Текст книги "«Неотложка» вселенского масштаба (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Так и вправду было лучше – не бездушный инструмент, а очень особенная среди всех. Мне очень-очень хотелось быть особенной и неповторимой, хотелось быть полезной и незаменимой. Единственной.

И я приняла предложение Вселенной, моей Всёли, стать её руками.

А ещё... Мне было хорошо в закрытом белом помещении станции, хорошо и спокойно.

Не страшно.

ГЛАВА 8. Двойняшки

– Иди, – тихое Всёлино, и дверь передо мной распахнулась.

И я пошла.

Несколько шагов в ярком солнечном свете, и я сощурилась, глядя себе под ноги. Легче не стало – что-то белое, сияющее резало глаза. И только мои сапоги, что мерно показывались из-под плаща при каждом шаге, успокаивали взгляд, хотя и смотрелись дико на белом… мраморе? Я приподняла голову – передо мной поднималась лестница. Широкая, длинная, красивая и очень торжественная. Где это я? Даже хмыкнула. Дворец? Оглянулась по сторонам.

Надо мной возвышалось огромное сверкающее белизной здание, и голова кружилась от попытки увидеть, что там, вверху. Оно слепило, сияло в лучах горячего, жгучего солнца. Этот беспощадный жар пока отражался длинным плащом, но я чувствовала – ещё пара десятков шагов, и темная ткань раскалится, а по спине потекут струйки пота.

Я чуть ускорила шаг и взбежала по лестнице в благодатную тень, которая спрятала меня под своим блаженным покрывалом прохлады. И теперь под высокими расписными сводами гулким эхом отдавались мои шаги, будто отражённые от колонн полированного камня, что блестели глубоким желтоватым цветом, от каменного же пола в чудесных узорах. Но все эти красоты я замечала лишь отчасти, краем сознания, тем малым краешком, который нужен, чтобы не споткнуться и не поскользнуться на гладких каменных плитах, отшлифованных до зеркального блеска.

А всё потому, что Всёля снова показывала мне ролики.

– Визуализировала! – по её собственному выражению.

Коротенькие истории показывали мне «чудесные» картинки операций, о которых я только слышала или читала – раньше эти знания Всёля мне не давала в столь развёрнутом виде.

Сегодня же…

Сначала я несколько раз наблюдала, как рождается ребёнок. Собственно, я это уже видела, и не однажды, вживую. Только довелось мне пару раз принимать роды: один – в чистом поле, ночью, у костра, другой – днём, рядом с полыхающим пожаром. Условия были неидеальными, но оба раза детки были самыми обычными и шли головой. А вот сегодня Всёля знакомила меня и с другими вариантами: малюсенькие ягодицы или ножка, а то и вовсе ручка рождались первыми.

– Вот так придерживать, вот так поворачивать, – терпеливо подсказывала Всёля.

Потом начались какие-то совсем уж дикие картины. Такое даже в пьяном бреду не могло привидеться, разве что присниться в страшном сне. Хотя мои кошмары были совсем другого содержания...

Всёля впихивала мне в голову картинки, полные крови, и мне приходилось наблюдать, как тонкий нож надрезает кожу на большом животе, а пальцы другой руки делают рану шире, и снова нож, он режет что-то плотное, белеющее сквозь красные потёки, а вот пальцы отодвигают... мышцы? Ещё ножом, отворачивают слой, разрез на следующем. Это уже мышечный мешок. И из него – мощный поток, и рана захлёбывается в крови, но пальцы быстро ныряют внутрь, а ножницы делают разрез ещё длиннее, кровь прибывает, заливает всё, покрывая и делая невидимым рану. Какие-то ещё руки пытаются это кровотечение остановить, другие ныряют вглубь и выуживают что-то, что заполняет рану, выворачивая её края наружу, и наконец появляется… Что это? Головка младенца?! И те же руки достают из раны, ловко повернув в одну, потом в другую сторону темно-синего, в чём-то белом и крови измазанного ребёнка. Малюсенького, скрюченного. Фу!

И эти «весёлые» картинки прокручиваются в разных вариантах несколько раз – разрез то вдоль, то поперёк, то голова малыша показывается первой, то ножка. Снова и снова крови так много, что мне становится трудно дышать.

