Текст книги "Бог со звезды"

Автор книги: Анна Чащина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Богдан согласно кивнул. Митька сцепил руки в замок и убрал за голову. Поерзал, удобнее устраиваясь, и закончил мысль:

– Население станции разделилось на два лагеря. Тех, кому он по личным причинам несимпатичен, и тех, кто увидел, благодаря Шаурову, свет в иллюминаторе. Понимаешь, люди, фанатично преданные своему делу, готовы закрыть глаза на что угодно, лишь бы иметь возможность этим самым делом заниматься. Яков Синицын, которого ты знаешь как Яшу, к примеру, именно такой. Талантливый, даже гениальный ученый, немного не от мира сего. Подобные ему люди обычно вообще не видят ничего, кроме работы. Почему он-то не любит Альберта? А ведь не любит же. И Лео тоже… Лерочка три года живет на станции. Так вот, мне эта пташка нашептала на ушко, что у Альберта некоторое время назад сформировался тесный кружок доброжелателей, а после происшествия стремительно распался. В ту кучку избранных входили: небезызвестная тебе Эмилия Лингова, психолог Ивор Джерски и господа из отдела снабжения, те, кто по роду деятельности часто связываются с Эзарусом, ближайшим из обитаемых миров. Их имена я уже тоже знаю. Кристиан Вайдер уволился по собственному желанию незадолго до инцидента. За полгода до, будем точны в деталях. А Милан Калевский, бывший в ту пору правой рукой Шаурова, был скоротечно разжалован и переведен на должность техника в грузовом отсеке, – Митька расцепил руки и ткнул в плечо Богдана пальцем, – а до того был, между прочим, не больше ни меньше, контактер. Зачем на станции такие специалисты, если планета неконтакт, а? Оба господина прибыли сюда вместе с Альбертом после его последней поездки на Землю. Вайдера уже разыскивают, позже сообщат докладом подробности.

– Откуда твоя птичка столько всего знает? – спросил Богдан, настроенный весьма скептически.

– Была любовницей Кристиана. Он ее бросил на станции, ну, а обещал, как водится…

– Мить, а если Лерочка тоже рассказала только то, что хотела?

– Естественно. – Напарник поднялся и бодрым шагом направился к двери. – Тебе и выяснять. Денек передохни, пусть уляжется поднятая муть. А там по списочку. Сначала к Яше с Лео, затем в центр, к техникам. Я пока еще раз проведаю службу безопасности. После встречи в лаборатории отчитаешься. Отдыхай.

Когда Митька ушел, Богдан позволил себе немного расслабиться. Дружба дружбой, а тапки врозь.

Он развалился в кресле и закрыл глаза. Ситуация виделась все более запутанной. Доказательств ноль, идей не так много, и человеческий фактор порядочно портит кровь. Еще и Митька раскомандовался. Нет, понятное дело, опыт у него в таких делах солиднее, гонору больше, хватка бульдожья. Только Богдан не привык считать себя мальчиком на побегушках.

Он выпрямился в кресле и решительно потянулся за свернутой в трубку мобилкой. Она представляла собой нечто среднее между полноценным компьютерным устройством и пишуще-рисовальной машинкой. Богдан стряхнул со стола несуществующие крошки, развернул тонкий пластик экрана, положил на матовую поверхность и ткнул стилом в синий кружочек. Экран едва слышно пискнул и засветился ровным светом.

Богдан сосредоточенно посопел и принялся чертить схемы. Приблизительно через полчаса весь виртуальный листок был расчерчен линиями и исписан именами. Со стороны это напоминало загадочную инструкцию по сборке механической кофемолки, вложенную в коробку с ручным сканером.

Богдан устало потер виски.

«Хрень какая-то получается», – подумал он.

