Текст книги "Единственная для принца. Книга 2 (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

    Он будто радовался, что я дерусь именно так – нечестно, подло, без правил. Он разбирал потом среди прочих мои действия и объяснял парням, как нужно было поступать, когда в глаза летит пыль или тряпка, как уворачиваться от укусов или от ногтей, стремящихся вонзиться в лицо. Мне же делал замечания о скорости реакции, плохой общей физической подготовке и слишком несмелом использовании магии.

    Да, время ограничений прошло, и я уже могла пользоваться своей магией. Вот только я не умела…

    Почти все адепты владели магией с детства, учились с ней ладить если не в специальных школах, то на дому, если не на дому, то уж на собственных ошибках точно. Я же была великовозрастным младенцем: пальцы плохо плели заклинания, они рассыпались едва родившись, магия почти не слушалась, вела себя как мокрый толстый канат во время зимнего шторма – еле ворочалась и так же еле-еле двигалась.

    Что с этим делать, я не знала. Моих прежних умений явно не хватало – они были приспособлены совсем к другому. На общих занятиях я более-менее справлялась, но чувствовала, что мне делают поблажки, и это может скоро закончится.

    Я думала обратиться к Яцумире, но не решалась просто потому, что её не так-то просто было найти в Академии – загруженность ректора просто потрясала. Да ещё говорили, что Академию вот-вот начнут делить, из-за этого гудело всё вокруг, и я, конечно, понимала, что ей не до моих проблем. Уже за то, что я здесь и я учусь, была ей благодарна как своей матери, что дала мне жизнь.

    И когда Хараевский однажды припечатал меня к полу и заорал: «Магию! Магию применяй!», я окаменела от ужаса и неожиданности. В крике его лицо так исказилось, покраснело, вздулись жилы на лбу, что и так не самое приятное впечатление от его внешности стало просто ужасающим. И я не то, чтобы применить магию, я даже провести силовой приём не смогла. Даже попытаться не смогла.

    Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. Хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов ни одной.

    Но мне не дали.

    – Адептка Канпе! – вот прямо так.

    Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!».

Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик – это я, адептка Канпе. Поэтому вот так сурово и грозно, что мурашки по коже: «Адептка! Канпе!», и тело само поднимается на ноги, и глаза открываются тоже сами. Открываются, чтобы глянуть прямо и преданно, спина прямая, подтянутая, руки по швам, чтобы вам, мастер, немилосердные боги даровали по ночам только кошмары!

    – Почему вы не используете магию, адептка?!

    Он схватил меня за руку, повертел, резко отпустил и уперся мне в лицо своим взглядом. А взгляд такой суровый, тяжелый.

    – Ваша печать уже стёрлась.

    Да что ж вы, мастер, делаете с несчастной испуганной мной? И вопросы такие странные. Неужели непонятно? Не настолько же вы глупы, уважаемый?

    – Плохо владею, – сказала и добавила придури во взгляд.

    Это всегда помогало.

    Помогло и в этот раз – Хараевский отодвинулся от меня подальше. А то прямо чувствовала его дыхание на своей щеке, про запах его пота вообще молчу. От меня, конечно, тоже несло и ни чуть не лучше. А я стесняюсь, между прочим. И у него взгляд сразу стал такой немного понимающий, но больше – издевательский.

    – А, – протянул он саркастически, – домашнее образование!

    Я опустила глаза в пол, но подбородок вздёрнула, а губа будто сама собой закусилась. И всё же ответила:

    – Оно самое, мастер.

    Он отступил на шаг, стал в свою любимую позу – сложил на груди руки – и уставился на меня.

    Я надеялась, очень-очень надеялась, что он сейчас покажет мне пальцем на дверь. Ну, или хотя бы скажет, что временно отстраняет меня от занятий. На то самое время, пока не я овладею магией в достаточной мере. И даже тонкая струйка радости запахом весенних цветов начала пробираться ко мне в душу.