– Всёля! У нас сложные роды?

– Да.

– А давай как-то крови поменьше, а?

И кажется, что даже мысленный голос у меня дрожит.

– А как?

– Ну я не знаю... – жалобно пропищала, сдерживая спазмы в желудке. – А можно вообще без всего этого?

– Разве что непрофессионально…

Я вздохнула. Со Всёлей к единому мнению мы не пришли по вопросу методов: можно ли применять все возможные или есть какие-то ограничения. Я была не очень знающей, а она знала слишком много.

– Ну может, как-то перекрыть сосуды?

– Например?

– Чем-то заклеивать их? Сразу, как только разрезаешь.

Размышляя так, чтобы меня слышала Всёля, старлась идти очень неспешно, хотя дворец огромен, и времени, чтобы добраться до цели, у нас много. И путь сама открывался передо мной – сквозь картинки я видела людей. Наверное, это слуги.

– Чем можно заклеить? Напор крови немаленький.

Я морщилась и смотрела через картинки по сторонам: слуги, образовавшие живой коридор, опускались на пол, не давая ошибиться с направлением.

Но Всёля продолжала показывать отдельно действия с женщиной, чей живот зиял огромной кровавой раной, и отдельно – с младенцем, который постепенно менял цвет с темного на нормальный, человеческий, затем плакал, разевая беззубый ротик и морща крохотное личико.

– Всёля, я плохо вижу, куда идти, – попробовала я остановить свою великую помощницу.

Я не понимала тихих вскриков, что слышались вокруг, меня беспокоили люди, падающие на колени и утыкающиеся лицом в пол. Но вездесущая Всёля успевала и тут. Её голос в голове переводил, тихо нашёптывая на понятном языке то, что говорили слуги:

– Богиня! Богиня! Она пришла! Пророчество сбывается!

– Какое пророчество? – уточнила я.

– Какая разница? Ты для них богиня, Ольга.

Дальше вообще были чудеса. Все двери передо мной открывались сами, кто-то шел рядом и причитая что-то мне рассказывал. Кто это был и что он говорил, я воспринимала с трудом – живые картинки всё ещё мелькали перед глазами: животы, острые лезвия, рассечение слой за слоем человеческой плоти, кровь, младенцы, иногда живые, иногда нет.

Я остановилась, когда у высокой двухстворчатой двери, сейчас прикрытой, меня встретил мужчина. Он собой перекрывал проход и что-то говорил мне.

– Всёленька, убери ролики, прошу!

Я слабо улыбнулась, наконец получив нормальное видение, смогла рассмотреть человека, что шёл со мной рядом. Одежда, осанка, выражение лица – всё выдавало в нём высокопоставленную особу.

Сложив дворец, падающих на пол слуг, трудные роды и его внешность, решила, что это царский лекарь, а роды у какой-нибудь приближённой к царю женщины.

– Прошу вас, повторите! Мне пришлось сначала разбираться в вашем языке.

Мужчина глянул на меня широко раскрытыми глазами. Удивился, что ли?

– Госпожа богиня! – обратился он ко мне.

– Я не богиня. Называйте меня госпожа Ольга. У вас роженица, – перешла сразу к делу.

Последнее уже не спрашивала, но круглые карие глаза мужчины расширились. Его явный испуг говорил, что Всёля неслучайно примчала меня сюда, едва не снеся помпезную белокаменную лестницу. Что ж, уровень развития в этом мире ещё ниже, чем в моём. А если все лекари у них такие же важные, как этот, то не удивительно, что не справляются со сложными родами.

– Говорите что и как. Быстро!

– Лейла – любимая жена, нежная, как лепесток, и такая же ароматная! Ей нужна помощь!

У меня бровь поползла вверх от странных и столь несвоевременных сравнений. Мужчина с уважительным поклоном распахнул двери за своей спиной, провожая меня в большую, затенённую комнату. У дальней стены стояла кровать, настолько огромная, что на ней терялась маленькая фигурка.

– Она так юна! И почти сутки не может родить... О госпожа, я так боюсь за неё, так боюсь!

Ну ещё бы. Царь голову прикажет снести, если жена, да ещё любимая, умрёт.

Фигурка на кровати с мучительным стоном выгнулась под белым покрывалом. Огромный живот торчал вверх и даже на вид, даже прикрытый, казался твёрдым.

