Текст книги "Равная солнцу"

Автор книги: Анита Амирезвани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Джавахир, пожалуйста…

Руки мои дрожали.

– Он по-прежнему говорит о врагах? Вскакивает по ночам и хватается за оружие?

– Пока нет. Но это не значит, что он не нанесет удар снова.

Лучше бы мы ударили первыми.

– Как насчет варенья? – спросила она, глядя в булькающий котел. – Хочешь, я добавлю туда одно средство?

Я был потрясен:

– Где ты возьмешь такое средство?

– Знаю кое-кого.

– Не смей даже думать об этом, – прервал я, гневаясь на себя, породившего такую мысль в ее уме. – Умрет шахский отведыватель, и тебя тут же казнят. Что бы ни случилось, не делай ничего – пожалуйста, ради меня.

Она вздохнула:

– Хотела бы я тебе помочь…

– Ты помогла мне больше, чем думаешь. Просто повидать тебя – для меня счастье. Сбереги себя ради своих будущих детей.

Хадидже грустно улыбнулась:

– Иншалла…

Она зачерпнула ложку варенья и подула на нее. Когда оно остыло, Хадидже предложила мне попробовать. Я взял чуточку на язык и подержал во рту, чувствуя, как сладость наполняет его. Наши глаза встретились, и я припомнил сладость ее языка.

– Несравненно! – сказал я. – Мне лучше уйти, прежде чем я оскверню приличия и уложу тебя прямо здесь.

Она отвела взгляд, и сердечная боль заставила меня спросить ее:

– Хадидже… как ты думаешь… если ты когда-нибудь освободишься, можем мы снова…

Отложив мешалку, она плотно сжала губы. Глаза ее смотрели в пол.

– Я хочу детей, – сказала она тихо, – и, кроме того…

Беспомощным жестом она воздела руки к небу. Я смотрел на нее и понимал, что она хочет сказать. Теперь, когда она узнала, что это такое, она предпочитала полностью снаряженного мужа.

Она улыбнулась еще печальнее:

– Прости меня.

– Ты всегда в моем сердце, – ответил я, чувствуя, как ложится еще один рубец.

– Джавахир… – проговорила она, и я увидел, как жалость туманит ее взгляд. Этого я уже не мог перенести.

– Я должен идти.

В дверях кухни я столкнулся с Насрин-хатун, возвращавшейся с моим кофе. Поблагодарив ее, сказал, что у меня неотложные дела. Мой поспешный уход явно вызвал у нее подозрения.

Мне и вправду следовало сообщить узнанное царевне, но никакого настроения заниматься дворцовыми делами не было. Я послал записку, что болен, вернулся к себе и пролежал всю ночь без сна, глядя, как индиго ночного неба становится пеплом. На рассвете слабое, бесполезное солнце так и не смогло озарить мутное небо.

Хадидже прислала мне восьмиугольную коробочку, выложенную крошечными кусочками позолоченной слоновой кости, узором из мерцающих золотых звездочек на переливающемся белом дереве. Коробочка была запечатана красным воском с оттиском печати Хассана. Приподняв крышку, я обнаружил единственную пилюлю в особом углублении.

Пилюля была лимонно-желтым шариком величиной с последнюю фалангу моего большого пальца. Размер подсказывал, что она предназначена для разжевывания, а не для глотания. У нее не хватало кусочка, и были видны следы зубов. Я представил, как Хадидже жалуется шаху на боли в животе, чтоб заполучить ее, а потом ей пришлось и съесть немного. Лекарство я укрыл в складке одежды.

Вечером Пери вызвала меня показать пилюли от несварения, полученные из аптеки. Их прислали в простой деревянной коробочке с печатью аптекаря. Пери открыла ее, а я тронул одну пальцем. Она была липкая.

– Посыльный сказал аптекарю, что мне нужно такое же хорошее лекарство, какое он делает для шаха. Тот поклялся, что нынче утром использовал именно такой рецепт.

Я задумался над правдивостью этого:

– Каковы они на вкус?

– Мятные. Хочешь попробовать?

– Нет, благодарю.

– Возьми их и отдай переделать умельцу, который не предаст нас.

– Минуту, – сказал я, понимая, насколько важна осторожность. – Я тоже раздобыл одну. Давайте сравним их.

