Текст книги "Тихая пристань (СИ)"

Автор книги: Анна Рогачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 24

Лето ударило по-настоящему. Не ласковым теплом, а удушливой, липкой жарой, что пригибала к земле траву и высасывала все соки из людей. Воздух над их стройплощадкой колыхался, как над раскаленной сковородой, а смола на свежеструганных бревнах плавилась и тянулась янтарными нитями. Работа замедлилась. Даже Петька, чья энергия казалась неиссякаемой, двигался теперь словно в горячем сиропе, а по лицу его постоянно струился соленый пот.

Арина переносила жару хуже всех. Старая слабость давала о себе знать, сердце пошаливало, в висках стучало. Но останавливаться было нельзя. Каждый день, прожитый на этом клочке земли, приближал их к заветному году. Она работала в тени, под навесом из старого холста, занимаясь тем, что можно было делать сидя: драила мхом будущую заслонку, плела из лыка веревки, перебирала и сортировала гвозди, найденные в развалинах бани. Это была скучная, монотонная работа, и от этого – идеальная.

Однажды, когда солнце стояло в зените и все живое попряталось, к ним пришла Агафья. Она несла в руках глиняный кувшин, обернутый мокрой тряпицей.

– Квас, – коротко бросила она, ставя кувшин в тень. – Чтоб не померли тут у меня на глазах. И… поглядела я на ваш венец. Кривоват.

– Знаю, – вздохнула Арина, откладывая мох. – Верхнее бревно подвести надо. Ждем, когда Петька с Гришкой с покоса вернутся – вместе повернем.

Агафья молча обошла сруб, щупая бревна, пнув ногой подкладки.

– Дед Архип приходил?

– Приходил. Побурчал, что мы «городим хлев, а не дом», и ушел спать.

– Он прав, – неожиданно сказала Агафья. – Углы не под прямым углом. Зимой дуть будет. Надо перекладывать.

Арина смотрела на сестру с изумлением. Агафья избегала стройки, как черт ладана, считая это безумием. А теперь вот – стоит, загорелая, в стареньком, но чистом платье, и деловито критикует их работу.

– Перекладывать? – с тоской переспросила Арина. – Гаша, на это неделя уйдет. Мы еле-еле…

– А на что у тебя силы-то уходят? – перебила ее Агафья. – На то, чтобы шить за копейки? На драку с бревнами? Силы нужно тратить с умом. Один раз сделать плохо – десять раз переделывать. Я мужиков попрошу. За твой счет, разумеется.

– Каких мужиков? И за какой счет?

– За счет твоего шитья. Федот-каретник новую упряжь для пана заказывает. Кожу дорогую выписал. Шить – золотые руки нужны. Я ему намекнула, что у тебя руки хоть и бабьи, но с иглой дружат. Он согласился посмотреть. Если возьмешься – заплатит. Хорошо заплатит. А на эти деньги мы Мишку-плотника с сыном на день наймем. Они тебе угол в полдня поправят. А ты в это время шей.

Это была целая стратегическая операция, продуманная и выверенная. Арина смотрела на сестру, и впервые за все время на ее лице не было страха или раздражения. Была холодная, хозяйская расчетливость.

– Ты… ты это серьезно?

– Жить собралась или играться? – фыркнула Агафья. – Если жить – так жить по-людски. А по-людски – это когда дом стоит прямо, а в кармане не ветер свистит. Решай.

Арина решила. Через два дня она сидела в прохладной, полутемной мастерской каретника Федота, разглядывая куски плотной, пахнущей дымом и дороговизной юфтевой кожи. Заказ был ответственный: не просто сшить, а выделать и сшить наборную упряжь для выездной тройки пана Гаврилы. Работа тонкая, мужская по сути. Но Федот, посмотрев на ее пробный шов на обрезке, только хмыкнул: «Ладно. Попробуй. Но если испортишь – отрабатывать будешь до старости».

Она шила три дня, почти не выходя из мастерской. Вкладывала в работу не душу, а холодную, отточенную точность. Каждый стежок был равен предыдущему, каждый узелок – идеален. Это было не творчество, а ремесло высшей пробы. И когда она принесла готовую упряжь, Федот долго молча вертел ее в руках, а потом выложил на стол три целковых рубля. Состояние.