Ладно, положим, всякое бывает. Альберту срочно нужно достать денег. Отказали в субсидиях. Что полезного на Янусе? С паршивой овцы хоть шерсти клок? Как и везде, на станции существует устав, в котором прописаны законы, запрещающие любую самодеятельность. Планета активно развивается, уровень прогресса – условное средневековье, исключая нестандартные явления, типа паровоза, пароходов и исторически-эволюционных нестыковок. Но это не показатель. Если были колонисты, вот оно их наследие. В теории, через какое-то время ученым разрешат осторожные контакты. Все зависит от базы данных, документально подтверждающих заявку на снятие неконтактного статуса, составленную Шауровым и предоставленную им для комиссии. Правда, проблем Альберта такое развитие событий никак не решает. Туристы на станцию гурьбой не полетят, шутка ли – год туда и обратно. Полезные ископаемые, уникальные данные, состав воды? В пределах среднестатистической нормы. Торговля живым товаром запрещена давно, в открытую пойти на преступление, значило бы посадить себя до конца жизни за решетку.

Что остается? Найти пару ушлых товарищей, которые помогут включить в игру либо фанатиков, рассчитывающих малой кровью удержать станцию на плаву, либо жадных до денег типчиков. Дальше? Дальше обязательная связь с заинтересованной стороной. Кому интересно? Если единственная ценность Януса это шантийцы, то, скорее всего – науке. Там и денег крутится предостаточно. Посулить генетически уникальный материал, замечательную регенерацию, приспособляемость, да мало ли, что там внутри у аборигенов. Если они столько стоят, заказчик заплатит не дрогнув. Предположим, что так и было. Почему на самом Янусе не подняли панику? Что там вообще произошло в тот момент? Почему никто на станции не зафиксировал изменений? Впервые за тысячу лет к аборигенам спустились боги на огненной колеснице, и такое безразличие? Нужно выяснить. И все это никак не сходится с записями наблюдений по Янусу того периода. «Зафиксировано некоторое волнение». Некоторое? Главной же загадкой остается вопрос, лежащий как бы на поверхности: почему на корабле пиратов произошло ЧП? Как получилось, что все погибли? И как они погибли? Те тела, что Богдан видел, выглядели целыми. Значит, по крайней мере, часть шантийцев умерли не от ран, не были застрелены или растерзаны. В отчете указано, что примерно половина трупов оказались сильно обезображенными. Особенно изуродованы тела членов экипажа. Они буквально разорваны в клочки. Тогда получается, остальные умерли ненасильственной смертью? Скорее всего, задохнулись. А произошло это, когда кто-то из обезумевших людей или аборигенов попал в центр управления и повредил системы жизнеобеспечения… Но откуда такая нечеловеческая сила? Да что же там творилось? И почему не уцелели записи?

Вопросы распирали Богдана, но разумных ответов не находилось. Он отложил стило и снова откинулся на спинку кресла.

Загудел селектор переговорной связи. Что-то зашипело, закряхтело, разродилось целым набором звуков от писка до скрежета, а после резко наступила тишина. Богдан недоуменно покосился на дверь. Неохотно встал, потянулся, расправляя затекшие мышцы, и подошел к стене с переговорным устройством. Оно молчало.

«А ведь только вчера заменяли вышедшее из строя базовое оборудование. Опять, что ли, сдохло? Как-то быстро», – подумал Богдан.

Он нажал кнопку на панели ручного управления, и створки плавно разъехались.

На пороге стояла Эмилия.

Богдан слегка растерялся. Строгий наряд девушки сменило фривольное платьице на узких лямочках, губы были подкрашены розовой помадой. Мечта поэта.

Богдан поэтом себя не чувствовал. После секундного смятения он взял себя в руки, напрягся.

– Что-то случилось?

Она улыбнулась.

– Нет. Я хотела бы поговорить с вами.

Он неуклюже отступил. Недовольно повел плечами, возвращая себе уверенный вид, и выжидающе уставился на девушку. Эмилия павой проплыла мимо и бесцеремонно уселась в кресло. Богдан заметил с каким интересом она посмотрела на лежащий на столе экран. Подошел и демонстративно выключил его.

– Я вас слушаю.

