Текст книги "Ангел Рейха"

Автор книги: Анита Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Я поняла, что человеку в столь плачевном состоянии смерть, наверное, не кажется непривлекательной.

– Ну а я не собираюсь!

– Тогда почему вы взяли яд?

– Гитлер меня гипнотизирует.

– Очень жаль, что вы не в состоянии возвыситься духом, чтобы осознать величие момента.

– Я не вижу никакого величия момента. Я вижу только нездоровое возбуждение и истерику.

Он смотрел неподвижным взглядом мимо меня, в стену.

– Вам всегда позволялось слишком многое, верно?

Я присела на край операционного стола. Мне вдруг все стало ясно.

– Здесь в бункере все сумасшедшие, – сказала я. – И любой, кто сюда прибывает, сходит с ума через несколько дней. Со мной такого еще не произошло, а вот с вами произошло, потому что вы ослаблены. Думаю, чем раньше мы отсюда выберемся, тем лучше.

– Никто вас здесь не держит, – сказал генерал. – Гитлер охотно позволит вам покинуть бункер. В свой последний час он нуждается в единомышленниках, а не в пленниках.

– Вы прекрасно понимаете, что без вас мне отсюда не выбраться.

Я разозлилась. Мои шансы выйти своим ходом за линию фронта русских практически равнялись нулю. Все хорошо знали, что русские делают с немецкими женщинами. Из Берлина можно было выбраться только одним способом: по воздуху.

Похоже, генерал понимал это. Он сказал:

– Никто не заставлял вас лететь сюда. Я пытался вас отговорить.

– В этом я вас не виню, – сказала я.

– Вас двадцать раз могли убить во время нашего полета.

– Это совсем другое дело.

Я сидела на столе и болтала ногами. Похоже, говорить больше было не о чем.

– Похоже, вы злитесь, – сказал он. – Я не хотел заманить вас в ловушку. Возможно, Рехлин пришлет еще один самолет.

– Если пришлет, вы улетите на нем?

– Нет, но ничто не мешает улететь вам.

Я не знала, верить генералу или нет. Но это было вопросом второстепенной важности.

– Как по-вашему, они пришлют еще один самолет? – спросила я.

Он не ответил.

Примерно часом позже, когда я разминала ноги, прогуливаясь по коридорам, мимо меня в сторону комнат Гитлера торопливо прошагал офицер. Он сжимал в руке несколько листков бумаги и имел вид человека, полного самых дурных предчувствий.

Я находилась на верхнем этаже бункера, когда почувствовала ударную волну. Не от взрыва, но хуже. Я мгновенно развернулась и пошла обратно.

Едва войдя в нижний коридор, я в испуге отпрянула назад.

В дальнем конце освещенного коридора, у дверей своей комнаты, стоял Гитлер. Правой рукой, сжатой в кулак, он время от времени ударял в стену за собой. В левой руке он судорожно стискивал истерзанный комок бумаги. Все его тело содрогалось в жесточайших конвульсиях, но глаза сияли неугасимым светом, словно зловещие луны.

Из его уст безудержным потоком текла ненависть, облеченная в выражения столь непристойные, убийственные и сокрушительные, что я вцепилась в косяк, чтобы удержаться на ногах.

Остальные обитатели бункера замерли каменными изваяниями в дверях своих комнат.

Голос истерически вопил об измене. О заговорах, смерти и истреблении. За всей жаждой крови в нем чувствовалась непостижимая уязвленность. Голос требовал мести, мести и мести.

Когда наконец он смолк, я увидела на всех лицах одинаковое отвращение. Один за другим люди поворачивались и уходили в свои комнаты. Гитлер разом обмяк, словно брошенная марионетка; Ева Браун подошла к нему сзади, положила свои холеные руки ему на лоб и увлекла его обратно в комнату.

Генерал стоял у дверей своей палаты. Пока я прошла по коридору, он успел снова лечь.

– Что случилось? – спросила я.

– Гиммлер пытался вступить в переговоры с противником. Так сообщило шведское радио.

– Гиммлер?!

– Ну да, преданный Хайни.

Предан до смерти. Именно такой смысл имел значок – «мертвая голова» – на фуражке эсэсовцев.