– Больше, чем договорились, – пробормотала она.

– Стоит, – коротко сказал каретник. – Такая работа – она реклама. Пан Гаврила спросит – кто шил. Придется имя называть. Оно тебе надо?

Ледяная игла прошла по спине. Имя. Связь с паном. Опасность.

– Скажите, что ваш подмастерье, – нашлась Арина. – Сирота немой, с золотыми руками. Уехал к родне.

Федот прищурился, потом кивнул.

– Ладно. По рукам. Приходи, если еще что. Молчать умеешь – ценою будешь.

На эти деньги действительно наняли Мишку-плотника с сыном. Два здоровенных мужика, пахнущих лесом и потом, за полдня, с шутками и прибаутками, переложили им кривой угол, выверили все по отвесу и угольнику, а заодно и показали Петьке пару профессиональных хитростей. Арина, наблюдая за этим, чувствовала странное смятение. Она привыкла всего добиваться сама, через боль и упрямство. А тут – наняла. Включилась в систему. Стала частью местного рынка услуг. Это было прогрессом, но в этом было и что-то… продажное.

Вечером того же дня, когда плотники ушли, довольные заработком и выпивкой, а Петька с благоговением гладил ровные, красивые углы нового сруба, Машенька, игравшая рядом с куклой, вдруг сказала:

– Мама, а наш дом теперь будет счастливый?

– Почему ты спрашиваешь, ласточка?

– Потому что дяденьки, которые его ставили, они смеялись. И пели. А ты, когда шьешь для пана, ты… ты не смеешься. Ты как камень.

Девочка, как всегда, попала в самую точку. Арина взяла ее на колени.

– Иногда, чтобы что-то построить хорошее, нужно делать и не очень веселые вещи. Но это не значит, что дом будет несчастным. Это значит… что мы за него заплатили. Не только деньгами, но и тишиной в душе. Понимаешь?

Машенька, конечно, не поняла. Но кивнула серьезно, обняв мать за шею.

– Главное, чтобы ты смеялась иногда. А то я скучаю.

Новость о том, что «Арина каретнику Федоту упряжь для самого пана шила», облетела село, обрастая подробностями. Кто-то восхищался мастерством. Кто-то завидовал. Кто-то злорадствовал: «Вот, связалась с панскими делами, поглядим, чем кончится». Но был в этой молве и важный побочный эффект: Арина окончательно перестала быть «странной беглянкой». Она стала востребованным специалистом. К ней потянулись уже не только за латанием дыр, а за серьезной работой. Жена писаря заказала суконную накидку по городской моде. Дьячок – новый чехол на паникадило. Даже попадья, узнав о ее успехе, снизошла до заказа на отделку платья своей племянницы.

Арина бралась за все. Но взяла за правило: за работу, связанную с власть имущими или церковью, брать только деньгами. И пускать эти деньги не на текущие нужды, а строго в «стройку» или в ту самую кубышку «на черный день». Она вела мысленный учет, как когда-то вела бухгалтерию совхоза: активы (растущий сруб, инструменты, деньги, репутация), пассивы (опасность привлечения внимания, долги в виде обязательств перед соседями, физическое истощение). Баланс пока что сводился с плюсом, но нервное напряжение росло.

Именно в этот момент пришла вторая весть от Гришки. Он прибежал к стройплощадке поздно вечером, когда Арина уже заканчивала вышивать мелкий узор на вороте рубахи для Петьки.

– Тетя Арина, – выпалил он, запыхавшись. – Слух есть. От наших, что в городе подрабатывают. Пан Гаврила… он, слышь, совсем плох. В горячке бредит. Кричит, что его «нитями опутали». И что он нашел того, кто это делает. Какого-то беглого солдата-сибиряка. Велел его искать.

Арина медленно отложила рубаху.

– Беглый солдат-сибиряк?

– Ну да. Рыжий, шрам через щеку, – Гришка явно повторял услышанное. – Говорят, он по деревням ходит, колдовские узлы вяжет и порчу наводит. Целая охота за ним объявлена.