Я только выдохнула.

– Туника! – скомандовала.

Нестройный грохот сопроводил мелькание белых пластин. Огляделась – вокруг кровати коленопреклонённые люди лбами прижались к полу. А я их и не заметила в полутьме. Досадливо сморщилась.

– Руки! – И белая искра пробежала по ладоням, делая их чистыми.

На ощупь живот был твёрдым, а любимая жена – насквозь мокрой от пота. Бледность на смуглой коже выглядела плохо, а тёмные круги под глазами, сердцебиение, слабое дыхание говорили, что она измучена до предела. А ещё – сама почти ребенок. Я скривилась.

– Сканировать!

Голубая тонкая плоскость между ладонями прошла от головы до самых пяток беременной.

Все – и женщина, и оба плода – были истощены. Один из младенцев лежал поперёк и не пускал другого. Его шея несколько раз была обвита пуповиной и не давала ему двигаться. И состояние малышей было опасным – сердцебиение приглушенное и замедленное.

– И что здесь делать? – я замера над совсем юной женщиной.

– Возможно, операция? – раздалось тихое в голове.

Так вот к чему Всёля показывала мне все эти ролики! Я широко раскрыла глаза и даже подавилась от страха, сделала шаг назад, готовая сбежать.

– Госпожа! – дрожащий мужской голос у меня за плечом пресёк трусливый порыв. – Она так юна! Спаси её, госпожа!

Я резко обернулась и вгляделась в глаза мужчины.

– Да? – спросила тихо, так, чтобы все эти люди, что продолжали лежать ниц, нас не услышали.

Он смотрел умоляюще, хотя спина была ровная и осанка горделивая.

– Детей спасаем? – уточнила на всякий случай и материализовала помпу с лекарством и приложила к локтевому сгибу бедняжки. Та даже не повернула головы, вообще не отреагировала.

– Детей? – в карих влажных глазах мужчины отразилось непонимание. Он наморщил лоб и заглянул мне в лицо. – Почему детей?

– Вы что, даже не знаете, что будет двойня?!

Своё возмущение я выплеснула в резких движениях: материализовала и подстелила чистое бельё под таз женщины, направилась к окнам и распахнула одну за другой шторы на каждом, чтобы впустить в комнату больше света.

Мужчина молчал. Я обернулась – может, я что-то не так делаю? Может, у них не принято рожать в светлой комнате? Но дело было, кажется, в другом – он смотрел на меня оторопело и… неверяще.

Ясно. Он и в самом деле не знал про двойню.

– Да, – подтвердила, чтобы полностью отсечь сомнения. – Два мальчика.

Его лицо передёрнулось судорогой. Боится? Ещё бы! Два царских сына.

А я снова была рядом с роженицей – сбросила плащ и ещё раз пустила искру очистки по рукам.

– Спаси их всех, богиня! – наконец услышала я позади себя.

А потом… Потом мужчина неожиданно ловким движением ухватил меня за руку и, низко кланяясь, попытался её поцеловать.

– Что ты... вы делаете?! – я возмутилась. – Я же руки уже обработала!

Досадливо выдернула кисть. Девчонка на кровати снова застонала. Я оглянулась.

– Пусть все выйдут! – рявкнула не столько потому, что меня раздражала толпа зрителей вдоль стен, хотя и это тоже, сколько злость на странные и неуместные способы выражения чувств в этом мире, что выводили из себя.

– Она самая лучшая из всех, и если родит сыновей, то... – лепетал немолодой и толстоватый мужчина. В его взгляде была боль.

Я рассердилась ещё больше за эти ненужные сейчас слова и жесты и не стала дослушивать, снова приказала: «Руки!». И пока по кистям снова бежала белая искра, обеззараживая, прислушалась к тихому шёпоту Всёли: «Здесь существует поверье, что женщина, родившая сына, своего мужа любит. А у царя нет ни одного сына, только дочери. Хотя жен четыре».

Я застыла, склонившись над роженицей. Четыре жены? И эта девочка – четвёртая?

– Да, четвёртая, самая младшая и самая любимая. И, по всему выходит, любящая.

Я с жалостью поглаживала большой живот и всматривалась в измождённые черты. Она, такая юная, и так сильно любит своего мужа?

