Текст книги "Тихая пристань (СИ)"

Автор книги: Анна Рогачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 12

План созревал в голове Арины, как тот самый хмельной квас – медленно, но верно, с пузырьками трезвого расчета и горьковатым осадком риска. Она не могла ударить пана Гаврилу в лоб. Но она могла испортить ему инструмент. Иван был этим инструментом. И его главная слабость теперь была известна не только ей, но и ему самому – он боялся того, кем становился в кабаке.

Через два дня, когда Иван вернулся с поля в относительно трезвом и усталом состоянии, Арина встретила его не молчанием, а тихим, деловым вопросом:

– Иван. Этот человек… Лексей. Он тебе должен?

Иван замер на пороге, держа в руках сбрую.

– С чего взяла? – голос его прозвучал глухо, но без привычной агрессии. Была усталость.

– Потому что мужик, который постоянно угощает, но никогда не просит взамен, – либо святой, либо ростовщик. А святых в кабаке не видала, – спокойно сказала Арина, помешивая у печи варево. – Значит, долг он берет не деньгами.

Иван молча бросил сбрую в угол и тяжело опустился на лавку. Он смотрел в пол, его мощные плечи были ссутулены.

– Он… он не просит, – наконец пробормотал он. – Он… дает понять. Что я ему должен. За… за участие.

– За какое участие? – мягко спросила Арина, не поворачиваясь.

– За то, что слушаю. За то, что… будто я ему нужен. А потом… – он затравленно оглянулся, будто боялся, что его слова услышат сквозь стены. – … потом становится страшно. И зло берет. На всех. И будто его голос в голове: «Они над тобой смеются, Иван. Они тебя за ничто считают. Покажи, кто тут хозяин».

Слова лились, как гной из вскрывшегося нарыва. Иван, этот свирепый зверь, был на самом деле загнанным в угол, запуганным ребенком, которым мастерски манипулировали.

– А пан Гаврила? Он знает про Лексея? – осторожно выведывала Арина.

– Кто его знает… – Иван провел ладонью по лицу. – Лексей говорит, что «от хороших людей». Что пану небезразличен порядок в деревне. А порядок… это я.

«Порядок – это страх», – мысленно перевела Арина. Старая, как мир, схема: создать проблему (пьяного, озлобленного старосту), а потом предложить себя же в качестве единственной силы, способной эту проблему сдерживать. Иван был и бичом, и пугалом.

– И что будет, если ты перестанешь… слушать Лексея? – спросила она.

Иван снова вздрогнул.

– Нельзя. Он… он знает. Он все знает. Про ту кражу леса… про то, что я…

Он не договорил, но Арине стало все ясно. Его держали не только на водке, но и на страхе разоблачения. Идеальная ловушка.

– Значит, выхода нет, – констатировала она, наливая ему в миску похлебку.

– Нет, – глухо ответил он, сжимая голову руками.

В этот момент Арина подошла к столу и села напротив.

А если… выход будет не для тебя одного? – сказала она очень тихо. – Если Лексей и те, кто за ним, вдруг… окажутся той ниткой, что тянет за собой всю ткань? И порвут ее не в твоем конце, а у самого пана?

Иван медленно поднял на нее глаза. В них плескалось непонимание, тень надежды и животный страх.

– Что… что ты задумала?

– Ничего, – отрезала Арина, отодвигая миску. – Я просто женщина, Иван. А ты подумай. Кому ты больше нужен: тому, кто делает из тебя пса на цепи, или… – она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, – … или тем, кого эта цепь душит?

Она не стала говорить «семье». Он не был готов к этому слову. Но «деревня»… это он мог понять. Это была его территория, его, как он считал, владение. Пусть и искаженное ядом.

– Подумай, – повторила она и ушла к детям, оставив его сидеть над остывающей похлебкой, с лицом человека, в чьем темном мире только что блеснул слабый, немыслимый луч.

На следующий день Арина снова отправила Петьку на «разведку» к кабаку, но с иной инструкцией: не следить за отцом, а запомнить Лексея. Мальчик вернулся, глаза горят азартом сыщика.

– Высокий, мам, в сером кафтане, лицо длинное, усы черные. Ходит не спеша, всех видит. Заходил в кабак, вышел с каким-то мешочком, пошел к усадьбе. Не напрямую, огородами.