– У кого?

– Самый надежный источник.

Я развернул полученную пилюлю. Она была крупнее этих, даже при недостающем куске, и более яркого шафранового цвета. Хотя от нее и припахивало мятой, но аромат корицы был куда сильнее.

– Взгляните на это!

– А ты уверен, что это из личных запасов шаха?

– Полностью. К тому же у меня есть и коробочка. Она куда более тонкой работы, чем та, которую прислали вам.

– Кто тебе дал ее?

– Я полагаю, лучше не говорить – для общей безопасности.

– Мне хватит намека.

– Ну хорошо. Это одна из его женщин.

– Которой ты доверяешь?

– Даже мою жизнь.

– Джавахир, ты стоишь своего веса в золоте.

Если бы мы скопировали изделие аптекаря, нас отыскали бы через минуту. Хадидже только что спасла нас.

– Под каким предлогом ты посещаешь ее?

– Я просил о помощи для Рудабех и других женщин, взывавших к вашей щедрости.

– Тогда отлично. Сможешь ли ты найти кого-то, чтоб воспроизвел пилюли и не предал нас?

– Я постараюсь.

Но это было нелегко. Мне нужен был человек искусный в приготовлении ядов, но уязвимый настолько, чтобы побояться предать.

Я не мог использовать никого, кто был хоть чуточку близок к шаху, поэтому думал о тех, кто противостоял ему или перенес обиду. Большая семья Колафы могла пригодиться, но среди его родственников не было ни врача, ни аптекаря. Я не собирался искать кого попало в закоулках базара, кто мог бы продать меня за награду. Наконец я припомнил Амин-хана Халаки, врача в ярко-синем халате, которого я выследил, когда он прятался в гареме во время попытки Хайдара захватить трон. Я знал, что он спасся, потому что через несколько недель встретил его на базаре. С такими компрометирующими сведениями будет легко заручиться его помощью.

Семья Халаки владела домом у реки. Слуга, отворивший мне, не хотел меня впускать, но потом рассмотрел, как роскошно я одет, и понял, что я из дворца. Он попытался отговариваться, что его хозяина нет дома, но я распахнул дверь и ступил внутрь, сказав ему, что лекаря лучше разбудить. Оробев, слуга убежал, быстро вернулся и проводил меня в гостиную с цветистыми извинениями.

У Амин-хана были кустистые седые брови, за которыми прятались глаза. На нем был темно-серый халат, который словно подчеркивал желание стать невидимкой. При виде меня он стиснул зубы:

– Так это ты.

– Похоже, ты меня ждал.

– Конечно. Знал, что ты потребуешь ответной услуги, – язвительно отозвался он.

– Ну вот и я.

– Что ж, входи. Я тут кое-чем был занят. Иди за мной.

Мы оказались в большой комнате, где хранились принадлежности его ремесла. Ниши были заставлены глиняными сосудами с травами, врачебными книгами, от бессмертных канонов Авиценны до пересказов трудов древних греков. Помещение пропахло тысячью трав, у стен лежали охапки чего-то бурого и зеленого, чьи горькие ароматы щекотали ноздри. Я чихнул несколько раз, пока мы шли во внутренний двор, где на огромном мангале с пылавшим древесным углем кипел маленький металлический котел с ярко-желтым варевом. В другом котле настаивались какие-то бледные корни. Амин-хан помешал желтую жидкость.

– Что ты делаешь?

– У меня особая работа! – почти что огрызнулся он.

– Отрадно слышать, – похвалил я, – потому что именно это мне и нужно.

– Изложи свое дело.

– Я уверен, ты сможешь мне помочь, – сказал я. – Знаю, что ты будешь держать обещание, которое дал мне там, где я тебя тогда нашел, и сохранишь секрет. Без сомнения, тебе известно, что Исмаил не слишком любит тех, кого подозревает в скверных делах.

– Я лечил его отца. Это и есть скверное дело?

– Нет, если не считать того, что мазь для удаления волос оказалась отравленной.

– Я об этом ничего не знаю, – ответил он, и лицо его сжалось так, словно он пытался весь спрятаться за своими бровями.

– Тебе придется его в этом убедить. Я уверен, тебе этого делать не хочется, принимая во внимание, скольких людей он уже убил.