Судя по лёгкому шороху вокруг, на выход из комнаты потянулись все присутствующие.

– Повитухи пусть останутся, – сказала вслед уходящим, и две женщины с поклонами и угодливыми улыбками развернулись. Указала им в самый тёмный угол.

– Станьте там, будьте готовы, когда позову.

А сама всё гладила живот бедняжки. Девочка, милая! Что ж такое происходит?

Прикрыла глаза.

Малыши… Так улеглись неудобно... Погладила по спинке того, что перекрывал выход брату. Что ж вы, маленькие? Что лежите так? Вас тут ждут очень, любят, а вы спрятались, выходить не хотите.

Живот после схватки чуть расслабился, и я почувствовала под рукой движение. Толкаются! Я улыбнулась. Кажется…

– Ольга, нужно что-то делать!

Всёля нервничала. И это меня удивило. Но делать то, что она предлагала, было страшно.

Даже представить, что нужно взять в руки нож и резать вот этот живот, и что будет течь кровь и... Смогу ли я достать малышей? Справлюсь ли?! У Всёли в роликах рук было куда больше, чем моих две. Не на повитух же надеяться? Они тут не лучше лекаря – не поняли, сколько плодов у царской жены.

Я смотрела на расслабленное лицо беременной девочки, что лежала с полузакрытыми глазами. Над верхней губой мелкими бисеринками выступил пот, рот приоткрыт и жадно втягивает в себя воздух, губы сухие и потрескавшиеся.

Бедная… Я снова посмотрела на её твёрдый живот. Как же страшно что-то предпринять! И тянуть время тоже опасно.

– Ольга, хочешь, я всё сделаю сама? Мне будут нужны только твои руки.

– Всёля, нужно по-другому... Нельзя так, будет слишком большая потеря крови!

Под моей рукой роженица выгнулась на простынях в новой бессмысленной схватке. Глаза закатились, пот тёк по лицу и шее, собираясь в ручейки, тонкие пальцы до побелевших костяшек вцепились в скомканную простыню.

– Всёля, я не смогу резать без помощников! Здесь не справиться одной!

Перед глазами снова мелькнули картинки, когда нож прорезает маленькое отверстие в мышце, и из него начинает лить, а потом – движение ножниц, и вся рана утопает в крови. Меня передёрнуло.

– Может, если нож будет разрезать... и одновременно выпускать раствор... – я покусала губу, дрожа от страха, наблюдая, как маленькая фигурка после схватки безвольно обмякает, – выпускать раствор, который... который будет вспениваться и заклеивать рассечённые сосуды?

– Я не знаю, это нужно пробовать, но не здесь и не сейчас... – Всёля казалась растерянной.

– Значит, будем использовать проверенные, но ненаучные и непрофессиональные методы, – решительно высказалась я и снова приложила руки к напряженному животу бедняжки.

Легонько погладила, вспоминая, как именно при сканировании лежал малыш и как была закручена пуповина вокруг его шейки. Закрыла глаза и прислушалась к сердцебиению плода.

– Малыш, – прошептала тихо, пытаясь уловить связь с ним, – хороший, маленький! Ты очень нужен здесь. Малыш, ты слышишь?

Я отрешилась от окружающего. Перестала чувствовать своё тело. Я плыла по волнам, сама была волнами. Я – океан, огромный, густой, ласковый и теплый, и я окутала своими волнами плод, гладила и баюкала.

– Тебя тут ждут. Твой отец ждёт тебя и твоя мать. Они плачут от нетерпения: где наш мальчик? Где наш сынок? – то ли шептали мои губы, то ли накатывались на мягкий песок волны. – Они хотят увидеть тебя, обнять. Давай попробуем увидеться с ними?

Под моими ладонями не чувствовалось ни малейшего движения. Хотя, чему удивляться? Ему там так тесно сейчас… Но отклик был – казалось, малыш потянулся ко мне.

– Маленький, – всем своим существом слала ему любовь, волну за волной. Нащупала его головку, – давай, дружок, немного покрутимся, покрутимся-покрутимся...

Мышцы материнского живота крепко прижимали младенца к брату, но я всё гладила и гладила головку в нужном направлении, создавая упругий водоворот тех чувств, что сейчас сильными волнами двигались во мне.

