Текст книги "Анжелика. Война в кружевах"
Автор книги: Анн Голон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 5
Королевский ужин. – Публичная семейная ссора Плесси-Бельеров. – Ночлег придворных дам в апартаментах графа де Лозена
НО танцы не начинались, так как королевские музыканты, двадцать четыре скрипача, еще не прибыли из дворца Сен-Жермен. Вокруг большой гостиной на первом этаже разгуливали бравые парни с широченной грудью, которые дули в трубы. Этот духовой оркестр военных трубачей должен был возбудить аппетит гостей. Офицеры королевского рта распорядились внести бесчисленные тончайшие серебряные блюда, наполненные всевозможными лакомствами, благовониями, фруктами. На четырех больших столах, покрытых камчатными скатертями, уже стояли подносы. Некоторые из них были накрыты золотыми или серебряными с позолотой куполообразными крышками, а другие возвышались на небольших металлических жаровнях с углями. Один вид роскошных кушаний притягивал жадные взгляды: куропатки в желе, фазаны по-македонски, жаркое из козленка, голуби по-кардинальски, рис с ветчиной в горшочках. В центре каждого стола на огромных блюдах красовались горы фруктов, вокруг стояли многоярусные фруктовницы, заполненные фигами и ломтиками дыни.
Анжелика, профессиональным взором окинув эти гастрономические изыски, насчитала восемь антре[16]16
Антре (от фр. entrée – вход) – закуска, которую подают за час-полтора перед началом торжественного обеда в отдельном помещении. – Примеч. ред.
[Закрыть], перемежавшихся с разнообразным жарким и салатами. Она была поражена красотой столового белья, ароматизированного мушмуловой водой, искусно сложенными салфетками самых причудливых форм. А ведь пока это лишь «простая», легкая закуска!
За столом сидели только королевская чета, Мадам и Месье. Принц Конде, перекинув полотенце через плечо, вознамерился во что бы то ни стало прислуживать королевской семье, чем вывел из себя герцога Бульонского, главного камергера, ответственного за эту процедуру. Но он не осмелился слишком явно выказывать свое недовольство высокородному принцу.
За исключением этого инцидента, все веселились от души. Подняв крышки, гости обнаружили четыре кабаньи головы, огромные и черные, которые плавали в подливе из зеленых трюфелей и испускали божественный запах. Нашлись здесь и тетерева с красными и голубыми перьями, зайцы, начиненные укропными шариками, и столько супов, что их невозможно было все попробовать. К ужину подавали отлично подобранные молодые, но достаточно крепкие красные вина, их разносили охлажденными в глиняных кувшинах, куда затем погружали раскаленный металлический прут.
Анжелика поела жареных перепелов и салатов, которые настоятельно рекомендовал ей маркиз Лавальер, выпила стакан малинового вина. Маркиз предлагал еще и росолис, сладкий крепкий ликер, прозванный «ликером игривости». Но когда маленький паж поднес два бокала к окну, у которого они стояли и перешучивались, Анжелика ускользнула от своего кавалера.
Как только любопытство и гурманство были удовлетворены, Анжелика вспомнила о мадемуазель де Паражонк, сидевшей на каменной тумбе в ночном болотном тумане. Анжелика решила похитить для своей старой подруги какой-нибудь деликатес с королевского стола; что она весьма ловко и проделала. Спрятав в широких складках платья хлебец, обсыпанный сладким миндалем, и две отменные груши, маркиза выскользнула из дворца. Стоило ей сделать несколько шагов по улице, как она тут же наткнулась на Флипо. Он нес хозяйке накидку – тяжелый атласный плащ, отделанный бархатом, который Анжелика оставила в карете Филониды.
– Откуда ты взялся? Неужели карету починили?
– Как бы не так! Эту развалюху уже не поправить. Когда подступила ночь, мы с кучером вышли на дорогу и попросились на телегу к бочарам, которые ехали в Версаль.
– Ты видел мадемуазель де Паражонк?
– Она там, – мальчишка махнул рукой куда-то в сторону крохотных огоньков, мерцавших в темноте. – Она разговаривала с одной из ваших парижских подружек, я слышал, как та предложила отвезти ее в город в фиакре.
