Текст книги "Тихая пристань (СИ)"

Автор книги: Анна Рогачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава 3

Эта новая, странная уверенность пустила в Арине корни быстрее, чем она могла предположить. Она лежала, прислушиваясь к мерному постукиванию топора за стеной – Петька, под чутким руководством Акулины, колол немногочисленные оставшиеся дрова. Каждый удар отдавался в ней не тревогой, а четким, почти бухгалтерским удовлетворением: актив, запас на два дня, требуется пополнение . Ее разум, отточенный годами работы с отчетами и сводками, уже выстраивал планы, раскладывая их по полочкам, как когда-то разложила бы квартальный баланс.

Мысли текли ясно и холодно, несмотря на жар, время от времени пробегавший по телу.

I. Оборотные активы.

Сырье: остатки пряжи, несколько лоскутов, ее иглы. Ничего.

Готовая продукция: пока отсутствует.

Дебиторская задолженность: обещание Марфы оплатить работу едой.

II. Внеоборотные активы.

Нематериальные активы: ее мастерство. Пока неоцененное.

Основные средства: этот дом. Пока обременен крупным пассивом по имени Иван.

III. Краткосрочные обязательства.

Неотложные: необходимость встать на ноги.

Текущие: обеспечить пропитание детям и тайный запас на дорогу.

Побег. Это слово теперь было не смутной мечтой, а проектом. Сроки, ресурсы, риски. И первый этап этого проекта начинался сегодня вечером с рубахи Марфы.

Солнце клонилось к закату, окрашивая стены в багровые тона. Петька, не отрываясь, сидел у окна, вцепившись пальцами в подоконник.

– Тише, – вдруг прошептал он, замирая. – Идет!

Арина встрепенулась. Акулина, дремлющая на лавке, мгновенно открыла глаза и кивнула. Через мгновение в дверь постучали – негромко, но настойчиво.

Марфа вошла, озираясь, словно боялась, что за ней пришли. В руках она сжимала сверток из грубого холста.

– Здравствуй, Арина, – зашептала она, кивая Акулине. – Принесла… ту саму рубаху. Глянь, аль нет… Может, и впрямь ничего не поделаешь…

Она развернула сверток. Рубаха была из добротного, некогда белого льна, но на плече зияла безобразная дыра, края которой обуглились.

– Свекровь утюгом прожгла, – сокрушенно пояснила Марфа. – Да не просто прожгла… Рубаха-то покойного свекра, обрядовая. На свадьбу сына жених должен в ней быть. Теперь – крой да песни.

Арина взяла рубаху. Ее пальцы, тонкие и бледные, привыкшие к гладкой бумаге и конторским книгам, скользнули по грубой ткани. Но в них проснулась другая память – память иглы, память узора. Она увидела не дыру, а задачу. И решение.

– Это можно исправить, – сказала она, и голос ее прозвучал так уверенно, что Марфа невольно выпрямилась. – Но не просто зашить. Нужно… превратить в украшение. Вышить поверху. Узором.

– Вышить? – Марфа смотрела на нее с сомнением. – Да каким таким узором? Чтобы дыру скрыть…

– Таким, какого здесь никто не видел, – тихо, но отчетливо произнесла Арина. Она посмотрела на Акулину, ища одобрения, и увидела в ее глазах не просто любопытство, а живой, неподдельный интерес.

– А… а сколько возьмешь? – робко спросила Марфа.

Арина уже продумала и это. Деньги были бесполезны – их у нее сразу отнимет Иван. Нужно было иное.

– Муки. Крупы. Сало, если есть. И… огарок свечи. Для работы.

– Сделаю! – Марфа закивала с таким энтузиазмом, словно ей предложили сокровище. – Все принесу! Завтра же!

Она ушла, оставив в избе ощущение свершившегося чуда. Первая сделка была заключена.

Как только дверь закрылась, Акулина присвистнула.

– Гляжу, ты не только мастерица, но и купец рожденный! Мукой расплатиться… Это умно. Умно.

– Это необходимость, – поправила ее Арина, снова чувствуя усталость. Но теперь это была приятная усталость – усталость после труда, а не от беспомощности.