– У нас в отделе я не могла обсуждать некоторые вещи. Например, политику Альберта. Отец проработал на станции много лет, можно сказать, отдал ей свою жизнь. А заодно мою и матери. Правда, мама не согласилась с ролью жертвы и улетела в неизвестном направлении. Меня он не отдал, и на протяжении семи лет я оставалась единственным ребенком на станции. Когда мне исполнилось пятнадцать, отец отправил меня учиться на Эзарус. Вы ведь наверняка прибыли к нам оттуда? Последняя пересадка. Три прыжка до Ладо, а потом Эзарус и корабль дальнего следования. Минимум полгода во сне, потом приходили в себя и знакомились с материалами дела. Я знаю, потому что ближе Эзаруса обитаемых планет в этом квадранте нет. Когда я окончила университет, вернулась сюда. Знаете, почему?

Богдан не ответил, но сел напротив, продемонстрировав интерес к рассказу. Девушка рассмеялась.

– Вы так по-детски обидчивы. Надеюсь, так же отходчивы?

– Эмилия, сочувствую вам, но трудное детство было у многих людей. У вас оно было хотя бы еще и необычное. Однако вы вернулись. Почему? Не стали утруждать себя и искать варианты?

– Почему же. Я несколько лет провела на Эзарусе, потом слетала на Землю, посмотрела на колыбель человечества, так сказать. Я отлично училась. Меня даже называли гением в своей области. Основную программу освоила с опережением, университет закончила с отличием. В шестнадцать поступила, в двадцать окончила семилетний курс. Я успела насладиться молодостью и свободой, если мы об этом. Просто наступил момент, и стало невыносимо скучно. Не знаю, сможете ли понять? Я была привязана к отцу, но обижена на него. Когда Альберт нашел меня и предложил вернуться, рассказал о своих планах, я согласилась довольно быстро. Эта планета, она особенная. Я следила за жизнью на ней долгие годы, практически с младенчества, и часто вместо мультфильмов и фильмов смотрела документальные ролики. Видите, станция уже оживает. Субсидии и достойные условия труда начали перевешивать минусы дальних перелетов и отсутствие развлечений. Конечно, часть юных дарований всегда сбегает, но те, кто остаются, становятся частью семьи. Понимаете? Янус – огромная часть моей жизни, но не единственная. В прошлом году, до того как произошло то ужасное событие, мы впервые за долгие годы сыграли на станции свадьбу.

– Надо же, как мило, – деланно восхитился Богдан, пока не понимающий цели визита девушки. – Эмилия, а вы помните наш разговор?

– Да… – Она подалась вперед, и Богдан поймал себя на том, что заглядывает в вырез платья. – Именно поэтому я и пришла. Хочу, чтобы вы поняли: я не враг. Более того, я хочу помочь найти тех, кто поставил сотрудников станции в уязвимое положение.

– Это хорошо.

Он видел перед собой светлые глаза с темной каемкой по краю радужки…

Девушка совершенно естественным образом перебралась к нему на колени, и в этот момент Богдан сделал сразу два открытия.

Первое. Эмилия выглядит молодо, очень молодо. Ей явно больше тридцати, если присматриваться. Может он, конечно, ничего не смыслит ни в девушках, ни в их возрасте…

Второе. Эмилия пытается в открытую его соблазнить, сама лезет в постель. Почему?..

На размышления времени не осталось. Теплые, мягкие губы уже прижимались к его губам и настойчиво искали ответной ласки.

Богдан бережно обнял девушку и ответил на поцелуй.

Глава 12

Келан

Я хотела бесконечно нежиться в мыльной воде. Истинное наслаждение вовсе не заключается в запретных удовольствиях или сложно сплетенных интригах, чей результат непредсказуем и потому волнующ. Все куда как проще – для меня, по крайней мере. Лохань теплой воды, чтобы искупаться после недели пути. Горячий ужин, нормальный сон, чистая одежда. Возможность увидеть дружеское лицо и улыбку, а не оскал и не нож, направленный в живот. Простые радости, о которых пренебрежительно отзываются холеные юноши, мечтающие о подвигах, или девицы, тоскующие в четырех стенах своих безопасных темниц. Таким кажется, что мир готов принять их на условиях, что выгодны и удобны им. На поверку же…

