Текст книги "«Неотложка» вселенского масштаба (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Я плакала, захлёбывалась слезами и отваром, давилась, но глотала. Это всё мешало, очень мешало, но я старалась не отрывать взгляда от любимого лица. Не отводила взгляд, боясь упустить мельчайшее движение его мимики.

Лицо любимого было искажено, перекошено нервной судорогой, из-под верхней губы, приподнятой в злобном оскале, виднелись ровные белые зубы. Сейчас он не казался привлекательным, сейчас было просто страшно, потому что выглядел этот оскал хищно, злобно и угрожающе.

Но ведь это мой любимый Игорь! Мой. Любимый.

Но вот любящий ли?

Слёзы только сильнее катились из глаз, мешая видеть.

Он сам добровольно отказывался от подарка богов, того, что я лишь несу. Не пожелав выслушать меня, не подумав о том, что я чувствую, как к этому отношусь – схватил и «решил проблему».

И когда весь отвар был влит в меня, слуги, что раньше слушались меня так же, как и его, а сегодня не вспомнили об этом и насильно влили в мене какое-то зелье…

Хотя почему какое-то? Вполне определённое.

…Слуги довольно осторожно опустили меня на край кровати и вышли из покоев. Я плакала, ощущая на языке мерзкий вкус трав, которые должны украсть наше с Игорем продолжение, того мальчика, нашего сына, что мог бы так радостно смеяться на руках у своего отца...

– Не реви, Лёлька, – сказал любимый, самый лучший в мире мужчина, мой Игорь. – Сейчас скинешь и всё будет как прежде.

Он сидел на кушетке, опершись локтями в колени. Волосы, его прекрасные вьющиеся светлые волосы, почти загораживая от меня его лицо.

– Игорь, – судорожно после плача вздохнула я, – это же твоя кровь! Твоё дитя! Твоя магия и её продолжение!

– Лёля, – устало произнёс он, выпрямил спину и забросил ногу на ногу, а руки сложил на груди. – Не будет у нас никакого продолжения. У меня есть невеста, вот с кем мне продолжать и род, и магию. Не с тобой.

– Но... – я хлопала мокрыми тяжёлыми ресницами. – Твоя магия ослабеет... Ты же... Как же?..

Он скривился, будто наступил на мозоль – не сильно, но неприятно.

– Лёля! Это для женщины опасно. Ей носить дитя, делиться с ним собой, отдавать магию. А для мужчины что? Чуть магии в семени потеряет, и всё.

– То есть ты ничего не потеряешь? – спросила, чувствуя, как холодно становится в груди, там, где одежда промокла от пролитого отвара.

– Мизер, не из-за чего переживать.

– То есть это не в первый раз? – догадалась я, чувствуя, что просто холодная ткань становится леденящей, прожигающей душу насквозь.

Он неопределённо пожал плечами и уставился мне в глаза. Улыбнулся развязно, нагло. Двинул бровью. Мол, а что, ты не догадывалась?

Нет, ну почему же. Я не слепая. Я знала, что, кроме меня, у него были женщины. Не только до меня, но и сейчас. Но я слишком его люблю, чтобы замечать это. Даже когда он уводил под локоток очередную девушку, я предпочитала не видеть, не знать и не понимать. Я хотела знать и знала главное – он мой, и всё равно вернётся ко мне.

И он возвращался.

И мы снова скакали вместе на лошадях или валялись в сене с бутылкой вина, одной на двоих, или бешено смеялись над предрассудками или чужими пересудами, и снова, и снова он любил меня, иногда дико и неистово, иногда нежно. А я наслаждалась тем, что любит он меня, а все те, кто хотел бы быть на моём месте, и те, кто на нём бывал или никогда не будет, где-то там, далеко.

И вот сейчас он сидел передо мной, жалкой, промокшей, разочарованной.

– А я? – спросила тихо, боясь того, что поняла, и не желая, чтобы это было правдой. – Я, потеряв плод, потеряю магию?

– Не всю, – снова недовольно скривился Игорь. – Некоторую часть.

Некоторая часть для него и для меня – очень разные. Для меня и малая крупица – огромная часть моего запаса, такого маленького, что на него позарился только неудачник Коростышевский.

