Текст книги "Закат (СИ)"

Автор книги: Анна Пляка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– А я сказала, мол, не верю! И он показал мне замок, и всякие черные знамена, и черепа врагов, и даже своего шута!

– А ты?

– А я сказала «Я знаю! Ты герой, который захватил замок Темного властелина и им притворяется!»

Закат фыркнул. В четыре года малышка, заявившаяся к нему домой, выражалась немного иначе, но суть оставалась такой же.

– И он отвез тебя в Залесье на черном коне. Ссадил на землю перед склонившимся в поклоне старостой и сказал «Узнаю, что с ней что-то случилось – убью».

Только по внезапной тишине Закат понял, что сказал это вслух. Отпустил оникс, за который невесть когда схватился, пожал плечами.

Дичка выдохнула:

– О… – и прежде чем Закат придумал оправдание своим знаниям, оправдала его сама: – Так ты про Темного властелина все-все знаешь? Расскажи еще!

Просьбу поддержали остальные девицы, Ежевичка поставила условие – слушать ушами, говорить ртом, а работать руками. Выдала Закату пару кореньев, не чувствительных к «сказочным», сама присела тут же, подперла щеку морщинистой рукой. Закат глянул на нее исподлобья, примеряясь. Перебрал скудную память, словно камушки в горстях пересыпал. Выбрал историю, будто только что возникшую в голове, на пробу чиркнул остро заточенным лезвием по твердому корню. Перекатил начало были-сказки во рту. Решился.

– Это было очень давно, еще до того, как Герой перестал быть один и появились светлые рыцари…

***

Темный властелин сам посещает деревни, не заплатившие дань в срок. Обычно, когда он въезжает в ворота, посреди улицы уже стоят мешки с зерном и единственный человек – старый, больной, калека или просто вытянувший желтую горошину на поспешно устроенной жеребьевке. Его жизнь – вира, который они платят за промедление… Если, конечно, он не сумеет объяснить, почему не отдали дань сразу.

Обычно они слишком пугались, чтобы объяснить хоть что-нибудь. Но этот человек был особенным.

– Змеи в поле приползли, гнезда свили, из них птицы вылупились, в лес ускакали, а из леса вышли, глядь, целые медведи, да как начали песни петь!

Свита затыкает уши, отворачивается, отъезжает подальше, не то пытаясь сохранить рассудок, не то не желая запачкать платья, когда голова дерзкого краснобая слетит с плеч. Темный властелин слушает с интересом, а крестьянин и не думает умолкать.

– Мы те песни услыхали, думаем – ничего себе рыбы уродились! И давай их корзинам ловить, а они в небо взлетели, плавниками машут, кричат, славу Темному властелину разносят! Мы и думаем – таких нельзя ловить, таким, может, поклоняться надо! Стали строить храм, да прямо в поле, где они уродились, а храм глядь, под землю ушел! Мы тогда…

Темный властелин хохочет, подъезжая ближе к своей жертве, наклоняется к самому его лицу, заглядывает в пронзительно-голубые глаза. Баечник не сбивается ни на миг, даже когда нависающий над ним Темный властелин резким, обманно опасным движением выбрасывает вперед ладонь. Кинжала в ней нет, только монеты, что сыпятся на голову крестьянину, такие же золотые, как его волосы.

Тогда Темный властелин уехал, не забрав дань.

А через три дня впервые заговорили о Герое.

***

Когда он уходил от знахарки, солнце уже утопало в полях. Девицы разбежались по домам, пока Ежевичка не торопясь отбирала и смешивала для него травы. Закат стоял к ней спиной, вглядываясь в далекую деревню.

– Зачем тебе это понадобилось, бабка?

За спиной засмеялись не старческим, молодым смехом.

– А зачем тебе, Темный? Ты от своей судьбы сбежал, словно чашка весов под стол ускакала. Думаешь, весы от этого точней станут?

Последний луч скрылся за горизонтом, Закат наконец обернулся. В дверях стояла стройная девушка, старушечьи одежды висели на ней, едва доходя до колен.

Бабка, спрятавшаяся под боком у судьбы. Женщина, готовящая Героя на битву. Девушка, жертва Темного властелина, умершая когда-то на алтаре от его ножа.