– Он знает, что случилось с Герингом? – спросила я.

– Вероятно. Именно его люди арестовали Геринга. – Генерал закрыл глаза. – Мне нужно немного поспать.

Я вышла в коридор и уселась в одно из кресел. Приключенческий роман опять валялся поблизости. Я пролистала книгу. Кто-то подчеркнул все строчки последней главы, в которой главный герой ценой неимоверных усилий выбирается из подземной темницы.

Майор Рейнхард подошел и сел в кресло рядом со мной.

– Так, значит, вы все еще здесь, – сказал он.

– Да.

– Хм-м… – Он задумчиво покрутил сигарету в пальцах. Потом сказал: – Что ж, теперь с Фегелейном покончено.

– Прошу прощения?

– Он ведь человек Гиммлера, не так ли? – Майор выразительно чиркнул пальцем по горлу.

Чуть позже я поднялась на четыре пролета бетонной лестницы, ведущей в сад Канцелярии. Я рассчитывала найти там майора Рейнхарда, курящего свою сигарету, но не нашла. Напоенный запахом серы воздух обжигал легкие и ел глаза, но все равно это был настоящий воздух – не то что в бункере. Здание Канцелярии возвышалось за моей спиной, подобное руинам Древнего Рима.

Берлин горел. Я посмотрела на юго-запад, откуда ожидалось наступление армии Венка, в своем победоносном шествии сметающей разноцветные пуговицы, разложенные на карте Гитлера, но ничто на юго-западе не говорило о ее приближении.

Однако кое-что я все же увидела. Я увидела, как Фегелейна выводят из соседнего бункера, в сотне метров от нашего, ставят к дереву и расстреливают.

В ту ночь русские вели ураганный артиллерийский огонь, страшнее которого мы еще не видели. Стены бункера содрогались, в воздухе висела тонкая пыль. Она покрывала столы и стулья, покрывала наши волосы, одежду и лица. В полумраке мы походили на призраков.

На разговоры никого не тянуло. Гитлеровская вспышка ярости всех обессилила. Аксман доложил, что русские занимают позиции на Потсдамерплац, откуда, вероятно, пойдут в наступление на Канцелярию следующим утром.

Я лежала поверх одеяла, глядя в осыпающийся, покрытый трещинами потолок и прислушиваясь к хромающим шагам министра пропаганды, который расхаживал взад-вперед по коридорам.

Примерно в половине первого ночи генерала поднял часовой, явившийся с каким-то приказом. Мне не нужно было ничего слышать, чтобы догадаться о содержании приказа. Генералу тоже: я уже много часов чувствовала его беспокойство, явно не имевшее никакого отношения к боли в раненой ноге. Он поднялся с постели, и я услышала, как он с трудом ковыляет по коридору, стуча костылями, раздобытыми для него Штумпфеггером.

Генерал вернулся через двадцать минут. Во время его отсутствия я вздремнула. Вероятно, я понимала, что мне не скоро представится такая возможность. Я почувствовала его взгляд.

– Мы улетаем, – сказал он. – У Бранденбургских ворот нас ждет самолет.

Я уже просовывала руку в рукав куртки.

Следующей фразы я никак не ожидала.

– Он хочет вас видеть.

Я прошагала по сырому, уже разлагающемуся коридору, пересекла приемную и подошла к двери кабинета Гитлера. Там я остановилась, словно наткнувшись на препятствие, хотя дверь была приоткрыта. Через щель до меня донесся шорох бумаги, а потом другой звук, уже мне знакомый: постукивание пуговиц, раскладываемых на карте. Я стояла там, не в силах пошевелиться и не в силах постучать, пока из кабинета не раздался резкий голос, заставивший меня вздрогнуть: «Кто там?»

Я поспешно назвалась.

– Ну так входите.

Когда я вошла, глаза под набрякшими серыми веками уткнулись в меня, оторвавшись от предмета его постоянной заботы.

– Капитан, я только что виделся с фельдмаршалом. – Потом он начал говорить все быстрее и быстрее: – Позиции русских вокруг Канцелярии надо уничтожить до рассвета, это просто необходимо, иначе у нас не остается никакой надежды. Задачу можно выполнить только силами авиации, и вы отвезете фельдмаршала в Рехлин, чтобы он отдал соответствующий приказ.