Амин-хан уронил железную мешалку в котел и с проклятьями попытался вытащить ее.

– Что тебе надо? – Он не сводил глаз с котла.

– У меня личное дело, которое требует решения, – сказал я, – и мне нужен один яд, который поможет его завершить.

– И кто твоя жертва?

– Убийца моего отца.

– Он из знати?

– Нет.

Он хохотнул:

– Зря стараешься, я не поверил ни единому твоему слову. Какой яд тебе нужен?

– Быстрый и безвкусный.

– Такой хотят все. Тебе нужен порошок, мазь или жидкость?

– А что ты посоветуешь?

Он начинал злиться:

– Это зависит от того, как ты собираешься им воспользоваться.

Я полез за пазуху и достал спрятанный там шарик:

– Мне нужно восемь порций вот этого – точно такого же вида и запаха.

Обнюхав пилюлю, он отщипнул кусочек и задумчиво его пожевал.

– Полынь, корица, масло перечной мяты, куркума, мед и чуть-чуть толченого рубина. Недешево будет стоить.

– Толченый рубин? Откуда ты знаешь?

Амин-хан усмехнулся:

– Сколько у тебя денег?

Я выложил на стол мешочек с серебром, что дала мне Пери. Брови Амин-хана приподнялись.

– Твои сбережения? А жертва, должно быть, много значит…

– Я плачу за безупречную дозу – и за твое молчание.

Амин-хан не ответил. Он взял котелок с настоем корней и процедил его сквозь сито в желтую жидкость. Жидкость поднялась до краев, свирепо клокоча. Успокоившись, она стала мутно-белой.

– Когда тебе понадобится твой заказ, пришли посыльного за своим лекарством от желудочных колик. Я отправлю к тебе мальчика, который скажет, где ты должен забрать его на базаре. Я не посылаю своих посыльных во дворец с такими опасными веществами. Как только оно у тебя будет, не спускай с него глаз. Ты понимаешь почему.

– Понимаю, – ответил я.

Никогда прежде не думал, что соприкоснусь с такими черными искусствами, и был поражен тем, что его работа одновременно отталкивала и притягивала меня. Должно быть, во мне заложена склонность к разрушению. Я подумал об отце – испытывал ли он сходные чувства?

– Кто научил тебя делать такое?

Брови Амин-хана снова опустились.

– Когда тебя нанимают лекарем к шаху, надо уметь все.

Я посмотрел на жидкость в котелке. Остывая, она уменьшалась в объеме. Маленькие островки белого порошка собирались на поверхности. Такой алхимии я прежде не видел.

– Что в котелке? Выглядит жутковато.

Он улыбнулся:

– Не только выглядит. Через несколько часов она превратится в тончайшую пудру. Женщины будут порабощать ею мужчин легче, чем это делает дьявол.

Пери худела на глазах: скулы выступали все острее, а платья на ней висели. Я знал, что она беспокоится о своем брате Мохаммаде Ходабанде и его четырех детях, потому что Исмаил мог передумать в любой момент. Когда в ее покоях возникал посыльный, ее глаза вспыхивали тревогой.

Я предложил посетить мирзу Салмана и выяснить, не знает ли он чего-нибудь нового о намерениях Исмаила. К тому же мирза Салман был моим лучшим источником сведений об отце. Я хватался за каждую возможность встретиться с ним.

Приемная мирзы была полна людей, но меня быстро провели.

– Царевна боится за сохранность семьи Мохаммада Ходабанде, – сообщил я ему. – Она просила узнать, думаете ли вы, что с резней покончено?

Мирза Салман нахмурился:

– Исмаил должен быть осторожен и не задевать Султанам. Народ разгневается, если он будет чрезмерно несправедлив к ней. Хотя недавно он высказался крайне обескураживающе.

– А именно?

– Он сказал: «Принято думать, что мой прадед был близок Богу. Они все считали, что их царственный фарр сможет защитить и что они смогут сражаться без доспехов. Сегодня никто не верит, что Исмаил больше чем человек. Кто поверит в его Божественную природу после того, как он двадцать лет провел за решеткой?»

– Воистину.

– Поэтому он чувствует, что должен показать это грубой силой.

– Я вижу. Вы полагаете, что Мохаммад и его дети под угрозой?

– Да.