    Но, приподняв на мгновенье веки, я увидела вовсе не молчаливое негодование. Нет, какое там негодование? Там было удовлетворение. И не просто удовлетворение, а глубокое у-до-влет-во-ре-ни-е. Глубочайшее просто! Будто я ему подарок сделала. И вот прямо почувствовала, что всё, они пришли, явились по мою душу… Большие такие, очень-очень крупные. Неприятности.

    И вкусный запах весны и надежды увял, рассеялся дымом над пепелищем моих надежд.

    – Давайте отойдём в сторону.

    И мы отошли. Декан махнул рукой, и в круг тут же вышла пара адептов и недолго приглядываясь, вцепились друг в друга, а мы стали в сторонке, там, где никого не было. И декан продолжил в очень странном тоне:

    – Прекрасно! Я вам помогу овладеть вашей магией.

    Я глянула на него исподлобья. Хараевский улыбался. И глаза, и губы улыбались, даже орлиный нос на этом улыбающемся лице, казалось, радовался. И такой преподаватель был весь счастливый, что я поняла – всё. Всё у меня плохо, и даже хуже, чем просто плохо. И мне стало совсем грустно.

    – И не надо на меня так смотреть! – его улыбка куда-то спряталась, и снова передо мной был гордый и суровый «самый красивый мужчина Академии». – Я вам помочь хочу!

    А я поняла, что у меня тоска. И что тоска пропитала меня насквозь – сверху вниз и сзади наперёд, и даже наискосок крест-накрест. И всё за какие-то мгновенья. Короткие мгновенья между произнесением слов «Я вам помогу овладеть вашей магией» и осознанием, что необходимая помощь будет происходить от того, от кого бы очень не хотелось её получать. Он хочет помочь? А почему выражение лица у него такое… кровожадное? Такое, будто он получил для расправы долгожданную жертву и сейчас будет вкусненько кушать?

    Монстр какой-то. Орлиноносый монстр…

    Нет, ну правда, что я ему плохого сделала? Почему я, учась совсем на другом факультете, знаю это здание, этот зал, этих адептов-боевиков лучше, чем своё, родное? Может, «самый красивый мужчина Академии» подозревает меня в чём-то? Или хочет, чтобы я ушла из Академии сама?

    А вот сейчас, от одной только этой мысли, я начала злиться. Понемногу, по чуть-чуть, я стала закипать. И если моя догадка верна, то он промахнулся.

    Я вспомнила ищеек отца, сводных братьев, свою жизнь после смерти мамы и поняла – из Академии меня можно будет только вынести. И вынести мёртвой. Потому что я буду цепляться за это место всем, что у меня есть, даже магией, которая больше похожа на тяжелый и неповоротливый питоний хвост в три метра длиной. Я буду здесь жить столько, сколько будет можно, и я буду учиться! И никакой Хараевский мне не станет помехой, как бы он хороший декан ни был, как бы я его ни опасалась и как бы ему ни хотелось меня съесть!

    – Да, мастер, – я натянула маску каменной непоколебимости и сделала ритуальный поклон.

    – Вот так-то лучше, – слова вроде по смыслу были одобрительные, но интонация совершенно недовольная.

    Что он за человек такой? Что опять не так? Я же согласилась.

    И я подняла на него глаза. Он опять сверлил меня взглядом. Губы сжаты в нитку, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Что не так?!

    – Так, – он приподнял одну бровь. – Два раза в неделю приходите ко мне…

    К нему? Это куда же? У меня дрогнули ноги. Опасаясь худшего, опустила взгляд.

    – Сюда, в зал. Будем учиться. После тренировок я буду указывать время, когда приходить.

    Я смотрела в пол.

    Надо, значит, буду.

    Теперь не просто хотелось овладеть магией, а хотелось сделать это быстро. Очень-очень быстро.