Они с Петькой переглянулись. Это была отвлекающая маневр. Или самообман пана. Но это была и мина. Если объявлена охота на «колдуна», любая странность, любой намек на необычное умение мог стать поводом для доноса. Их тихая, правильная стройка могла в мгновение ока превратиться в «логово сибирского колдуна».

– Спасибо, Гриша, – тихо сказала Арина. – Будь внимателен. Если что новое – сразу.

Когда парень ушел, Петька спросил:

– Мама, это… это про Лексея? Или про того, со знаком на сосне?

– Не знаю, сынок. Но это дым. А где дым – там может быть и огонь. Нам нужно не просто строить. Нам нужно построить быстрее. И обставить все так, чтобы даже у самого параноика-сыщика не возникло мысли связать нас с каким-то сибиряком.

Она посмотрела на их сруб, на который уже легли первые вечерние тени. Он был низенький, коренастый, обыкновенный. Таким и должен был остаться. Никаких «особенных» резных наличников. Никаких странных знаков. Просто дом. Убежище.

На следующий день она совершила рискованный шаг. Пошла к отцу Никодиму и попросила благословить их будущий дом. Не тайно, а принародно, после службы.

– Батюшка, – громко сказала она, так, чтобы слышали все выходящие из церкви. – Дом мы ставим, с Божьей помощью. Благословите место да труд наш. И… может, святить будете, когда под крышу встанем?

Отец Никодим, уставший, кивнул.

– Бог благословит, чадо. Как закончите – скажите. Освятим.

Это был гениальный ход. Дом, благословленный церковью, – уже не логово колдуна. Это была легитимация высшей инстанции.

Но давление нарастало. Жара не спадала. Новости становились все тревожнее. А силы Арины были на исходе. Однажды, когда она пыталась одна поднять тяжелую плаху для порога, у нее в глазах потемнело, и мир поплыл. Она успела сесть на землю, прислонившись к срубу, прежде чем потерять сознание.

Очнулась она в тени, с мокрым от пота платком на лбу. Над ней склонились испуганные лица Петьки и Машеньки. И… Агафьи.

– Дура, – беззлобно сказала сестра. – Загорелась, как та солома. Воды пей. И все. Сегодня работы конец.

– Но порог…

– Порог подождет. Или ты думаешь, одна всю избу на своих костях вытянешь? – Агафья встала, отряхнула подол. – Слушай сюда. Завтра к нам Степан возвращается.

Тишина повисла густая, как кисель.

– Возвращается? – прошептала Арина.

– Возвращается. Без денег, слышь, но жив-здоров. И… и я ему все рассказала. Про тебя. Про детей. Про дом. – Агафья говорила быстро, не глядя в глаза. – Он… он сначала бушевал. Потом притих. Сказал: «Значит, сестра твоя – баба с яйцами. Редкость». И сказал, что поможет. Не за деньги. А потому что… потому что своя кровь. И потому что ему самому интересно, что из этой затеи выйдет.

Это было невероятно. Нежданная помощь. Но и новая сложность. Муж Агафьи, Степан, был фигурой в округе известной. Его возвращение и участие в их стройке снова привлечет внимание. Но теперь – внимание иного рода. Внимание к нормальной, семейной помощи. Это могло стать их самым прочным алиби или… самой заметной мишенью.

Арина закрыла глаза. Голова гудела. Она чувствовала себя той самой жаровней, на которой раскаляется лето, судьба, страхи и надежды. Скоро придется либо сгореть, либо начать обжигать других. Но пока что нужно было просто выжить. Пережить этот день. Выпить воды. И решить, как встретить завтра – с новым союзником, новой угрозой и старым, как мир, страхом, что их хрупкое, сшитое из лоскутов и бревен счастье может рассыпаться в один миг, как карточный домик на ветру.

Она открыла глаза, увидела испуганное лицо Машеньки и решительное – Петьки. Взяла дочь за руку.

– Все хорошо, солнышко. Просто солнце припекало. А завтра… завтра к нам дядя Степан придет. И мы будем ставить порог. Настоящий, крепкий порог нашего дома.