Сколько их было, таких жертв? Третьего дня третьей луны, когда весна уже пришла, но и зима не спешила отступать, красная кровь впитывалась то в белый снег, то к черную землю. Он искал подходящих девушек или детей, черноволосых и кареглазых, выкупал их, воровал, убеждал и приводил силой.

Когда он решил, что слишком часто умирает из-за ненужного ритуала, судьба лишь раз послала ему жертву. День в день, третьего дня третьей луны.

– А ты хотела бы, чтобы в Залесье было две бабки?

Ежевичка улыбнулась, показав идеально ровные белые зубы. Покачала головой, протягивая мешочек с травами, а когда он взялся за него, накрыла его ладонь своей.

– Я не жалею о своей жизни. И не жалею, что Дичка осталась просто Дичкой. Но ты поступаешь неправильно.

Закат вырвал руку из ее хватки, отвернулся молча и резко, зашагал по тропинке к деревне. Вслед донеслось тихое, проходящее ознобом по хребту:

– Ты оставил после себя пустоту, но не думай, что ее никто не заполнит.

Он повел плечами, словно пытаясь стряхнуть с них голос бабки-девы, упрямо сжал губы.

Он все еще верил, что не пожалеет о своем выборе.

***

До Лужи он добрался лишь на следующий день, передал травы. Старуха тут же отправилась их заваривать, оставив Заката разбираться с корзинами – перед сбором урожая многие опомнились и принесли свое старье на починку.

Он латал дыру в одной из них, стараясь не думать, что сплести новую было бы проще, когда Лужа наконец вернулась из дома, грузно села на ступени крыльца. Понаблюдала молча за работой, вздохнула вдруг.

– Научился, ишь ты! Шустрый. Я-то уже боялась, что после меня и корзинщика в деревне не останется. Бочки-то мой сынок делает, да на бочке только с горы кататься хорошо и сусло варить, зерна в ней не сохранишь. А теперь знаю, можно уходить спокойно…

Закат, уже несколько раз слышавший разговоры про «после меня», сначала привычно пропустил слова старухи мимо ушей. У него была проблема посерьезней – одна из полос старой корзины растрескалась окончательно, и теперь ее надо было вытащить, не развалив все остальное. Новое лыко наконец удалось вплести в частую сетку старого, даже концы спрятались незаметно, когда Закат, которого все это время подспудно грызли слова Лужи, вдруг понял их. Обернулся, уронив плод своих трудов на землю. Наткнулся на насмешливый взгляд, заставил себя спросить как можно спокойней:

– Ты скоро умрешь?

– Дошло наконец-то! – всплеснула руками старуха, улыбаясь. – Конечно, помру! Мне уже ого-го сколько годиков. Дети выросли, внучек замуж выдали. Считай, только на Ежевичкиных травках и держусь. Надоели, ты бы знал как…

– Но ты же можешь пить лекарства и дальше? И не умирать?

Лужа отмахнулась, точно от назойливой мухи.

– Ну могу. Год еще могу, может два. Пила я травки раз в пять дней, буду пять раз в день. Зачем мне это? Одна обуза, а обузой я быть не привыкла, и на старости лет привыкать не хочу. – Посмотрела на непонимающего Заката жалостливо, с кряхтением встала, подошла, растрепала волосы. – Эх ты, а еще взрослый мужик. Смерть – она всегда рядом ходит, руку протягивает, по головке гладит. По детству та ласка ни к чему, а в старости ценить начинаешь. Думаешь – вот передам все дела, корзинщика выращу, лягу и усну наконец. Отдохну за все прожитые годы. А там, кто знает, может буду, как светлые говорят, на вас с облачка смотреть, или, как волки верят, новорожденным ребенком стану. А то и деревом, э, на севере? Интересно, небось, жить деревом…

Закат слушал скрипучую речь и не понимал. Лужа не боялась совершенно искренне, она думала именно то, что говорила, но Закат не мог ей поверить. Он привык думать о смерти как о мгновении или нескольких часах боли и не понимал, как этого можно ждать. Будто ледяной водой окатило – он же теперь тоже умрет вот так, как Лужа! Раз и навсегда, спустя многие годы. Нет, он думал об этом и раньше, но отстраненно, почти мечтательно, как об обязательной детали простой жизни. А теперь, встретившись лицом к лицу с окончательностью бытия…

Старуха обняла его.