    Я взглянула на Хараевского. Он уже не обращал на меня внимания и внимательно следил за поединком в круге, и такое у него выражение лица было... Моё желание мгновенно овладеть своей магией стало только крепче, потому что нельзя следить за поединком с таким довольным лицом. Ну нет там ничего такого, чтобы быть таким счастливым. Хотя может это тень от носа, конечно…

    И я только укрепилась в своем мнении – быстрее, как можно быстрее овладеть магией! А то эти участившиеся встречи с деканом боевого факультета к добру не приведут.

    Конечно, принятое решение заставляло меня думать о способах. Как можно овладеть магией быстро? И не просто быстро, а без ущерба для себя?

    Но вот заняться вплотную этим вопросом не было ни сил, ни времени. Я говорила себе утром – всё, сегодня же пойду в библиотеку, после занятий и пойду. И я шла. Если не было никаких других занятий или тренировок.

    Шла, делала все задания, что нам давали для самостоятельной работы на завтра, все, что мне давали для дополнительной сдачи, а потом вдруг резко нужно было бежать то на ужин, то на тренировочное занятие, то на разбор боёв, то ещё куда-нибудь, и когда освобождалась минутка, её хватало только на то, чтобы подумать: «И сегодня не успела!» и уставшей упасть на неразобранную постель.

    Да, так и было – падала и засыпала себя не помня. Потому что уставала, и уставала нечеловечески. Может, кому это не понравилось бы, а я была рада – дурные сны почти не снились. Наверное, организм настолько выматывался, что даже на сны сил не хватало. И меня это радовало – я устала убивать. И быть убитой тоже устала. Неважно, что это просто сон, страшно мне было по-настоящему.

    Но мысль сверлила меня и сверлила – надо что-то делать, надо ускорить процесс, что же я бездействую?

    Так всегда бывает, что ухо слышит то, что беспокоит голову. И я однажды услышала. На перерыве между занятиями я услышала обрывок чьего-то разговора: «… ну как в детстве, помнишь, ещё в школе нас учили это делать с помощью шарика?»

    И оглянулась посмотреть. Одна адептка другой показывала какой-то пасс рукой, будто держала в широко растопыренной ладони шар и поворачивала его пальцами. Другая радостно кивала – да, она помнила.

    Мне стало интересно, но ничего не понятно. А у кого спрашивать? Правильно – у Ариши. И за обедом я спросила, а она ответила. Неожиданно эта тема оказалась настолько благодатной, что я удивилась – не только Ариша, но и большинство соседок по столу с увлечением делились тем, как овладевали магией. Всё оказалось довольно просто!

    Девицы не только вспоминали смешные и каверзные случаи из начальной магической школы, но и с удовольствием показывали мелкие хитрости и приёмы, которым учат самых маленьких магов, показывали мне, как правильно ставить пальцы, как задерживать или, наоборот, выпускать дыхание. Да с таким рвением, что я только успевала вертеть головой и запоминать, а потом нарабатывать навыки.

    Трудность была в том, что мне некогда было отрабатывать то, что у всех уже было доведено до автоматизма и было почти уже их естественным продолжением. Я, конечно, приходила в назначенные дни на занятия к Хараевскому, но он почему-то занимался со мной совсем другим.

    Я должна была сидеть на полу с закрытыми глазами и пропускать сквозь себя магию туда и обратно – через руки, ноги, голову, туловище. Магию нужно было раздувать и сжимать внутри себя, скручивать, сворачивать и расплетать в мелкие пряди. У меня получалось плохо. Ощущение рвущегося из рук толстого каната во время ледяного зимнего шторма не покидало меня – магия толстой скользкой змеёй вырывалась из рук, извивалась и норовила шлепнуть меня по носу.

    Я выходила с этих занятий мокрая как мышь. Под недовольным взглядом орлиноносого декана чесалась спина. Хорошо, что он не сопровождал свои взгляды словами, а то я вообще не знала бы куда деваться. В общем, это было совсем не то, чего мне не хватало.

