Текст книги "Охота Сорни-Най [журнальный вариант]"

Автор книги: Анна Кирьянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

А Егор Дятлов был так погружен в свои мысли относительно руководства походом и наглости товарища Зверева, что почти не чувствовал толчков и ушибов. С каменным лицом и мрачным огнем в светлых глазах Егор представлял себе серьезный разговор, на который он вызовет этого нахального Зверева при первой же возможности, прямо в лесу, в походе, или у костра, вечером, когда ребята будут укладываться спать. Так они ехали, с каждой минутой приближаясь к станции Вижай – крошечной деревушке, затерянной на самом севере области.

– Ну, вот и приехали! – услышала Рая сквозь дремоту и открыла глаза.

Водитель затормозил, грузовик стоял на обочине узкой дороги, рядом с бревенчатым домиком, на котором красовалась надпись: “Магазин”. В отдалении виднелось несколько изб с пристроенными сарайками: сараи высились на столбах, чтобы дикие звери и собаки не могли полакомиться запасенными продуктами. На шестах были распялены свежевыделанные шкуры, которые охотники сдавали в потребсоюз за небольшие деньги. Слышался лай собак и карканье ворон.

– Все, конечная остановка! – сказал шофер и, кряхтя, вылез из кабины, чтобы откинуть борт кузова. Он принялся помогать ребятам выгружать багаж, хотя его не просили об этом. Помощь пришлась кстати, разгрузили все быстро и весело.

Шофер попрощался с ребятами, ни словом не обмолвившись о мрачных слухах, которые так легко опровергла Рая. Ему было как-то неловко: и впрямь все эти истории, байки, рассказанные у костра или в полутемной избе, за бутылочкой “Столичной”, показались ему теперь бабьими выдумками. И он хорош: принялся пугать девчонку какими-то россказнями. Хорошо, что она так его отрезвила, а то даже совестно. Нет, он ничего не скажет больше этим веселым студентам, чтобы не выставить себя дураком и трусом. Но это была только часть правды.

На самом дне души, в потемках и сырости подсознания, копошился противный липкий страх, первобытный ужас перед табуированными местами, идолами и демонами, следящими за каждым шагом смертного человека немигающими раскосыми глазами. Что-то связало язык шофера, затуманило его мозг, заставило забыть о предупреждениях и страшных историях, которые с таким смаком рассказывали друг другу жители глухих северных деревень и поселков, где о телевизоре даже не слышали, а радио было только в красном уголке, у председателя колхоза; газеты же доставлялись крайне нерегулярно и только две: “Правда” и “Звезда коммунизма”. А там, как известно, ничего о таинственных историях и исчезновении людей не печатают.

С противным чувством облегчения пожилой человек забрался в кабину и стал разворачиваться; ему нужно было заехать к охотоведу и забрать заготовленное мясо. Он напоследок посмотрел на ватагу молодых и веселых ребят, шумно спорящих по поводу груза и маршрута. Они уже забыли о нем, только Егор Дятлов на прощание помахал рукой в пушистой рукавице. Шофер помахал в ответ и дал газу, стараясь не думать об источнике смутного беспокойства, поселившегося в душе. Чем дальше он отъезжал от студентов, тем глупее казались ему собственные слова, поступки, мысли и чувства. “Тьфу, черт!” – выругался на самого себя водитель и закурил “Казбек”, внимательно вглядываясь в дорогу перед машиной.

А туристы решили зайти в магазин, чтобы прикупить каких-нибудь продуктов повкуснее – вдруг в этом убогом уголке есть деликатесы и вкусности, о которых ребята уже забыли в городе с его тотальным дефицитом? Система распределения была такова, что в глухом ауле можно было встретить банки растворимого кофе, на который с отвращением поглядывали местные аксакалы, в сельповском чуме у северных народов найти дорогое душистое мыло, которое с неменьшим отвращением употреблялось в пищу чукчами… Да еще хотели купить про запас побольше папирос и спичек – курили почти все мальчишки, кроме Жени Меерзона. Папиросы в походе быстро кончались, гораздо быстрее, чем в городе, так что нужно было подстраховаться и взять побольше пачек с нарисованным черным силуэтом всадника на фоне кавказских гор. Да и просто интересно зайти в магазин, поглядеть на полки с товарами, похихикать, поприцениваться, в общем, развлечься перед дальней дорогой.