Когда я едва избавилась – как тогда казалось – от опеки Стоуша и получила свое первое задание, стояло лето. Хорошо помню чувство распиравшей меня гордой уверенности. Тогда я думала, что обладаю всем необходимым: опытом, знаниями, силой. Ого-го, думала, могу и горы свернуть! Чего проще, защитить себя от возникающих в пути трудностей…

О, как наивна девица восемнадцати лет! Спрятавшись за портьерой, волей случая узнаешь, как обманчивы и опасны порой бывают иллюзии. Твое тело не храм любви, оно сосуд чужих желаний. Одурманенную потоком слов и вина, тебя заставляют подчиняться, а после выкидывают за дверь. А пока клиент занят, настоящий вор крадет нужную вещь. Гордость не позволяет признать поражение, ты ведь считаешь себя умнее и хитрее ушлых интриганов. Даже если они долгие годы плетут кружево лжи и смерти, пусть… Неужели уж ты-то не сможешь обмануть? Разве годы, проведенные у мастера, ничему не научили? Попробуй, ведь это так заманчиво, а цель рядом. Они еще не знают, что случайные слова услышаны, не видели, как кипели злые слезы в глазах, гневно вздымалась грудь. И такая детская, наивная уверенность, что сможешь обмануть их и клиента. Заставить всех играть по своим правилам…

Кто знает, почему насмешливые боги пощадили меня тогда? Хотели проучить, закалить? Сколько лет минуло, а я до сих пор помню чужую, отвратительную в своем безразличии жестокость. Ощущение рук на своих запястьях, угрозы, произнесенные срывающимся шепотом, неотвратимость происходящего. Свою глупость, за которую пришлось заплатить высокую цену.

Заплатила. Сполна.

Я поежилась. Не стоит доверять памяти: иногда в самый неподходящий момент она выкидывает на поверхность мерзость. Ты, казалось бы, надежно упрятал эту пакость в самую темную часть своей души, но на тебе! Находит тропинку наверх.

Расслабленность чревата лишними воспоминаниями. К тому же я позволила себе забыть о том, что безопасность – временная иллюзия. Нежиться слишком долго в горячей воде в моем положении не слишком разумно.

Я поднялась и опрокинула на себя кувшин чистой теплой воды, смывая остатки мыла с волос и тела. Вытерлась куском жесткой ткани и надела предложенную новой знакомой одежду: мешковатые штаны, кофту с длинными полами и рукавами, которые пришлось подвернуть. Неважно. Лида крупнее меня, и любые ее вещи окажутся большими. Зато будут чистыми, теплыми и приятными на ощупь. Катаринка развесила во внутреннем коридоре дома плащи, но штаны и кофты я решила постирать. Теперь они сохли над лоханью, выцветшие, потертые, зато чистые.

Я не накопила никакого богатства. Ни золота, ни дома. Небольшой жизненный опыт и абсолютная память – вот все мои достоинства. Отец долгие годы учил меня, полагая, что вырастит из худенького мальчонки помощника. Не знаю, как именно он представлял нашу жизнь, но иногда мне становится неловко – просто потому, что я не оправдала его надежд.

Когда первый заказ обернулся для меня обычным насилием, я пообещала себе, что сделаю так, чтобы первый раз стал последним. Неудача – смешное слово, когда выясняется, что твое существование зависело от чьего-то настроения. Да, я была несмышленым птенчиком, доверчиво шагнувшим в расставленную ловушку. Человек, чья жизнь тогда стояла на кону, жестоко отомстил заказчикам, и по странной прихоти не убил дурочку, которая должна была обокрасть его. Не избил, не изуродовал, не сдал властям как воровку. Попользовал и вышвырнул на улицу. Но легче от понимания не становилось.

Рыдающая, впервые осознавшая свою беспомощность и уязвимость, я получила хороший урок. Мне пришлось пережить его в одиночестве. Выплакаться, проглотить обиду, запомнить унижение и идти дальше. Не по зубам оказался кусок, ну так что же. Хотя всего полгода спустя этот господин умер от руки наемника, и не месть Стоуша стала тому причиной, а банальный заказ. Он достался не мне.