    Мне казалось, что правильная постановка пальцев, рук и всего корпуса были бы сейчас важнее. Умение получить отклик магии, провести её и сконцентрировать где-то в руке или даже на пальцах – вот то, что меня интересовало. И поэтому я практиковала всё, что слышала от адепток в единственное свободное время – когда перемещалась по Академии. Из столовой в общежитие, из общежития на занятия, из корпуса в корпус – все эти минуты я посвящала правильной постановке пальцев, отработке мелких пассовых движений и попытке сконцентрировать искру магии на пальцах или ладони.

    И именно в один из таких моментов я так увлеклась, потеряла из виду Аришу – я всё пыталась одолеть одно особенно заковыристое положение растопыренных пальцев, которое мне никак не давалось. Я, конечно же, не смотрела под ноги, и в толпе, что вечно сопровождала движение адептов по коридорам, столкнулась с кем-то, и стала заваливаться. Меня подхватили сильные руки, и когда я подняла взгляд, то была ослеплена белозубой улыбкой. Парень, что помог мне, смотрел и радостно улыбался.

    Вокруг нас тут же начался затор, как на реке по весне, когда льдины, бывает, сцепляются друг с другом и корягами и перекрывают движение.

    Высокий и тонкий, какой-то гибкий, как ласка, с темными, блестящими как южные вишни глазами. И на гладкой, матовой смугловатой щеке темнела умильная девчоночья ямочка.

    – Ай, красавица, зачем падаешь, дорогая?

    Я, ошеломленная неожиданным столкновением и последовавшим за ним панибратством, не нашлась что ответить. Сердце только-только поднялось на своё место и стало восстанавливать нормальный бег, но всё же забивало дыхание.

    Я обвела взглядом окружающих. Несколько парней, видимо, шли с этим, с ямочкой на щеке, и остановились рядом. Среди них я увидела знакомое лицо – Джавад, невысокий, приземистый парень, который был на каждом разборе боёв у Хараевского, хотя на тренировочных занятиях мы не встречались ни разу.

    Я кивнула знакомому, он кивнул мне.

    А потом я словила удивленный взгляд парня, что не дал мне упасть. Он приподнял бровь и перевел свои удивительные темные блестящие глаза с Джавада на меня и, махнув товарищам, чтобы шли дальше, опять улыбнулся, сверкнув ямочкой и подмигнул мне. А потом зашагал следом за всеми.

    Я отошла к стене.

    Кусая губу, смотрела вслед Джаваду. Он не обернулся, а, как всегда, спокойный и неспешный, свернул за угол. Зато обернулся тот, с глазами-вишнями, ещё раз легонько улыбнулся и тоже скрылся за поворотом.

    И он теперь точно знал, что я смотрела вслед.

    Джавада я приметила на первом же разборе боёв. Он был похож на утёс, о который бьётся штормовое море: вокруг шумели пришедшие адепты, здоровались, что-то обсуждали, махали руками, смеясь, громко перебрасываясь шуточками, а он сидел спокойный, молчаливый, какой-то умиротворённый и казался таким мирным и сильным, что мне захотелось пойти и сесть рядом. А лучше спрятаться за его спиной. Вот просто подойти тихонько, присесть рядом и сидеть так, отгороженной от всех этих шумных парней, которые норовили то по-мужски поздороваться со мной, то толкнуть в плечо, то что-то громогласно спросить.

    Но почти сразу в тот день появился декан, и все занялись делом – смотрели, обсуждали, кое-кто даже пробовал какие-то приёмы на соседе, потом спорили о правильности, снова пробовали.

    Джавад внимательно следил за разговором, но не лез, слушал молча, пока его не спросили. А кода спросили, коротко, но очень толково высказал своё мнение и опять замолчал.

    Да, рядом с этим сорочьим гнездом он был островком спокойствия и равновесия. И так было на каждом разборе. Мне каждый раз хотелось сесть поближе, но я удерживала себя от этого порыва, и просто незаметно наблюдала за ним.

    Я на каждом тренировочном занятии ждала, что вот сегодня, вот сейчас он придёт. Мне было ужасно интересно увидеть, как он будет драться. Ведь по стилю боя можно кое-что узнать о человеке.