Было уже около половины девятого; Егор Дятлов первым взялся за ручку хлипкой двери и вошел в неказистое маленькое пространство, где сначала он ничего не увидел – настолько темно было в помещении. Вслед за Егором вошли и другие туристы, оставив Феликса Коротича и Женю Меерзона караулить вещи. В магазине пахло какими-то сушеными травами и грибами; в темных углах грудой были навалены товары широкого потребления: зеленые эмалированные кастрюли, вещь очень дефицитная, редкая, распределяемая только на заводах и предприятиях, алюминиевые бидоны, керосиновые лампы, чугунные сковородки, байковые теплые рейтузы, кальсоны, грубые керамические тарелки и кружки, коврики, тут же лежали буханки серого хлеба и стояли бутылки подсолнечного масла с прозрачными от подтекавшего жира этикетками. Ну, и самое главное – в ящике заманчиво мерцали головки водочных бутылок, а в другом, чуть побольше – темнели бутылки портвейна для любителей благородных напитков.

– Товарищ продавец! – строго позвал Егор Дятлов и даже постучал по самодельному деревянному прилавку согнутым пальцем, – Есть тут кто?

– Чего стучишь? – яростно прохрипел кто-то из-под прилавка. – Чего колотишь, чего стучишь, делать тебе нечего, да? – из-под доски появилось красное лунообразное лицо продавщицы.

Тяжелый запах перегара заставлял задуматься – а не провела ли она ночь именно здесь, на рабочем месте, свалившись под конец рабочего дня от страшной усталости, вызванной непосильным трудом? В рыжих с проседью волосах продавщицы Тонечки застряло несколько соломинок, брови топорщились от раздражения, гневно сверкали красные маленькие глазки. – Я вот щас милицию вызову, ты достучишься! – Тонечка разговаривала с привычным хамством властелина мира, каким, в сущности, она и была в этом убогом краю. От Тонечки, от продуктов, а особенно – от драгоценной влаги в прозрачных бутылках зависели жизнь и смерть, здоровье и болезнь, радость и печаль. Она могла продать бутылку глубокой ночью страждущему и алчущему за тройную цену, а могла средь бела дня навесить на дверь магазинчика здоровенный амбарный замок и не выйти на работу. В такие страшные дни окрестные вогулы, пришедшие за десятки километров, чтобы приобрести огненную воду, умасливали и улещали продавщицу, как какого-нибудь местного духа или демона.

– Заболела я! – орала толстая Тонечка, уперев в крутые бока громадные кулаки. – Я на бюллетене!

Местный фельдшер, бывший заключенный из лагеря для врагов народа, окончательно спившийся и опустившийся старик, всегда выдавал Тонечке больничный лист. Для этого требовалось всего две бутылки водки и одна – портвейна. Вогулы смущенно перетаптывались у порога Тонечкиной избы, умоляюще глядя на свою жестокую повелительницу. Наконец кто-то из просителей вздыхал и выкладывал к ногам жестокосердной дамы драгоценную шкурку куницы или соболя. Продавщица молчала, крошечные глазки ее метали молнии; вид у нее был как у палеолитической Венеры, уродливой статуэтки, найденной археологами. Кряхтя, за шкурками лезли и остальные. Сдавать меха кроме как в потребсоюз строжайше запрещалось, это могло привести к лишению права охотиться, к тюремному заключению, но ради водки манси были готовы на все. Тонечка же и вовсе не тревожилась по поводу возможного наказания, поскольку за долгие годы работы в Вижае обнаглела, как какой-нибудь островной папуасский царек, весь мир для которого сузился до размеров собственного островка.