И мы его поставим, – подумала она про себя, глядя на свои рабочие, исцарапанные руки. – Поставим, даже если для этого придется вшить в каждое бревно не только пожелание тепла, но и заклятье непробиваемой обыденности. Мы ведь не колдуны. Мы – строители. Самые обычные строители. И точка.

Глава 25

Степан явился на хутор не с пустыми руками. Он приволок за собой на худой, костлявой лошаденке тюк с какими-то железками, завернутыми в рогожу, и собственное, неистребимое присутствие. Он был невысок, коренаст, с лицом, выветренным в дорожную кожу, и глазами, похожими на две старые, но острые монеты. Взгляд его, быстрый и цепкий, сразу все оценил: и покосившийся забор Агафьи, и аккуратный огород, и, конечно, полусобранный сруб около пустоши.

Первым делом он молча обошел их стройку, пнул ногой нижний венец (который уже не шатался, благодаря плотникам), пощупал пазы, хмыкнул. Потом повернулся к Арине, которая стояла рядом, пытаясь прочесть его мысли по каменному лицу.

Ну что, зятьяновна, – сказал он хрипло. (Он почему-то решил называть ее так, хотя никаким зятем ей не приходился). – Городить вздумала. Без мужика. Это ж тебе не юбку кроить.

– Кроить тоже умею, Степан, – парировала Арина, не опуская глаз. – А тут – бревна. Логика та же: мерка, разметка, крой.

Он снова хмыкнул, но в уголке его глаза дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение.

– Логика… – пробурчал он. – У бревна своя логика. Его не убедишь. Его надо сломать. Или обмануть. – Он развернул свой тюк. Там оказались не железки, а инструмент. Не новый, не блестящий, но каждый предмет был отполирован руками до благородного лоска: два столярных рубанка разных калибров, добротная лучковая пила, тяжелый молоток-кувалда и, что самое ценное, огромный металлический скобель для ошкуривания бревен.

– Это… – начала Арина.

– Это мой пай, – отрезал Степан. – В твое… предприятие. Агафья говорит, ты деньги считать умеешь. Вот и посчитай, сколько я должен тебе за то, что кормила детей и на нашем огороде пахала, пока я в городе шатался. Отрабатывать буду. Бревнами.

И с этого момента все изменилось. Степан был не просто помощником. Он был двигателем. Неистовым, бурчащим, язвительным, но невероятно эффективным. Он работал не за страх, а за азарт. Каждая кривая плаха была для него личным оскорблением, каждый удачный плотный стык – маленькой победой. Он научил Петьку не просто рубить, а чувствовать дерево.

– Не дави, щенок! – гремел он. – Ты с ним не борешься, ты его ведешь! Представь, что бревно – это пьяный мужик, которого нужно аккуратненько под ручку довести до порога кабака. Не тащи, а направляй!

И Петька, завороженный, ловил каждое слово. Степан оказался тем редким учителем, который не объяснял, а показывал. И в его грубоватой метафоре была та самая народная мудрость, которую не найдешь в книгах.

Работа пошла вдесятером. Теперь, когда за дело брался Степан, Арина могла позволить себе не стоять, надрываясь с топором, а заниматься стратегией и… собственно, шитьем. Заказы текли рекой. Слух о том, что «Арина, та самая, что пану упряжь шила, теперь и простым людям за умную цену работает», сделал ее самым востребованным мастером на три деревни вокруг. Она бралась за все, но установила жесткие правила: половину предоплаты, четкие сроки, и – что было самым важным – никаких чудес. Она шила чуть лучше других. Аккуратнее. Прочнее. И точка. Никаких светящихся узоров, никаких разговоров о «тепле от вещи». Просто качественная работа. Это было скучно. И потому – безопасно.

Лето достигло своего апогея. Воздух звенел от зноя и стрекотни кузнечиков. На их стройплощадке теперь стоял не просто сруб, а остов будущего дома: четыре стены, перевязанные матицей – потолочной балкой, на которую Степан, Петька и Гришка водрузили ее вчера с торжественным гиканьем, будто покоряли неприступную крепость.

Машенька, сидя в тени под навесом, «помогала» – обшивала свою куклу новым платьицем из обрезков ситца, которые Арина выделила ей. Она что-то напевала себе под нос, и Арина, украдкой наблюдая за ней, ловила себя на мысли, что это пение – первый по-настоящему беззаботный звук, который она слышала от дочери с того самого дня в ледяной избе.