    Но сколько ни ждала, ещё ни разу не дождалась. Видимо, его занятия были в другое время, и мы никогда не пересекались. А тут такая неожиданная встреча: я увидела его в коридорах Академии. Вот только я в таком смешном и неловком положении…

    Хорошо, что хоть повела себя не так глупо: просто кивнула, и он мне просто ответил таким же кивком. Как знакомой, как ровне. И даже не придал значения тому, что я чуть не упала, не отвел взгляд, не стал делать вид, будто мы совсем незнакомы. Приятно!..

    А ещё меня несказанно порадовало, что рядом не было Ариши.

    Она бы не пропустила ни того, как на меня смотрели, ни того, что я смотрю вслед. Стала бы расспрашивать, забросала бы вопросами, замучила так, что отмолчаться не получилось бы, и если бы не в этот раз, то уж в другой точно выудила из меня всё рассказать.

    Хотя рассказывать было нечего. Ну заметила парня, ну на одни занятия ходим. О чем тут говорить?

    Он на меня как раз внимания не обращает. Многие парни-боевики сначала не знали как вести себя со мной: кто-то развязно приветствовал, кто-то делал вид, что меня не видит. Но это было до первого боя. А потом, когда я дралась как раненая дикая кошка, загнанная злобная дикая кошка, отстаивающая свою жизнь, не жалея ни себя, ни их, парни уже просто коротко приветствовали, как старого товарища, и девушку во мне, похоже, не видели.

    По крайней мере, никто не пытался строить глазки, приглашать на свидание или, спасите немилосердные боги, проявлять внимание как мой сводный братик… Опять заныла, зачесалась спина. Ох уж этот братик… Хоть не вспоминай его совсем.

    Хараевский мог думать, что угодно о своём влиянии на адептов, но его заслуги в том, что я хожу на все разборы, не было. Я туда ходила, чтобы хоть иногда встречаться с таким спокойным и симпатичным Джавадом.

    На этих занятиях многое было непонятно, а большей части я просто не могла сделать либо потому, что была слишком слаба физически, либо потому, что моя магия была ужасно непослушна и неподатлива. Поэтому пользы в этих разборах я особо не видела.

    Я садилась где-то позади всех, но так, чтобы Джавад был виден хоть боковым зрением, и смотрела на мерцающие проекции, слушала, что говорили боевики, и всё ждала, когда раздастся тихий низкий голос.

Самое удивительное было в том, что как бы громко ни обсуждали, ни спорили все остальные, но как только Джавад подавал голос, все замолкали. Он не кричал, нет! Но все прислушивались к его словам, и это было волшебнее самой сильной магии.

    В этот момент я всегда начинала завидовать. Вот прямо откровенно завидовать до сжатых губ, до сдерживаемого звериного воя: как бы я хотела вот так же весомо сказать пару слов, и чтобы меня все слушали… Особенно было бы приятно владеть таким умением в то время, когда отец вплотную занялся моим… ну назовем это воспитанием.

    И, конечно, раз Хараевский обязал меня быть на разборе, я пришла и после того столкновения. Мне ещё больше хотелось увидеть Джавада, хотелось понять, не изменилось ли его отношение ко мне. До сих пор испытывала неловкость, когда вспоминала, как парни из его компании смотрели на меня, когда я едва не упала.

    Я не мечтала, что он будет проявлять ко мне повышенное внимание, но если хотя бы не изменит своего отношения, это уже будет хорошо. Поэтому я не только пришла на разбор, но и постаралась сделать это заранее. Мне хотелось увидеть, как Джавад зайдет в тренировочный зал, как сядет на своё привычное место, как с ним будут здороваться ребята, и самой кивнуть в знак приветствия, как это было всегда.