В ранней молодости Тонечка попала в лагерь за воровство; в лагерях, перенаселенных врагами народа и членами их семей, вчерашними профессорами и докторами, политическими деятелями и вредными педологами, очкастыми ботаниками и худосочными писателями, грубая и наглая девица почувствовала себя как дома. Вся уголовная часть населения лагерей жила очень хорошо, обирая и унижая вчерашних умников, к которым питала неистребимое отвращение и зависть. Так что лагерный срок Тонечка вспоминала даже с ностальгией; она приобрела необходимую закалку, которая так пригодились ей в жизни.

После отбытия срока наказания Тонечка решила остаться здесь, на севере области; в самом деле, зачем ей было возвращаться в небольшой промышленный городок и всю оставшуюся жизнь горбатиться на вредном производстве, где у старых рабочих любимой шуткой было продергивание носового платка через дыру в носовой перегородке. Так разъедали плоть ядовитые выбросы и химикаты, количество которых никто даже не пытался измерить или тем более уменьшить. Здесь Тонечка была царицей мира, королевой, которая могла делать все, что вздумается. Жаль только, что фантазии у Тонечки было немного, поэтому дальше вымогательства шкурок у алкоголиков-манси она не продвинулась.

Ну, разве что любовные похождения, когда всесильная тиранша временно приближала к себе какого-нибудь охотника и “жалела” его, по ее собственной формулировке. Смутное желание любви, душевной близости трансформировалось в совместное распитие спиртных напитков в неограниченном количестве, во время которого Тонечка жарко обнимала очередного фаворита и говорила ему специальные “жалкие” слова, потчуя от души колбасой, салом, маслом, вареньями и соленьями, подливая водки в граненый стакан, демонстрируя душевную щедрость и открытость. Слегка пьяна Тонечка была почти постоянно, но именно в недельные загулы наливалась водкой беспрестанно, раздувалась, как жаба, и вообще теряла человеческий облик.

В такие дни бесполезно было приносить шкурки и просить водку; все знали, что пришло время воздержания – божество загуляло, ушло то ли в нижний, то ли в верхний мир, и по земле бродит только неприкаянная бессмысленная оболочка с всклокоченными волосами и безумным взором маленьких глаз. Счастливчик же пользовался всеми благами, которыми одаривала его щедрая госпожа, но к концу недели обязательно оказывался на улице, с разбитым и окровавленным лицом. Вчерашняя госпожа орала ему вслед нецензурные проклятия и угрозы, навеки расставаясь с любимцем, чтобы снова приступить к своим нелегким обязанностям.

Дольше всех продержался какой-то беглый зэк, который сумел прожить в алкогольном дурмане почти месяц, кое-как справляясь с необъятной плотью повелительницы магазина. Местное население стонало и выло, проведя несколько недель в вынужденной трезвости; хотели даже прибить наглеца, выследив его в огороде, когда он пойдет по нужде, но страшная рожа, металлические зубы и испещренное синими наколками жилистое тело беглого урки внушали всем страх и трепет, так что дальше разговоров дело не пошло. Кончились запасы муки и макарон, давно уже не было масла и крупы, но самое главное – не было спиртного, которое лилось рекой в широкие глотки Тонечки и ее фаворита. Кто знает, чем кончился бы этот “екатерининско-потемкинский” роман, если бы однажды утром в деревню не примчалась машина с милиционерами, которые окружили Тонечкину избу и арестовали беглеца, а затем в наручниках, согбенного и страшно избитого, бросили в машину и отвезли обратно в лагерь.

Самой продавщице ничего не было, во-первых, благодаря связи с местным участковым, во-вторых, оттого, что сама Тонечка стойко утверждала – про то, что с нею жил беглый урка, она и знать не знала, мало ли народу шатается по северному Уралу, край-то испокон веку каторжанский, самый отчаянный… Это как раз дело легавых – следить, чтобы одинокая женщина могла спокойно спать в своем доме после трудового дня, а не спасать свою молодую жизнь, ублажая опасного уголовного преступника, как выясняется теперь.