– Защити их Господь. А как насчет царевны?

– О ней он ничего не говорил.

– И вельможи не попытаются остановить его?

– Нет, потому что против него лишь около половины.

– Понятно. И каковы же ваши намерения?

– Выжить.

– Думаю, это лучше, чем второй выбор.

Он рассмеялся, но я снова почувствовал, что ему со мной неловко. И я решил воспользоваться его неудобством:

– Речь зашла о втором выборе. Могу я спросить еще кое-что о моем отце?

– Конечно.

– Что вы о нем помните?

– Твой отец был прекрасным рассказчиком, украшением любого вечера, куда его приглашали. Но, подобно большинству хороших ораторов, он не всегда знал, когда остановиться.

– Вы знаете, как была раскрыта его измена?

– Я слышал от других, что однажды вечером он выпил слишком много и не мог уняться. Потребовалось не много времени, чтоб его рассказ нашел ухо того, кто захотел его выдать.

– Это меня не удивляет. Он любил поговорить.

Вошел евнух и сказал, что мирза Шокролло хочет видеть мирзу Салмана. Мне следовало поторопиться.

– Еще только одно. Хроники сообщают, что, хотя шах Тахмасб верил, что мой отец невиновен, Камийяра Кофрани он не наказал, поскольку у того были могущественные сторонники. Вы знаете, кто они были?

Мирза Салман насторожился, и я отчетливо почуял – что-то не так.

– Нет. Здесь ты достиг пределов моей осведомленности. Чем дальше я забирался в расследовании убийства моего отца, тем больше правды ускользало от меня. Я промолчал – часто это побуждает людей говорить дальше.

– Урок из всего этого один: при дворе никогда не стоит распускаться, – добавил он. – Посмотри на шаха Исмаила. Какая осторожность! Его безопасность непробиваема. Он не сделал еще ни одной ошибки.

Мирза Салман был самым изворотливым из придворных.

– Это важнее всего?

– Возможно, и нет, но это явно предупредило любые покушения на его жизнь.

Царевна не теряла времени, расспросив Гаухар, не знает ли она кого-нибудь, кто поможет нам доставить «лекарство», как только мы будем готовы. Гаухар вспомнила евнуха по имени Фарид-ага, несколько лет служившего ей, прежде чем перейти во дворец. Когда Ибрагима убили, он навестил ее и принес свои соболезнования, а потом намекнул, как опечален он событиями при дворе. Гаухар пригласила его и сказала ему, что если он захочет оказать ей особую услугу, то может разбогатеть, и он согласился выслушать условия.

Мы оговорили наши действия, и затем я послал Масуда Али за Фарид-агой, передать, что встречусь с ним под одним из больших каштанов в саду гарема завтрашней полночью. В назначенный час, укутавшись в темные одежды, я ждал его под деревом, где тьма была гуще нафты.

Когда появился Фарид, я легко узнал его, но не по внешности, а по запаху. Едкая вонь мочи клубилась вокруг него: он страдал недержанием, оттого что был неумело оскоплен. Такие невезучие евнухи обычно употреблялись в качестве мелких посыльных, чтоб не беспокоить никого слишком долго. Ему деньги Пери были бы очень к месту.

Когда он разглядел меня, то был изумлен:

– Так это поручение для вашей царевны?

– Не задавай вопросов. Мне приказано проводить тебя к особе, что вызывала тебя.

Мы дошли до стены гаремного сада и проникли за живую изгородь, ставшую еще гуще с тех пор, как я впервые попал сюда с Пери. Ночь была лунной. Следовало торопиться, чтоб нас не заметили. Я вошел в старый садовый домик и огляделся. Там было пусто. Я велел ему подождать меня, а сам пробрался в комнату с желтыми и зелеными изразцами и приподнял самый тяжелый, чтоб Пери могла выбраться. Она поднялась, скрытая черным чадором, изменившим ее фигуру и очертания головы. На лицо был наброшен пичех: она видела, а ее – нет.

Я позвал Фарид-агу, который вошел следом. Увидев Пери, он задрожал. В черных одеяниях она казалась призраком из клубящейся тьмы.

– Это что, джинния? – спросил он, пытаясь шутить, но я видел, что ему страшно.

– Подойди! – велела Пери, и он подошел, но не слишком близко.