– Дорогая, хорошая моя, – я приподнялась и погладила уже женщину по щеке, раньше нежной и бархатистой, а теперь потной и липкой.

Она никак не отреагировала. Ой, плохо, плохо! И я вернулась к животу.

– Ты же моя хорошая, ты моя золотая, отпусти, расслабься. Ты хорошая девочка, ты умница, ты так старалась почти целый год, – снова волны, снова любовь. – Ты любишь мужа, ты единственная, ты хорошая, ты замечательная, ты умница. Давай, чуть-чуть отпусти. Ради любви, ради мужа, ради детей…

Чем ещё можно достать до сознания, которое ушло куда-то невероятно глубоко и прячется там от мук и боли? Она вряд ли слышала меня, но не могла не почувствовать. Наконец выдохнула, и мышцы немного расслабились.

– Замечательно, очень хорошо! – я обрадовалась, и даже слёзы выступили на глазах. – А теперь ты, малыш. Давай, пока тебя не толкают, – и погладила живот беременной сбоку, там, где была головка малыша. – Давай, давай! Ну же!

И он повернулся немного, всего пол-оборота.

Схватка.

Женщина опять выгнулась, вцепившись руками в простыни, из горла раздался хрип.

– Чш, чш, – я снова гладила закаменевший живот.

– Ольга, мы теряем время, – тревожно зудела мне в ухо Всёля.

– Или не теряем. Да, да, я помню, это не научно. Но это работает! Слышишь, Всёля? Работает! Помоги мне размотать его.

– Как?

– Магией! Ты же можешь придать мне хоть ненадолго магических сил?

– Я попробую, – пробурчала моя самая умная и самая сильная Вселенная.

Как только схватка отпустила, я быстро просканировала малыша. Да, пуповина немного освободила его шею. И я опять стала гладить живот там, где была маленькая голова.

– Давай, малыш, – шептала вслух. – Всёля, помогай, – просила мысленно.

И она помогала, да и малыш будто слышал меня и поворачивался. Мы успели сделать ещё полтора оборота, когда нас накрыла следующая схватка.

Ещё одно сканирование. Малышу там было непросто – сердечко звучало всё более приглушенно. Но пуповина полностью освободила его шейку, и теперь нужно было повернуть его из поперечного положения в продольное.

– Малыш, – шептала я, – тут хорошо! Тут есть солнце, оно тёплое, здесь есть вкусная еда. Это молоко, оно тёплое и сладкое. Есть мама, она нежная и будет тебя сильно любить.

Голос задрожал, и мне пришлось сделать паузу, чтобы справиться со слезами. Но руками я всё гладила и гладила живот, подталкивая попку малыша вверх, а головку вниз. Я чувствовала, как сила Всёли течёт из моих ладоней и тоже подталкивает его.

– Тебя тут так ждут! Много больших и добрых людей хотят обнять тебя и согреть. Здесь очень, очень хорошо, поворачивайся. Ну-ка, давай, выходи!

И ровно к следующей схватке малыш повернулся вниз головкой. Я готова была расплакаться, когда увидела, как в родовых путях показывается тёмная макушка того из братьев, кто не упирался, а уже давно был готов появиться на свет.

Руки, протянутые к головке, то показывающейся, то снова исчезающей, заметно дрожали. Всё ли я правильно делаю? Хватит ли у них, всех троих, сил?

– Ольга, не думай! Просто не думай!

У меня получилось. Наконец, я смогла отдать своё тело на волю Вселенной. От меня только и потребовалось, что в нужный момент крикнуть:

– Повитуха! Сюда!

Первый малыш, наконец, родился при моём самом небольшом участии. Одна из женщин уже ожидала с белой тканью в руках, и я передала новорожденного ей. Да, перемазанного белой смазкой, но без сгустков крови. О, Вселенная, спасибо тебе!

Не расслабляться! У нас ещё один малыш. И мама.

Я подняла глаза на роженицу. Она была совсем слаба – глаза прикрыты, дыхание слабое, а пальцы рук, сведенные судорогой боли, скрючены. И отстранив ещё чуточку Всёлю, я крикнула:

– Царя сюда! Быстро!