Я сказала, что охотно отвезу фельдмаршала в Рехлин.

– Я возложил на него еще одну обязанность, я возлагаю ее на вас обоих. Предатель Гиммлер находится на севере, он плетет заговор, надеется занять мое место.

Речь его становилась бессвязной. Неимоверным усилием воли он контролировал поток слов, как пытался контролировать подергивающиеся лицевые мускулы, приплясывающую левую ногу и трясущуюся руку.

– Вы должны сказать адмиралу Дёницу…

Он умолк. Я решила, что он окончательно тронулся рассудком. Он смотрел в пустоту, казалось, бесконечно долгое время. Я судорожно сглотнула, и звук показался мне оглушительным.

Он совершил над собой огромное усилие.

– На севере всем заправляет Дёниц. Он должен арестовать Гиммлера. Такова моя последняя воля.

Он положил руки на стол и начал с трудом подниматься на ноги. Я решила, что могу идти, но оказалось, еще нет.

– «Предан до смерти», – проскрипел полный муки голос. – С меня довольно клятв. Я могу доверять только одному человеку на всем белом свете, да еще моему псу.

Со мной что-то произошло, когда я это услышала. Не могу объяснить. Я никогда не могла объяснить, что он творит со мной и бессчетными тысячами других людей.

– Вы сохраните мне верность? – настойчиво спросил голос, от которого я тщетно пыталась спрятаться. Но от него было не спрятаться, и от глаз тоже. В бездонной глубине этих глаз я различила нечто знакомое и в ужасе отшатнулась, будто увидев живое существо, корчащееся в преисподней. И потом мне показалось, будто я тоже лечу в преисподнюю, жертвуя рассудком ради безумия, причем по собственной воле.

Мы с генералом вышли из бункера в кошмарную ночь, где нас ждал «бюкер», похожий во мраке на летучую мышь.

С помощью двух эсэсовцев я выкатила маленький самолетик на крохотный участок мостовой, не изрытый снарядами. Русские здесь почти достигли Восточно-западной оси, и, когда орудийный огонь вдруг ненадолго стих, я услышала русскую речь.

Мы помогли генералу забраться в кабину и торопливо затолкали туда костыли. Беспрестанные вспышки выстрелов освещали самолет, а когда я включила двигатель, в двадцати метрах перед нами разорвался снаряд. «Бюкер» станет отличной мишенью, как только поднимется в воздух.

Я стала круто разворачивать самолет, до упора выжав правую педаль руля. «Бюкер» сопротивлялся и попытался въехать в воронку, но я не позволила, а мгновением позже уже гнала машину по мостовой в противоположном направлении, увеличивая обороты двигателя и моля Бога помочь нам взлететь, в то время как генерал орал мне в ухо: «Вы спятили! Вы с ума сошли!» Да не совсем. Я уже делала это раньше.

Колеса оторвались от земли. Ненадежный воздушный поток порывами проносился под крыльями. Я с трудом набирала высоту, сантиметр за сантиметром, понимая, что не должна поднимать нос ни чуточкой выше, иначе произойдет срыв потока. Мы набирали высоту, но рывками и, конечно, недостаточно быстро, чтобы чувствовать себя в безопасности; а потом вдруг перед нами появилось препятствие, которое, казалось, сводило на нет все мои усилия. За пеленой дыма неясно вырисовалась каменная громада Бранденбургских ворот. Теперь мне пришлось поднимать нос, и я постоянно переводила глаза с венчающей ворота квадриги на спидометр и обратно: скорость, конечно, падала, и, если она упадет еще немного, самолет сорвется с воздушного потока, непременно сорвется…

Помпезная скульптурная группа пронеслась под нами. Я немного опустила нос, чтобы набрать скорость, и почти сразу вошла в крутой вираж. Трассирующий снаряд прочертил светлый след над правым крылом. Уловка сработала. К тому времени, когда артиллеристы поняли, что мы взлетаем не против ветра, а по ветру, и начали нас обстреливать, мы уже оказались в относительной безопасности и поднимались по спирали все выше.