Тонечка так орала, материлась, рвалась, кидалась, словно цепная сука, что следователи оставили ее в покое, понимая, что перед ними – тертый калач, опытная дама, которую не возьмешь на испуг. Да и делов-то было на копейку; урка не успел никого убить или ограбить, попав в руки к красавице продавщице, продержавшей его в плену алкогольного дурмана крепче, чем в тюремном застенке.

Вот эта лихая Тонечка и выползла теперь из своего ночного убежища и гневно таращила свои поросячьи глазки на студента, моментально напомнившего ей времена уголовной юности: точно, профессор недорезанный, будущий очкастый глист!

– Какая милиция? – недоуменно спросил будущий профессор у продавщицы. – Мы просто хотели папирос купить, видим – нет никого, вот я и постучал.

Тонечка захрипела и зарычала от злости, но профессиональные обязанности все же выполнила: улыбнулась студенту железными зубами и выдавила:

– Еще чего хотел?

– Скажите, а из продуктов что у вас есть? – вмешался обжора Семихатко, подталкивая в возбуждении локтем Толика Углова. – Нам надо что-нибудь с собой взять, а что-нибудь – здесь скушать. Очень проголодались, пока добрались до Вижая. А в поезде не успели покушать, – с сожалением закончил Семихатко. В животе у него громко заурчало, словно желудок подтверждал справедливость сказанного.

– Пожрать, – задумчиво переспросила Тонечка, тоже очень любившая это занятие. – Пожрать – возьмите треску горячего копчения, два дня назад завезли. Ух, скусная треска! И вот еще венгерский шпиг, для себя берегла, да уж ладно, я вам отрежу кусок.

Разговоры о еде и приятный вид толстенького Руслана умиротворяюще подействовали на монстра. Ей на секунду захотелось “пожалеть” аппетитного туриста, ущипнуть его за пухлую щеку, но тут она заметила остальных:

– А ну, пошли на хрен отсюда! – доброжелательно завопила Тонечка, взмахивая гигантским ножом. – Ишь, налезли, как сельди в бочку! Останься ты и ты, а вы, суки, пошли вон, прилавок вон мне чуть не снесли!

Ужаснувшись, туристы покорно выбрались наружу, оставив в логове продавщицы Руслана Семихатко и Степана Зверева, который сохранял удивительное равнодушие к происходившему. На крылечке ребята принялись обескуражено переглядываться и негромко возмущаться поведением похмельной торговки, однако никто не решался говорить громко, опасаясь, что жуткая бабища услышит и тогда смельчаку точно не поздоровится.

– Это не советская женщина, а какое-то чудовище! – сказала Рая, вытирая нос. – Надо же, какая грубая!

– Настоящая хамка! – поддержал Раю Толик Углов, которому продавщица смутно напомнила собственную мамашу.

Ничего особенного лично он в поведении Тонечки не находил – подобные матерные вопли и угрозы регулярно издавали его собственные пьяные родители, но Толику хотелось выглядеть интеллигентным человеком. К тому же тетка согласилась продать все необходимое, так что причин для возмущения вроде бы и не было.

Ребята топтались на морозе, прикрывая носы варежками, тихонько переговариваясь, и тут раздался скрип лыж по затвердевшему от недавней оттепели снежному насту. К магазину приближался на смешных коротких и широких лыжах человек в меховом полушубке и мохнатой шапке, надвинутой на самые глаза. Он уверенными, быстрыми движениями достиг крыльца и сбросил с плеч не тяжелый, но туго набитый мешок.

– Здравствуйте вам! – певучим звонким голосом поздоровался незнакомец, кивнув огромной шапкой. Его смуглое плоское лицо с раскосыми глазами выражало искреннюю приветливость и доброжелательность.

– Доброе утро, здравствуйте! – нестройным хором ответили туристы, радуясь возможности переключить внимание с хамоватой продавщицы на приветливого смуглолицего человека.

От груды багажа к товарищам подошли Феликс и Женя Меерзон. Мужчина скинул и лыжи, аккуратно вдел одну в другую, положил у крылечка, отряхнул валяные сапоги и спросил:

– На лыжах собрались, гляжу? В поход, что ль?