– Вот и хорошо. Бедная Филонида! Нужно будет подарить ей новый экипаж.
Чтобы удостовериться, что все в порядке, Анжелика попросила Флипо провести ее через невообразимое скопление экипажей, лошадей и портшезов до места, где парнишка приметил мадемуазель де Паражонк. Она заметила Филониду уже издали и в «одной парижской подружке» узнала мадам Скаррон – достойную, но бедную вдову, которая частенько появлялась при дворе как скромная просительница, надеясь получить в один прекрасный день небольшую пенсию или какую-нибудь должность, которая помогла бы ей выкарабкаться из денежных затруднений.
Обе дамы уже садились в переполненную общественную карету, занятую в основном мелким людом, в большинстве своем тоже просителями. После целого дня, проведенного в Версале, все они возвращались в город несолоно хлебавши: король объявил, что сегодня не будет рассматривать прошений. Завтра, после мессы.
Некоторые из них остались до следующего дня, устроившись на ночлег в углу двора или на конюшне. Другие возвращались в Париж, чтобы наутро, с зарей, сесть в Булонском лесу на лодку, потом идти сквозь густой лес и в конце концов стоять с прошением в руках в королевской прихожей.
Когда Анжелика добралась до экипажа, тот уже тронулся, и она не успела проститься со своими подругами. Две дамы отправлялись в столицу под впечатлением от дня, проведенного при дворе, где они знали всех, хотя их не знал никто. Их можно было назвать деятельными пчелами, которые кружат вокруг царственного улья и собирают мед слухов, узнавая о любом пустячном случае, происшедшем во дворце. Они знали королевский двор лучше, чем иные дамы, допущенные ко двору благодаря знатному происхождению, но пока не имевшие достаточного опыта и не посвященные в тайны сложнейшего этикета, а значит, не понимавшие, какие выгоды дает та или иная должность, кому покровительствует король или влиятельные лица.
И мадемуазель де Паражонк, и мадам Скаррон, конечно, уже знали, какое оскорбление нанес принц Конде герцогу Бульонскому, взяв полотенце, чтобы прислуживать королю. Любопытно, потребует ли герцог сатисфакции? Имел ли право монсеньор принц вести себя подобным образом, воспользовавшись своим высоким положением и славным прошлым? И столица, и двор еще долго будут об этом говорить. Филонида де Паражонк будет во всех деталях обсуждать происшедшее. Мадам Скаррон станет слушать, размышлять, но одобряет ли или осуждает – в любом случае она не произнесет ни слова. Анжелика пообещала себе как можно скорее посетить обеих приятельниц, потому что нуждалась в их советах.
Мадам дю Плесси накинула на плечи плащ и отдала прихваченные хлебец и фрукты своему лакею.
– Ну просто жуть как красиво, маркиза, – шептал парнишка, сверкая глазами. – Мы с бочарами подъехали со стороны кухонь. «Рот короля» – вот как их называют. Да это рот самого Господа Бога! Вот что бы я сказал. Рай да и только. А как там тепло и как вкусно пахнет! Столько птиц на вертелах, голова кружится… идешь, а кругом перьев по колено… повара взбивают соусы, у них кружевные манжеты до самых пальцев, на боку шпаги, а на пузе – огромные банты, уж не знаю, зачем они там нужны… Ты только представь себе, чтобы наш мэтр Буржю так нарядился!
Если бы не личное приглашение короля, Анжелика с удовольствием последовала бы за своим слугой, чтобы посмотреть действо, которое он описывал. Глядя на первый этаж правого крыла дворца, где располагались кухни, можно было представить себе царившее там оживление, огромные раскаленные печи и жаровни, которые были выставлены даже под открытое небо и тянулись до самого южного парка.
– А вон там я видел Жавотту, – сообщил Флипо. – Она поднималась наверх, чтобы обустроить апартаменты госпожи маркизы.
– Мои апартаменты? – удивилась Анжелика.
Она еще не подумала о том, где проведет приближающуюся ночь.
– Вроде, это где-то наверху.
Длинные руки Флипо, крутившиеся, как флюгер, ткнули куда-то в черное небо, на фоне которого можно было разглядеть только ряды освещенных окон дворца.