– И ты согласен на такое для меня?

В нашем мире потерять магию значило стать изгоем, плебсом, чернью. Он же понимает, на что обрекает меня?

– Лёля, – Игорь встал, подошел и, опустившись на одно колено, обнял ладонями моё лицо, прошептал: – Лёля моя...

И поцеловал. Нежно-нежно.

Я знала, что будет дальше: жаркие поцелуи в шею, ключицы, грудь, я буду ощущать себя желанной, нужной, необходимой, глотком воды для страждущего путника, я буду шептать ему: «Я люблю тебя!», лелея надежду, что и он когда-нибудь ответит: «И я тебя!»

– Нет, Игорь, не сейчас, – я стянула в кулак мокрую, липнущую к груди одежду в кулак. – Я не хочу…

– Ну как знаешь, – сказал он холодно и вернулся на стул.

Поболтал о том, о сём, но я не отвечала, посидел молча, глядя в окно и о чём-то раздумывая. А потом повернулся и улыбнулся кривовато:

– Ты меня больше не любишь?

Я смотрела на него и сдерживала слёзы. Люблю ли я его? Не знаю. Но как же отвратительно я себя чувствовала! Преданной, брошенной, не нужной.

– Лёлька, а сколько времени прошло? – Игорь спросил это таким обыденным тоном, будто... будто не целовал и не блаженствовал только что.

– Не знаю, – растерянно прошептала я.

– А что?

– Ничего, – и он протянул мне руку.

Я оперлась, и Игорь, помог встать. Стоял передо мной, с мягкой улыбкой погладил мою щеку одной рукой, а другой... А другой почти без замаха ударил меня в живот.

От боли я согнулась и захрипела. Не удержавшись на ногах, упала, завалившись набок, прижимая к животу руки.

– За что? – почти без звука прошептала. Я не видела его лица.

– Чтобы уж наверняка, Лёля, – проговорил он. И по голосу я поняла, что Игорь улыбается.

И получила ещё один пинок в живот, только ногой. Удар пришёлся по пальцам, которыми я держалась за ушибленное место. Стало так больно, будто все кости сломались одновременно.

И я поняла: мне только казалось, что я сдерживаю его бешеного зверя. Просто он никогда не выпускал его против меня. Никогда, но не сейчас. Сейчас на меня сыпались удары и взрывались болью в спине, в животе, голове. Я только крепче сжималась и прикрывалась руками, как могла.

Каждый удар, каждый новый взрыв боли говорил:

– Ты!

– Ошиблась!

– Ты!

– Ничего!

– Для него!

– Не значишь!

И отец был прав, когда перед словами отречения сказал: «Он наиграется и бросит тебя». И эта боль, боль понимания была сильнее всей той, другой. И мне захотелось завыть и закричать, а ещё... очень сильно захотелось оказаться там, где мне не будет больно, там, где меня не предадут, где меня будут любить и простят все мои ошибки. Захотелось исчезнуть…

И тогда я исчезла. Да, именно в тот момент, когда желание исчезнуть стало огромным, выше неба, больше всего нашего мира, маня и услышала Всёля. Услышала и забрала к себе. Спасла.

От воспоминаний о той боли – боли в теле и душе – я сжалась. Нет, не буду об этом думать.

А этот царь, этот немолодой уже мужчина, умолявший мироздание помочь его жене, никак не мог сравниться с Игорем. Даже глупо.

Вспомнились его глаза в намечающихся морщинках, слова: «Спаси её, госпожа богиня!». И его тихий шепот у кровати роженицы, и столь же тихий звук поцелуев, и неверящие счастливые глаза немолодого отца, что держит в каждой руке по младенцу.

Я окунулась в розово-жемчужную воду с головой. На вопрос, что долгие ночи без сна мучил меня – любил ли меня Игорь – я уже давно знала ответ.

Нет. Нет, нет!

Нет, не хочу об этом думать. Не хочу. Не буду! Слишком больно...

На следующий день, как и обещала, я снова появилась в царском дворце. Все, от самого первого стражника у ступеней до слуги у дверей в комнату четвёртой жены царя, встречали меня, уткнувшись носом в пол. Шепотки «Богиня! Богиня!» шли впереди меня.

Потому, наверное, и в комнате меня уже ждали.