– Эх, мальчишка ты еще! Молоденький, даром что лицо взрослое. Тебе-то жить еще да жить, не слушай старую Лужу. Тебе смерть пока не друг, а враг лютый. Это правильно. А поживешь с мое…

Он вцепился в обнимающие его руки с горячностью ребенка, увидевшего ночной кошмар, уткнулся в спускающиеся на грудь пряди седых, пахнущих распаренным лыком волос. Лужа гладила его по голове, а Закат понимал со страшной отчетливостью – если бы он раньше подумал о смерти вот так, как сейчас, он никогда не решился бы перестать быть Темным властелином.

Мысли о смерти заняли его на несколько дней. Вертелось в голове так и эдак – старость, болезни, смерть как избавление от мирских проблем. Посмертие, которое никто не видел, но все по-своему в него верили. Закат знал точно – когда он умирал, ничего не было. Просто не было, нельзя было даже сказать, что это было похоже на сон без сновидений. Несколько часов или дней выпадали из жизни, отданные хладному пребыванию в виде трупа. Но сейчас ему отчаянно хотелось поверить, что он просто не помнит происходящее за той границей, где кончается боль от очередной смертельной раны. Ведь так могло быть? И могли быть правы светлые, или волки, или северяне – кто угодно, верящие, что за смертью начинается новая жизнь.

Закат подумал, что, должно быть, напоминает дерево-однолетку, еще не замерзавшее зимой и боящееся не проснуться по весне. После этого у него получилось заставить себя перестать бояться. По крайней мере, перестать думать о смерти. Все равно от этого не было никакого толка.

***

До сбора урожая оставалась всего пара дней, когда наплыв старых корзин кончился, и Лужа, встретив на пороге поутру, отправила Заката обратно к дому старосты. Там оказалось, что мужчины уже ушли на луга – недавно они косили траву и теперь нужно было ворошить сено. Горляна не стала посылать свалившегося на нее работника к остальным, вместо этого отправив чистить мелкие зеленые яблоки, собранные в лесу детьми.

В погребе было прохладно, одуряюще пахло нагревшимися на солнце плодами. Закат сидел на лавке под маленьким оконцем и чистил очередное яблоко, когда крышка скрипнула. По ступенькам в подпол спустился рыцарь. Огляделся, улыбнулся светло, здороваясь. Тут же перешел к сути дела:

– Дичка сказала, вы рассказывали ей о Темном властелине.

– Да, – отозвался Закат, не отрываясь от работы. – И что? Это тоже запрещено светом?

– Нет, – улыбнулся Светозар. Присел рядом, взял одно яблоко, перекатил в ладонях. Откусил. Закат сдержал улыбку, краем глаза наблюдая, как рыцарь силится не кривиться от вкуса дикого плода. Наконец, тот сумел разжать сведенные челюсти и договорить: – Просто мне стало интересно. Расскажете?

Закат уже в открытую смерил его взглядом. Пожал плечами, будто говоря «Ты сам напросился».

– С чего начать? Дела давно минувших дней тебе наверняка рассказывали в вашей обители, в событиях последних лет ты сам принимал участие…

– Расскажите, каким был свет сто лет назад.

– Сто? Это не так уж много. Это всего… – Закат прикинул на пальцах, затем в уме, – десять, одиннадцать… Пятнадцать смертей назад.

Светозар совершенно не по рыцарски присвистнул.

– То есть за сто лет мы побеждали пятнадцать раз? И каждый раз он возрождался?!

Закат кивнул, и рыцареныш вскочил, пробежался по комнате. Неосмотрительно укусил яблоко, которое все еще держал в руках. Через силу прожевал и выдавил:

– Но это же бессмысленно!

Закат улыбнулся. Он увидел вдруг в этом рыцаре себя самого и ответил так же, как недавно отвечал себе:

– Не более бессмысленно, чем весна, наступающая вслед за зимой.

– Лучше скажите – осень, преследующая лето! Такую осень, возрождение зла, следовало бы отменить!