– Там же и Ла Виолетт, камердинер господина маркиза, он сказал, что уже был наверху и разобрал постель своему хозяину. Жавотта собиралась отнести туда вашу накидку. Но сдается мне, она просто хотела поболтать с Ла Виолеттом.
Хлопанье кнута и громкие окрики вынудили Анжелику с Флипо отойти к парапету, окружавшему большой подъездной двор. Они увидели, как мимо проезжают фургоны и несколько фиакров, за которыми следуют две кареты. Из экипажей высыпала толпа певчих в напудренных париках, черных сюртуках с кружевными жабо, черных чулках и ботинках с пряжками.
Всем было понятно, что прибыла королевская капелла. Затем появились музыканты с инструментами и хористы – группа подростков, закутанных до самых глаз, которыми руководил низкорослый красный от волнения господин, раздраженным тоном наставлявший своих подопечных:
– Не открывайте рта, пока мы не окажемся в безопасном тепле. Я вас отлуплю тростью, если вы хоть раз хлебнете ртом воздуха! Нет ничего опаснее для вашего голоса, чем проклятые здешние туманы.
Анжелика узнала господина Люлли, которого называли Королевским комедиантом. Она не раз слушала в Париже, как он дирижировал балетами, музыку к которым, по его утверждению, сочинял сам. Из-за того, что склочный нрав никак не соответствовал этим лирическим произведениям, ходили слухи, что он присваивает себе чужие сочинения.
– Поищи Жавотту, – велела Анжелика Флипо, – а когда найдешь, отправь ее ко мне. Или лучше вернись и проводи меня до отведенных мне покоев. Я сама боюсь здесь потеряться.
– Разве господин маркиз вам их не показал?
– Не имею представления, где находится сам господин маркиз, – сухо ответила Анжелика.
– Этот гад… – начал Флипо, у которого имелось особое мнение насчет супруга хозяйки и того, как он с ней обращался.
Хозяйка заставила парня замолчать, наградив его тумаком, но прежде чем отпустить, по привычке ощупала карманы его ливреи. Она очень любила Флипо и охотно назначила бы своим пажом, если бы он мог избавиться от жаргонных словечек, от вечно сопливого носа и отвратительной привычки «тырить по карманам» и тащить все, что плохо лежит. Но как известно, избавиться от привычек, приобретенных в детстве, очень тяжело. Анжелика нашла в карманах сорванца табакерку, кольцо, кружевной платок и две пары стеклянных бус, о которых, должно быть, сейчас горько плакали служанки с кухни.
– На этот раз я тебя прощаю, – сказала Анжелика строго, – но не вздумай мне попасться с золотом или часами.
– Часы? Тьфу! – с отвращением воскликнул Флипо. – Не люблю я этих тварей. Смотрят на тебя и болтают без умолку, как живые.
* * *
Анжелика вернулась в зал, но царившее вокруг оживление уже не могло отвлечь ее от забот. С минуты на минуту предстояла встреча с Филиппом. Она никак не могла решить, как лучше держать себя. Показать злость? Безразличие? Готовность пойти на примирение? Она знала лишь одно: стоит ей столкнуться с ледяным взглядом маркиза, как она сразу обломает все свои ноготки о гладкую стальную поверхность его несгибаемого характера. До сих пор она не нащупала ни единого слабого места своего мужа.
Стоя на пороге огромных ярко освещенных залов, она поискала глазами Филиппа, но не увидела его.
Зато заметила мадам де Монтозье, сидевшую за столом в обществе других светских дам. Среди них была мадам де Рур, которую Анжелика неплохо знала, и поэтому подошла к столу, чтобы сесть и немножко поболтать. Мадам де Монтозье с укоризной взглянула на Анжелику, сказав, что за этим столом собираются лишь дамы, удостоенные чести ездить в карете королевы и есть вместе с ней. Анжелика извинилась и уже не осмелилась присесть за какой-нибудь другой столик, чтобы не совершить новой оплошности. Она решила отправиться на поиски своей комнаты.