– Кто ты? – спросил он.

– Этого ты не узнаешь, но у меня есть для тебя великолепный подарок. Смотри! – сказала она.

Развязав мешок, она выплеснула перед ним серебро. Монеты зазвенели на плитах, словно тысяча колокольцев. Даже в темноте они сверкали, и его глаза округлились от желания, когда он подсчитывал, что ему дадут эти деньги.

– Значит, ты все равно джинния!

– Нет, не так. Я дающая задания.

– Чего ты потребуешь?

– Очень простой вещи. Но не скажу, пока ты не согласишься выполнить ее.

– А какова цель? – спросил он.

– Прекратить убийства во дворце.

Наступило долгое молчание.

– Значит, дело грязное.

– Особенное дело, требующее человека, достойного доверия, такого как ты.

– Почему я?

– Я думаю, ты ценишь справедливость.

– Справедливость? Вот уж никогда бы так о себе не подумал.

– Как и многие из нас, пока нас не призовут совершить нечто крайне важное.

Ему было неуютно.

– Я же просто обычный слуга.

– Именно это нам и нужно. Я слышала, что ты верно служил Гаухар и Ибрагиму много лет.

– Так. Мне ее очень жаль сейчас.

– И мне. Чем ты занимаешься во дворце?

– Доставкой.

– Чего?

– В основном еды.

– Тебе нравится там работать?

Он помолчал.

– Я уже привык.

– Что изменилось?

– Дворец стал местом страха, – сказал он. – Сегодня человек вознесен, назавтра голова его выставлена на колу за Тегеранскими воротами. В этом нет разума.

– Потому-то мы так и озабочены, – сказала Пери.

– Если ваше дело – чистая справедливость, почему же вы платите?

– Из-за понимания, как ты рискуешь. Мы сделали бы это сами, но нам не попасть туда, куда можешь ты.

Он глубоко вздохнул:

– Кого вы хотите убрать?

– Я скажу тебе все, что нужно, если ты возьмешься за мое поручение. Если нет – наш разговор окончен. Что ты решил?

– Зависит от того, как вы меня защитите.

– Совершив то, что нам требуется, ты получишь эти монеты и будешь выведен наружу, где тебя будет ждать конь. Ты ускачешь в далекий город и заживешь там как богач.

– Я бы лучше остался в Казвине.

– Нельзя. Это опасно для всех нас.

– Откуда я знаю, что вы не отвернетесь от меня? Или не обвините меня в том, что пытались сделать сами?

– Даю тебе слово.

– Почему я должен ему верить?

– В моих жилах течет царская кровь. Этого довольно?

– Нет, если ты этого не можешь доказать.

– Что тебя удовлетворит?

– Лишь одно: мне надо тебя видеть.

– И с чего мне верить, что ты меня не выдашь?

– Даю тебе слово.

Пери засмеялась:

– Этого мало.

– Но я этого хочу, – сказал он. – Покажи мне свое лицо, докажи, кто ты, и я сделаю то, о чем ты просишь.

– Не делай этого, – шепнул я Пери.

Если он сможет назвать ее и предаст нас или будет схвачен, ему поверят.

Пренебрегая своей безопасностью, Пери подняла пичех и открыла лицо. Темные глаза ее виднелись в лунном свете, проникавшем в домик. Капля бирюзы, оправленной в золото, сверкнула на ее лбу. Серебряные нити мерцали, будто она была призраком. Она была бесстрашна – и мое сердце в этот миг рвалось на части.

– Когда ты совершишь то, что я повелеваю, знай, что сделал ты это по приказу царевны, для которой прежде всего благополучие ее династии.

Он безмолвствовал, глядя на нее.

– У нас нет времени, – сказал я. – Ты поможешь нам или нет?

Он последний раз взглянул на рассыпанные монеты, словно закончив подсчеты. Могу вообразить, о чем он думал: ему никогда больше не придется работать, он будет жить без забот. Я завидовал ему.

– Что мне сделать?

– Когда мы позовем тебя, ты придешь сюда и заберешь коробку. Ты доставишь ее в место за пределами гарема и вернешься сюда. Тут ты получишь свои деньги и будешь выведен из дворца. Ведь это просто?

– Убить человека вообще просто.

– Верно.

Наступило долгое молчание. Теперь обратного хода не было.