Закат медленно кивнул, как будто соглашаясь, уронил в чан длинную закрученную очистку, посмотрел на желтое сочное яблоко в ладони.

– Допустим, у тебя получится отменить осень. Что ты отменишь вместе с ней? Яблоки? Тыквы? Дожди, поливающие сухую землю?

– Тогда я отменю только зиму!

– А с ней вешние воды, дающие жизнь новой траве. Это вечный цикл, такой же как жизнь и смерть, день и ночь… Время Героя и время Темного властелина. – Закат отвернулся, опустил глаза, которыми до того сверлил юного рыцаря. Пожал плечами. – Впрочем, этой весны не было больше ста лет. Я имею в виду Героя.

– Каждый рыцарь несет в себе частицу света магистра!

– Разве я говорил что-то о магистре?

Миг они смотрели друг другу в глаза – черные в светло-карие. Светозар отвел взгляд первым, неловко взмахнул руками:

– Ну он же Герой… Был Героем. Приезжал и лично убивал Темного властелина. Какая разница, что теперь это делаем мы, рыцари…

– Может быть то, что даже Темный властелин никогда не нападал вдвадцатером на одного?

Светозар вспыхнул, открыл рот, собираясь что-то сказать… Закрыл его. Отвернулся.

– Но мы же все равно свет?..

Это звучало поразительно жалобно. Закат усмехнулся.

– Вы так называетесь.

Светозар мотнул головой и вдруг выскочил вон, только огрызок яблока закрутился на дощатом полу. Подкатился к ноге Заката. Тот подобрал его, мгновение отрешенно рассматривал. Затем, словно очнувшись, выкинул в помойное ведро.

Никто не просил Светозара есть дикое яблоко. Их чистят, режут, заливают медом, варят несколько часов, прежде чем получится то повидло, которое едят рыцари.

Закат подбросил на ладони новое, еще не попавшее под нож яблоко.

Ему не требовалось кусать его, чтобы вспомнить вкус.

***

– Господин, деньги кончились… Продавать уже нечего, и дань сейчас не собрать, до урожая больше луны.

– Погреба пусты?

– Почти, господин. Остались прошлогодние яблоки, но…

Верный шут мнется, Закат – Темный властелин, тогда он еще был Темным властелином – решительно прерывает затянувшуюся паузу:

– Что «но»?

– Они дикие, господин, – Пай признается в этом с таким тяжелым вздохом, словно это его личная вина. Закат смеется, ероша светлые волосы шута.

– Пай, при выборе питаться воздухом или дикими яблоками я выберу дикие яблоки. Пошли, покажешь, где ты это сокровище откопал. Надо переложить их свежим сеном, не дай Тьма, сгниют.

========== Глава 4 ==========

Жатва началась внезапно для Заката и ожидаемо для остальных. Со своими корзинами, яблоками и мыслями о вечном он напрочь пропустил и сплевывание через плечо при виде сгущавшихся туч, и беготню с ведрами во время нескольких особенно жарких дней. Так что когда его до зари поднял лично Медведь и потащил в поле, Закат сначала шел, как разбуженный посреди зимы еж – сонный и колючий. На подходе к полю встретились с Щукой, щедро поплескавшим на них из ведра и едва не схлопотавшим за это затрещину от старосты.

Переговаривались шепотом, Закат отчаянно зевал, осовело оглядываясь. В поле вышли все мужчины деревни, начиная с круглолицего Колоса, недавно получившего от отца первые штаны, и заканчивая древним полуслепым Мхом. Тер глаза сонный Пай. Не было только Светозара, и Медведь, заметив, как оглядывается Закат, шепотом пояснил:

– Что свет не видит, то и запретить не может.

Закат непонимающе улыбнулся. Он чувствовал себя подростком, впервые допущенным к таинству взрослых, непонятному, но интересному и почему-то важному. Толпа, сгрудившаяся на дороге, выстроилась цепочкой, втянула Заката в свой ряд. Старый Мох, оказавшийся во главе шествия, направился в глубь поля, раздвигая крепкие колосья, забурчал, заухал что-то невнятное, тут же подхваченное остальными. Закат старался повторять непонятные звуки и вскоре почувствовал их ритм, то, как начинает в такт биться сердце, как сами по себе подстраиваются шаги под мерное гудение глоток. Это не было трансом, но объединяло, делало людей одним целым. Медведь топал перед ним, придерживая колосья, выписывал по полю кренделя вслед за всеми, так что казалось, что они – змея, медленно втягивающаяся в нору.