Первый и второй этажи дворца не предназначались для размещения придворных. Помимо королевских апартаментов, здесь находились огромные залы, чья отделка еще не была завершена. Зато под крышей, едва ли не на чердаке, располагалось множество комнат, разделенных наспех сколоченными перегородками. Эти помещения строились для челяди, но сегодня вечером ими довольствовались вельможи, радуясь тому, что им удалось обрести крышу над головой. Верхний этаж напоминал гудящий улей. Люди сновали от комнатенки к комнатенке, пробираясь сквозь беспорядочно сваленные сундуки с одеждой, которые все приносили и приносили слуги. Дамы, недовольные своими туалетами, ворчащие служанки, нагруженные огромными платьями, сбитые с толку гости бродили по коридорам, пытаясь прошмыгнуть в узкие «лазы».
Квартирмейстеры в голубой униформе заканчивали писать мелками на дверях имена гостей. За ними следовали группы взволнованных придворных, от которых слышался то шепот разочарования, то довольные возгласы.
Анжелику окликнул сообразительный Флипо:
– Эй! Сюда, Маркиза!
И презрительно добавил:
– Не слишком-то у вас разгуляешься. Тоже мне, апартаменты в королевском дворце!
Все его понятия о роскоши перевернулись с ног на голову.
К Анжелике подошла румяная от волнения Жавотта.
– Здесь все необходимое, мадам. Кажется, я ничего не упустила.
– Похоже, пришлось потрудиться, – ответила хозяйка.
Анжелика вскоре обнаружила причину смущения своей горничной: Ла Виолетт, первый камердинер ее мужа.
У крепкого жизнерадостного детины скромным было лишь имя – Ла Виолетт[17]17
La violette – дословно «фиалка» (фр.). – Примеч. пер.
[Закрыть]. Жизнерадостный, как солдат, развязный, как парижанин, хотя родом из Пуату, и рыжий, как англичанин, – вероятно, среди его предков были островитяне, владевшие Аквитанией в XIV и XV веках, – при сложении портового грузчика, он отлично чувствовал себя в ливрее слуги. Проворный, быстрый, услужливый; пожалуй, порой излишне болтливый, зато всегда в курсе происходящего.
Впрочем, его словоохотливость мгновенно испарилась, стоило ему заметить Анжелику. Он смотрел на маркизу, разинув от удивления рот. Неужели именно ее всего несколько часов назад он завернул, как колбасу, и отвез добрым сестрам из монастыря Святого Августина в Бельвю?
– Да, это я, висельник! – прорычала злая Анжелика. – Сию же секунду убирайся с глаз долой, негодяй! Ты чуть не задушил жену своего хозяина!
– Го-го-го… го-госпожа маркиза, – заикался Ла Виолетт, у которого вдруг прорезался сильнейший крестьянский акцент, – я тут не виноват. Господин маркиз, он… он…
– Вон! Я тебе сказала!
И она выплеснула на слугу запас самых изощренных оскорблений, которые помнила еще с детства, проведенного в Пуату. Это оказалось чересчур для Ла Виолетта, который окончательно сник и почти дрожал, втянув голову в плечи. Он проскользнул мимо Анжелики и направился к двери, но на пороге столкнулся с маркизом.
– Что здесь происходит?
Анжелика умела держать удар.
– Добрый вечер, Филипп, – сказала она.
Маркиз смотрел на свою жену невидящим взглядом. Вдруг Анжелика заметила, что его лицо исказилось и в широко распахнутых глазах пробежала целая гамма чувств: от глубочайшего изумления до величайшего огорчения, затем появился страх, на смену которому пришло отчаяние.
Анжелика, не удержавшись, обернулась, потому что по его виду можно было подумать, что за ней появился сам дьявол. Но увидела лишь шаткую створку двери, на которой один из квартирмейстеров в голубом вывел мелом имя маркиза.
– Вот чем я вам обязан! – неожиданно взорвался Филипп и несколько раз стукнул кулаком по двери. – Из-за вас мне нанесено оскорбление… Неуважение, забвение короля… НЕМИЛОСТЬ!
– О чем вы говорите? – спросила Анжелика, испугавшись, что ее муж сошел с ума.
– Разве вы не видите, что написано на этой двери?
– Вижу… ваше имя.
– Да, мое имя! В самом деле, – горько усмехнулся дю Плес-си, – мое имя. И все!
– Вы бы хотели, чтобы там было написано чье-то иное имя?