Юная Лейла лежала в кровати на высоких подушках и слабо улыбалась, а царь, убрав руки за спину, с нечитаемым выражением наблюдал за малышами, что сдвоенным криком сообщали о своём несогласии с переодеванием, которое учинили с ними няньки.

– Госпожа! – царь не упал на колени, как вся его челядь, и это чудесно! Но поклонился низко и даже искренне. – Рад видеть вас в нашем дворце!

– Ваше мудрейшее величество! – обратилась я к нему.

Всёля провела мне утром урок этикета в новом мире и объяснила, как нужно приветствовать правителя и каких ошибок я наделала вчера. Например, не поклонилась, представ перед царём, командовала им, словно слугой, не проявила должной почтительности, ну и так, по мелочи. А что посчитала его лекарем, так это мелочи. Посему нужно исправлять ошибки – сохранить лицо царя перед подданными.

Потому я и терпела все эти неуместные поклоны и благосклонно кивала падающим ниц людям. Не то чтобы за ночь это стало мне больше нравиться. Нет. Просто Всёля в довольно резкой форме отчитала и заставила меня считаться с интересами людей другой культуры.

– Кто выше царя? Кто может приказывать ему? Только бог. Ну или богиня. Тем более что они тебя ждали, ты была им обещана пророчеством. Так что будь любезна, соответствуй!

Ну я и соответствовала.

– Рада приветствовать вас и вашу драгоценнейшую супругу! Как самочувствие прекрасной Лейлы?

Я расшаркивалась как могла, демонстрируя почтение, которого вчера, боюсь, и в самом деле было слишком мало, изо всех сил заглаживая и выравнивая вчерашнюю свою непочтительность.

– Госпожа богиня! – царь ещё раз сдержанно поклонился. – Ваше могущество совершило чудо!

Я сделала совершенно невозмутимое лицо – спасибо бабушке, которая учила меня не только вышивать. Моё могущество! Ну надо же такое сказать! Я чувствовала себя самозванкой на королевском балу. Кроме прочего, нужно было осмотреть женщину и детей. Покосилась на опустевшие флаконы внутривенной помпы, что затрудняли движения левой руки Лейлы.

– Ваше мудрейшее величество! Позвольте остаться наедине с вашей прекрасной женой для благословения, – я отзеркалила царский поклон. Он, вот уж кто был на своём месте, одним движением брови приказал нянькам удалиться и величественно выплыл сам.

Когда я осталась наедине с юной Лейлой, осмотрела её, просканировала и убедилась, что всё идёт нормально, она норовила ухватить меня за руку и поцеловать. На глазах её были слёзы, но выглядела она счастливой. Она уже улыбалась, на её лицо вернулись краски жизни, и молодая мать и чувствовала себя, и выглядела намного лучше, чем вчера. Я сняла помпу, материализовала инъектор. Увидев чудовищное орудие в моей руке, красавица испугалась.

– Не бойся, дитя. Здесь то, что сделает тебя здоровой, – пришлось сильно обобщить, но по-другому, боюсь, она не поняла бы. – Ты же хочешь ещё порадовать своего драгоценного мужа сыновьями и дочерями?

– Сыновьями, – улыбнулась она смущённо и нерешительно протянула подрагивающую руку под инъекцию.

Мне очень хотелось у неё спросить, за что она любит своего мужа. Ещё – почему умиравшая в родах сутки назад, сегодня она снова готова рожать детей. Хотелось узнать, за что муж любит её, и что она делает, чтобы он был счастлив. Вопросов было много, но ни один я не задала.

Потом был осмотре малышей. Вчера не до того было, а сегодня я не только осмотрела их и просканировала – с ними всё было в порядке – но и рассмотрела, как следует. Было заметно, что хоть оба и смуглые, но один черноволосый, а другой светленький и курчавый. И этот курчавый кого-то мне напоминал.

И только подняв его и повертев и так и эдак поняла: похож на того, кого я видела в своих глупых и ранящих мечтах. Прижала его к груди на несколько мгновений, чтобы запомнить это ощущение, и переложила в колыбельку.

Справившись со слезами, повернулась к Лейле и сказала:

– Вот тебе моё божественное наставление: любите друг друга и своих детей. Любите всегда.