– Ну, а теперь, главный сторож, – Акулина обернулась к Петьке, – твоя смена окончена. Пора почивать. Завтра дело найдется.

Когда дети уснули, а Акулина, пожелав спокойной ночи, ушла к себе, в избе воцарилась тишина. Но Арина не спала. Она лежала и смотрела на потолок, мысленно примеряя узоры к дыре на рубахе. Цветы? Птицы? Нет, что-то геометрическое, строгое… что-то, что будет смотреться не заплаткой, а замысловатым орнаментом.

Ее мысли прервал тихий звук за окном. Не шаги. Не голос. Словно кто-то осторожно провел палкой по забору. Арина замерла, вслушиваясь. Сердце застучало тревожно. Петька? Нет, он спит.

Звук повторился. Затем – щелчок. И снова тишина.

Она медленно, стараясь не скрипеть лавкой, приподнялась на локте и подползла к окну. Осторожно отодвинула угол холстины, служившей занавеской.

На улице, в густеющих сумерках, никого не было. Только луна, бледным серпом выплывающая из-за леса, серебрила лужи на раскисшей дороге.

«Показалось» , – попыталась убедить себя Арина. Но внутренний голос, тот самый, что когда-то помогал ей находить ошибки в отчетах, твердил обратное. Кто-то был здесь. Кто-то наблюдал.

Она отпустила холстину и отползла назад, на свою лавку. Первый день их «тайной артели» подошел к концу. Они сделали первый шаг. Но Арина с внезапной ясностью поняла: они не одни, кто что-то затевает. За ними тоже наблюдают. И вопрос лишь в том, кто это – случайный прохожий… или чей-то внимательный, враждебный взгляд.

Глава 4

Следующий день тянулся мучительно медленно. Каждый скрип телеги за окном заставлял Арину вздрагивать, каждый крик петуха отдавался эхом в ее напряженных нервах. Ночной шорох за окном не давал покоя. Кто? Этот вопрос звенел в уме настойчивее боли в ребрах.

Акулина пришла ближе к полудню, принеся с собой глиняный горшок с простой, но сытной крупяной похлебкой и, что было ценнее всего – пару старых, но крепких вощеных ниток, выменянных ею у странницы за полпучка сушеной рыбы.

– На, мастерица, – сказала она, протягивая нитки. – Для твоего великого дела. Марфа уж забегала, спрашивала, скоро ли. Готовься, к вечеру будет.

Арина взяла нитки. Воск пах медом и временем. Она молча принялась за работу. Петька, исполняя роль часового, дежурил у окна, а Машенька, подражая матери, увлеченно наматывала старую пряжу на деревянную ложку.

Игла в руках Арины двигалась почти сама, повинуясь давно забытой мышечной памяти. Она выбрала не цветочный узор, а строгий геометрический орнамент, напоминающий то ли переплетение корней, то ли древние обережные знаки, которые она когда-то видела в книге по славянскому орнаменту. Каждый стежок был мельче и точнее, чем позволяла грубая ткань. Она не зашивала дыру – она творила новую реальность на месте порока, превращая позор семьи в ее гордость.

Когда работа была близка к завершению, сумерки уже густели за окном. Акулина растопила печь, и огонь отбрасывал на стены трепетные тени. Арина отложила рубаху, чтобы проверить швы при дневном свете, и вдруг замерла.

По контурам только что вышитого узора пробежал слабый, едва уловимый свет. Не отблеск огня, а собственное, призрачное сияние, будто лунный свет набрали в иглу и вшили в ткань. Оно пульсировало в такт ее собственному дыханию и длилось всего несколько секунд.

– Тетя Куля! – восторженно прошептал Петька. – Гляди, рубаха-то светится!

Акулина подошла ближе, ее цепкий взгляд изучал узор. Свечение уже угасло.

– Не светится, глупыш, – сказала она, но в ее голосе не было привычной легкости.

– Это тебе от печки почудилось. Тени играют.

Но Арина видела. И Акулина, судя по внезапной озабоченности в глазах, тоже что-то заметила. Она перевела взгляд на Арину, и в нем читался немой вопрос.

В этот момент в дверь постучали. Вошла Марфа, а с ней – ее дородная свекровь с суровым лицом.