Если она его так любит, что беременная двумя сыновьями, то пусть он её здесь и держит, а у меня следующий малыш: мелькнула и скрылась ещё одна макушка, теперь более светлая. Ещё один взгляд на мать – она совсем посерела под смуглостью.

– Очистка рук! – скомандовала я резко и вскочила, чтобы привести в чувство ускользающую девчонку.

Белый огонёк на моих руках и давешний лекарь в дверях комнаты появились одновременно. Он, сделав шаг, побледнел и стал оседать. Надеюсь, что от ужаса, а не преклоняя колени перед богиней.

– Я просила царя позвать! – крикнула со злостью.

– Ольга, это и сеть царь! – воскликнула Всёля.

Я поперхнулась воздухом.

– Стой! – я, наверное, кричала, глядя в немолодое, полноватое лицо, в эти расширенные от ужаса глаза. – Держи её! Не давай ей умереть! Говори с ней, слышишь? У нас ещё один ребёнок идёт.

Царь, который переводил взгляд с повитухи к неуверенно хныкающему младенцу, потом на меня, потом – на свою четвёртую жену, наконец, включился. И опустился рядом с роженицей, взял её руку в свою.

А я могла вернуться туда, где во всю шли роды.

Царь что-то бормотал, целуя тонкие, почти детские пальцы, гладил жену по лицу и старательно отводил взгляд от меня. Вернее, от того, откуда я взгляд отвести не могла.

Я уговаривала роженицу со своей стороны, поглаживая по ноге:

– Давай, девочка, давай. Немножко осталось. Держись, хорошая моя.

Наконец, вышла головка, а на следующей схватке и плечики, и я подхватила ребёнка и гаркнула шепотом:

– Повитуха! Ну-ка, быстро!

И вторая женщина, что уже давно стояла рядом, подхватила второго малыша, завернув в белую пелёнку.

Ну а дальше я полностью отдалась на волю моей любимой Вселенной, потому что хоть и знала, что делать, но сильно устала. Руки сами делали всё, что надо, а в голове плыл лёгкий туман.

Когда с роженицей я закончила, оба малыша, проревевшиеся, умытые, завёрнутые в вышитые пелёнки, были приложены к груди молодой мамочки, а потом переданы в руки отца. А я, пошатываясь, материализовала новый флакон с лекарством для помпы. Почти не соображая, что делаю, вставила его вместо пустого.

Родильница с бледным лицом едва шевелила веками, но пыталась улыбаться.

– Ей надо отдохнуть, она поспит несколько часов, – сказала, чувствуя, что её слабые движения до полусмерти уставшего человека очень похожи на мои – я тоже устала. – Пусть кто-то побудет с ней рядом, а малышей устройте где-нибудь… неподалёку. Может, в соседней комнате?

Царь стоял посреди просторной спальни с двумя свёртками в руках, переводил взгляд с одного на другой, хотел, но не мог ничего сказать – его щеки и губы двигались, будто он искал слова и всё никак не мог найти.

И я не смогла, не захотела видеть это человека, царя, которого любила его четвёртая жена. Сказала только:

– Завтра приду ещё.

И ушла.

– Всёля, выведи меня из этого дворца, не хочу здесь больше.

Как добралась до станции, не помню. Но проснулась не у себя в комнате, а в приемном зале, на своём любимом диване.

Плечи ломило, руки болели, голова была налита жидким свинцом, во рту гадкая горечь. А рядом, на столике, стояла плошка любимого Машкиного супа. Больше всего на свете мне хотелось массаж и тёплую ванну, и желательно одновременно. Но я взяла в руки плошку с остывшим супом, понюхала и выпила. Потому что такое отношение, когда берегут твой сон и предлагают самое вкусное, стоит очень, очень дорого.

На дне осталась пара маленьких креветок, и я, вспомнив, как это делала Машэ, выудила их пальцем и положила в рот. Медленно жевала солоноватую нежную мякоть и сдерживала слёзы. Оказывается, это так трогательно, когда о тебе заботятся.

– Иди, ванна тебя ждёт, – послышался голос Всёли. – А плошку оставь тут.

– Что, где-то ещё нужна моя помощь?

– Пока нет, но тебе нужно появиться во дворце.

Я только усмехнулась и поплелась в комнату.