Тогда у меня и начала складываться паршивая репутация. Но время от времени подходящая работенка находилась, и выживать худо-бедно удавалось. Я шла выбранной дорогой, пенять было не на кого, да и незачем. Колдобины и ямы на этом пути встречались часто, куда чаще, чем хотелось бы. Но я покривила бы душой, сказав, что не испытываю малой толики благодарности ко всем мерзавцам, негодяям и простым равнодушным, повстречавшимся за это время. Они преподавали жестокие уроки, которые в дальнейшем помогали избегать еще больших мерзавцев, негодяев и простых равнодушных. Однако жизненного опыта мне не всегда хватало, следствием чего были непредусмотренные ловушки. Каждое такое «попадание» грозило неприятностями, порой смертельным риском. Я же не знала тогда, что за спиной тенью, ангелом-хранителем стоял Стоуш. А вот во что мне верить теперь? В его прозорливость, связи или собственную звезду, научившую уходить от беды за мгновение до того, как она разразится? Не знаю…

Я снова начала замерзать. Торопливо натянула шерстяные носки, сунула ноги в нехитрую домашнюю обувь. Посмотрелась в крохотное зеркальце, висящее на стене. Розовые полоски еще тянулись по щеке. Завтра от них уже не останется и следа. Синяк на ноге, как я убедилась во время купания, приобрел желтый цвет. И уже не болел. Царапины и ссадины на ладонях затянулись. В девять лет мои руки и спина были покрыты шрамами, следами неудачного падения с дерева. Тогда же я узнала, как это, ломать конечности. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем следы падения полностью исчезли. Но когда я выросла и начала подчинятся циклу, способности к самоизлечению стали выше. Почему? Знала бы, пожалуй, стала лекарем.

Эх, заглянуть бы хоть одним глазком в «Книгу запретов». Этот таинственный манускрипт хранился у волшебников на протяжении веков как самое драгоценное сокровище. За долгие годы разговоров о ней книга обросла толстенным слоем домыслов и легенд. В ней, так считалось, содержались ответы на многие вопросы о мире и созданиях, его населяющих.

Вздохнув, я наклонилась над лоханью и выдернула пробку, потянув за привязанную к ней веревку. Заурчала вода, исчезая маленьким водоворотом в сливном отверстии. Вот оно, преимущество города. В Холмогорах о канализации и не слышали. Чтобы искупаться, приходилось потрудиться, и не слабо… Но я бы без всяких сомнений поменяла здешние излишества на спокойную жизнь там.

Я покачала головой, наблюдая, как пена и вода стремительно уносятся прочь. О чем только думаю? Какое спокойствие? Ребенком я с опаской покидала двор. Ни одного друга в селе так и не приобрела. Да кому в Холмогорах нужна была шантийка без Стоуша? Даже пусть она станет в сто раз лучшим лекарем, чем палач. Мы же изгои, парии!

В городе нравы со временем хоть немного, но смягчились. В селах и деревнях предрассудки и обычаи оставались необычайно сильными. Меня могли забить камнями, придумав любую причину, и никто не заступился бы. Эх, дура я, дура! Прав отец. Сколько лет прожила, а ума не нажила. Все еще верила в доброту и справедливость.

Я откинула мокрые волосы назад и замотала их тканью. Не о чем жалеть. И оглядываться тоже не стоит.

Закрыла дверь в умывальню и пошла по коридору, ориентируясь на вкусный запах.

Лида хозяйничала на кухне. Весело трещал огонь в очаге, по стенам плясали серые тени. Катаринка закатала рукава платья и повязала фартук. На широком столе горкой высилась мука из исмаи. Сильные руки женщины ритмично вымешивали тесто. Начинка для пирога стояла тут же, в миске – мелко нарубленный плод янта. Такие росли на земле и вызревали на лозе ягодами размером примерно с человеческую голову. Янты собирали осенью и хранили в подвалах в течение всей зимы. Они отлично выдерживали длительную лежку, не гнили и не ссыхались. И все благодаря плотной, похожей на хитиновую шкуру оболочке. Только разрезав ее, можно было найти сочную, плотную мякоть.