– Когда придет время, я позову тебя, – сказал я.

– Не так быстро. Я хочу половину денег сейчас, а вторую – когда вернусь, доставив вашу вещь.

– Нет, – сказал я. – Половину – когда заберешь коробку, и половину – когда вернешься.

– Идет.

– Да будет с вами Бог! – сказал он, и я наблюдал, как он исчезает во мраке.

Потом я собрал монеты в холщовый мешок. Когда Фарид-ага был уже так далеко, что не смог бы ничего увидеть или услышать, я тихо поднял плиту, спустился в ход и оставил деньги там. Под мешком я поместил шахскую коробочку, выложенную слоновой костью, которую раньше прятал в своей комнате. Мы были почти готовы.

Когда через несколько дней меня разбудила музыка, я решил, что это сон. Похоже было, что музыканты надрываются от радости. Как давно я слышал последний раз во дворце эти звуки ликования? Было еще рано, однако Баламани уже ушел. Масуд Али постучался и отворил дверь, одетый в новый синий халат. Завиток непокорных кудрей выбился из-под его тюрбана, словно вестник дивных новостей.

– Весь дворец ликует. У шаха наследник!

– Морковка моя, ты уверен, что для меня нет никаких плохих известий? – поддразнил я его. – Где же мрачные тучи, вечно собирающиеся над твоей юной головкой?

Довольный, что не надо спешить навстречу трудностям, я повалился обратно на тюфяк.

– Сегодня ничего, кроме ясного неба, – ответил он. – Разве что вы заставите меня отыскать вам пару грозовых облаков…

Я лягнул воздух и обозвал его шайтаном, что его насмешило.

– Как назвали дитя?

– Шоджаэдин Мохаммад. Свет вселенной наградил вестника почетным шелковым халатом. Будет большое торжество, пригласили всех горожан праздновать и отмечать шахское счастье на Выгуле шахских скакунов.

Он подождал, а его черные глаза бегали.

– А можно мы тоже отметим – сыграем в нарды? Думаю, я смогу вас побить.

Я засмеялся:

– Конечно. Только сначала скажи, как там Махасти?

– Здорова и уже принимает посетителей из числа родных.

Даже будучи рабыней, Махасти нынче обязательно получит лучшие покои, больше слуг и наверняка свободу и предложение постоянного брака от шаха. Я мог лишь воображать, что чувствуют сейчас Хадидже и другие жены, когда она преуспела в том, чтобы подарить ему его первого сына.

– А Пери знает? – спросил я.

– Она только что отбыла навестить Махасти.

– Тогда быстро готовь доску, пока я встаю.

Мы сыграли, и впервые мне приходилось тщательно обдумывать каждый ход. Масуд Али передвигал свои шашки умело и храбро; хоть он и не выиграл, но искра в его глазах выдавала уверенность в близкой победе.

– Машалла! – сказал я и вознаградил его большим куском халвы.

Пока он жевал, я рассказал ему еще часть истории о Зоххаке и Каве. Когда он услышал, как Каве встал против жестокого правителя, растоптал его бумагу и поднял свой флаг – кожаный фартук, его глаза недоверчиво расширились.

– Какой храбрый!

– Особенно потому, что Каве даже не дотронулся до оружия, – только сила собственного духа и правда собственных слов.

– Ух!..

– Но муж, решившийся на такое противостояние, должен верить в него всей душой, всем сердцем. Только так он одолеет своего врага.

– Всей душой, всем сердцем, – как эхо, повторил Масуд Али.

Было уже поздно. Я отослал Масуда заниматься делами и пошел к Пери узнать, как ее встреча.

– Чудный малыш с могучими легкими, – азартно сообщила она мне. – Я видела в его глазках своего отца.

– А Махасти?

– Как все юные матери, она выглядит словно одурманенная. Я попыталась расспросить ее о шахе, но она была так занята младенцем, что, думаю, и собственного отца имя позабыла.

Мы оба расхохотались.

– Как Куденет?

– Полна зависти. Ей самой хотелось быть матерью первого сына. К тому же она раздражена тем, что шах больше не приходит к ней так часто, как раньше.

– Я полагаю, что ему теперь хочется быть с Махасти.