Она только кивнула и улыбнулась – это не казалась ей чем-то невыполнимым.

– У вас всё хорошо. Но нужно отдыхать и поправляться, – улыбнулась и отвернулась – опять подступали слёзы.

Пытаясь их унять, я прошла к двери. Нельзя позволить себе этой роскоши – расплакаться, словно я не всемогущая богиня, а малолетняя девчонка. Ведь надо ещё поговорить с его мудрейшеством.

В распахнутые двери с поклонами и всей возможной почтительностью вошли няньки и занялись младенцами, а царь стоял на пороге смотрел на Лейлу, а она – на него.

– Ваше мудрейшее величество, – обратилась, с трудом отвлекая его от этого занятия, – с вашей женой и малышами всё хорошо, ваши любовь и забота спасли их.

– Это же вы, госпожа богиня, спасли их, утешив моё горюющее сердце! – воскликнул царь.

– Какой-то он… пафосный, – подумала с горечью.

Всёля хмыкнула.

– Ты не думай, что он мягкий. Ничего подобного. Он построил огромную империю – такое мягкой рукой не делается. И сыновья ему ой как нужны и не просто как наследники, а ещё и как единомышленники и продолжатели его дела. Просто именно эта девочка, Лейла, делает его мягче. Но и сильнее.

Я снова оглянулась на юную царскую жену. Она как раз перевела взгляд с малыша, которого держала в руках, на мужа.

Да, ради такого взгляда можно было не только империю построить...

– Мне пора, – проговорила я, надеясь, что богини именно так и разговаривают. – Берегите Лейлу, ваше мудрейшее величество. Только с ней у вас всё получится.

Он глянул на меня остро, будто услышал в моих словах какие-то ещё смыслы. Те, которые я, боюсь, туда не вкладывала. А я улыбнулась и кивнула: сказала, значит, так и должно быть. Тем более, что я была убеждена в правоте своих слов.

– Тебе только кажется, что не вкладывала. Просто их вложила твоя интуиция, Ольга. Не разум, – проговорила Всёля, и вот в этом голосе я услышала отзвук божественного величия.

Услышала, но промолчала.

Что ж, я закончила здесь, и мне в самом деле пора уходить.

Дверь в тот мир, где царь любит свою четвёртую жену, а она его, закрылась за моей спиной. В приёмном зале сидела на диване Машэ и, открыв рот, смотрела ролики. Всёля в очередной раз показывала ей что-то увлекательное. И это снова были бои.

Проходя мимо, я погладила Машку по отросшим волосам, сияющим в ярком свете станционного освещения. Она поймала мою руку, обернулась и улыбнулась. Потёрлась о ладонь щекой и спросила:

– Ольга-се грустная. Бегать надо? Или драться?

Эх, девочка, мне бы поплакать… Я вложила в улыбку всё свою усталость, а печаль спрятала поглубже.

– Спасибо, Машэ, я лучше посплю.

Драться с ней не буду. Уж очень агрессивное у меня настроение – не сдержусь, а девчонка только обрадуется и надаёт мне в полную свою силу. Может, ей и казалось, что она всё ловко скрывает, но я-то чувствовала, что сражается она ну очень осторожно, видимо, опасаясь мне не навредить.

И я спряталась в своей комнате. Поплакала, поцарапала и поколотила эти белые стены, повыла, а когда немного успокоилась, терпеливая и мудрая Всёля позвала:

– Ольга, может, попробуем новый скальпель?

И до мушек в глазах и ломоты в спине мы с ней вместе резали мышей, пытаясь отрегулировать толщину тонкой пенной струи. «Умная» пена заполняла рану, расширяла её, пару мгновений застывала, а потом… Потом я пыталась её разрезать, да так, чтобы не задеть ткани, расположенные под ней.

И задача эта была ничуть не легче, чем впитать всё множество книжных знаний по медицине, что Всёля впихивала в меня, пользуясь любой удобной минутой.

– Всё к лучшему, Ольга, всё к лучшему. Когда бы ещё ты такое придумала? – утешала она меня и подсовывала нового подопытного. – А так – сколько пользы!

Я только кивала и снова бралась за инструменты – не хотелось думать, вспоминать и сравнивать. Работа, только работа!