– Ну-ка, покажи, что ты там наворотила, – без предисловий начала свекровь.

Арина молча протянула рубаху. Свекровь взяла ее, поднесла к самому носу, потом отодвинула, щурясь. Ее брови поползли вверх.

– Мать честная… – выдохнула она. – Да это ж… знак Рода! Где ты такому научилась? Таких узоров нынче и старухи не помнят!

Арина лишь опустила глаза, делая вид, что слаба. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки. Свекровь еще раз внимательно осмотрела вышивку, затем кивнула.

– Ладно. Заслужила. – Она вытащила из-под платка узелок. – Мука, соль, сало. И свеча, как просила. – Она замолчала, глядя на Арину с новым, оценивающим взглядом. – Слышала, хвораешь. Если что… моя изба на отшибе. Дверь не заперта.

Женщины ушли, забрав рубаху и оставив в избе запах хлеба и невероятное чувство победы, смешанное с тревогой.

Когда стемнело и дети уснули, Акулина, собираясь уходить, задержалась у двери.

– Эта рубаха… – тихо начала она. – Она и впрямь светилась. Ненадолго. Я видела.

– Я знаю, – так же тихо ответила Арина.

– Матрена говорила, в тебе сила дремлет. Та, что из-за края мира. Видно, не соврала. – Акулина вздохнула. – Будь осторожна, голубка. Такое ремесло… оно не только друзей привлекает.

Она ушла, и Арина осталась одна в темноте. Она смотрела на свои руки, слабые и тонкие. Она думала о призрачном свете, вплетенном в нити. Она не просто заработала свою первую плату. Она, сама того не ведая, ступила на опасную тропу. В этом мире ее умения были не просто ремеслом. Они были магией. И первое ее проявление уже не было секретом.

Глава 5

Тишина, наступившая после ухода Акулины, была иной – густой, звенящей, наполненной невысказанными вопросами. Арина лежала в темноте, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Оно отбивало странный ритм, будто вторило пульсации того призрачного света, что она вплела в рубаху. Магия. Не книжная, не заклинательная, а рождающаяся под кончиками пальцев, из нитки и иглы. Та самая, что прячется в узоре на старом покровце, в завитке дыма над печью, в шепоте трав, которые Акулина клала ей в чай.

Это открытие не пугало. Оно… обжигало изнутри холодным, ясным пламенем. В ее прежней жизни все было подчинено логике, плану, цифрам. Здесь же, в этом теле, в этом мире, законы были иными. И ее единственный козырь – умение создавать красоту и порядок из хаоса – оказывался куда могущественнее, чем она могла предположить.

На следующее утро ее разбудил настойчивый стук в дверь. Не робкий, как у Марфы, и не веселый, как у Акулины. Ровный, властный. Сердце Арины упало. Иван? Нет, слишком рано.

Петька, уже занявший свой пост у окна, обернулся с испуганным лицом.

– Мам… Чужой дядька…

Дверь открылась без приглашения. На пороге стоял незнакомец. Высокий, сухопарый, в длинном, темном кафтане городского покроя. Его лицо было бледным и непроницаемым, а глаза, цвета старого льда, медленно обвели избу, задерживаясь на каждом предмете, на каждой щели в стене, словно составляя опись.

– Арина, жена старосты Ивана? – голос у него был глуховатым, без интонаций.

Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Рука сама потянулась к одеялу, под которым был спрятан ее скудный запас – нитки, иглы, несколько монеток, данных Акулиной про запас.

– Меня зовут Леонид. Я… коллекционер, – он сделал паузу, подбирая слова. Его взгляд упал на корзинку с рукоделием в углу. – Слышал, вы искусная мастерица. Проявили недюжинный талант в работе для Марфы.

Как он мог узнать? Рубаху забрали только вчера вечером! Арина почувствовала, как по спине бегут ледяные мурашки. Этот человек был тем самым «ночным шорохом». Тем, кто наблюдал.

– Я… просто шью, – тихо сказала она, опуская глаза.

– «Просто», – он повторил это слово с легкой, почти неуловимой усмешкой.

– В вашей работе было нечто большее. Узор… он имел свойство. Свойство, которого не должно быть в вещи, сшитой руками простой крестьянки.