– Молодец, – похвалила Арина, вручая ему кусок лепешки. Ее подозрения подтверждались. Связь была прямой.

Вечером пришла Акулина, и Арина поделилась с ней своим, еще сырым, планом.

– Ты с ума сошла! – ахнула та, услышав суть. – Натравить своего же мужа на этих оборотней? Да он тебя первую сцапает и выдаст, лишь бы с него гнев отвели!

– Не натравит, – поправила Арина. – Помочь ему увидеть, кто его настоящий враг. Он боится Лексея и тех, кто за ним. Но его страх – слепой. Нужно сделать его зрячим. Направить.

– И как ты это сделаешь? – скептически спросила Акулина.

– Через то, что он понимает, – сказала Арина. – Через обиду. Лексей его унижает, считает за вещь. Нужно, чтобы Иван это ощутил не в пьяном угаре, а на трезвую голову. И чтобы… чтобы у него был свидетель. Кто-то из деревенских, кого он уважает.

– Староста Федот, что ли? – фыркнула Акулина. – Так он с Гаврилой в одной упряжке!

– Нет, – покачала головой Арина. – Не Федот. Самогонщика Семеныча.

Акулина замерла, уставившись на нее.

– Семеныч? Да он продаст душу за лишнюю полтину! Он им и поставляет-то всю эту отраву!

– Именно поэтому, – холодно улыбнулась Арина. В ее глазах вспыхнул тот самый огонек, который когда-то позволял ей выигрывать споры с ревизорами. – Семеныч – трус. И он дорожит своим делом. Если дать ему понять, что игра пошла слишком грубо, что от его зелья может случиться беда, которая докатится и до него… он испугается. И испуганный человек ищет, на чью сторону встать. Или хотя бы, как от греха подальше отпрянуть.

– И как ты до него достучишься?

– Через его слабость, – просто сказала Арина. – У его внучки, слышала, свадьба скоро. А жених, тот самый Марфин сын, в моей рубахе пойдет. Все будут говорить о мастерице, что шьет так, что вещи будто живые. Семеныч суеверен. Он придет. За оберегом для молодых. А я с ним поговорю.

Акулина долго молчала, разглядывая Арину, словно впервые ее видя.

– Голубка ты моя… да ты не мастерица, ты – голова. Из тебя бы воеводу… – она покачала головой. – Ладно. Рискнем. Я про свадьбу разнесу. А ты… готовь свои узоры.

Глава 13

Свадьба сына Марфы стала событием. И не столько из-за самого торжества, сколько из-за рубахи жениха. Слух о чудесной вышивке, что не просто скрыла дыру, а превратила ее в диковинный оберег, облетел всю округу. Арина, еще не совсем окрепшая, сидела в своей избе, но ее присутствие ощущалось на том пиру без нее. Гости тыкали пальцами в замысловатый узор, шептались. И, конечно, вспоминали про Арину. Про ее хлеб. Про ее странное спокойствие после побоев. Про то, как Иван стал будто тише.

Через день после свадьбы, как и предсказывала Акулина, на пороге появился Семеныч. Невысокий, сутулый, с хитрющими глазками-щелочками и вечным запахом браги, от которого воротило нос.

– Здравствуй, Арина, – заговорил он, виляя и не глядя прямо. – Слышал, ты рукодельница знатная. Умоляю, помоги старику. Внучке на счастье оберег нужен. Чтобы дом – полная чаша, да чтоб… чтоб лихо стороной обходило.

Арина, не вставая с лавки, кивнула на табурет.

– Садись, Семеныч. Оберег сделать могу. Но обереги, они… требуют чистоты. Не только рук, а и помыслов. Заказчика.

Семеныч заерзал.

– Я чего… я ничего. Дело свое делаю.

– Свое дело, – повторила Арина, беря в руки простую льняную тесемку. Ее пальцы начали двигаться сами, завязывая узелки – старый, забытый способ плетения наузов. – Дело, которое может гореть, как тот спирт, что ты гонишь. И жечь не только глотку.

– Ты о чем? – испуганно спросил Семеныч.

– О том, Семеныч, что твой самогон стал слишком крепок. Не для веселья, а для помутнения. Ты поил Ивана, моего мужа. Поил так, что в нем человек умирал, а зверь просыпался. Кто тебе заказывал такой специальный напиток? Лексей?