– Не думаю. Махасти обмолвилась, что он больше не придет к ней на всю ночь, пока ребенок не начнет спать до утра.

– Когда празднество?

– Завтра, и продлится трое суток. Первые сутки для шаха и его близких. Вторые – для всех вельмож. Третьи – общее празднование для всех жителей Казвина.

Наши глаза встретились – больше ничего не надо было говорить.

– На третью? – тихо спросил я.

– Да. Если Бог за нас, мы преуспеем.

Пари послала конюху приказ готовить лошадей, которые через три ночи унесут Фарида прочь от опасности, а я отправил лекарю записку, что нужно лекарство от несварения. Пока я хлопотал, на меня вдруг снизошел тот азарт, что известен воину, готовому встретить врага на поле битвы. Мы готовили наш удар очень долго. И наконец победа приблизилась вплотную.

Той ночью я крепко уснул, погрузившись в благую тьму, где хотел бы остаться навсегда. Но где-то к утру, очень рано, я вдруг расслышал шум у моей двери. Должно быть, это моя морковка прибежал с новостями, любовно подумал я, слегка улыбаясь, но тут раздался звук железа, крошащего дерево. Прежде чем я успел вскочить с постели, дверь разлетелась, засов повис и четверо евнухов с кинжалами и саблями ворвались внутрь. О Али! Я не знал их, но по чеканным щитам и стальным шлемам понял, что они должны быть из личной стражи шаха.

Баламани выпучил глаза.

– С чего весь этот шум? – лениво поинтересовался он, хотя я видел, что он скрывает интерес.

– Вставай! Тебя требует шах, – приказал мне старший.

Я держался так, словно моя совесть чиста.

– Буду только рад услужить, – отвечал я, выбираясь из-под одеяла.

– У хорошего слуги работа не кончается, – заметил Баламани. – Разбуди меня, когда вернешься.

Он повернулся к стене и вскоре очень правдоподобно захрапел.

Надевая темный халат, закручивая на волосах тюрбан, влезая в кожаные туфли, я безмолвно искал, что могло пойти не так. Меня выдал врач? Расставила капкан Султанам? Фарид проболтался кому-то? Совершил ли я ту же самую ошибку, что и мой отец, рассказав слишком многим?

– Следуй за мной, – велел старший, и, когда я шагнул, один из стражников зашел мне за спину.

Масуд Али бежал по коридору, но, увидев стражу, благоразумно помчался дальше, однако глаза его были круглыми от беспокойства. Другие стражники остались в моей комнате, что означало обыск. Меня прошиб пот.

Мы шли через темные сады, полные тяжелой росы, пока не пришли к шахскому бируни. Потолок в нем был украшен гипсовой лепниной, изображавшей сосульки, при взгляде на которые становилось холодно, как в пещере. Мозаика из крохотных зеркал отражала каждую черту моего перепуганного лица, – казалось, повсюду глаза шаха и его соглядатаев.

Меня позвали тут же – дурной знак. Сердце мое почти остановилось при виде Пери, наспех одетой в простое платье, без украшений, неубранные волосы падали на плечи из-под удерживавшего их белого платка. Я старался понять по ее глазам, что говорить или делать, но она не подала знака. Пот заструился из-под мышек до самого кушака.

Шах сидел на невысоком троне, застланном синими шелковыми подушками. Глаза у него ввалились; хотя он был в прекрасном шелковом халате, он не озаботился повязать тюрбан и волосы у него стояли дыбом. Я прижал руки к груди, низко поклонился и стал ждать.

– Надеюсь, твой слуга сможет объясниться! – без предисловий сказал шах Пери. Голос его дрожал от ярости. – Зачем ты приходил к моей служанке Хадидже? Помни, что ложь твоему шаху обернется мучительной смертью.

Я увидел Насрин-хатун, сидящую в дальнем углу. Придется мне явить чудеса изворотливости.

– Свет вселенной, я навещал вашу служанку несколько раз за помощью в благотворительности. Она была очень щедра.

– Благотворительности для кого?

– Для несчастных женщин, обратившихся к моей госпоже Перихан-ханум и просивших о помощи.

– Нелепость. У моей сестры довольно денег, чтоб помочь кому угодно.

– Да, но нужда велика, и часто другие женщины хотят иметь возможность помочь своим единоверкам.