Он сделал шаг внутрь. От него пахло пылью старых книг и чем-то едким, горьким, похожим на полынь.

– Я предлагаю сделку. У меня есть предмет. Старая, очень поврежденная ткань. Ее нужно… не починить. Ее нужно оживить. Вдохнуть в нее тот же дар, что вы вдохнули в рубаху. Плата будет достойной. Золотом.

Золотом. Слово повисло в воздухе, тяжелое и соблазнительное. Золото – это быстрая свобода. Покупка лошади, телеги, молчаливой охраны. Но инстинкт, выстраданный годами жизни под гнетом системы, кричал: опасно! Этот человек видел слишком много. Знал слишком много. И его интерес был не к ее умению шить, а к тому странному свечению, что он, должно быть, тоже заметил.

– Я… я больна, – выдохнула она, снова прибегая к своей старой, проверенной тактике. – Встать не могу. Руки не слушаются. Та работа… она отняла последние силы.

Леонид внимательно посмотрел на нее. Его ледяные глаза, казалось, видели насквозь – сломанные ребра, страх, спрятанный глубоко внутри, и ту искру чего-то иного, что тлела в ее глубине.

– Я понимаю, – медленно произнес он. – Болезнь – вещь непредсказуемая. Но знайте… мое предложение остается в силе. Когда… если … вы решитесь, спросите у Матрены. Она знает, как меня найти.

Он развернулся и вышел так же бесшумно, как и появился, оставив после себя запах тайны и холодный страх.

Арина лежала, не в силах пошевелиться. Ее «штаб-квартира» была раскрыта. В их тихую, хрупкую артель влезли извне. И предложили сделку с дьяволом, одетым в городской кафтан.

Через час пришла Акулина. Услышав о визите, она не удивилась, а лишь мрачно хмыкнула.

– Леонид… Так он и есть. Странный господин. Появляется раз в несколько лет, торгует диковинными товарами, задает вопросы. Матрена говорит, он ищет вещи с «памятью». А людей, что могут эту память пробуждать, – тем более. – Она присела на край лавки. – Отказала ты ему правильно. С ним шутки плохи. Но… – Акулина вздохнула, – … теперь он тебя заприметил. Отступать не станет.

– Что же делать? – прошептала Арина, чувствуя, как стены ее маленькой крепости снова смыкаются вокруг.

– Делать то, что и планировали, – твердо сказала Акулина. – Копить силы. Копить припасы. И готовиться уходить. Быстрее, чем мы думали. Потому что игра стала другой, голубка. И ставки в ней – уже не за нашу с вами свободу, а за нечто большее.

Она посмотрела на руки Арины.

– За ту силу, что прячется в твоих пальцах. И, видимо, дремлет не только в них.

Глава 6

Иван вернулся на закате третьего дня. Его приход угадали не по стуку колес – телегу он, видимо, оставил у кабака, – а по тяжелому, спотыкающемуся шагу и громкому, хриплому бормотанию. Арина, уже способная сидеть, опершись о стену, почувствовала, как все внутри нее сжалось в ледяной ком. Пять дней, обещанные Акулиной, еще не прошли. Значит, раскаяние закончилось. Начиналась ярость.

Дверь с грохотом распахнулась. Иван стоял на пороге, мрачный, как грозовая туча. От него волной потянуло перегаром и потом. Его взгляд, мутный и злой, скользнул по Арине, по детям, притихшим в углу, и наконец упал на Акулину, которая, не смущаясь, помешивала у печи варево.

– Ты чего тут? – просипел он, с ненавистью глядя на нее.

– А ты разве не видишь? Хозяйничаю, – парировала Акулина, ни на миг не прекращая двигать ложкой в горшке. – Пока ты душу гробишь в кабаке, о детях да жене позаботиться некому. Так что входи да дверь закрой, тепло выстудишь.

Иван, ошеломленный такой наглостью, на мгновение опешил. Он шагнул внутрь, грузно опустился на лавку и уставился на Арину.

– Встала? – его голос прозвучал как удар кнута. – Значит, здорова? Работать можешь?

– Ребра еще болят, Иван, – тихо, но четко сказала Арина, глядя ему прямо в глаза. Внутри все дрожало, но голос не подвел. – Акулина помогает. Без нее дети с голоду бы померли.