    Я не успела доесть ужин, но прихватила пирожок и дожевывала его находу, летела быстрее в корпус Эффа. Но, как я ни спешила, всё же опоздала. Джавад был уже в зале, но кроме него, пришедшего необычно рано, там был ещё и тот гибкий улыбчивый парень с вишнёвыми глазами. И когда я зашла в зал, он подскочил, разулыбался так, будто встретил самого важного человека всей своей жизни, раскинул руки в стороны с явным намерением меня обнять:

    – Здравствуй, дорогая! Здравствуй, красавица! Как я рад видеть тебя! Откуда ты здесь? Здесь дерутся, это не для прекрасных хрупких снежинок!

    Я немного ошалела от такого напора, смотрела на него какое-то мгновенье и чувствовала, как у меня расширяются от изумления глаза, но от объятий всё же увернулась. Фактор неожиданности сыграл свою роль, и я не сразу сообразила, позволив дистанции недопустимо сократиться.

    Ох, не нравится мне это – я тут, в стенах этой Академии, скоро совсем расслаблюсь, уже не хожу на цыпочках и не вжимаюсь в стены, не реагирую так быстро, как раньше. Хотя вот сейчас было бы совсем нелишним быстро отойти и слиться с местностью. Я обернулась посмотреть, с чем бы тут слиться, но голые белые стены как-то не располагали.

    А жаль.

    Сейчас было бы нелишним спрятаться от внимания это шумного парня.

    Я кивнула всем сразу: и Джаваду, и этому радостному его приятелю, и другим парням, кто уже был в зале, и прошла к своему месту, пытаясь игнорировать поток слов и активную жестикуляцию человека, с которым мы не были знакомы.

    Но этот весельчак ничуть не смущаясь, снова оказался рядом.

    – Как зовут тебя, красавица? – сиял он зубами, которые на фоне его смуглой, с оливковым оттенком кожи, казались невероятными в своей белизне.

    Руки всё так же были распахнуты, будто ворота приветливого дома. Распахнуты, но так, в отдалении. Молодец, умеет делать правильные выводы.

    Ну хоть не норовил обнять, и то хорошо. А то я начала нервничать: слишком уж много мне в последнее время мужских объятий доставалось, я стремилась категорически их уменьшить.

    Поэтому сделала вид, что мне страшно интересно, из чего сделаны стены и чем они покрашены, и какой оттенок белого – синий или кремовый – они имеют, ну и вообще. Одним словом, я отвела взгляд в сторону и перестала обращать на него внимание. Но тут он сказал слова, которые я не смогла проигнорировать. Более того, я очень, вот прямо сильно удивилась, услышав:

    – Джавад, брат, дорогой! Познакомь с девушкой! Такая красавица! Ты же знаешь её! Познакомь, а?

    Брат? Этот улыбчивый парень – брат Джавада?

    Я даже забыла, что игнорирую его, повернулась, чтобы всмотретьс в их лица, выискивая сходство. Джавад подошел неспешно, как всегда, слегка поклонился и представил мне брата:

    – Зиад, мой старший брат. А это Рада, – кивнул он мне, улыбнулся очень вежливо и столь же прохладно.

    Я удивилась ещё больше, когда услышала, что он старший этот вот картинный красавчик. Я бы, наоборот, решила, что более основательный, солидный и серьёзный Джавад и есть старший.

    Заметив моё удивление, он уточнил:

    – Мы из двойни.

    – Очень приятно, – склонила я голову, пряча не столько глаза, сколько изумление.

    А когда справилась с чувствами и подняла взгляд, Джавад уже возвращался на своё место. Разочарование пришлось скрывать уже привычным образом – одев маску непоколебимого спокойствия.

    Да, мама бы меня не похвалила: расслабилась, ой как же я расслабилась!

    Желание общаться с несмолкающим старшим братом и так было слабеньким, а теперь, когда младший ушел на своё привычное место в другом углу зала, и вовсе хотелось ему пожелать дальнего и какого-нибудь ну очень затяжного путешествия.

    И даже искать сходство как-то расхотелось.

    Я смотрела бы перед собой – подумаешь трудность, мне не привыкать, я это умею давно и очень хорошо. Но нет! Это парень был просто вездесущим! Он уселся прямо напротив, так, что если смотреть только прямо перед собой, то единственное, что оказывалось в поле моего зрения – это лицо нового знакомца.