Семеныч побледнел так, что даже веснушки на носу выделились.

– Я… я не знаю никакого Лексея! Я всем одно и то же продаю!

– Врешь, – спокойно сказала Арина. Она не повышала голос, но ее тихий, ровный тон был страшнее крика. – Иван слюной исходил, рассказывал, как после твоего «особого» угощения в голове у него чужие голоса звучат. Ты не просто торгуешь, Семеныч. Ты травишь. По заказу.

Она закончила плести тесемку. Простой узор из узелков вдруг показался ему страшной паутиной.

– Если с Иваном что случится, – продолжила Арина, глядя на свою работу, – если его злость, которую ты в него вливаешь, выплеснется не туда… если он, к примеру, узнает, кто его настоящий отравитель… как думаешь, Лексей и пан Гаврила тебя прикроют? Или сдадут с потрохами, чтобы самим чистыми остаться? Виноватым будешь ты один, Семеныч. Тот, у кого аппарат и руки в сивухе.

Хитрый старик понял все сразу. Его мелкая, торгашеская душа отлично считала риски. Он вскочил.

– Да я не виноват! Он сам приходил, деньги платил, говорил, для особого случая, для… для сердечного разговора!

– Значит, ты знаешь, кто он, – выдохнула Арина, и в ее тихом голосе прозвучала окончательность. – И знаешь, зачем. Теперь слушай в оба. Ты сваришь для Лексея новую партию. Такую же «забористую», как он любит. Но в тот день, когда Иван ввалится к тебе в кабак зверем – а я его таким направлю, – ты ему всё и выложишь. Глядя в глаза. Скажешь, кто заказывал отраву, кто дергал за ниточки. Скажешь, что боишься, что он, Иван, в ярости тебя самого прикончит, и тогда всё всплывет. И… попросишь у Лексея защиты. Понял меня, Семеныч?

Семеныч смотрел на нее, будто на призрак, мелко дрожа всем своим тощим телом.

– Да он меня… он меня на месте пришибит, этого Лексея! Язык-то отнимется!

– Не пришибит, – отрезала Арина, и в ее словах была та ледяная уверенность, что пронимала до костей. – Он не кулачник, он – подстрекатель. Тень. Он испугается, когда тень эту на свет вытащат, да еще при всем честном народе. Испугается сраму и огласки. Либо драпанет с глаз долой, либо… попробует Ивана усмирить. А Иван, когда узнает, что его столько лет, как последнего дурака, за нос водили…

Она намеренно оборвала фразу. Семеныч сглотнул пустым глотком, и в его воображении, словно вспышка, мелькнула картина: бешеное, искаженное лицо Ивана, обращенное уже не на жену, а на того, кто его скрутил по рукам и ногам хмельной петлей.

– А мне-то что за это? – жалобно спросил он, но уже по-другому – не отказываясь, а торгуясь.

– Тебе – этот оберег, – Арина протянула ему тесемку. – И мое молчание. И совет: вари свою сивуху для тех, кто хочет просто забыться. Не лезь в большие игры, Семеныч.

Семеныч, бормоча что-то, взял тесемку и почти выбежал из избы. План был запущен. Первая шестеренка щелкнула.

Глава 14

Теперь нужно было создать ту самую «большую ссору». Арина действовала тонко. Она перестала оставлять для Ивана хлеб. Квас поставила на видное место, Она стала чуть холоднее, отстраненнее. Не грубила, но и не разговаривала. Домашний уют, который она так старательно создавала, вдруг стал стерильным, тихим, давящим.

Иван сначала злился, потом хмурился, потом пытался заговорить. Она отвечала односложно.

– Что с тобой? – спросил он на третий день.

– Со мной ничего, Иван, – ответила она, глядя мимо него в окно. – Я просто подумала… ты прав. Бабе много ума не нужно. Шить, готовить, молчать. О чем с тобой разговаривать? О деле Лексея? О том, как ты боишься пана Гаврилы? Это же не бабьи дела.

Ее слова ударили точно в цель. Они не оскорбляли его силу, они оскорбляли его положение. Намекали на то, что он не хозяин, а пешка.