– Я хотел бы видеть то, что видел на протяжении долгих лет во всех резиденциях, где я останавливался, следуя за королем! То, что из-за вашей глупости, вашей наглости, вашего… слабоумия я сегодня не вижу. ДЛЯ… ДЛЯ!
– Для? Что вы хотите сказать?
– ДЛЯ господина маркиза дю Плесси-Бельера, – процедил Филипп сквозь зубы. От бешенства и горя он сделался мертвенно-бледен. – «ДЛЯ…» – это равносильно специальному приглашению Его Величества. Именно таким способом король выражает свою дружбу, свое расположение, как если бы он лично встречал вас на пороге этой комнаты.
Жест, которым маркиз обвел узенькую, заваленную вещами мансарду, вернул Анжелике ее чувство юмора:
– Мне кажется, что вы придаете слишком много внимания этому вашему «ДЛЯ», – заявила она, еле сдерживая смех. – Скорее всего, обыкновенная забывчивость одного из квартирмейстеров. Давайте рассуждать здраво, Филипп. Его Величество по-прежнему испытывает к вам глубокое уважение. Разве не вам оказана честь держать «подсвечник» во время вечерней королевской аудиенции, когда наш государь будет отходить ко сну?
– Отнюдь нет, – возразил дю Плесси, – и это лишнее доказательство недовольства короля. Этой чести меня лишили всего несколько минут тому назад!
Крики маркиза привлекли в коридор постояльцев соседних комнат.
– Ваша супруга права, маркиз, – вмешался герцог де Грамон, – вы напрасно огорчаетесь. Ведь Его Величество лично сообщил вам, что просит отказаться сегодня вечером от «подсвечника», потому что ОН желает удостоить этой чести герцога Бульонского, которому пришлось во время ужина уступить свои почетные обязанности монсеньору принцу.
– Но «ДЛЯ»? Почему здесь не написано «ДЛЯ»? – закричал Филипп, снова принимаясь отчаянно колотить по двери. – Из-за какой-то бабы я могу лишиться королевской милости!
– Разве это я виновата, что тут не написали вашего проклятого «ДЛЯ»? – в свою очередь вспылила Анжелика, в которой поднялась ответная волна злости.
– Вы прогневили короля тем, что игнорировали его приглашения и вывели Его Величество из себя своими несвоевременными появлениями…
Анжелика чуть не задохнулась от возмущения.
– И вы еще осмеливаетесь попрекать меня! Да ведь именно вы… Где мои кареты, где мои лошади? Я ничего не нашла…
– Достаточно, – холодно произнес Филипп.
Он занес руку. Анжелика почувствовала, как что-то взорвалось у нее в голове, пламя свечей на секунду померкло. Она поднесла руку к щеке.
– Ну-ну! Маркиз, – вновь вступился герцог де Грамон, – не будьте таким жестоким.
Анжелика никогда не подвергалась подобному унижению. Пощечина! На глазах у слуг и придворных, пощечина, полученная во время отвратительной, непристойной семейной сцены.
Краска стыда залила ее лицо, в голове вертелась лишь одна мысль: исчезнуть, оставить Версаль – да что там Версаль, покинуть Париж! Анжелика позвала Жавотту и Флипо. Слуги вышли из комнаты как прибитые. Флипо нес сундучок со всякими мелочами хозяйки, Жавотта держала плащ.
– Правильно, – сказал Филипп, – идите и ложитесь спать, где хотите и с кем хотите.
– Маркиз! Маркиз! Не будьте таким грубым, – еще раз вмешался герцог де Грамон.
– Монсеньор, «всяк хозяин в своем доме», – возразил вспыльчивый маркиз, захлопывая дверь перед носом придворных.
Анжелика пошла сквозь разношерстную толпу под фальшивые вздохи сожаления и иронические улыбки. Внезапно ее остановила чья-то рука, высунувшаяся из-за двери соседней комнаты.
– Мадам, – сказал маркиз де Лавальер, – в Версале не сыскать дамы, которая бы не мечтала получить от супруга разрешение, данное вам. Поэтому ловите грубияна на слове и воспользуйтесь моим гостеприимством.
Анжелика резко отстранилась.
– Прошу вас, месье…
Маркиза дю Плесси хотела скрыться, и как можно скорее. Спускаясь по просторным мраморным лестницам, она вытирала слезы досады, выступавшие на глазах.