Я притворилась смущенной и робко присела на краешек стула.

– Да хватит уже, – фыркнула Лида, – не вижу в тебе скромности. Не забывай, моя мать была шантийкой. Садись и поешь, как следует. У меня руки в муке, не подам. Сама возьми. Вон миска, что тряпицей накрыта.

Я заглянула в тарелку. Никаких изысков. Нарезанное дольками вареное яйцо птицы рут, несколько ленивых вареников и кусок прокопченной колбасы из свенки – некрупные бестолковые животные, разводимые на мясо. Рот мгновенно наполнился слюной. Еда… как же давно я не ела нормальной пищи? Да, собственно, меньше недели назад. Какая, оказывается, короткая память у голодных.

– Спасибо, – торопливо поблагодарила я. – В наше время редко встретишь доброту, проявляемую к незнакомцам.

– Да и незнакомцы нынче не те, увы, – вздохнула Лида. – Раньше, бывало, и на постой пускала. А полгода назад зарезали соседку. Мы, женщины, часто остаемся одни. Порт. Мужчины в море месяцами. Мой муж и старший сын должны вернуться на неделе. Нам трудно стало прокормиться, вот они и уходят надолго. Новые подати, новые выдумки городского совета. Да тут еще волшебники затеяли строить храм на той горе, куда падала звезда. Говорят, чтобы задобрить богов и отблагодарить их за щедрость к простым смертным. Ну, что не всех извели, а только саранчу. Смотрю я на чудеса, которые показывают волшебники по праздникам и святым дням, а думаю о другом.

Катаринка отерла лоб и замолчала. Я внимательно посмотрела на нее.

– О чем?

– Хочешь пить? Там у плиты сыворотка. Свежая.

Я поднялась и подошла к кувшину. Налила себе в стеклянный стакан и только тогда обратила внимание, какую тонкую работу вижу.

– Лида, какая красивая посуда. У сентов покупала?

– Нет. Муж привез. Их гильдия несколько лет торгует с островами. Там живут очень странные люди, скажу я тебе, но продают великолепные вещи. Даже волшебники покупают, фрахтуют наши корабли для закупки товара. А они себе только лучшее из лучшего берут. Будешь в храме в святые дни, увидишь немало занятного. Помню сосуды для ритуалов из разноцветного стекла с гравировкой, они очень похожи на те, что муж выменял у островитян для продажи на рынке. Стоят баснословных денег, но толстосумы не скупятся. Показатель процветания и достатка, так-то. Но когда недобрые люди говорят «все торговцы богаты», врут. Есть у меня кой-какая посуда, но она самая дешевая из того, что привозит с островов муж. Возможно, островитяне знают какие-то секреты выплавки стекла? Они мастера своего дела, это правда, но очень уж нелюдимы. Гостей никогда не принимают. Обменяются товаром – и от ворот поворот, плывите восвояси. А оружие у них, то уж точно богами послано. – Она прижала пальцы к губам, оставив на них белый след муки. – Промолчу. Муж говорит, что я и так болтлива сверх меры. Верно говорит.

– Он катаринец?

– Да. Нас в Кэшебе много. Люди, сенты, а вот тау почти не встречаются. Мешлинги живут одним кланом, в северной части города. Занимаются ткачеством и теплицами. Поставляют товар на корабли для торговли. Договоры заключают, но сами в море не выходят. Для них оно табу. А раньше еще и клан шантийцев был.