В центре поля обнаружилась загодя утоптанная площадка. Закат отшатнулся, едва не выпал из цепочки, но она удержала. Ритм, в который он только что бездумно влился, теперь звучал помимо его воли, и вместо того, чтобы сделать шаг назад, он шагнул из собственного тела. Оказался на мгновение высоко в небе, взглянул на поле сверху. Потрясенный, узнал знак, который нарисовали их шаги – корону с изогнутыми зубцами. Люди хороводом стояли в центре, на месте крупного рубина в оголовье. Закат, вернувшийся в самого себя, вцепился омертвевшей рукой в оникс. Он понимал – и не мог поверить.

Третий день третьей луны. Шестой день шестой. Девятый девятой. Двенадцатый двенадцатой. Он это придумал, придумал так давно, что успел забыть. Придумал тогда, когда еще мог управлять ветрами, когда над Черным замком распахивались черные крылья, когда подчиненный дракон изрыгал пламя на неугодных.

Третий день третьего. Шестой день шестой. Девятый…

Я дарую вам хороший урожай, если вы выполните мой указ.

Сколько же лет это продолжалось? Как долго он мог исполнять договор, как традиция укоренилась настолько прочно, что и сейчас, когда уже многие века Темный властелин не может и пылинки взглядом шелохнуть, они продолжают выполнять его приказ?

Он оглядывался, всматриваясь в ставшие близкими и привычными лица. Они работали вместе, жили вместе, им он отдавал сплетенные корзины. Он привык к этим людям, а сейчас… Низкий гул, закрытые глаза, корона, легшая печатью на поле. Даже Пай стоял, мерно покачиваясь, зачарованный старым обрядом, который кончался кровью. Но чьей?.. Колоса, самого молодого? Мха, самого старого? Или его самого, пришлого чужака?

Его взяли за руки. Мужчины соединяли намеченный знак, вышел в центр древний, весь в морщинах старик Мох, воздел руки к небу. В одной из них мелькнул маленький серп, из тех, какими женщины срезали лесные травы. Гул достиг предела, Закат чувствовал, как звучит вместе со всеми, словно задетая пальцами струна, не выбирающая, петь ей или нет. Резко опустил руки старик, мелькнуло острие серпа в рассветных лучах, обагрилось кровью.

Закат смотрел на капли, бегущие по пальцам Мха, падающие на землю, и пытался отдышаться. Серп передали по цепи, чиркая по мизинцам, смешивая кровь на лезвии. Медведь поддержал улыбающегося старика, помог перевязать неглубокую царапину на ладони. Закат даже не заметил, как повторил за другими обрядовый жест, стряхнул на землю каплю крови. Щука одобрительно хлопнул его по плечу, шепнул на ухо:

– Ну что, теперь ты мне и по крови брат.

Закат только улыбнулся с растерянным облегчением. Ему было стыдно. Всего на миг, но он поверил, что эти люди могут совершить зло.

С поля выходили такой же цепочкой, чтобы не топтать лишнего. Кто-то смеялся, весело переговаривались, шутливо толкая соседа в плечо, хныкал Колос, сильнее необходимого уколовшийся серпом. Его добродушно утешали.

В сарае у кромки поля стояли загодя сложенные косы. Вручили одну и Закату – с наспех вытесанным занозистым древком, но крепкую и остро наточенную. Ручка оказалась точно на уровне пояса, так что оставалось только удивляться, как Лист ухитрился угадать рост без мерок.

Люди выстроились в линию, теперь вдоль поля. Рядом оказался Колос, которому отец, рыжебородый кузнец Гвоздь, деловито рассказывал, как косить. Закат попробовал незаметно прислушаться, но к нему самому подошел Медведь. Показал, как обмотать руки полосами ткани, чтобы не стереть непривычные ладони, как держать косу, что надо не руками махать, а поворачиваться всем телом, и не глядеть под ноги.