Но покой, как и знойное марево над полями, был обманчив. Новости, которые приносил Гришка (теперь уже официально считавшийся членом их строительной бригады), были тревожны. «Сибиряка» так и не нашли, но паника, посеянная паном Гаврилой, давала всходы. В соседней волости по доносу соседа взяли старика-знахаря, у которого нашли сушеные травы «непонятного свойства». Его, правда, отпустили, но избу перевернули вверх дном. Слух о «колдовских узлах» материализовался в реальную угрозу для любого, кто выделялся хоть чем-то.

– Нам нужно закончить до осени, – как-то вечером сказала Арина, глядя на почерневшее от заката небо. Они сидели у тлеющего костра (теперь они могли позволить себе маленький, контролируемый огонь – для ужина и для смоления дерева), кушая простую тюрю из хлеба, лука и кваса.

– До осени? – фыркнул Степан, разламывая краюху. – Ты с луны свалилась, зятьяновна? Крышу надо ставить, полы, окна, печь класть… Да мы к первому снегу управимся, и то если дожди не помешают.

– Нужно успеть до того, как эта истерия докатится до нашего села, – тихо, но твердо сказала Арина. – Пока наш дом – просто стройка, к нам могут прийти с вопросами. А когда в нем будет дым из трубы, когда на окнах будут занавески, а у порога – тыква… это уже частная собственность. Дом. Крепость. Ломать порог будет сложнее.

Степан посмотрел на нее, пережевывая хлеб. Его монетки-глаза сверкнули в огне.

– Думаешь, как стратег. Это хорошо. Но бревна твоей логике не подчиняются. Им подавай время, чтобы усесться.

– А мы поможем им усесться быстрее, – сказал Петька неожиданно для всех. Все посмотрели на него. Он сидел, обхватив колени, и смотрел на сруб. – Дед Архип говорил, что раньше, когда спешили, сруб скрепляли не только нагелями, а… проливали.

– Чем проливали? – насторожилась Агафья, которая принесла им горшок с вареной картошкой.

– Смесью. Глина, песок, известь. И… соль. Много соли. Она вытягивает лишнюю влагу, дерево быстрее сохнет и садится плотнее. И грызуны потом не трогают, соль не любят.

Наступила тишина. Даже Степан смотрел на парня с новым интересом.

– Откуда ты знаешь?

– Дед рассказывал. А я… я запомнил.

Арина смотрела на сына и чувствовала, как в груди что-то тает и застывает одновременно. Гордость. И легкий, холодный страх. Он взрослел. Не по дням, а по часам. И его взросление было таким же стремительным и необратимым, как течение реки под весенним льдом.

Решение было принято. Ускориться. Но для этого требовались ресурсы. И тут Арина совершила еще один рискованный шаг. Она пошла к вдове-попадье не с просьбой о работе, а с деловым предложением.

– Матушка, – сказала она, стоя в прохладной гостиной дома попадьи. – Я шью для вас и для многих в селе. Но у меня – дом строится. Нужны материалы. Я могу… взять предоплату. Год вперед. За ваши заказы, за заказы ваших знакомых дамских. Со скидкой. Но деньги – сейчас.

Попадья, попивающая чай из фарфоровой чашки, подняла на нее брови.

– Предоплата? Да ты, милая, в городских лавках побывала? У нас так не заведено.

– Потому что у нас все живут одним днем, – спокойно сказала Арина. – А я хочу жить завтра. И моим детям – крыша над головой нужна до зимы. Я не подведу. Моя работа – вам известна. Это – гарантия.

Она говорила не как просительница, а как партнер. И попадья, женщина расчетливая, оценила это. Возможность закрепить за собой лучшую швею в округе на год вперед и еще со скидкой – предложение было выгодным.

– Ладно, – сказала она после паузы. – Но контракт. На бумаге. И если подведешь – отрабатывать будешь втридорога.

Контракт. Бумага. Это уже был выход на совершенно иной уровень. Арина, дрожащей от внутреннего напряжения рукой, подписала его, поставив простое: «Арина». Без отчества, без фамилии. Просто Арина. Швея.