– Я не боюсь! – рявкнул он, но в его глазах была паника.

– Конечно, не боишься, – равнодушно согласилась Арина. – Просто выполняешь приказы. Как солдат. Только солдату честь дают, а тебе – дурман в бутылке.

Она видела, как сдерживаемая ярость и обида копятся в нем. Идеально.

На следующий день Иван не выдержал. После короткой, но язвительной реплики Арины о том, что «хороший хозяин в своем доме, а не на побегушках у кабацких шептунов», он в ярости хлопнул дверью и направился прямиком к кабаку. Он шел не пить. Он шел взрываться. Арина, стоя у окна, знала это. Она послала Петьку бежать окольной тропой к Акулине с одной фразой: «Началось. Пусть Федот „случайно“ будет рядом».

Сцену в кабаке Арина потом воссоздаст из обрывков рассказов Акулины и самого, чуть очумевшего от страха Семеныча.

Иван ввалился в кабак, мрачный как туча. Лексей, сидевший в своем обычном углу, едва заметно улыбнулся – жертва шла сама. Но на этот раз все пошло не по плану.

Иван не сел за его столик. Он подошел к стойке и глухо приказал:

– Давай свою отраву. Самую крепкую.

Семеныч, трясясь, налил. Иван выпил стакан залпом, сморщился, но не закусил. Повернулся и уставился на Лексея.

– Иди ко мне. Поговорить надо.

Лексей, сохраняя маску безразличия, подошел.

– О чем, Иван Васильич?

– О долгах, – просипел Иван. – О том, как ты мне должен. За мою покорность. За мою дурость.

Лексей нахмурился. Игра выходила из берегов.

– Ты пьян, друг. Сядь, успокойся.

– Я трезвее не бывал! – голос Ивана набрал силу, заглушая гул в кабаке. – Ты думал, я вечный дурак? Что буду пить твою дрянь и слушать твой шепот, как пес бродячий? Ты и Семеныч здесь… вы меня в скотину превратили!

В этот момент Семеныч, как и было условлено, выскочил из-за стойки с визгом:

– Иван! Да я не виноват! Он заставлял! – он указал дрожащим пальцем на Лексея. – Он говорил, пану Гавриле нужно, чтоб ты был смирный! А если не будешь – про лес расскажут! Меня запугал!

В кабаке воцарилась мертвая тишина. Все присутствующие мужики, в том числе и Федот, «случайно» зашедший пропустить стопку, замерли с открытыми ртами.

Лексей побледнел. Его маска сползла, обнажив холодное, злое лицо.

– Врешь, старый черт! – бросил он Семенычу, но было уже поздно.

Иван издал звук, среднее между ревом и стоном. Вся его накопленная за годы унижений ярость, все отравленное стыдом бессилие нашли наконец истинного виновника.

– Так вот оно как… – прохрипел он и шагнул к Лексею.

Тот отступил, но было тесно.

– Иван, опомнись! Пан Гаврила…

– К черту твоего пана! – заревел Иван и двинулся в атаку.

Драка была короткой, грязной и страшной. Иван, могучий и слепой от гнева, ломал все на своем пути. Лексей, ловкий и подлый, пытался увернуться, бил исподтишка. Но против бешеной силы он был бессилен. Последний удар, тяжелый и глухой, отправил Лексея на грязный пол. Он не встал.

Иван, тяжело дыша, стоял над ним, с окровавленными костяшками пальцев. Гнев в нем погас так же внезапно, как и вспыхнул, оставив после себя пустоту и леденящий ужас. Он посмотрел на молчавших мужиков, на бледное лицо Федота.

– Он жив? – хрипло спросил он.

Кто-то наклонился.

– Дышит… Но, Иван, ты того… это ж… посланец от пана!

В этот момент дверь кабака распахнулась. На пороге стояли двое здоровенных батраков из усадьбы Гаврилы. Они окинули взглядом сцену.

– В чем дело? – глухо спросил один.

Иван, не в силах вымолвить слово, лишь показал подбородком на лежащего Лексея. Семеныч, плача, начал что-то бессвязно объяснять про «запугивание» и «особую водку».

Батраки переглянулись. Инструкций на такой случай у них не было. Их работа – грубая сила и наблюдение, а не разбор дворцовых интриг.