«Он просто мелочный дурак, который строит из себя вельможу… Дурак! Дурак!»
Но Филипп был опасным дураком, и она собственноручно выковала те цепи, что связали ее с ним, сама предоставила ему грозное право супруга распоряжаться своей женой. Ожесточенный, он жаждал отомстить и не ведал жалости. Анжелика чувствовала, с какой скрытой настойчивостью и с каким наслаждением муж стремится подчинить ее, унизить. Она видела только одну брешь в его доспехах: удивительное чувство, которое Филипп испытывал к королю: не страх и не любовь, но чувство исключительной верности, непоколебимой преданности. Только на этом чувстве и остается сыграть. Нужно превратить короля в союзника, получить от него должность, которая заставит Филиппа смириться с тем, что у нее при дворе есть обязанности. Поставить Филиппа перед выбором: либо вызвать недовольство короля, либо перестать мучить жену. Но найдет ли она свое счастье? То счастье, о котором, несмотря ни на что, она робко грезила в тишине Ньельского леса, когда над белыми башенками ренессансного замка поднималась полная луна… Грезила в их первую брачную ночь… Горькое разочарование! Горькие воспоминания! Она обречена на неудачи.
Анжелика начала даже сомневаться в своей привлекательности и красоте. Когда женщина не чувствует себя любимой, она сама себе не мила. Найдутся ли у нее силы, чтобы продолжить бой, в который она ввязалась? Бывшая Маркиза Ангелов отлично знала собственные слабости и недостатки. Она могла полюбить, но могла и причинить боль. Ослепленная жаждой успеха, одержимая неистовым желанием победить свалившиеся на нее несчастья, она вынудила Филиппа уступить. Она не оставила ему выбора: ему пришлось жениться, чтобы не втоптать в грязь собственное имя и имя отца, вызвав гнев короля. Он предпочел сочетаться с ней браком, но не простил. Анжелика совершила ошибку, когда осквернила источник, из которого они оба могли утолить жажду, и теперь ее протянутая рука вызывала у Филиппа ужас.
Анжелика в унынии смотрела на свои белые руки.
– Какое пятно вы не можете смыть, о очаровательная леди Макбет? – раздался у нее над ухом голос графа де Лозена.
Пегилен склонился к ее ладоням.
– Где кровь ваших преступлений?.. Какие у вас ледяные ручки, красавица моя! Что вы делаете здесь на лестнице, на сквозняке?
– Сама не знаю.
– Вы чувствуете себя одинокой? С такими восхитительными глазами? Это непростительно. Пойдемте ко мне.
Их окружила стайка дам, среди которых находилась и мадам де Монтеспан.
– Мессир де Лозен, мы вас искали. Сжальтесь над нами.
– О, в мое сердце легко заронить зерна жалости. Чем могу быть полезен вам, милые дамы?
– Устройте нас на ночлег. Говорят, король позволил вам построить где-то неподалеку особняк. Для нас не нашлось места во дворце, мы не имеем права даже на каморку в прихожей королевы.
– Но разве вы не фрейлина королевы, как мадам де Рур и мадам д'Артини?
– Так оно и есть, но наши комнаты заняли художники, которые будут расписывать плафоны[18]18
Плафон – расписной или лепной потолок. – Примеч. ред.
[Закрыть] изображениями Юпитера и Меркурия. Так что нас выгнали вон боги…
– Ну что же, не стоит огорчаться. Я провожу вас в мой особняк.
Они вышли на улицу. Туман становился все плотнее, принося с собой запахи близкого леса.
Лозен позвал лакея с фонарем и повел дам к подножию холма.
– Мы пришли, – граф остановился перед грудой белых камней.
– Пришли? Вы шутите?
– Это мой особняк. Вы правы, король приказал мне его построить, но пока заложен лишь первый камень.
– Вы скверный шутник! – прошипела взбешенная Атенаис де Монтеспан. – Заставили нас промерзнуть до самых костей, пробираясь через строительный мусор…
– Осторожнее, не упадите в яму, – любезно предупредил Пегилен, – здесь перекопали груды земли.