– Дети… – он с презрением фыркнул, его взгляд скользнул по бледному, испуганному личику Машеньки. Та, увидев его взгляд, расплакалась и спрятала лицо в коленях Петьки.

– Ну что ревешь? – крикнул Иван на девочку. – Я тебя трогал что ли?

Петька, белый как полотно, но с неожиданной дерзостью, вскочил, заслоняя сестру.

– Не трогай ее!

В избе повисла звенящая тишина. Иван медленно поднялся с лавки. Его кулаки сжались. В его глазах вспыхнул тот самый, знакомый Арине огонь бешенства. В этот момент Акулина, нимало не смущаясь, с шумом поставила на стол дымящийся горшок.

– Так, воинство, прекращайте боевые действия! – сказала она громко, будто объявляя о празднике. – Объявляю привал! Петька, тащи миски! Машенька, плакать перестань, а то в похлебку слезы попадут, солено будет. Иван, а ты руки помой, негоже за стол с дорожной пылью садиться!

Ее бытовой, неуязвимый напор снова сработал. Иван замер в нерешительности. Запах еды, видимо, пересилил ярость. Он мотнул головой и, бормоча ругательства, вышел во двор умываться.

Акулина метнула Арине быстрый, понимающий взгляд. «Видишь? Как малый ребенок. Отвлек – и забыл».

За ужином царило напряженное молчание. Иван хлебал похлебку, громко чавкая, и бросал на Арину злые, подозрительные взгляды. Дети ели, не поднимая глаз от мисок.

– Слышала, Марфе рубаху зашила, – неожиданно проворчал Иван, ломая хлеб. – Откуда, говоришь, умение-то взяла? Раньше не шила так.

Арина отложила ложку. Сердце застучало где-то в горле.

– Мать меня учила. Просто… раньше руки не доходили.

– Руки не доходили… – он с насмешкой повторил. – А щас доползли. И чего в плату взяла? Али опять на себя работала?

– Муку взяла, да сала кусок, – спокойно ответила Арина. – Чтобы детям кашу сварить. Да свечу. Чтобы по ночам не в темноте сидеть, пока ты в кабаке пропадаешь.

Иван снова опешил. Прямота и эта странная, новая уверенность в ее голосе сбивали его с толку.

– Умно, – с сарказмом бросил он. – Очень умно. Только смотри… – он наклонился через стол, и его лицо исказила злобная гримаса, – … чтобы слишком умной не стала. Бабе много ума не положено.

В этот момент Машенька, напуганная его тоном, снова тихо всхлипнула. Акулина, сидевшая рядом, немедленно обняла ее.

– Ну, полно тебе, ласточка, – сказала она громко, нарочито ласково. – Видишь, папа-то какой… заботливый. Хочет, чтоб мама твоя силы берегла, а не над чужими рубахами корпела. Правда, Иван?

Он что-то буркнул в ответ и снова уткнулся в миску, но ярость в нем, казалось, поутихла, сменившись непонятным раздражением. Он не понимал этих новых правил игры. Его привычный мир, где он был грозным хозяином, а жена – безмолвной тенью, трещал по швам. И виной тому была не только Арина, но и эта долговязая Акулина с ее невозмутимым спокойствием.

Когда ужин закончился, и Иван, напившись воды, повалился на свою лавку, Акулина собралась уходить.

– Ладно, с богом оставайтесь, – сказала она на прощание, но ее взгляд, устремленный на Арину, говорил совсем о другом. «Будь осторожна. Он сломан, а сломанные вещи – самые опасные».

Глава 7

Дверь закрылась. В избе остались они втроем – Арина, дети и спящий непробудным сном муж, чье присутствие ощущалось как груз камня на сердце.

Но глядя на спокойные лица детей, на крошки хлеба на столе – их первую, честно заработанную еду, – Арина понимала: этот камень однажды придется сбросить. И не бегством униженных, а уходом победителей. Просто для этого нужно было переждать бурю и собрать все свои силы – и обычные, и те, что светились в темноте.

Она осторожно приподнялась, подавляя стон – ребра все еще ныли, но острая боль сменилась тупой ломотой. Петька, словно тень, тут же оказался рядом.