Лида замолчала. Посмотрела на меня внезапно потемневшими глазами. Продолжила:

– Ты же знаешь, как важны для шантийцев узы крови. Знаешь, что если не являешься связанным ими, можешь добиться любви, уважения, даже дружеского расположения и рассчитывать на приют – это позволено. Но родичем, пока не примут «старые», никогда себя не почувствуешь. Моя мать не покинула клан, когда вышла замуж. Отец смирился. Узы крови – единственное, что есть у шантийцев свое. Никто не может лишить их этого права. Официальных же запретов для саранчи существует предостаточно, сама знаешь. Основной, например, о том, что если количество голов, – Лида болезненно поморщилась, – в клане перевалит за сто, родичам следует немедленно разделиться на две группы и одной из них следует покинуть город в течение суток. Иначе всех ждет тюрьма и смерть в течение следующих двенадцати часов. Поэтому любой шантиец своего клана знает, сколько его сородичей находится в городе, можно ли остаться пришельцам или следует уйти. Одиночек и путешествующих семьями о том поставят в известность представители клана – вестники, еще до прибытия в пункт назначения. «Старые» ведут строгий счет. Они постоянно связываются меж собой вестниками и порой бывают крайне жестоки к кому-то, ради блага прочих. Мне, можно сказать, повезло. Я и мои дети унаследовали тип катаринцев. Но если их женами или мужьями в свое время станут шантийцы, младенцы следующего поколения появятся на свет… Тогда моим правнукам придется искать милости у клана и пытаться стать родичами. И хотя я любила мать, такой судьбы им не желаю ни за что. Знаешь сама, вы и ваши потомки физически особенные, от какого бы – чистого или смешанного брака не были бы рождены.

– Твоя мать жила на два мира?

– Пока отец не умер. Ему тяжело давались ее изменения. Поэтому два-три месяца она оставалась здесь, потом уходила в клан, а через какое-то время опять возвращалась женщиной. Когда я была слишком мала, чтобы оставаться одной, она брала меня с собой. Сестра, которая родилась позже, унаследовала тип шантийки. Когда мать овдовела, а я вышла замуж, они решили уйти в клан. Мы часто общались, и я любила обеих, но душа моя здесь – с детьми и мужем.

– Понимаю.

– Да, – Лида вздохнула, – нелегко приходится таким, как мы. Я хотя бы живу счастливо, знаю, зачем и для кого. Тебя-то, одиночку, что занесло в наши края? Здесь повсюду волшебники, а они саранчу ненавидят.

– Я знаю. Постараюсь уйти как можно скорее. Переночую и сразу исчезну.

– Да кто гонит, – махнула Лида рукой. – Просто злоба пустила в сердца длинные корни. Сама знаешь. Крысы разные везде найдутся, сколько раз и на меня пасть разевали. Но когда шантийцы пропали, поутихли, пустобрехи. Вина-то лежит, давит камнем. Можно любить, можно ненавидеть, но мерзость все одно остается мерзостью. То, что волшебники остальных спасали, якобы жизнью рискуя, искренне… ну, не верю я. Не нужны им остальные, разве что как стадо послушное. А мать моя, за неделю примерно, приходила и рассказывала, что их кланом очень уж интересуются волшебники. Опись составляли, кто и где проживает, уточняли. Списки такие кому и зачем нужны? Объяснили им, будто такие теперь новые правила. Веками правило одно было, а тут менять вздумали. Все одно к одному, Келан. А детишки мои все понять не могут, куда их бабка и тетка подевались. Многие здесь не любят саранчу, то правда. Но у многих в жилах течет примесь их крови. Посчитать захочешь, так и не сосчитаешь. Сдается мне, темнят волшебники. Никто и не упомнит уже, за что саранче такая ненависть, но свято чтят поганые свои привычки. Говорю тебе, остерегайся серых плащей и черных амулетов.

Я задумчиво поставила пустой стакан на стол и озвучила давно мучивший меня вопрос:

– Волшебники почти всегда люди. Правда, странно?

– Хватит, – сухо отрезала Лида. – Разболтались мы что-то. Я тебе вот что скажу: ты иди сейчас в комнату. Ложись и спи. Носа на улицу не кажи, никто и не прознает о твоем постое у меня. Младшие мои язык за зубами держать умеют. Немного отдохнешь, я тебя в путь снаряжу, да и отправлю безопасной дорогой. День-другой погоды не сделают. Помни только, здесь волшебники в своем праве, им на все воля вольная. Захотят, к чему угодно прицепятся. А если случится чего, прости, но знать тебя не знаю, разговоров никаких не вела. Дала саранча монетку за ночлег в сарае, а на рассвете ушла, как и не видели, ясно?