Он посмотрел на меня с недоверием:

– Расскажи мне о каждом посещении.

Я взглянул на Пери, чтоб понять, верный ли избран путь, но она не давала знака.

– Конечно, я постараюсь припомнить. Первый раз был, когда пришла вдова, потерявшая дом и нуждавшаяся в одежде для себя и ребенка. Она была из Хоя. Второй – та вдова сумела вернуть дом и прислала в благодарность тонкую вышивку, которую я и доставил вашей служанке. Очень искусная, с маками и розами.

– Можешь пропустить цветистые описания.

– Прошу прощения. Другой случай – знакомая моей госпожи болела и нуждалась в лекарстве, смягчающем страдания. Я слышал, что ваша служанка была мастерицей в таких…

– О да! Мастерицей! – оборвал меня шах. – Но не такой, как ей казалось!

Хохот его был громким и страшным. Все евнухи в комнате держались скованно, будто случившееся было ужаснее любых слов. В моих внутренностях словно разверзлась жуткая пропасть.

– Это три посещения. А несколько дней назад, когда она варила варенье?

– Варенье? – переспросил я, выигрывая время подумать.

Насрин-хатун видела меня с ней в тот день. Подарок от Пери был слабым поводом, особенно если помнить, что эти две женщины едва ли были знакомы.

– Отвечай!

Я изобразил затруднение:

– Прошу прощения, повелитель мира, но я наведался к ней, потому что болел. Она же была знаменита своими целебными средствами, вот я и попросил такое…

Насрин-хатун в комнате тогда не было, и она не сможет опровергнуть мое утверждение. Лишь бы я не загнал в капкан саму Хадидже.

– Дурацкий предлог. У вас во дворце есть аптекарь.

– Мне нужно было срочно, – сказал я. – Были трудности, о которых я не смею упоминать в царственном присутствии.

– Намекни.

Я надеялся, что шах испытает долю сочувствия к страдающему желудком, так как у него самого похожий недуг.

– Нечто, чьего излияния из меня я не в состоянии удержать…

– Понос? Не кокетничай.

– Прямо вода, царь мира.

– Лекарство у тебя дома?

– Нет. Она мне отказала.

Глаза его были холодными.

– Если тебе нечего бояться, почему ты так встревожен? Ты весь вспотел.

– Боялся, что как-нибудь оскорбил царственное величие. Ничто не мучит меня ужаснее этой мысли.

Шах обернулся к Пери:

– Ты знала, что он просил у одной из моих женщин лекарство?

– Нет, – сердито отвечала она. – Это возмутительно, что мой визирь обращается с личными просьбами к близкой вам женщине. Он будет наказан за такое нарушение.

Я сделал испуганное лицо и бросился к ногам шаха:

– Свет вселенной, умоляю о прощении!

– Встань, – сказал шах, и я медленно поднялся, не в силах убрать с лица ужас.

Я был взаправду испуган, как никогда в жизни, – за себя, за Пери и за Хадидже.

Шах подозвал стражника, выломавшего мою дверь. Тот вошел и низко поклонился.

– Твои люди нашли что-нибудь в его жилище?

– Ничего, кроме книги стихов, – сказал евнух. – Но к нему только что явился посыльный от врача.

Меня словно ударило – посыльный должен был отвести меня за ядом. Разум мой вдруг стал ясным и холодным, и я стал соображать, что я скажу, чтоб оправдаться в покупке отравы, решив, что даже ценой жизни использую единственный способ защитить Пери, может быть, и Хадидже – поклянусь, что сам решил отравить шаха.

– Что ему было нужно?

– Он сказал, что его лекарство от желудка готово, – пояснил стражник.

– Что с вами, евнухами, такое? – спросил шах. – Почему у вас вечные проблемы то с одного конца, то с другого?

– Пожалуйста, простите мое ничтожество.

Кто-то шепнул шаху на ухо, и он снова обратился ко мне:

– Ах вот что. Это ты оскопил себя сам?

– Да.

– Уродская история. Ты, верно, решил, что подтвердил свою верность раз и навсегда. Знай, что я потребую других проявлений верности.

– Чашм, – ответил я, склонив голову.

Шах обратился к Пери:

– Ты поняла, отчего я был столь придирчив? Неизвестно, когда убийца может нанести удар.