Деньги, полученные от попадьи и еще от двух зажиточных хозяек, соблазненных «выгодной годовой подпиской» на услуги швеи, стали их финансовым прорывом. Теперь они могли купить готовые, качественные косяки для дверей и окон, железные скобы для крепления, и, о чудо, – несколько листов слюды для окон. Не стекло, но уже не бычий пузырь.

Работа закипела с новой силой. Степан, получив в руки «капитал», преобразился. Он ездил в соседнее село, торговался, возвращался с возом драгоценной липовой дранки для крыши и дегтем для пропитки. Он ворчал, считал каждую копейку, но в его ворчании теперь слышалось удовлетворение. Он был в своей стихии: расчет, сделка, практическая польза.

Арина же, зашиваясь в своем углу под навесом, чувствовала, как на нее наваливается новая, странная усталость – не физическая, а моральная. Она продала свой труд вперед. Она влезла в долги, пусть и обеспеченные ее умением. Она была привязана к этому месту теперь не только страхом, но и обязательствами. Бежать, если что, станет вдесятеро сложнее. Она сплела себя в экономическую сеть села. Это была защита. И ловушка одновременно.

Однажды, когда крыша уже была почти покрыта ровными рядами серебристой дранки, а Петька с Гришкой под руководством Степана начинали тесать косяки для двери, на краю их пустоши появился незнакомец. Он не был похож ни на городского щеголя, ни на сыщика. Простой мужик, но не местный. Одежда поношенная, лицо обветренное, в руках – посох. Он остановился и долго смотрел на их стройку. Потом подошел ближе.

– Хлеб-соль, – сказал он хрипло. – Можно воды испить?

Арина, сидевшая с шитьем, кивнула Петьке. Тот принес ковшик. Незнакомец выпил, поблагодарил, но не уходил.

– Дом ставите? – спросил он.

– Ставим, – ответил за всех Степан, недовольно оглядывая гостя.

– Дело хорошее. Основательно. – Незнакомец помолчал. – А не слыхали тут, в округе, про одного человека… Рыжего, со шрамом. Сибиряк. Колдуном его зовут.

В воздухе повисла ледяная тишина. Даже кузнечики будто смолкли.

– Не слыхали, – первым нашелся Степан, и в его голосе прозвучала плохо скрытая угроза. – А тебе он зачем?

– Ищу, – просто сказал незнакомец. И вдруг его взгляд упал на Арину. Не на ее лицо, а на руки. На иглу в ее пальцах. Он смотрел долго, пристально. Потом медленно кивнул, будто что-то подтвердив для себя. – Мир вашему дому. Стройте – не спешите. Лучше один раз поставить на совесть, чем десять раз переделывать.

И он ушел так же тихо, как и появился, оставив за собой неразрешимый вопрос: был ли это просто странник? Или чей-то взгляд, воплощенный в плоть? И что он увидел в ее руках?

Вечером того дня Арина не могла уснуть. Она вышла из хлева и подошла к своему почти готовому дому. Он пах смолой, деревом и будущим. Она положила ладонь на еще теплое от дневного солнца бревно.

«Мы строим не просто дом, – думала она. – Мы строим факт. Доказательство того, что мы здесь. Что мы существуем. И чем прочнее, обыденнее, неинтереснее будет этот факт, тем сложнее будет его оспорить или стереть».

Где-то в темноте, за лесом, бродил призрак «сибиряка-колдуна». Где-то метался в бреду пан Гаврила. Где-то вели свои учеты холодные коллекционеры. А здесь, на этом клочке земли, стоял остов дома. И в его простых, грубых линиях была та самая, тихая и несокрушимая магия – магия жизни, которая продолжается вопреки всему. Магия обыденности, ставшей щитом.

Она глубоко вдохнула ночной воздух, пахнущий полынью и дымком далеких костров, и вернулась к детям. Завтра предстояло врезать первое окно. Маленькое, с слюдяным окошком. Окно, в которое будет заглядывать утро. Их утро. И ради этого стоило бороться, строить, шить и молчать. Даже если тишина эта была громче любого боя.