В воде тяжесть покинула голову, но оставила место мыслям. И мыслям не самым радостным. Я вспоминала. Вспоминала себя... и Игоря в тот момент, когда поняла, что беременна.

Я не поверила. Нет, не может быть! Только не со мной! Откуда? Хотя странный вопрос, конечно. Игорь – мужчина, а я женщина. Но... Это ведь первый ребёнок! А первенец у двух магов это ценность.

И пусть я маг слабенький, зато Игорь очень силён. А это значит, что ребёнок возьмет и от него, и от меня, и будет сильным магом, и станет тем самым неогранённым алмазом, ради которого образуются пары и ради которого меня едва не отдали этому нюне и мямле Коростышевскому. Этому мерзкому слабаку, у которого даже походка была как у двухлетних малышей – коленки внутрь, пятки врозь. И взгляд... взгляд телёнка: частые помаргивания, глаза навыкате – для кого-то, может, и милый, но совершенно не мужской взгляд.

И вот я беременна, амулет «сто болезней» стал прозрачно-сиреневым, и это не болезнь. Это значит, что у нас с Игорем будет ребёнок, мальчик. Я смотрела на этот прозрачный сиреневый камень в полнейшем недоумении: как к этому относиться? Согласись я с решением родителей, в той, другой жизни, и тогда это значило бы, что через год я буду свободна. Свободна от навязанного брака, от неприятного мужа, нелепого переростка в вечно мятых штанах, но... и от своего ребёнка. Да, я могла бы уйти от Корострышевского, но пришлось бы оставить сына в семье мужа. Смогла бы я это сделать? Даже не хочу об этом думать!

А сейчас? Что предвещает сиреневый цвет камня сейчас?

Я ведь совсем не думала о детях, когда пришла к Игорю в том, в чём была – в простом домашнем платье, в котором вышла к обеду, а получилось – к ссоре с родителями. Ушла, в чём была, мне ничего и не нужно было, только он, мой Игорь, мой Роом-Шанд, вдохновенный музыкант и чудовищный шутник.

Я так и сказала, когда нашла его в городском особняке: «Я пришла почти голая. Примешь?» Игорь принял. Безо всяких условий, без упрёков или оговорок. Улыбнулся своей кривой наглой улыбкой, спросил: «Голой? А если проверю?» Сграбастал в объятия и повторил то, что совсем недавно сделало меня из несведущей и глупой девчонки женщиной.

А потом... потом он взял скрипку, а я сидела у его ног, обнимала его колени и слушала. Он сын бога, не иначе, если умеет так играть! Он просто сын великого и могучего бога! Я слушала, и счастливее меня на свете не было никого.

Я жила с ним, ни о чём не думая, ни о чём не переживая, жила как верная подруга, как любовница, как товарищ во всех его сумасшедших выходках, принимая всё и со всем соглашаясь. Разве что приступы его жестокости мне трудно было выносить.

Что может сделать слабая женщина, если перед ней теряющий рассудок яростный зверь в человеческом обличии? Ничего. Но я была тем единственным в этом мире, кто помогал Игорю оставаться человеком, сдерживать зверя, брать над ним верх.

Я одна могла гасить его ярость и жестокую беспощадность, могла отвлечь, увлечь чем-то другим, уберечь от ошибки. Порой мне дорого это обходилось, и вскоре я уже хорошо разбиралась в разного рода домашних средствах от ушибов, растяжений и синяков. Сломанными руками, вывихнутыми суставами и другими, более существенными повреждениями занимался лекарь, что состоял на службе рода Роом-Шанд, и молча делал свою работу, не смущаясь и не пряча глаза.

Да, Игорь не предсказуем, и может устроить всё что угодно.

А я беременна. Что делать с этим? Как быть?

Ребёнок может разлучить нас. Представила себя с огромным животом, машущей вслед Игорю, скачущему поразвлечься с друзьями. Представила, что он может устроить, если меня не будет рядом, и прикрыла глаза. Ребёнок не нужен. Он нам не нужен ни в коем случае.

Но первенец!.. Я не первый ребёнок, потому во мне и магия слабая. А вот Игорь... Он наследник, у него магия всего рода, а этот ребёнок, сын – его продолжение в веках. И я обязана сказать, я не могу скрыть это от Игоря. И родить нового наследника Роом-Шандам тоже, наверное, обязана...