Солнце поднялось высоко над лесом, когда из деревни пришла вторая толпа. Среди женщин и маленьких детей свечкой торчал растерянный Светозар. Подошла к мужу Горляна, передала из рук в руки хлеб, испеченный из последней прошлогодней муки, забрала косу. Сказала напевно:

– Принимай еду, отдавай косу. Утренним есть, дневным работать! Навались, девчонки!

Закат думал, что к нему подойдет Дичка, или еще кто-нибудь из девиц, ради начала жатвы нарядившихся в длинные белые рубахи с вышивкой, но раньше других подошел Светозар. Улыбнулся чуть натянуто, передавая тючок с завтраком.

– Принимай еду, отдавай косу, – глянул в небо, сжимая в руках отданную косу, слишком высокую для него. Решительно шагнул в поле, неловко взмахнул. Закат хотел помочь, но подбежала Дичка, уже отдавшая кому-то еду, стала рядышком с рыцарем, тихо начала рассказывать премудрости жатвы. Закат сел на землю меж первых уже связанных снопов, тюкнул яйцо о край кувшина с водой, очистил, роняя скорлупу на землю. Откусил сразу половину, понимая, как сильно проголодался. Жидкий желток потек на подбородок, пришлось поспешно подставлять хлеб. Рядом пристроился Пай, тоже уплетающий за обе щеки свою порцию. Вздохнул:

– Хорошо…

Закат кивнул.

Мужчины сидели на стерне, жуя и лениво переговариваясь. Женщины, наверняка с подачи Горляны или Дички, затянули песню, напоминавшую утренний обряд – монотонную, размеренную, под которую само собой подстраивается тело. Закат слушал, щурясь в светлые спины, по которым и не отличить уже было – где рыцарь, где Дичка, Горляна или ее приемные дочки.

– Хороший парень-то, – отвечая на толком не оформившиеся мысли, буркнул рядом Медведь. – Даром что светлый.

Фыркнул Щука, на него цыкнули – мол, придержи свои предрассудки при себе. Сходил домой Гвоздь, принес старую, наспех заточенную косу и черенок – будущую ручку. Посмотрел в поле, прикидывая, пристроил черенок к древку, точным ударом вогнал в одну из заранее наверченных дырок. Догнал Светозара. Закат хотел бы услышать их разговор, но соваться не стал. Рыцарю вручили косу по мерке, забрав неподходящий инструмент. Начали вставать остальные, отряхивая скорлупки и бережно собирая в ладонь крошки. Поменялись местами – с женами, матерями, дочерьми, просто соседками и будущими невестами. Закат с усилием распрямил хрустнувшую спину – все-таки неправильно косил, сутулился. Принял косу от Гвоздя, неспешно догнал Светозара, стал рядом. Поймал на себе изучающий взгляд, постарался не упасть в грязь лицом – хотя бы не вогнать косу в землю, что до сих пор то и дело случалось. Слева Щука улыбнулся мечтательно.

– Эх, хороший день! Все бы так.

Суеверно сплюнул через плечо Медведь, мерно взмахивая косой. За спиной ложилась пшеница, которую тут же споро увязывали в снопы, собирали в высокие «толстухи» – по девять снопов в каждой.

К вечеру и Закат, и Светозар умахались так, что едва держали ложки за ужином. Посмеивался Медведь – «к концу жатвы привыкнете», сокрушалась Горляна – «что ж не сказали-то, глупые». Светозар в ответ зыркал волчонком, Закат улыбался.

Ему было хорошо. От ломоты в натруженной спине, от голода, от тяжелой сытной каши. От ощущения единства с деревней – не страшного, как на заре, когда он стал участником собственного ритуала, а обыденного. Того, что позволяет этим людям держаться вопреки всему, будь то снег, зной, Темный властелин или светлые рыцари. Вспомнился рассказ Горляны о ее дочерях, ушедших кто в другое село, кто в город, в рыцари. Сейчас Закат не мог понять, как отсюда можно было уйти. Променять тихую размеренную жизнь на…

Кольнуло ладонь, выскользнула из разжавшихся пальцев ложка. Он увидел еще округляющиеся глаза Горляны, а затем…

В маленьком поле всего два человека. Мужчина грубо кричит, быстро приближаясь к черноволосому мальчишке, уставившемуся в низко нависшее небо. «Только бы успеть, только бы успеть», взгляд сверлит обманчиво мягкое подбрюшье тучи, собирается в нем клубок убийственного света… Оплеуха валит мальчика на землю.