ГЛАВА 9. Новый квартирант

– Ольга, Ольга! – аккуратно потеребила меня Всёля.

Я поморгала, зажмурилась и снова открыла глаза. Задремала прямо над книгой. Вот засоня! Машэ что-то смотрела на панели, но звук сделала тихонько, чтобы меня не тревожить, – заботливая. Я улыбнулась и потянулась, ощущая радость оттого, что ничего не болит, что разбудивший голос – ласковый и добрый, оттого, что вокруг спокойствие, что я на станции, где очень нужна.

Вот, опять.

– Ольга, нужна твоя помощь. Там, возле входа. Пойди, посмотри.

Я глянула на хроно. Плохо видные в ярком свете станционных ламп цифры показывали, что у нас ранний вечер.

– Быстро нужно? – лениво поднялась с дивана.

– Даже не знаю. Только, Лёлечка, тунику обязательно надень.

И вот это «Лёлечка» встревожило, обдало холодом, как прыжок в ледяную воду. Мгновенно проснулась, растеряла беззаботность. Потёрла лицо, а потом, как была, в белом просторном домашнем платье, побежала к выходу, на ходу вызывая тунику. Только успела крикнуть:

– Машэ, будет пациент!

Распахнула дверь. К лицу плотным сырым покрывалом прижался густой туман с запахом прели, леса и чего-то незнакомого. Сквозь эту пелену и плотные сумерки ничего не было видно, лишь неясные колеблющиеся тени.

– Два шага вперёд.

Я их сделала и остановилась – звуки в тумане причудливо искажались и глохли, но мне послышался то ли стон, то ли какое-то слово.

– Внизу, – подсказала Всёля.

Я резко присела, и моя рука сразу же наткнулась на ткань.

– Всёля, что ж я как слепая! Свет!

Фонарь от входной двери запутался в закручивающихся лохмотьях тумана, и единственное, что я смогла рассмотреть в этом умирающем свете, была фигура в тёмной одежде. Она лежала, будто упавший слепой, неловко, неестественно подогнув голову и вывернув одну ногу. Жив ли человек?

– Жив. Давай его на станцию.

– Транспорт! – скомандовала я, и фигура чуть приподнялась и поплыла к источнику света. – Всёля, давай стол прямо в приёмном зале.

– Он останется у нас какое-то время, – тихо прошелестело у меня в голове.

– Всё так плохо?

– Даже хуже...

– Тогда отдельную комнату.

Провожая взглядом плывущую к двери лежащую фигуру, я потёрла плечи – этот туман явно был не лучшим соседом для моего легкого платьица.

Когда оказалась среди привычных белых стен, а дверь за моей спиной с тихим шипеньем закрылась, я облегчённо выдохнула. Надо же, а ведь даже не заметила, что там, снаружи, неясная тревога плавила всё внутри, мешая думать. Даже находку нашу не рассмотрела как следует, пока не зашла внутрь.

А посмотреть было на что. Мужчина. Кажется, очень высокий, в длинном плаще, закрывающем его от шеи до пят. И мне не показалось – он действительно лежал вниз лицом, и не только ноги и голова были в неловкой позе. Оглянулась – Машэ уже и след простыл. И хорошо. Чую, что-то тут совсем плохое.

– Всёля, давай быстро на осмотр. Что там?

Транспорт резво двигался в коридор к лаборатории. Там уже была дверь в новую комнату.

– Сейчас сама всё увидишь.

И я увидела. Когда перевернула мужчину с помощью всё того же слегка модифицированного транспорта.

– О боги милосердные...

Я закрыла рот рукой. Это было похоже... похоже...

Мне многое пришлось повидать благодаря Всёле: и колотые раны от холодного оружия, и раны от оружия огнестрельного, и открытые переломы. И роды я принимала. И душевные раны бинтовала.

Но вот такого...

Такого я ещё не видела.

Теперь человек лежал, безвольно запрокинув голову и свесив руку, измятую какой-то неизвестной силой в совершенно нереальное положение. Плащ завернулся, и ярким жутким пятном в животе человека зияла ярко-алая рана, похожая на кратер вулкана, – широкая снаружи, с узким основанием, а края – как на картинке в книгах – слои человеческих внутренностей...