– Мам, тебе помочь?

– Нет, сынок. Спи. Я просто… проверю замок.

Она подошла к двери, действительно поправила деревянную задвижку, но главное – достала из кармана платья маленький узелок, данный ей Матреной. «Полынь да зверобой. Чтобы чужая воля не просочилась». Арина развязала его и, прошептав смутно вспомнившуюся с детства молитву, насыпала щепотку трав на деревянный порог. Пусть это и суеверие, но даже эта малость давала ощущение защиты.

Потом она подошла к столу и зажгла ту самую свечу, полученную от Марфы. Пламя заколебалось, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. При его свете Арина достала из тайника под половицей свои сокровища – иглы, нитки, лоскуты. И – новый трофей – небольшой клубок шерсти, подаренный Акулиной. «На носки ребятишкам, чтобы ноги в дороге не замерзли». Дорога… Она мысленно произносила это слово все чаще, и оно уже не пугало, а манило.

– Мама, – тихий голосок Машеньки прозвучал из-под одеяла. – А мы правда уедем? Далеко-далеко?

– Да, ласточка, – так же тихо ответила Арина. – В место, где всегда пахнет хлебом и нет никого, кто кричит.

– А тетя Куля с нами?

– Нет, солнышко. Но она поможет нам уехать.

Петька, притворявшийся спящим, приподнялся на локте.

– А я… я буду дорогу сторожить. И костер разжигать. Я уже умею! Тетя Куля показывала!

Арина улыбнулась в темноте. Ее маленькая армия готовилась к походу.

На следующее утро Иван проснулся мрачным и молчаливым. Он не кричал, не требовал еды, а сидел, уставившись в стену, изредка бросая на Арину тяжелые, неотрывные взгляды. Это молчание было страшнее крика. В нем чувствовалась не ярость, а какое-то новое, незнакомое ей напряжение. Будто в его запудренном хмелем и злобой сознании что-то шевельнулось.

Перед уходом он неожиданно подошел к столу, где лежала начатая Ариной работа – маленькая рубашонка для Петьки, перешитая из старой его же одежды.

– Это что? – хрипло спросил он, тыча пальцем в аккуратные стежки.

– Петру… рубаху шью, – ответила Арина, затаив дыхание.

Он помолчал, разглядывая работу.

– Крепко… – вдруг выдавил он и, резко развернувшись, вышел, хлопнув дверью.

Это слово, «крепко», прозвучало как высшая оценка. И как признание. Признание ее умения, ее права заниматься своим делом. Арина осталась сидеть, не веря своим ушам. Пробила ли новая тактика брешь в его броне? Или это была лишь временная передышка перед новой бурей?

Днем, когда Акулина зашла на минутку, Арина рассказала ей об этом.

– Не обольщайся, голубка, – покачала головой та, разгружая из передника припасенную для них картофелину и горсть лука. – Камень, падая в болото, тоже круги разводит. А потом – тишина. Он сейчас сам себя не понимает. А не понимая – может рвануть в любую сторону. Будь готова.

– Я готова, – тихо сказала Арина. И это была правда. Она ощущала это каждой клеточкой своего нового, еще слабого тела. Готова к бою. Готова к бегству. Готова использовать тот странный дар, что проснулся в ее пальцах.

Вечером, уложив детей, она снова зажгла свечу и взяла в руки иглу. Но на этот раз она шила не для заказа, не для пропитания. Она взяла самый мягкий лоскут и принялась вышивать на нем простой узор – две переплетенные птицы. Оберег. Для Машеньки. Чтобы хранил в дороге. И когда она вкладывала в стежок всю свою любовь, всю свою надежду, кончики ее пальцев снова едва заметно закололись, будто касались не грубой ткани, а чего-то теплого и живого. И в глубине узора, на миг, мелькнула та самая, призрачная искорка.

Она не испугалась. Она улыбнулась. Это была ее сила. Сила, что кормила их сегодня. И сила, что однажды приведет их к свободе. А до той поры она будет копить ее, тихо и терпеливо, как копит крестьянин зерно до будущего урожая. Урожай их свободы был уже посеян. Осталось лишь дождаться, когда он взойдет.