Я представила, что держу на руках крошечного человечка. У него маленькие, но чётко очерченные губы, нижняя крупнее верхней, брови вразлёт, мягкий пушок того медового оттенка, что так характерен для мужчин рода Роом-Шанд.

А потом представила, что этот малыш уже чуть-чуть подрос, и крепкие загорелые руки Игоря со светлыми волосками, держат его над головой. И малыш смеётся, Игорь тоже хохочет, подхватывая смех ребенка.

И моё сердце согрелось. И улыбка растопила тот лёд нежелания и страха, покрывшего мою душу, страха стать матерью.

И я, конечно, рассказала, поделилась радостью.

Игорь воспринял новость о моей беременности скептически. И не обрадовался. Вернее, просто промолчал. Ни словом, ни даже жестом не дал понять, как относится к новости.

Я растерялась. А Игорь схватил меня в охапку и до боли сжал мою талию.

– Лёлька, Лёлька... – шептал, глядя мне в глаза и что-то в них высматривая. Но, видимо, так и не высмотрел. Оттолкнул, отвернулся. – Иди пока, отдыхай.

Зачем отдыхать? От чего отдыхать? Раннее утро, я даже переодеться из пеньюара не успела, так хотела его обрадовать.

Да, похоже, не обрадовала. Но задуматься заставила.

А у самой перед глазами всё стояли сильные мужские руки, загорелые, со светлыми волосками, подбрасывающие в воздух карапуза со счастливым личиком и заливистым смехом.

Я закусила губу и пошла одеваться. Он, как и я, подумает. Подумает и потом, как и я, обрадуется. Просто позже.

Завтрак с непривычно задумчивым Игорем прошел в молчании, потом была верховая прогулка. И здесь он, наконец, стал тем Игорем с шальным от встречного ветра и солнца взглядом, с широкой счастливой улыбкой, тем, которого я знала и которого любила до боли в сердце и замирающего дыхания.

И на душе у меня полегчало. Значит, он принял решение, и оно будет хорошим.

Я скакала рядом и радовалась солнцу, небу, весне и моему любимому прекрасному гению, моему Игорю.

И когда мы вернулись, счастливая улыбка не сходила с его лица. Отдав повод одному слуге, другому крикнул: «Спроси там у лекаря, если готово, пусть в покои несут».

И когда мы вошли в его комнаты, там уже ждала служанка с разносом, на котором стояли глиняные кувшин и чашки. Игорь налил питьё, пахнущее травами, и отдал толстостенную коричневую чашку мне.

– Пей! – улыбнулся ласково.

– Что это? – улыбаясь в ответ, я принюхалась. И спросила лукаво: – А сам почему не пьёшь?

Его улыбка перестала быть ласковой.

– Я решаю твою проблему, – сказал жестко. И губы скривил. Но это была не та кривая нахальная улыбка, которую я знала и любила. Это был какой-то брезгливый оскал.

– А какая у меня проблема? – спросила, чувствуя, как закручивается в душе дурное чувство.

– Твой плод, – Игорь казался сейчас спокойным и даже отстранённым.

– Это наш плод, – я отставила чашку на столик. – Давай поговорим.

Он смотрел на меня, и в его глазах медленно, очень медленно разгорался огонёк бешенства.

Молчал.

Ну хорошо, начну я. Я ведь успею сдержать эту волну его гнева?

– Это мой первый плод. И твой тоже. Ты же знаешь, он соединяет в себе нашу магию. Не скажу, что я счастлива, – взгляд Игоря чуть оттаял. – Но это достояние твоего рода. Я не могу выбросить подарок, который принадлежит не мне. Это подарок тебе.

Чашка снова переместилась со столика в мою руку.

– Раз тебе это самой не нравится, пей.

– Игорь? – тихо спросила я, пытаясь понять, что происходит.

– Пей, с..ка! – заорал он, и в глазах заполыхали бешеные огни, а потом в сторону: – Сюда!

Меня схватили чьи-то руки. Ещё кто-то насильно открыл мне рот, а такая знакомая загорелая рука со светлыми волосками зажимала мне нос, чтобы я глотала – это Игорь вливал отвар из чашки.