Я судорожно сглотнула.

– С таким не живут!.. – сипло выдохнула, борясь с тошнотой.

Похожая рана – рваная воронка, только поменьше, зияла ниже, на боку. И при таких страшных ранениях человек дышал, едва заметно, слабо, но дышал! Это было ненормально. Я видела его внутренности, будто рассечённые тупым ножом, но крови при этом не было!

– Туника! – реакция была мгновенная. – Свет!

– Всёля, что это? – спросила, чувствуя, как от ужаса по спине бегут мурашки, но осмотр не прервала. – Отчего такое бывает?

Я просканировала мужчину с ног до головы, заодно срезала одежду и сняла обувь.

Тяжело выдохнула. Работы предстояло много: частичное восстановление желудка, кишечника, печени, селезёнки и, кажется, поджелудочной. Их разорвало и вынесло из организма будто взрывом. Странным точечным взрывом изнутри, с довольно аккуратными для такой раны краями...

Как такое может быть? И бывает ли вообще? Этот вопрос полностью занимал мои мысли.

– Впервые вижу, – прошелестела Всёля.

Насос для внутривенного введения заправила самым сильным снотворным и обезболивающим и уже приставила к сгибу локтя, как глаза мужчины открылись.

Лицо, когда я убрала с него слой грязи и мусора, прилипшего после встречи с почвой леса, было бледно до синевы. Глаза, казалось, тоже потеряли цвет от боли или нечеловеческого напряжения – на фоне кровоподтёков на склерах от полопавшихся сосудов они выглядели вылинявшими, тоже почти бесцветными.

Он шевельнул такими же блеклыми сухими губами, чуть двинул бровями, будто силился, но так и не смог сказать ни слова. Прикрыл глаза на мгновенье, сглотнул сухим горлом, снова открыл и всё же выдавил:

– Не сдался... Пусть умрёт...

– Сейчас станет лучше, – пробормотала я, даже не пытаясь понять, о чём он говорит. В таком состоянии, по-моему, говорить вообще невозможно!

Разве только бредить…

Или агонизировать.

Но вот агония – это не про нас. Если у нас со Всёлей есть живой человек, то он должен выжить. Не для того же он попал к нам на станцию, чтобы умереть, верно?

Для меня и, думаю, для Всёли тоже это был вопрос чести.

Такие операции, как нам предстояла, мы с ней не делали. Частично нарастить ткани к имеющимся, залатать дыру, собрать разорванные внутренние органы, например, желудок, мы могли. Уже делали. Не без трудностей, огромных вливаний сил Всёли, моих молитв всем возможным и невозможным богам и самых отборных ругательств, но делали. Но вот что делать, когда такое?..

Как он до сих пор не умер? Ещё и в сознание пришёл.

Срочно приступаю! Про дело чести я уже говорила.

И я стала восстанавливать то, что спасти было можно, брала образцы тканей и отправляла их в репликатор.

Провозились мы долго. И даже голос Всёли, казалась, был уставшим, когда я, наконец, отвалилась от стола, на котором лежал уже в целом собранный мужчина. Его организм вёл себя странно. Казалось, что органы будто помогают затягивать раны, наращивать плоть, сами смыкаются под шовным материалом. Но всё это, должно быть, казалось мне от усталости. Ведь такого просто не могло быть.

С обеими дырами мы справились, оставив возможность для ревизии, восстановили чудовищно покорёженную руку (представить, чем можно было такое вытворить с человеческим организмом, я так и не смогла), надели фиксирующую повязку.

Завершая уборку, отправляя в небытие грязные салфетки, инструменты и прочее ненужное, я рассматривала мужчину.

Ничего особенного. Рост, действительно, высокий, лицо, что за время операции стало выглядеть получше (или это опять только казалось?), было обыкновенным, ничем не примечательным. Кожа на лице обветренная и светлые лучики вокруг глаз, значит, привычен к свежему воздуху и на солнце щурится, широкие плечи, хорошо развитая мускулатура и мозоли на ладонях, значит, владеет ручным оружием. Жировой клетчатки почти нет – скорее всего хорошо сидит в седле и очень вынослив.