– Точно, товарищ, в поход! – ответил Егор Дятлов. – Хотим посмотреть ваши местные достопримечательности, поближе с природой познакомиться.

Егор внимательно вглядывался в лицо мужчины: он вспомнил о задании, о местных слухах и решил завести хитрую, умную беседу, чтобы побольше выведать о предрассудках и тайнах местного населения. Потом он занесет сведения в специально купленный блокнот в кожаной обложке, заполнит разграфленные страницы четким почерком вечного отличника, кое-что выделит красным карандашом и покажет все собранные материалы руководству КГБ. Безусловно, его обязательность и наблюдательность оценят по достоинству! Этот туземец, кажется, добродушен и разговорчив.

– Там пока ребята в магазине покупают, сейчас выйдут, а то очень тесно! – сказал Егор. – Вам нетрудно немножко обождать?

– Чего не обождать? Времени много у меня, торопиться некуда, можно и обождать! – легко согласился вогул, снимая косматую шапку с разгоряченной головы. От мокрых черных волос тут же повалил пар. – Ишь как быстро лыжи бежали, вся голова взопрела! У меня лыжи короткие, у вас – длинные, но мои быстрее бегут!

– Нет, наши удобнее! – заспорила упрямая Рая. – Наши лыжи разработаны по науке, на них специальные крепления для ботинок, еще вот импортной мазью намазали их, так что наши быстрее. Ваши вон какие неуклюжие, широкие!

– Широкие – чтобы в снег не провалиться, в берлогу к медведю-батюшке! – засмеялся вогул. – Наши лыжи как раз для такого наста сделаны, на таких еще дедушка мой ходил на охоту, всегда добывал много белки, много соболя и куницы. Да и я метко бью дичь. Хотите посмотреть шкурки?

– Давайте! Хотим! – обрадовались туристы.

Вогул развязал тесемки на кожаном мешке и вывалил на снег настоящее богатство: переливающиеся, прекрасные шкурки чернобурой лисицы, белки и куницы. Шкурки были отменно выделаны, они искрились и лоснились в лучах холодного зимнего солнца, и даже у никогда не видевших такой роскоши ребят возникло ощущение драгоценности меха, его баснословной цены. Пальто с цигейковым воротником уже было предметом роскоши, а лисьи воротники изображались в основном в журнале “Крокодил” на карикатурах, обличающих и бичующих прожигателей жизни и расхитителей социалистической собственности. На белоснежном покрывале чистейшего снега лежали лучшие меха северного Урала, которые поистине были дороже золота. Вогул посмеивался, наблюдал за реакцией туристов, пошевеливал некоторые шкурки, чтобы они ярче играли, переливались на свету.

– И куда вы эти меха? – робко спросила Люба, в глубине души страстно мечтая получить вот хоть лисий хвостик для своего зимнего пальто, пошитого три года назад в центральном ателье.

Она даже стала считать наличные деньги в уме; кажется, пятьдесят шесть рублей…

– Я водки хочу купить, – бесхитростно заявил вогул, вновь запихивая богатство в мешок. – Дам Тонечке шкурки, она мне даст водки две или даже три бутылки. Ох, хорошая водка есть у Тонечки!

– Что вы такое говорите! – возмутился Егор Дятлов, который чувствовал себя ответственным за все происходившее. Он – лицо юридическое, облеченное властью, и на его глазах сейчас совершится обмен, достойный испанских конкистадоров и наивных индейцев. – Насколько я знаю, меха надо сдавать государству, а не продавщице; и, кроме того, это очень дорогие шкурки, они стоят куда дороже, чем даже ящик водки, чем, наверное, даже вагон вашего зелья. Ни в коем случае, товарищ, не меняйте эти шкурки на водку, да еще у этой бабы. Это просто какое-то преступление!

