.

– А ты одна из них, что ли? – опешил Коржик.

– Нет. У меня к нему другой вопрос.

– Это касается убийства? – он встал в стойку «репортерского интереса», которую можно было бы сравнить со стойкой собаки, увидавшей через дорогу кота.

– Нет! – «Только его еще не хватает!» – Это касается личного…

– Не верю.

– Бог в помощь, – она помахала ему рукой и побежала вниз по лестнице, по дороге призывая всех известных ей святых, чтобы те оградили ее от преследования Коржика.