При сканировании обнаружила последствия частых простуд, износ и начальную стадию воспаления суставов, следы ушибов и переломов. Ничего особенного, типично для воина.

– Всёля, он маг? – спросила, накрывая мужчину лёгким покрывалом и трансформируя стол в кровать.

– Вроде да. Но здесь какой-то конфликт двух чужеродных материй. Не разобралась пока, – и голос такой задумчивый и тихий.

Где она сейчас? То выискивает в огромных своих запасах знаний?

Я только хмыкнула. Ну ладно, разберёмся позже. Сейчас мне необходимо отдохнуть.

Машэ встретилась в коридоре. Она явно шла из столовой к себе, в свою лесную комнату.

– Ольге-се Машэ нужна? Так долго спасать! – её узкие глаза расширились, а мяукающие нотки в голосе приобрели оттенок плача, когда она кивнула на дверь новой комнаты.

Значит, снова заглядывала. Вообще-то она не любила этого делать, но иногда, подозреваю, подсматривала, когда я не видела или не могла заметить. Не знаю зачем. Может, чтобы снова себя испугать?

Или проверить, не ушёл ли её животный ужас…

Судя по расширенным зрачкам и легкому подрагиванию тонких пальцев, не ушёл.

Я взглянула на хроно над панелью для роликов, что не так давно появился в приёмном зале. Да... Долго мы, однако. Десять часов с небольшим. А я-то думала, почему желудок так крутит и глаза слипаются?

– Нет, Машенька, мы всё сделали сами. Всё хорошо. У нас теперь ещё один гость, он сильно болеет, но, думаю, я правлюсь.

Она улыбнулась и как-то расслабилась. На ходу ухватила мою ладонь, потерлась о неё щекой и, отпустив мою руку, пошла дальше.

– Машэ хочет плести! – сказала, глядя в полоборота.

– Это хорошо, – тихо пробормотала у меня в голове Всёля. – Это замечательно, пусть плетёт. Поможет нам с этим магом.

Связи я не видела, но если Всёля так говорила, то, значит, так и было.

Он пришёл в себя на удивление быстро. Даже ненормально быстро.

Я только и успела, что поесть, и как раз размышляла, чем заняться, лёжа на любимом диване. Выбирала между лечь поспать, поплавать или поискать в памяти Всёли что-то про раны, которые я зашивала только что. Может, не зря она помалкивала?

Я склонялась к варианту поспать. Вернее, мой организм склонял меня к этому самым бесстыдным образом.

Но тут из коридора, ведущего в лабораторию и комнату нового гостя, послышались шаги. Неуверенные, шаркающие, но... Они никак не могли принадлежать магу, которого я подобрала в тумане и которого собрала, считай, из лоскутов!

Я приподнялась и осторожно выглянула из-за спинки дивана.

И всё-таки это был он.

Передо мной предстало жалкое зрелище – согнутый, скособоченный, на трясущихся ногах, но бредущий из своей комнаты маг.

Этого не могло быть! Но это был он – измождённый, осунувшийся, держащийся здоровой рукой за стену, а другой, в чёрной жёсткой повязке – за место операции, но без всяких сомнений именно он – маг, чьи раны до сих пор вызывали во мне глубочайшее недоумение, а ещё – интерес.

– Где? – прохрипел он, встретившись со мной взглядом. Под глазами тёмные круги, как у многих тяжелобольных, но сами глаза... Они были уже яркие, живые.

Карие.

Совсем не те, что я помнила у изуродованного тела, которым он был меньше суток назад.

Прятаться смысла уже не было, и я встала, подошла, чтобы подставить плечо и отвести его назад, в постель.

– Вы в самом сердце Вселенной. Зачем вы встали? Не нашли дверь в… – я попыталась подобрать правильное слово и немного затянула паузу. – К удобствам?

Он болезненно скривился, а я встревоженно заглянула в его лицо.

– Больно? Швы разошлись?!

– Да нет же! – сказал хрипло, но с отчётливой досадой. При острой боли так не разговаривают. – Как я здесь оказался?

– Как вас зовут? – уточнила и крепче ухватилась его за бок, в любой момент ожидая, что он начнёт оседать и придавит своей тяжестью.

– Я Алесисаний, ученик... бывший ученик Вартара, великого ведьмака и наставника.