Мадам де Монтеспан повернула назад, ко дворцу. Она то и дело спотыкалась и в конечном счете вывихнула себе лодыжку. Атенаис вновь разразилась проклятиями и осыпала ими графа всю оставшуюся дорогу, используя при этом эпитеты, смутившие даже солдат караульной службы.
Пегилен весело хохотал до тех пор, пока не услышал оклик маркиза де Лавальера, который мимоходом крикнул, что Пегилен опаздывает к «подаче сорочки». Король уже удалился в свои покои, и все дворяне обязаны присутствовать на «вечерней аудиенции», во время которой первый камердинер государя передает ночную сорочку главному камергеру, который лично наденет ее на Его Величество. Граф де Лозен спешно покинул «своих» дам, напоследок сообщив, что он все же готов оказать им гостеприимство и предлагает пройти в его комнату, расположенную «где-то там наверху».
И четыре молодые женщины, за которыми следовала Жавотта, вернулись под крышу дворца, где, по выражению мадам де Монтеспан, было тесно настолько, что «стены трещали».
Немного проплутав, они нашли почетную надпись на маленькой низкой двери:
«ДЛЯ графа Пегилена де Лозена».
– Счастливчик Пегилен! – вздохнула мадам де Монтеспан. – Он валяет дурака, а король по-прежнему благоволит к нему. И все при таком ничтожном росте и такой посредственной мордашке.
– Он компенсирует оба дефекта двумя замечательными качествами, – вступила в разговор мадам де Рур. – Во-первых, острый ум, а во-вторых – не знаю, как он этого добивается, но дама, проведшая с ним ночь, уже никогда сама не променяет графа ни на кого другого.
Того же мнения, безусловно, придерживалась и юная госпожа де Рокелор, которую дамы застали в комнате Пегилена в весьма откровенном виде: служанка только что надела на хозяйку рубашку из линона, расшитую тончайшими кружевами. Рубашка явно предназначалась для того, чтобы не скрывать, но подчеркивать все прелести красавицы. После минутного замешательства мадам де Рокелор взяла себя в руки и любезно объявила, что если мессир де Лозен предложил своим подругам укрыться у него в комнате, то она не вправе отказывать им в гостеприимстве. В столь исключительных обстоятельствах, как ночлег в Версале, следует помогать друг другу.
Мадам де Рур была в восторге, получив неопровержимое доказательство своей давнишней догадки, что мадам де Рокелор – любовница Пегилена.
Комната была небольшая, со слуховым окном, выходившим в лес. Ее почти полностью занимала постель с пологом, которую как раз стелили слуги. Когда в комнатку вошли дамы, там стало негде повернуться. К счастью, при всей убогости помещения, здесь было тепло, и в маленьком камине весело трещал огонь.
– Ну что же, – сказала мадам де Монтеспан, снимая грязные ботинки, – давайте немного отдохнем от этого проклятого Пегилена.
Она скинула также свои промокшие чулки, и остальные последовали ее примеру. Все четверо, несмотря на огромные юбки, уселись прямо на пол, протянув свои красивые ножки к огню.
– Может, нам полакомиться жареными сухариками? – предложила Атенаис.
Они тут же отправили на кухню служанку, которая вернулась в сопровождении поваренка в белом колпаке. В одной руке он нес корзину с тестом, а в другой держал длинную вилку с двумя зубцами. Вместе со своей утварью он устроился у очага. Мадам д'Артини достала из поясной сумки маленький плюшевый коврик и колоду карт, которую она принялась быстро тасовать.
– Вы будете играть? – спросила она госпожу де Рур.
– С удовольствием.
– И вы, Атенаис?
– У меня не осталось ни единого су. Вчера у мадам де Креки я проигралась в пух и прах.
Анжелика тоже отказалась от игры. Она хотела поболтать с мадам де Монтеспан. Мадам д'Артини настаивала: чтобы составить партию, нужны четверо игроков. За неимением лучшего в игру приняли одного из слуг и поваренка.
– Я совсем не умею играть в карты, прекрасные госпожи, – застенчиво сказал мальчишка.
– Тогда давайте сыграем в кости, – предложила графиня, беря стаканчик с костями.
– А у меня, госпожа графиня, нет денег, чтобы их проигрывать, – сообщил хитрый слуга.
Мадам д'Артини бросила обоим слугам кошель, извлеченный из недр ее бездонной поясной сумки.