Я описывала круги, неуклонно набирала высоту и пряталась за клубами дыма, покуда орудия не остались далеко внизу, а истребители не сосредоточили свое внимание на более крупной добыче. С высоты четырех тысяч метров, из-под купола звездного неба, мы смотрели на кипящий котел Берлина.

Я взяла курс на Рехлин и полетела над выжженными полями и горящими деревнями, время от времени попадая в яркий белый луч прожектора, от которого уходила по спирали.

Глава двадцать пятая

– Вы знали, что эсэсовцы творили в России? – спрашиваю я генерала, когда грузовик на полной скорости подъезжает к окраине Любека.

– Да, – отвечает он. – Разумеется, знал.

У меня такое чувство, будто только это я и хотела услышать и теперь могу раз и навсегда закрыть тему. Ибо что еще тут сказать? Что тут вообще можно сказать?

Но генерал что-то хочет добавить.

– Это было ужасно, все эти дела. У меня просто с души воротило.

Слова, не вполне здесь уместные. Но это все же лучше, чем ничего.

– Но вы позволяли… – говорю я.

– А что еще я мог сделать?

– Отказаться.

– Отказаться! – Он смеется. – И пойти под расстрел. Или просто уйти в отставку. Вопрос в том, чего бы я этим добился? Если бы я не командовал военно-воздушными силами…

– Ими командовал бы кто-нибудь другой?

– Вот именно.

– Вы помните генерала Плоха?

– Конечно.

– Он…

А что он?

– Он исполнял свой долг, – говорит генерал, – насколько мне известно.

Грузовик начинает прыгать по камням разбитой мостовой.

– Долг, – повторяю я.

– Долг солдата, – говорит генерал. – Начинаешь ставить под сомнение приказы – и что дальше? В таком случае усомниться можно решительно во всем.

– Возможно, так и надо, – говорю я.

Он с бесконечно усталым видом откидывает голову назад, на борт грузовика, но потом снова подается вперед, ибо тряска поистине невыносима.

– Без умения подчиняться невозможна не только военная служба, – говорит он. – Но и управление страной. Оно лежит в основе всего.

Я молчу. Но не потому, что мне нечего ответить.

– Вы не понимаете, что такое подчинение, – говорит он. – Потому что вы женщина.

– Я все прекрасно понимаю. И я далеко не лучший образец женщины.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Естественно.

– В умении подчиняться состоит честь солдата, – говорит генерал после непродолжительной паузы.

– А что вы подразумеваете под словом «честь»? Умение подчиняться вопреки своей воле?

– Да, именно это. – Он окидывает взглядом лунный ландшафт, в который британская авиация превратила Любек. – Теперь у нас только это и осталось.

Ну разумеется. Я впервые увидела все глазами генерала. Весь его мир рухнул. Воинские приветствия, несомненные факты, вера в арийскую расу и в Германию. Громкие слова утратили всякое значение, идеи извратились самым непристойным образом. Для старого солдата не осталось ни неба над головой, ни земли под ногами. Осталось только самое простое, самое главное и самое трудное. Самоотречение и послушание.

Следующий мой вопрос звучит неожиданно резко:

– Генерал, разве вы не говорили мне однажды, что вы христианин?

Среди высшего командования нашими вооруженными силами много христиан. Древние католические семейства. Гитлер никогда не выступал против христианства.

– Да, – говорит он.

– И как же вы соотносите такое представление о чести с вашей совестью? Ведь совесть дана человеку для того, чтобы обращаться к ней.

Генерал долго смотрит неподвижным взглядом за задний борт грузовика. Я понятия не имею, что он там видит, но явно не разбомбленные улицы.

В конце концов он говорит – так тихо, что я с трудом разбираю слова:

– Ох, бога ради, оставьте меня в покое. Разве вы никогда не совершали поступков, которых теперь стыдитесь?