    Отводить взгляд было бы сейчас непросто невежливо, а вызывающе, и я постаралась смотреть сквозь него. Это было не так уж просто, потому что это лицо обладало очень подвижной мимикой, а ещё эта ямочка на щеке… В общем, привлекало внимание мимо воли. И я наблюдала улыбку, мимику и очень активную жестикуляцию. И уж поневоле сравнивала внешность братьев.

    Сходство у них было не настолько сильным, чтобы, увидев их рядом, заподозрить родство. Хотя теперь, когда я знала, что они близкие родственники, было очевидно, что у обоих одинаково смуглая кожа, близкий цвет смоляных волос и похожие тёмные глаза, форма бровей и ушей. Но при всём при этом слишком много было у них различий.

    Зиад был выше едва ли не на голову, даже теперь, когда сидел на ковре тренировочного зала, к тому же был тоньше и гибче. Нет, щуплым он не был, и плечи у него были такие же широкие, как у брата, но он производил впечатление ловкости, а Джавад со своей более широкой и приземистой фигурой – впечатление силы.

    – Ра-да, – перекатывал на языке моё имя Зиад. Глаза его были прикрыты, на губах блуждала улыбка сластёны, жующего долгожданную сладость. – Радость моя…

    Я резко оборвала его:

    – Не смей называть меня радостью!

    Так звала меня только мама, и я не хотела, чтобы незнакомые скалозубы тревожили драгоценные мгновенья моих воспоминаний. Он же, будто не слышал, продолжил говорить и рассматривать меня:

    – Рада, ты на боевом учишься?

    Хотелось сказать какую-то гадость, чтобы он отстал уже, но я взяла себя в руки и ответила вежливо, но холодно, чтобы не поощрять:

    – Нет, на общей магии.

    – Увлекаешься боями? – он казался удивлённым.

    Я тихонько фыркнула.

    – Практически да, – не стала скрывать сарказм и продолжила уже себе под нос: – Как тут не увлечься…

    – Ты видела, как мой брат бьётся, а? – так же жизнерадостно продолжил Зиад, играя бровями, будто перекатывал ими в мяч с одной на другую и обратно и, продолжая жестикулировать, всё норовил дотронуться моей руки хотя бы пальцем, хотя бы едва-едва.

    Я сложила руки на груди, чтобы спрятать их подальше, и кивала, но старалась смотреть больше на тех, кто заходил в зал. На слова собеседника почти не обращала внимания. То, что он болтун, я поняла сразу, а такие люди только засоряют уши словами. Не люблю таких.

    – Он у нас самый сильный в семье! Он наша гордость!

    – Понимаю, – снова покивала я головой.

    Адептов было много, вот уже появился и Хараевский. Все притихли.

    Думала, что новый знакомый уйдет к брату, и я смогу, как всегда, тихонько весь разбор наблюдать за Джавадом. Но ошиблась. Этот улыбчивый парень лишь пересел лицом к декану, но остался рядом. Более того, он сел между мной и братом, и теперь Джавада за его широкими плечами я рассмотреть не могла.

    Декан не стал терять время попусту и, едва поздоровавшись, активировал первый кристалл. Ну что ж, я не удивилась. Последний мой бой, где Зверевскому не повезло, вслед за чем и сам Хараевский схлопотал по лицу, был событием, и то, что его будут разбирать, не вызывало сомнений.

    А я только вздохнула – не люблю быть в центре внимания. Тем более такого.

    Зиад, сидевший рядом, то и дело поглядывал на меня. Я против воли улавливала эти взгляды, потому что иногда нет-нет, да и косилась в ту сторону, где сидел Джавад. Вот только этот белозубый всё время оказывался на пути моих взглядов. Там, где-то за его спиной, сидел его брат. Вот кого хоть в профиль, хоть издали я хотела видеть. Но чтобы это братское недоразумение ничего о себе не вообразило, пришлось контролировать свой взгляд.

