Текст книги "Сноходец (СИ)"

Автор книги: Анджей Ваевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Ирина Владимировна, вы исключение. Вы не женщина, а танк. В довольно хрупкой и изящной упаковке, – мгновенно пытался смягчить ситуацию гендиректор, понимая, что наступил на любимую мозоль, и рвать его будут нещадно. Даже он не мог отрицать того, что Яринка – настоящий серый кардинал, умело дергающий всех за ниточки. Силу характера девочка давно подкрепила знаниями. Да и девочкой быть перестала.

– Ангел мой, что с ними сделать? – спрашивала она Серегу, отправляясь на тендер.

– Порвать! – мгновенно загорался тот.

Она была женщиной до кончиков ногтей. И пользовалась этим, четко зная, что принимают по одежке. Нет, она не позволит увидеть милую девочку в джинсиках и со смешной рыжей челкой. Казалось, даже волосы меняют цвет, когда их стягивают в узел на затылке, тщательно зализав гелем все пряди назад. Строгий костюм, сдержанный макияж, очки в тонкой оправе. Кинжальный взгляд уверенной в себе волчицы. И она рвала всех, кто вставал на пути, прокладывая дорогу своему ангелу. А потом пила водку вместе с гендиректором, расслабляясь в разговорах о легендах Киева.

Затянувшийся вопрос с паспортом был решен радикальным образом. Мария по-прежнему отказывалась давать домовую книгу. Только подобная мелочь уже не могла остановить Яринку. Это оказалось даже забавно, наблюдать, как робеет провинциальная паспортистка перед "столичной птицей". Однако робость позволила взять "на нужды паспортного стола, и, да, штраф мы сами проплатим". Яринка улыбалась. Сумма была немаленькой. Для провинции. Но уже никак не отражалась на состоянии кошелька самой Яринки. Вопрос решился быстро. На очередной звонок Марии с попытками вынудить дочь пойти на уступки, манипулируя все тем же паспортом, Яринка в красках рассказала, куда теперь засунуть домовую книгу. Последняя победа засчиталась в пользу девушки. Мария так и не успела осознать, что ее дочь давно выросла, повзрослела. И играть с ней стало очень опасно. Попытки манипулировать сводились к эффекту соприкосновения гороха со стеной. Потеряв все козыри, Мария сорвалась, начала приезжать на работу к дочери и устраивать скандалы. И снова проиграла.

– Распорядитесь, пожалуйста, чтобы охрана больше не пускала эту женщину на территорию, – равнодушно произнесла Яринка, обращаясь к гендиректору. На этом все и закончилось.

Спокойная жизнь была настолько непривычна, что казалась сном. Приятная усталость от работы, но можно на выходных, а то и просто вечером после работы пригласить друзей или самим сходить в гости. Устроить посиделки, съездить на природу, если погода позволяет. А летом… летом – море. Все тот же Крым, но несколько иной. Уютный частный пансионат с превосходным рестораном. Феодосия. Только пляжи там не очень… и вообще, Яринка не любит пляжи. Поэтому после завтрака в машину – и в Коктебель. А там – на катер и к «Золотым воротам», поплавать в чистой воде, не замутненной сотнями «тюленей». Весь солнцепек томно возлежать на диванах чайханы, балуясь кальяном. Вся затаенная сибаритская натура Яринки вылезла наружу. Она отдыхала и учила отдыхать Серегу, неисправимого работоголика. А чтобы не расслаблялся – Голицинская тропа. Золотое время, когда ни о чем не думаешь, когда всем своим естеством впитываешь море и горы. Соленый воздух, насквозь пропитавший темно-бронзовую кожу. И солнце красит волосы не просто в рыжий, в огненный. И никакая заграница не в состоянии заменить Яринке Крым. Южный берег, изъезженный от края до края. И на ночь обратно в Феодосию, заехав сначала снова в Коктебель – послушать вечерний концерт Рустама, выпить ледяного пива с другом. Несколько дней горячей пряной южной сказки.

И можно снова к штурвалу. Отпуск окончен, навигатор. И работа тоже приносит удовольствие. И все это, даже отдых, лишь для того, чтобы Маргарита улыбалась. Девочка оттаивала постепенно, но с каждым годом, с каждым месяцем и днем все более сближалась с матерью. Это ощущалось физически. Возможно, это и послужило тем, что Серега не остался за бортом и уместно вписывался в картинку. Он искренне полюбил девочку, и невозможно найти более гордого отца. И она перенимала многие черты поведения, характера, принимая его как отца. Правда так навсегда и звала его Серегой в личном общении. Зато в разговорах с друзьями и посторонними горделиво задирала носик, с особым теплом говоря: "папа". Он стал им. Наверное, самым любящим, который только может быть. Хотя и пытался быть строгим.

Казалось, это может продолжаться вечно. В довершение странной налаженности быта и личной жизни, примерно-показательной счастливой семьи, в которой царят мир и понимание, у Яринки появилось аккуратное колечко с камнем. Обручальное. Кольцо она приняла, но надела на безымянный палец левой руки, обещав подумать над предложением. К этому моменту они жили с Серегой вместе уже шесть лет, не расставаясь больше, чем на три дня. По ночам Яринке снились кошмары. Они всегда ей снились, редко, когда оставляли в покое. И она куталась в большие сильные руки Сереги, прячась от своих кошмаров в его объятиях. Крылья ангела. Ничего в них не менялось. Все так же тепло и уютно, как и в тот вечер, когда он обнял ее при знакомстве. Не было вспышек, не было страсти или ревности. Их отношения находились на совершенно ином уровне. Правда они никому об этом не говорили, успешно играя роль супружеской пары. Возможно, именно так они и видели собственную совместную жизнь. Никто бы не догадался, никто бы не заметил, что же в них не так. Никто, кроме того единственного человека, который разделял с ними эту жизнь.