– Она вас обманывает! – сочувственно заголосила Рая, алчно поглядывая на мешок. – Вот какая мерзкая тетка! Пользуется, что вы пьете, и обманывает вас. Здесь у вас меха хватит, чтобы несколько пальто пошить, да еще на муфточки останется…

Юра Славек сосредоточенно глядел на простодушного вогула, на плотно набитый мешок, что-то соображал в уме, потом полез в карман и на ощупь пересчитал наличность. Немного, но вполне хватит на несколько бутылок отравы. Вогул вполне симпатичный, главное – друзей как-то отвлечь, отойти незаметно с этим узкоглазым простофилей за угол и совершить обоюдовыгодный обмен! Эх, как недурно можно было бы заработать на этой простой сделке! И никакого тебе риска, никаких проблем, как с иностранцами; шкурки можно продать в ателье, можно – частным портным и просто знакомым, которые с радостью уплатят неплохие денежки за этакую роскошь. Вот только как бы отвести в сторонку этого туземца с его сокровищами?

– Знаете, товарищ, давайте, мы сами купим эти отличные шкурки! – предложил тихий Женя Меерзон, неслышно придвинувшись к вогулу. – Вы скажите, сколько они стоят, а мы купим вам то, что вы хотите, чтобы эта женщина вас не обманула. Хорошенькое дельце – за целый мешок такого меха две или три бутылки! – в интонациях советского студента прозвучали национально-ростовщические нотки, в крови закипел азарт, генетически полученный от десятков поколений Жениных предков – менял и торговцев. Егор Дятлов с негодованием посмотрел на Женю и отрезал:

– Никто ничего покупать не будет! Мы шли в поход не для того, чтобы вступать в незаконные сделки и покупать водку. Но и происходящего я одобрить не могу; вы, товарищ, покупайте себе спиртное на деньги, спрячьте свой мешок и отправляйтесь домой.

Вогул по-детски заулыбался и непонимающе посмотрел на Егора. Всем стало неловко, и тут из магазина вышли Степан Зверев и Руслан Семихатко, распихивая по карманам съестные припасы и спички с папиросами. За ними выглянула распаренная похмельная Тонечка.

– Тавлалейка, чего пожаловал? – почти вежливо прохрипела торговка, успевшая увлечься курчавым красавцем с золотыми зубами, которого ей не хотелось отпугнуть. – Чего тебе надо, сучий сын?

– Водки, Тонечка, пожалуйста, дай! – подобострастно залепетал вогул, помахивая мешком перед носом бабищи. – Много меха принес, настрелял тебе и куницу, и белку, и соболя! Дай мне три бутылки, пожалуйста!

– Ты очумел, что ли? – с недоумением проорала продавщица, запахивая драный халат. Мороза она, по-видимому, не боялась. – Какие такие шкурки, поганец? Давай деньги, будет тебе водка, а нет – пошел на хрен!

– Так у меня нету денег! – чуть не заплакал Тавлалей. – Где же я их возьму? Вот шкурки принес, настрелял…

Степан Зверев внимательно наблюдал за происходящим, не вмешиваясь. Он оценил хитрость продавщицы, понял, что подобные обмены – дело привычное, что Тонечка – стреляный воробей и не пойдет сейчас ни на какие действия. А Люба что-то зашептала Юре Славеку, прикрывая рот рукавичкой; Юра выпрямился и произнес:

– Уважаемая, продайте мне две бутылки водки и одну – портвейна.

Тонечка захрипела от злости, прожигая несчастного вогула ненавидящим взглядом, однако вошла обратно и чем-то зазвенела остервенело. Юра вошел вслед за ней и негромко заговорил. Егор Дятлов не мог больше мириться с происходившим нарушением всех норм и законов; он рванул дверь на себя и шагнул в темное нутро магазинчика.

– Я тебе запрещаю покупать спиртное! – громко сказал Егор, обращаясь к Юре, спокойно пересчитывавшему деньги. – Что же это такое! Не успели начать поход, а ты уже водку покупаешь, спаиваешь местное население. Вот я поставлю вопрос на комсомольском собрании о твоем поступке!

– Успокойся, Егор! – внятно ответил Юра. – Я никого не спаиваю, а шкурки лучше пусть у товарища останутся. Я просто хочу его угостить.