– Ясно.

Я поднялась и направилась к двери. Катаринка продолжала мять тесто, но на меня больше не глядела. Возможно, уже пожалела о своей словоохотливости.

– Келан, – внезапно окликнула она. – Среди шантийцев нет предателей, это правда. Но у меня маленькие дети, нужно думать о них, и я наполовину катаринка.

Я кивнула, а по губам сама по себе скользнула кривая усмешка.

«Никому не доверяй», – сказал Стоуш. Кто из нас окажется прав? Не случится ли так, что завтра утром меня поднимет не болтливая Лида, а сапог городского стражника?

Я думала, что буду спать плохо, как и в предыдущие дни. Но теплая ванна и мягкая постель сделали свое дело. Сон был спокойным, глубоким и без сновидений. Потрясающая беспечность с моей стороны. Я не доверяла Лиде, но просидеть у двери всю ночь, чутко реагируя на каждый шум, сил в себе не нашла. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глухую пустоту, а проснулась легко, почти мгновенно. Просто открыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, и сквозь чуть приоткрытую дверь пробивались полоски слабого света.

Я встала, накинула кофту и на цыпочках прокралась по дощатому полу. Вышла в коридор и остановилась у окна. Деревянная решетка рамы делила стеклянное полотно на шесть небольших квадратов. Ставни были распахнуты, и сквозь прозрачную твердь стекла пробивались первые солнечные лучи. Я приоткрыла одну створку и выглянула. Потянуло холодком. Но свежесть раннего утра оказалась так приятна. Я улыбнулась, кутаясь в кофту.

Невозможно было оторвать взгляд от новорожденной прелести раскинувшегося передо мной мира. Небо казалось совсем светлым, почти белым, а ближе к горизонту наползала вишневой пеной волна света. Она расплывалась, смешиваясь на небесной палитре с ярко лазоревыми полосами, желтыми разводами и алыми всполохами – предзнаменованиями встающего солнца. Лучи золотыми мечами пронзали курчавые шапки облаков и растворялись в воздухе. Солнечный диск медленно-медленно выплывал из-за гор, заливая ярким светом все вокруг. Море набирало цвет, становилось из серо-сизого насыщенно-синим, с дорожкой из дрожащих золотых и серебряных пятен. Ближе к горизонту на нем пока еще держалась едва заметная дымка. Небо тоже темнело, меняло цвет с белесого на ярко-голубой. Остро пахло мокрой зеленью, какими-то цветами, солью, йодом. А еще бодрящим холодом и радостью. Да, именно радостью юного, светлого, весеннего дня.

Дождь, наконец, закончился.

– Тебе нравится? – услышала я детский голос.

Девчушка застала меня врасплох. Ей было около семи лет. Наряженная в яркое платье босоногая кроха стояла у лестницы, ведущей на первый этаж. Крепенькая, с золотистой чешуйчатой кожей и темно-зелеными глазищами. Этими ясными озерами она беззастенчиво меня разглядывала, словно диковинную куклу.

– Да. Ты дочь Лиды?

– Ага. Тамара, – представилась малышка. – Не бойся. Я тебя никому не выдам. Сейчас распустятся цитии. Их кусты растут под окнами. Там, – девочка указала пальчиком за окно, – алые цветы с оранжевой, как твои глаза, серединкой. Они так чудесно пахнут, и мама обычно кладет их семена в пироги или мясо, а ягоды маринует. М-м-м-м, вкуснятина! Это из-за них я стою тут и жду каждое утро. М-м-м-м… Как сладкий мед, кислая ягода и сахарная пыль. Если высунешь голову, увидишь бутоны.

Она снова указала за окно, словно приглашая убедиться в правдивости ее слов. Я улыбнулась и выглянула. Действительно – высокие кустарники внизу. Тонкие гибкие ветки сплошь усыпаны мокрыми после дождя бутонами ярко-красного цвета.

– Солнце поднимется, и цитии раскроются. – Девочка широко и открыто улыбнулась.

– У тебя необычное имя, – рискнула я сделать ей комплимент.