– Вот вам для начала. И не растягивайте рот до ушей. Я отыграю у вас все эти деньги за несколько бросков.
Игроки начали бросать кости. Поваренок держал в одной руке игральный стаканчик, а в другой вилку с сухариком.
Граф де Лозен вернулся с одним из своих приятелей, который стал играть вместо слуги. Лозен и госпожа де Рокелор отправились в постель. Как только они задернули полог, о них больше никто не вспоминал.
Анжелика брала кончиками пальцев обжигающие сухарики и меланхолично грызла их, думая о Филиппе. Как его укротить, как победить или, по крайней мере, как ускользнуть от его преследований, не позволить сломать с таким трудом восстановленную судьбу?
Она вспоминала советы вора-философа, Деревянного Зада, когда, сидя в своем логове на деревянном поддоне, безногий бандит поучал ее: «Не позволяй Весельчаку подчинить себя, или ты умрешь… Ты умрешь иной смертью, худшей, чем настоящая смерть, ты потеряешь себя».
Но разве можно сравнивать грубого Весельчака с изысканным маркизом? Неожиданно Анжелика спросила себя: кто из них опаснее? Может случиться, что однажды глупые выходки супруга, вроде похищения лошадей и карет, станут более изощренными и страшными. Филипп знал самые ее уязвимые места: сыновья и свобода. А если ему придет в голову жестокая фантазия мучить Флоримона и Кантора, как уже один раз он это делал? Как защитить детей? К счастью, сейчас оба мальчика находились в Монтелу, под надежным кровом, и с наслаждением носились по окрестностям Пуату с маленькими деревенскими сорванцами. Покуда их судьба не должна беспокоить Анжелику. Она сказала себе, что глупо мучиться из-за воображаемых ужасов, ведь сегодня – ее первая ночь при дворе в Версале.
Огонь становился все жарче. Анжелика попросила Жавотту подать дорожный несессер и достала два каминных экрана из изящно декорированного пергамента. Один из них маркиза предложила прекрасной мадам де Монтеспан, которая восхищенно разглядывала отделанный золотом сундучок из красной кожи с подкладкой из белого дамаста. Внутри него обнаружилось множество отделений, в которых лежали маленький подсвечник из слоновой кости, мешочек из черного атласа с десятью восковыми свечами, подушечка для булавок, два маленьких круглых зеркала и одно побольше – овальное, в оправе, с инкрустацией из жемчуга, два кружевных чепца и ночная сорочка из тончайшего полотна, а также золотой футляр с тремя гребнями и футляр для щеток.
Щетки, инкрустированные белым и красным перламутром и украшенные золотыми арабесками, были подлинными шедеврами.
– Я заказала себе щетки из панциря черепах, которых ловят в теплых морях, – объясняла Анжелика, – а не из коровьих или, того хуже, ослиных копыт.
– Сразу видно, – с завистью вздохнула маркиза де Монтеспан. – Ах! Все бы отдала, лишь бы стать обладательницей таких же прелестных вещиц! Но что говорить, я и так чуть не заложила свои драгоценности, чтобы выплатить последний карточный долг. Хорошо еще, что я этого не сделала. Как бы я тогда появилась сегодня в Версале? Месье де Ватадур, которому я должна тысячу пистолей, подождет. Он порядочный человек.
– Но вы же получили место фрейлины королевы! Разве эта должность не приносит доход?
– Пф-ф! Не доход, а слезы! Я вдвое больше трачу на туалеты. Только представьте, две тысячи ливров ушли на костюм, в котором я танцевала в балете «Орфей»[19]19
Имеется в виду «Балет муз», впервые поставленный в декабре 1666 г. Одна из частей этого произведения посвящена Орфею. – Примеч. ред.
[Закрыть] – это сочинение месье Люлли. Его недавно ставили в Сен-Жермен. Ах! Это было восхитительное зрелище. Но особенно удачным получился мой маскарадный костюм. Впрочем, балетный не хуже. Я представляю нимфу, у моего платья необыкновенная отделка, которая изображает водные растения. Король, разумеется, представлял Орфея. Мы с ним открывали балет. Бенсерад отметил это в своей хронике. А еще о нас написал поэт Лоре.