В душе Егор не только обвинял Юру в спаивании несчастного вогула; ему было очень неприятно, что именно к этому стиляге обратилась Люба с просьбой, что именно ему на ухо шептала она какие-то слова. Его мучила неясная ревность, предчувствие, что его предположения насчет девушки оказались преждевременными… Поэтому Егор довольно грубо сказал:

– Я тебе запрещаю как руководитель похода, слышишь?

– Ты ничего мне запретить не можешь, – рассудительно ответил Славек. – Что хочу, то и покупаю. Пить я не собираюсь, а все остальное, извини, не твое дело.

Тонечка шваркнула о прилавок две светлых прозрачных бутылки и одну темную, пыльную “бомбу”, наполненную восхитительной жидкостью из виноградной лозы. По крайней мере, так было написано на рваной этикетке. Ей было любопытно наблюдать спор между двумя туристами, один из которых побледнел от гордости и высокомерия, а другой упрямо глядел ему в глаза. Егор как-то сник и только пробурчал:

– Я вижу, ты и деньги не сдал в общую кассу!

– И это тоже – мое дело, – спокойно ответил Юра. – В позапрошлый раз вся касса, как ты помнишь, пропала. Виновного так и не нашли, так что я полагаю, в моем кармане деньги будут сохраннее.

Егор глубоко чувствовал свою вину и ответственность за пропавшие деньги. Он только вздохнул и еще больше побледнел, когда Юра столь бесцеремонно напомнил ему о том давнем случае. Вот так и теряется авторитет, наработанный годами.

– Ну, будешь брать? – прохрипела продавщица нетерпеливо, желая как можно быстрее освободиться и выскочить на крыльцо, поглядеть на курчавого южного товарища, очень симпатичного. – Давай побыстрее, у меня делов невпроворот! – сгребла деньги огромной ручищей и кинула их в выдвижной деревянный ящичек.

Студенты вышли на воздух из темной каморки, и Юра вручил вогулу водку и портвейн:

– Возьмите, товарищ, на память о смелых студентах технического университета! – громогласно произнес он, стараясь выглядеть солидно и красиво. Актерских способностей у Юры было немало; он описал свободной рукой полукруг и чуть поклонился опешившему вогулу. – Не поминайте нас лихом и больше не вставайте на скользкий путь спекуляции! Помните о том, что революция давным-давно освободила все отсталые народы от гнета всяких эксплуататоров, подобных этой милой даме.

Звереву ерническая речь Славека не очень понравилась, и он снова взял говоруна на заметку. Те, кто так шутят, не могут быть искренними комсомольцами и идеологически выдержанными товарищами. Наверняка за душой у этого красавца много всякого; вот и импортная жвачка в поезде, и кое-какие шутки, словесные обороты… Врет, выкручивается, красуется перед девушкой. Все, как говорится, в одной канве; впоследствии надо как следует разработать этого красавчика. Покопаться в его прошлом, найти материал, подослать дружка-приятеля… Очень интересный экземпляр.

Сердце Любы переполняли любовь и благодарность к великодушному Юре. Как он прекрасно поступил, какой он добрый и щедрый! Вот и вогул радостно запихивает бутылки в свой пухлый мешок, одновременно вынимая отличные шкурки куницы, протягивая их Юре:

– На, возьми!

– Спасибо, товарищ, не надо, – с достоинством отказался Славек, в душе страшно переживая, что нельзя на глазах у ребят взять это драгоценное сокровище и потом продать его наивыгоднейшим образом. Ну, зато стоит извлечь из ситуации все возможные плюсы, увенчать себя всеми лаврами! – Оставьте себе, а потом сдайте государству, а уж государство нашьет нам всем отличных пальто и ватников, отороченных соболями!

– Смотри, дошутишься! – недовольно сказал Егор Дятлов. – Кончай балаган, надо где-то расположиться и позавтракать, а потом трогаться в поход. Берите, ребята, вещи и пойдемте, чего зря время терять!

– Товарищ, пойдемте с нами, позавтракаем? – несмело позвала нового знакомого Люба. – Вы, наверное, издалека пришли, проголодались?