– Работай давай, дурень! Больше за мамашкиной юбкой не спрячешься.

Мужчина сплевывает на землю рядом со скорчившимся мальчишкой. Удаляется, горбится спина под туго натянутой рубахой. Мальчик смотрит в нее без всякого выражения, красная пелена заволакивает все. Первые капли будущего ливня стучат в нестриженую макушку. Вытягивается вперед худая рука с обломанными ногтями, скрючиваются пальцы, будто силясь удержать что-то невозможное.

Небо раскалывается пополам. Мальчик моргает, ослепленный – кажется, будто навеки отпечаталась перед глазами белая трещина, связавшая небо и высокого человека посреди поля.

Когда мальчик снова начинает видеть, дождь уже льет сплошным потоком. Он медленно встает, весь в грязи, и идет в лес.

Руки дрожали. Улыбка вышла кривой, он торопливо наклонился за упавшей ложкой. Там, невидимый, вцепился зубами в костяшку пальца, одновременно обшаривая пол. Перед глазами все еще стоял разряд молнии, убивший… Отца? Отчима? Просто какого-то человека, который не нравился маленькому…

Темному властелину.

Ему.

В ладонь наконец ткнулся черенок ложки, Закат вынырнул из-под стола. В глазах Горляны светилась неподдельная озабоченность.

– Нет, так дело не пойдет! Ну-ка спать, пока оба не свалились!

Послушно встал с лавки покачивающийся Светозар, в самом деле уставший настолько, что его уже ничто не удивляло. Закат поднялся следом, пошел наверх вместе со светлым рыцарем, увидел, как тот рухнул на свою кровать, не раздеваясь и не закрыв дверь. Свернул к себе. Сел на постель, сжав в кулаке холодный оникс.

В голове кружилось слишком много вопросов. Как давно это было. Кого он убил. Что было раньше. Как его тогда звали.

– И почему сейчас?..

Впервые за много дней Закат лег спать, не снимая камня. Но прошлое не пожелало возвращаться.

***

Он думал, что спросит оникс завтра, но наутро стало не до воспоминаний. Как и на следующий день, и позже – нужно было сжать пшеницу как можно скорее, до первого дождя. Никто не торопился, работали размеренно, зато вставали еще до зари, а домой добирались под луной. Обедали в поле, говорили мало, зато пели почти все время – когда настоящие песни, со словами, а когда просто монотонно гудели, задавая общий ритм. Снопы росли на глазах, первые из них уже отвезли на гумно молотить. Зерно наполняло амбары, близился дальний край поля. По вечерам Закат даже не всегда вспоминал про оникс, а когда вспоминал, не мог решиться ни снять его наконец, ни сжать в ладони, прося показать еще что-нибудь. Так и засыпал, не решившись. Просыпался по утрам с ноющей спиной и пустой головой, зная, что снова ему не приснилось ровным счетом ничего. Закралось даже сомнение – может, камень отдал свое центральное, самое важное воспоминание, и смотреть больше нечего, но Закат гнал от себя эту мысль. Это было бы слишком жестоко даже для его недоброй судьбы.

К концу жатвы он набил хорошие мозоли на ладонях и отлично держал косу. Даже перестал так сильно уставать, привыкнув к ритму жизни, и однажды вместе с Щукой и Светозаром принял участие в состязании по скоростной жатве. Закончилось оно однозначной победой более опытного Щуки, что показалось Закату забавным – в борьбе добра и зла победил бывший разбойник, нынешний крестьянин. Да и борьба была курам на смех – на косах. А может, наоборот, это было самое осмысленное из его сражений, оставившее после себя не гору тел и выжженную землю, а приличных размеров снопы.

– Эй, не спи! Последний сноп проспишь!