– Будет разбираться пан, – сказал второй, наклоняясь к Лексею. – А тебя, староста, просим пройти с нами.

Иван, понурив голову, поплелся за ними. Он не сопротивлялся. В его глазах была пустота человека, который только что разбил свою клетку, но не увидел вокруг ничего, кроме другой, большей тюрьмы.

Арина узнала обо всем через час от запыхавшейся Акулины.

– Все получилось! Как ты и задумала! Лексей лежит, Иван в усадьбе, вся деревня гудит! Федот сам видел!

– Не получилось еще ничего, – холодно ответила Арина, собирая в узел самое необходимое. – Это только начало бури. Теперь пан Гаврила вынужден будет действовать. А Иван… Иван стал для него проблемой. Живой, неудобной проблемой.

– Что будем делать? – спросила Акулина, глядя на узелок.

– То, что и планировали, – сказала Арина, взглянув на детей, уже одетых в самую теплую одежду. – Бежать. Сегодня ночью. Пока в усадьбе разбираются со скандалом, пока все смотрят на Ивана. Это наш единственный шанс.

Она подошла к печке, вынула горшок с припасами. Ее руки не дрожали. В ее душе не было ни злорадства, ни страха. Была лишь предельная ясность. Она развязала один узел, но, чтобы вырваться на свободу, предстояло разрубить другой. И время для этого настало.

Глава 15

Темнота за окном была не просто отсутствием света – она была союзником, живым, плотным покровом, под которым можно было спрятаться. Арина стояла посреди избы, слушая, как за печкой ровно и по-взрослому дышит Петька, прижимая к себе спящую Машеньку. Девочка всхлипывала во сне, пальчики впивались в ватник брата. Арина ощущала их страх, как собственный, но поверх него лежал холодный, ясный слой решимости. Она мысленно еще раз проверила узелки на своем плане, как проверяла когда-то швы на ответственном заказе.

Акулина уже ждала их на краю деревни, у старой ветлы. У нее была пара крестьянских котомок, припасенных «на черный день», и, что важнее, – знание лесных троп. «Гонная дорога сторожами смотрит, – говорила она. – А есть тропа заговорная. По ней конокрады в старину уходили. Заблудят кого угодно».

– Вся деревня сейчас гудела, как разворошенный улей. Одни говорили про драку в кабаке, другие – что видели, как батраки пана вели Ивана в усадьбу. Третьи шептались, что сам Лексей не то помер, не то при смерти. Суматоха была их ширмой. Пан Гаврила будет занят разбором этого беспорядка, выяснением, как его тонкая игра дала такой грубый сбой. У него не найдется людей, чтобы искать сбежавшую жену пьяницы-старосты в ту же ночь. Но утро… утро меняло всё.

Арина взглянула на свои руки, сжимающие узелок. В нем – хлеб, сало, яйца, соль, спички, иглы, нитки, горсть сушеных яблок от Акулины и маленькая, завернутая в тряпицу иконка, данная Матреной «на дорогу». Богатство нищей королевы. Этого должно было хватить на несколько дней, пока не дойдут до дальнего хутора, где жила сестра Арины, Агафья. Тот самый путь, о котором говорила Матрена. Путь к жизни.

– Петр, – тихо позвала она.

Мальчик мгновенно открыл глаза. В них не было сонливости, только готовность.

– Пора, сынок. Буди сестру. Тихо.

Она сама подошла к двери, приложила ухо к грубым доскам. Снаружи – лишь заунывный ветер и редкие, пьяные крики из дальнего конца деревни. Тишина была звенящей, натянутой, как струна. Арина медленно, без единого скрипа, отодвинула засов.

Холодный воздух ударил в лицо, обжигая легкие. Она на мгновение зажмурилась, прощаясь не с этой конурой, а с тем страхом, что в ней жил. Он не исчез. Он просто остался там, за порогом, как сброшенная старая шкура.

– Иди за мной, – шепотом скомандовала она, и они, трое теней, выскользнули в ночь.

Тропа, о которой говорила Акулина, и впрямь была «заговорной». Она начиналась не как дорога, а как едва заметная промоина за огородами, уходящая под низкие, раскидистые лапы елей. Лес встретил их мокрой, колючей темнотой и гулом, в котором сливались шум ветра, скрип деревьев и собственное громкое биение сердца. Акулина уже ждала, закутанная в темный платок, ее высокая худая фигура казалась продолжением ствола сосны.