Стоял мужчина, хоть и скрючившись, но твёрдо. И на ногах держался крепко – сколько я ни пыталась оторвать его от стены, чтобы развернуть и направить в обратно, в постель, у меня ничего не получалось.

– Алессей... Разрешите, я буду так вас называть? Я вам сделала очень сложную операцию, восстановила внутренние органы, и теперь необходимо лежать, чтобы не появились осложнения. Пойдёмте обратно!

И если первую часть своей речи я говорила уверенно, всё пытаясь подтолкнуть его в нужном направлении, то последнее звучало уже так мольба, а в голове появились мысли о призыве туники и силовом воздействии. Он, мало того что не сдвинулся с места, будто прирос или налился свинцом, но ещё и засмеялся.

Смех был нехороший. Не злой – надсадный и совсем невесёлый.

Горький.

Усталый.

– Юная госпожа, даже если поверить, что вы умеете что-то лечить, – его болезненный взгляд был одновременно и жалким, и надменным, – то старались вы напрасно. И лежать я не хочу. Всё быстрее пройдёт, если я буду двигаться. И почему Алессей?

Я отступилась и присмотрелась к нему.

Это опять было странно, слишком странно, но он постепенно распрямлялся, и уже не выглядел скрюченным. Чуть перекошенным – да. И на лицо его прямо на глазах возвращались краски.

– Алессей потому что мне так легче запомнить. Только… Я не понимаю! Что происходит? Можете мне объяснить? – я отступила в сторону, осматривая его выпрямляющуюся осанку.

– Нет, это я жду объяснений. Почему мне не больно?

Я удивлённо приподняла брови.

– А должно быть?

Он выдохнул и прикрыл глаза. Полнейшее смирение, готовность к боли, обречённость. Да что же это такое?

– Конечно. И лучше всего помогает движение. И от боли, и от ран.

– Движение – это, конечно, славно, это даже чудесно, – я начинала злиться оттого, что не понимаю и не могу влиять на ситуацию. – Вот только я не знала о таком волшебном способе лечения и, уж простите, вас обезболила. Я так всегда делаю, если человеку нужна операция, у него кишки наружу, а желудок свисает лохмотьями. Куда вы, кстати, дели помпу для внутривенного? – и я кивнула на здоровую руку, где остался только круглый след от присоски.

– Чудовищная штучка? – он тоже глянул на свою руку, будто хотел убедиться, что там в самом деле ничего нет. – Сорвал её.

Я только хмыкнула.

– Ну что же вы, Алессей! Это были лекарства, – к злости примешалась досада. – Те самые лекарства, которые делали безболезненным ваше исцеление.

Он чуть наклонил голову к плечу и уставился на меня изучая.

– Так что, вы отказываетесь исцеляться? – я скопировала его позу и взгляд.

Умеют же некоторые злить!

– А нечего лечить.

Он улыбнулся и задрал свободную рубаху из комплекта для выздоравливающих, который я оставила в его комнате. На будущее, как я думала. Не ожидала только, что это будущее наступит так скоро.

Пласт б{о}льшей повязки плотно прилегал к животу, но с одного скруглённого угла уже начал отклеиваться. Это было странно. Такое происходило только, если рубцевание достаточное. А как оно может быть достаточным, если ещё и суток не прошло после операции?

Я с удивлением потянула за отклеившийся уголок. Повязка с лёгкостью отделилась от кожи, почти отпала.

И мне открылся... рубец.

От неожиданности я истерично хохотнула и, пустив искру очистки по рукам, дотронулась до него пальцем.

Ещё красный, воспалённый, но – рубец. Рубец, а не рана, зашитая несколько часов назад! Не в той стадии, что бывает через несколько часов после операции!

Я пощупала кожу вокруг. Никакого доступа не осталось, всё затянулось. А ведь мы со Всёлей ещё обсуждали, как его сформировать на случай, если потребуется пересадка.

Я только шире раскрыла глаза. Потянулась к той повязке, что была поменьше. Она, прикрытая тканью сорочки, как оказалось, ею же одной и сдерживалась. И стоило мне убрать одежду, как она упала на пол.

Ещё один рубец.

Такой аккуратный, посветлевший. По крайней мере, трёхсуточной давности.