Его хлопнули по спине, проходящий мимо Щука весело улыбнулся. День клонился к вечеру, они сжали остатки пшеницы еще до обеда и уже отвезли ее в общинный амбар. На краю поля остались всего несколько колосков – на один взмах не косы даже, серпа. По традиции, право сжать его доставалось самому молодому юноше, в этом году – Колосу. Тот торчал посреди стерни, сжимая в ладонях ритуальный серп, обмотанный цветными нитками. Тот самый, которым в начале жатвы все они порезали себе руки, смешав кровь. В этот раз ритуал не прятали, в поле вышли все жители Залесья, даже грудную девочку мать принесла. Светозару, кажется, было неловко, он переминался с ноги на ногу, но притащившая его Дичка не давала уйти. Они хорошо смотрелись – юные, примерно одного роста, он светловолосый, она, наоборот, чернявая. Закат поймал себя на том, что любуется парой и отвернулся. В бок пихнула Лужа:

– Что, хороши? Детки небось будут – загляденье!

Закат недоверчиво хмыкнул – ему не верилось, что Светозар в самом деле женится на селянке, оставив орден, но старуха уверенно покивала:

– Будут, будут! Увидишь еще после Костревища, как он ее замуж позовет.

– А когда это Костревище?

– Сегодня же! – рассмеялась Лужа, – Экий ты ненаблюдательный! Вон, видишь холм? Мальчики дров натаскали столько, что огонь до небес будет! Как парень сноп сожнет, так и пойдем праздновать.

На холме и правда высилась куча дров, такая огромная, что ее можно было принять за небольшой сарай. Когда только успели принести, сам Закат все дни жатвы ничего кроме поля не видел.

Медведь затянул низким басом песню, одновременно похожую на ту, первую, и в то же время совсем иную – не начало, завершение. Бессловесное гудение наполнило одну глотку за другой, вплелись в него высокие, пронизанные сладкой тоской девичьи голоса. Взмахнул серпом Колос, вскинул над головой пучок пшеницы, и в ответ мелодия взвилась, оборвалась, зазвучала вновь – топотом ног, вскриками, воплями, хлопаньем ладоней.

– Беги! – крикнул Гвоздь, переживая за нерасторопного сына, но тот уже и сам помчался зайцем на холм, удирая от девичьей ватаги. Как успел разобраться Закат, первая догнавшая должна была его поцеловать, заполучив взамен пучок колосьев, который потом хранила бы, как оберег, до следующего урожая.

Хмыкнула стоявшая рядом Лужа, крикнула, сложив ладони рупором:

– А ну прекратить поддавки!

Обернулась на бегу Дичка, махнула сорванным с головы венком, покраснел будто маков цвет Светозар. Толпа медленно взбиралась на холм, по которому метался еще не загнанный в угол Колос, подгоняемый боевыми криками девушек. Улыбнулся Медведь, все еще задававший своим басом фон мелодии, привлек к себе жену, которая сначала игриво хлопнула его по рукам, а потом поцеловала, оборвав песню.

– Эх, молодежь… – вздохнула Лужа, глядя не то на убегающего Колоса, не то на Дичку, не то вовсе на целующихся Медведя с Горляной. Откатила себе бревнышко от груды дров, села. Закат устроился рядом, прямо на земле.

– А ты чего уселся? – удивилась старуха. – Ну-ка брысь! Здесь у нас места для немощных старух, а не для холостых мужчин! Вон Колосу лучше помоги, небось многие девчонки променяют его поцелуй на твой.

Закат не ответил, откинувшись на спину и закрыв глаза. Ему было хорошо и без девичьих поцелуев.

Прошелестели рядом чьи-то шаги, губ коснулись чужие губы. Закат подскочил, как ужаленный.

– Ну что ты словно нецелованный? – удивилась едва успевшая отстраниться Ежевичка. Весело хихикающая Лужа хлопнула по плечу помолодевшую к ночи травницу:

– Вот это правильно! Костревище же, сегодня одному оставаться нельзя, – потянулась, взъерошила волосы Закату, застывшему памятником самому себе. – Не сердись ты, ну. Сам посмотри, что творится-то.

В самом деле, по парам разбились все. Кто-то целовался, кто-то говорил, кто-то сосредоточенно разводил огромный костер – и все равно видно было, что это не шесть человек трудятся, а три пары. В стороне остались только дети, одной ватагой бегающие по холму, и они – вдовая старуха, травница и Закат. Даже Пай смущенно хихикал с какой-то милой рыжулей.