Остальные туристы тоже стали звать Тавлалея с собой, а товарищ Зверев солидно сказал:

– Вы, уважаемый, наверное, здесь все места хорошо знаете, всюду бывали. Вот и расскажете нам немного о здешних краях. Ребята неподалеку были несколько раз, а я вот – первый раз в походе на Северном Урале, так что ваша помощь и рассказ нам очень кстати придутся. Не откажитесь разделить с нами скромный завтрак; попьем чайку, покушаем и поговорим по душам. Вас, кажется, Тавлалеем зовут? А меня – Степаном.

Вогул проницательно посмотрел Степану в черные глаза, так что в душе разведчика что-то дрогнуло и затрепетало; на долю секунды ему показалось, что туземец разгадал его тайну, заглянул под маску, дотронулся до самого сердца. Но это ощущение прошло так же быстро, как и возникло, Степан сморгнул, и все встало на свои места. Вогул стал просто примитивным и диким вогулом, алкоголиком, готовым за бутылку отравы продать родную мать, а Степан – все тем же разведчиком, умным, ловким и хитрым. Степан взвалил на спину рюкзак, остальные тоже быстро разобрали поклажу и двинулись в сторону леса. Они шли по узкой тропинке, мимо вросших в сугробы изб, окруженных покосившимися заборами; вскоре маленькое селение осталось позади. Тавлалей шел вместе с ребятами, ловко ступая рядом с тропой на своих неуклюжих лыжах, которые действительно были очень удобны: наст под ними не проваливался, и вогул обогнал пыхтящих туристов легко, хотя тоже взвалил на спину, кроме своего мешка, еще и рюкзак Любы Дубининой. Группа вошла в лес, состоящий из высоких, подпирающих небо кедров и елей. Воздух был чист и прозрачен, мороз перехватывал дыхание, синее небо отражалось в снежном покрове, придавая насту голубой оттенок. Решили остановиться неподалеку от деревни, развести костер и впервые позавтракать уже как бы в начале маршрута, наслаждаясь покоем и красотой природы. Вскоре остановились и разбили первую стоянку; лыжи еще были зачехлены, а идти по глубокому снежному насту становилось все труднее и труднее.

Снова сложили в кучу многочисленный груз и стали собирать хворост для костра. С собой у ребят было три отличных туристических топорика, но рубить деревья не хотелось, надо было всего лишь вскипятить чайник. Для бутербродов было довольно хлеба и корейки, шпика и сыра, так что трапеза намечалась просто царская. Вот уже первые языки пламени весело взметнулись над сухими сучьями, затрещала хвоя в огне, полетели искры; ребята завороженно наблюдали за костром, от которого сразу повеяло теплом и уютом, даже в этом густом и диком лесу. Наломали еловых ветвей, устроили места для сидения, девушки нарезали хлеб и сало, засыпали в большой походный чайник добрую порцию заварки, чтобы крепким чайком взбодрить организм, собрать силы для дальнего похода. Нет ничего лучше первой походной трапезы, когда все полны энергии и надежд, когда кровь бурлит и играет в жилах, когда шутки и разговоры не прекращаются ни на минуту, а душа полна радостного ожидания чуда! Девушки разливали чай в большие алюминиевые кружки, раздавали толстые ломти хлеба с такими же толстыми кусками шпика и корейки. От кружек валил густой пар.

Дали полную кружку ароматного чая и новому знакомому Тавлалею, который с наслаждением стал прихлебывать почти кипящую жидкость, стремительно остывавшую на крепком морозце. Вогул с видимым удовольствием жевал серый хлеб с корейкой, даже мотал головой в мохнатой шапке, показывая, как ему вкусно, как нравится ему угощение. Плавленый сырок тоже произвел отличное впечатление на гостя; он жадно ел лакомства, которые пробовать доводилось очень редко. Хорошие, добрые туристы пришлись по душе Тавлалею; он полез было в мешок за бутылкой, чтобы угостить ребят ими же купленным спиртным, однако все дружно зашумели, закричали протестующе, и вогул покорно стянул завязки драгоценного мешка.