Средневековый центр Любека, по которому я когда-то гуляла с Петером, жуя имбирные пряники, теперь лежит в руинах. Среди груд битого камня мелькают и порой ненадолго застывают на месте серые тени. Это беспризорные дети, снующие по развалинам. Когда грузовик проезжает мимо, они оборачиваются и смотрят на него с профессиональным интересом. С одного взгляда они определяют общую стоимость каждой машины, оценивают ее содержимое. Все пересчитывается на сигареты. На сигареты можно выменять все что угодно.

Мы останавливаемся около высокого здания, имеющего довольно неприглядный вид. Разбитые окна верхнего этажа заткнуты матрасами; на углу, над балконом с коваными железными перилами, висит вывеска, извещающая о том, что некогда здесь находился отель «Монтенегро». Мало похоже на здание штаба военно-воздушных сил любекского сектора, но у дверей стоит летчик с винтовкой, который берет на караул, когда генерал с моей помощью ковыляет по разбитой мостовой ко входу, а грузовик, нагруженный коврами гауляйтера, с грохотом уезжает к эсэсовским казармам.

Мы идем по устланному ковровой дорожкой коридору, где пахнет не по-военному и на стенах висят акварели.

В воздухе витает нечто странное, не имеющее ничего общего с несуразной атмосферой здания. Прислушиваясь к нашим странным ощущениям, мы с генералом стоим перед дверью, к которой прикноплен линованный тетрадный листок. На нем написано: «Командир части». Здесь должен бы стоять часовой, но никого нет. Уже довольно поздно, и играет радио. Во всем здании больше не слышно ни звука. Передают похоронный марш из «Гибели богов».

Марш заканчивается. Наступает томительно долгая пауза. Потом раздается голос. Голос, мне не знакомый: сухой как песок и старческий. Мы понимаем, что это голос адмирала Дёница.

Генерал поднимает костыль, чтобы постучать в дверь, но не делает этого.

Я открываю дверь.

Пять старших офицеров сидят вокруг стола, напряженно подавшись вперед и почти соприкасаясь головами над радиоприемником. Они всецело поглощены словами, которые радиоволны разносят сейчас по всей Германии.

Я слушаю, и ледяные мурашки ползут у меня по спине.

Он мертв. Он выпустил нас из своей хватки.

– В глубокой скорби, – говорит Дёниц, – германский народ склоняет головы.

Та железная хватка.

– В этот роковой час я принимаю на себя руководство страной…

Рядом со мной дрожит всем телом генерал.

– Бог не оставит нас, – говорит голос по радио.

Мы входим в комнату.

От автора

Этот роман задумывался как беллетризованная биография германской летчицы Ханны Рейч (1912–1979). Позже я отказалась от первоначального намерения, поскольку личность капитана авиации Рейч, какой ее рисуют документальные свидетельства, не вызывала у меня ни малейшей симпатии. Однако, поскольку тема по-прежнему привлекала меня, я решила написать вымышленную историю немецкой летчицы того времени. Впоследствии я обнаружила, что подошла близко к первоначальному замыслу книги другим путем. На самом деле я использовала основные факты профессиональной биографии Ханны Рейч вплоть до 1945 года, но наделила ими вымышленную героиню (история частной жизни которой является плодом художественного вымысла: из всех друзей Фредди только у Эрнста есть реальный прототип). Я несколько вольно обошлась с реалиями времени, но, надеюсь, не с историческими фактами.

Из книг, предоставивших фактический материал для моего романа, я бы хотела с благодарностью упомянуть следующие: «Ханна Рейч. Служение Родине» Джуди Ломакс («Джон Мюррей», 1988); «Реактивный истребитель» Мари Зиглер («Армз энд Армор Пресс», 1978), откуда я почерпнула сведения о «Ме163»; и великолепные «Последние дни Гитлера» Тревора-Роупера (2-е изд., «Макмиллан», 1950), которые пробудили во мне желание обратиться к данной теме и послужили кладезем ценнейшей информации. Сама Ханна Рейч написала на удивление бессодержательную автобиографию, вышедшую на английском языке под названием «Небо – мой дом» («Бодли Хед», 1955).

Хочу выразить признательность Ханне Куш, заставившей меня обратиться мыслями к Германии и дававшей мне пищу для размышлений.

Совет по делам искусства великодушно выдал мне писательскую стипендию на время работы над книгой.