– Живы, здоровы, – беззвучно выдохнула она, увидев их. – Ну, с Богом. Только помалкивать и слушаться. Под ноги смотреть, ветку не хрустнуть. До первых петухов я с вами, а там… – она запнулась, и в ее голосе, всегда таком уверенном, прозвучала трещина. – А там вам самим.

Они двинулись. Арина шла следом за Акулиной, держа за руку Машеньку. Петька замыкал шествие, обернувшись каждые несколько шагов, как его учили. Лес поглотил их.

Первые петухи прокричали где-то далеко-далеко, словно из другого мира. Они стояли на развилке: одна тропа уходила глубже в чащу, другая – едва заметная тропинка – петляла обратно, к полям.

Акулина остановилась. Рассветное небо, серое и слезливое, выхватывало из темноты ее лицо – усталое, осунувшееся, но непоколебимое.

– Здесь моя дорога кончается, голубки, – сказала она просто, снимая с плеча одну из котомок. – В этой – еще хлеба, сальца, да крупы немного. Берите.

Арина почувствовала, как что-то холодное и тяжелое сжимается у нее под сердцем.

– Ты… не идешь с нами?

– Не могу, – Акулина покачала головой, и ее глаза блеснули в полумраке. – Мне надо назад. К утру быть дома, будто я и не выходила. А то подумают – я вам в побеге споспешествовала. А так… – она хитро, по-старому, подмигнула, но в этом подмигивании была горечь. – А так я просто Акулина, которая ночью схватку слушала, да спать не могла. Ничего не знаю, никого не видела. И вам залог молчания, и себе – непричастность.

Арина поняла. Это была последняя, самая умная жертва. Акулина возвращалась в самое пекло, чтобы быть их глазами и ушами в деревне, чтобы отводить подозрения. Чтобы, если что, иметь возможность помочь издалека. Это был стратегический ход, стоивший ей не меньше, чем бегство.

– Спасибо, – выдохнула Арина, и этого слова было мало. Оно тонуло в сыром лесном воздухе, не в силах выразить всю громаду долга.

– Не за что, – отмахнулась Акулина, но вдруг резко, по-матерински обняла ее, потом прижала к себе детей. – Слушайте мать. Она у вас умнее всех нас, вместе взятых. Петька, ты – мужчина, ты – опора. Машенька, ты – светик, ты – отрада. Не теряйтесь.

Она отступила на шаг, сурово вытерла ладонью глаза.

– Дорогу помните? До Сухого брода – по мху, все время под уклон. Перешли брод – ищите старую гать, через болотце. За болотцем – высокая сосна с обгорелым боком. От сосны – на восток, к восходу. Три дня хода до хутора Агафьиного. Воды в ручьях пейте. И… – она замолчала, глядя на Арину. – И силу свою береги. Не всякую тварь ею пугать стоит. Иную и вовсе лучше не замечать.

Она повернулась, чтобы уйти, но обернулась в последний раз.

– Когда устроитесь… когда можно будет… дайте знать. Через странников, через коробейников. Кусочек холста с особым стежком. Я пойму.

И она ушла. Не оборачиваясь больше, растворилась в серой предрассветной мути между деревьями, как дух леса, выполнивший свое предназначение.

Они стояли втроем, слушая, как ее шаги затихают. Внезапно мир стал огромным, пустым и беззащитным. Не стало звонкого голоса, не стало неутомимых рук, поправляющих и помогающих. Были только они трое, темный лес и путь, который теперь предстояло пройти в одиночку.

Машенька тихо всхлипнула. Петька сжал кулаки. Арина глубоко вдохнула, вбирая в себя этот холод, эту пустоту, этот страх.

– Ну что, моя рать, – сказала она тихо, но твердо, беря котомку из рук Акулины. – Командир у нас есть. Карта есть. Припасы есть. Теперь вперед. На восток. К солнцу.

Она сделала первый шаг по тропе, ведущей вглубь чащи. Дети, после мгновения колебания, последовали за ней. За спиной оставалась не только деревня, но и последняя ниточка, связывающая их с прошлой жизнью. Впереди было все.

Их путь только начинался.