    Вот только мой новый знакомый свой интерес не очень-то стремился скрыть. И хоть и косился, но молчал.

    Вот и хорошо, вот и умница!

    А то я не ручаюсь за себя. Могу ведь среагировать как там, на светящейся проекции…

    Когда показ закончился, Хараевский задал привычный вопрос:

    – Итак, какие ошибки бойцов вы заметили?

    Парни сразу зашумели, наперебой высказываясь, а я сидела, молчала, смотрела в пол. Да, во время этого боя я только и делала, что ошибалась. Вот только Зверевский тоже не был идеальным бойцом.

    Но самое главное…

    Самое главное для меня – мои нечестные и сплошь ошибочные приемы хоть и были нечестными и ошибочными, но… работали.

    Поэтому я не очень-то расстраивалась, слыша критику. Ведь это я припечатала Зверевского, а не наоборот. Да и декану досталось. А между правильностью и эффективностью я всегда выберу эффективность. Это простой, хоть и горький жизненный опыт. И пусть все катятся со своими мнениями куда хотят.

    Да и запись боя… Очень, очень приятно такое видеть! Тот момент, когда Хараевский снова получил по лицу, хоть и не в жизни, не на самом деле, снова порадовал меня – я не смогла сдержать улыбки. И даже немного восхитилась собой: мои движения были настолько быстрыми, что смазывались, да и полный удивления взгляд орлиноносого, когда я уже метнулась от него, и краснота на скуле… Это было так приятно, будто кто-то большой и пушистый обнял меня и потерся о щёку!

    – Рада… сть моя, ты восхитительна! – услышала я тихий шепот.

    Что? Радость? Я повернула голову и с негодованием поняла – этот Зи… как его там? Смотрит на меня как ребенок на леденец. Пришлось добавить во взгляд предупреждение – не лезь, зашибу. Он наткнулся на этот красноречивое выражение моей неприязни, округлил удивленно глаза и вдруг тихо рассмеялся.

    – Ты маленькая страшная снежинка!

    Что? Снежинка? Это... Это… Это издевательство какое-то!

    – И не смотри на меня так влюблённо! – сказал… этот просто не знаю кто!

    Сказал и ехидно усмехнулся. Я только рот приоткрыла, чтобы что-нибудь такое ему прошипеть злое-презлое, но он быстрым и ловким движением переместился к брату. А я… Я хлопала глазами и губами – возмущение кипело и клокотало в груди, пытаясь вылиться в слова, да вот только слушатель уже не обращал на меня ни малейшего внимания.

    Зато декан не промолчал.

    – Ну, адептка Канпе, что расскажете о собственных ошибках?

    Я поднялась, затягивая время, чтобы успеть взять себя в руки, повела плечом, опустила глаза. Покусала губы, поморгала.

    – Ну… – потянула.

    А потом подняла взгляд на Хараевского, который снова стоял, сложив на груди руки, и смотрел на меня так, будто даже своей позой хотел сказать: «Я очень внимательно вас слушаю!» и что-то издевательское было и в словах, и в позе, и во взгляде. Будто слова эти должны были прозвучать так ядовито, что от них всё вокруг дымилось бы и плавилось.

    Я не смолчала. Уж очень этот тон меня задевал. И взгляд. И поза.

    – Не важны здесь ошибки.

    – Почему?

    – Мои успехи налицо, – я выразительно потерла щеку и пристально всмотрелась в его лицо – где там следы моих рук? Где там та самая левая щека, которую, как мы все только что видели, тер после боя он сам? Намёк более чем прозрачный, а вслух хамить мне воспитание не позволяет.

    – Адептка! – у орлиного носа так выразительно раздулись ноздри, что я скромно потупилась.

    – Извините, мастер, – пробормотала, похлопала ресницами и послала самый раскаянный взгляд прекрасному мягкому покрытию на полу нашего зала для тренировок.

    Парни, казалось, не дышали.