Он был смешным. Веселым и немного безумным. Безнадежно влюбленным в свое дело. Его звали Игорь, он был ювелиром. Как говорил Серега: «мой персональный ювелир». Работал тонко и красиво. Весь свой «золотой запас» Яринка получила именно из его рук. Восхищенный ребенок, которому слегка за сорок. Игорь приезжал в офис по компьютерным вопросам и всегда развлекал Яринку. Он имел привычку таскать свои работы в карманах.

– А вот это эксклюзив, я за камнем в ЮАР ездил. Вот скажи, правда хорошо получилось? – суетился Игорь, еще больше напоминая ребенка, ожидающего похвалы. Яринка с восхищением разглядывала перстень, вертела его в руках. Не примеряла. Дело даже не в том, что ей не по карману, а в том, что перстень сделан на заказ, фактически уже продан. А второго такого Игорь делать не станет. Принцип.

– А что мне предложишь? Что мне подойдет? – она продолжала перебирать груду драгоценных побрякушек. О стоимости того, что Игорь носил в карманах, задумываться не хотелось, особенно после случая с бриллиантом. Это выглядело весьма забавно, когда ювелир мерил шагами офис, подбрасывая в руке как мячик… бриллиант, стоимостью в десять тысяч долларов. Только мастер никогда не думал о цене материалов, с которыми работал. Только о красоте. Единственная мера драгоценности для ювелира – красота.

– А для тебя я вот чего присмотрел, – Игорь открыл каталог. Яринка отметила, что каталог – "Тиффани". Нервно сглотнула. – Вот смотри, они все неправильно сделали. Нельзя такие формы в платину с брюликами. Брюлик должен быть один, а здесь – шестнадцать. И вся красота потерялась. Если и платина, то с сапфирами, но лучше – белое золото. Ир, я тебе такое кольцо сделаю, что все просто сдохнут! Тем более, у меня есть лицензия на формы "Тиффани". Соглашайся. Мне даже мерок снимать не надо, я и так твои пальчики знаю.

– Игорь, ты издеваешься?! Это кольцо стоит как квартира в центре!

– Вот смешная. Да они за бренд дерут такую цену. Я же возьму только за материалы, как всегда. Так что смело дели на пять. Это если в оригинальном исполнении. А в белом золоте с сапфирами намного дешевле.

Он ее уговорил. Кольцо выглядело действительно восхитительным. Оставалось дождаться возвращения Игоря из очередной поездки в ЮАР за камнями. А потом снизойдет вдохновение, и мастер сотворит шедевр. Договорились, что украшение будет к маю, к годовщине знакомства Сереги и Яринки, потому что к ее дню рождения Игорь не успеет.

Яринка не любила дни рождения. В частности, свои, да и Серегин, «аварийный», все еще отзывался болезненно в памяти. И все же простояла два дня у плиты, пригласила гостей, накрыла стол. Праздновали четвертого ноября, а не первого. Просто перенесли торжество на выходной день. Ей хотелось праздника. Всегда хотелось, а в этот вечер особенно. За окном пушился ранний снег, украшая землю белым покрывалом. Природа прислала свой подарок, немало удивив киевлян столь неожиданны проявлением зимы. Потому что сегодня – день рождения Снежного…

– Здравствуй, Андрей. С днем рождения тебя, – произнесла Яринка в телефонную трубку, сразу узнав голос.

– И тебя. И да, спасибо за снег. Не отнекивайся, знаю, твоя работа, – он был дружелюбен, даже теплый. Только странно тихий. Слово за слово, поговорили, посмеялись над собой юными, немного погрустили. Отлегло, отпустило то, что сжигало столько лет.

– А как мама?

– А мама умерла.

Она сидела на бортике ванной и плакала. Безутешно, как ребенок. Рустам молча присел рядом и обнял за плечи. Так они и сидели, пока гости не забеспокоились о пропаже виновницы торжества. Она вытерла слезы, умылась. И вышла к друзьям, внутренним чутьем догадываясь, что закон равновесия нарушен.

Он не успел. Приехал из ЮАР какой-то странный. Говорил, что поехал с гриппом, накачали медикаментами, вот до сих пор вялый и сонный. И все равно оставался веселым и восторженным ребенком. Он показывал на ладони шестнадцать сапфиров, которые пойдут в кольцо Яринке.

– Оно обязательно должно быть у тебя. Как оберег. Знаешь, мне кажется, у тебя обязательно должен быть оберег. Синий. Деньги не важны, потом расплатишься. Просто это кольцо тебе необходимо.

Реакцией на медикамент стал инфаркт. А потом Серега зашел в кабинет, и Яринка поняла – случилось что-то совсем нехорошее.

– Ир, а он умер. Игорь умер.

С каким-то надрывом лопнула последняя струна. Яринке стало страшно, в груди сжался холодный колючий ком, расправился, выдавливая воздух из легких. Игорь с таким неистовством хотел сделать ей это кольцо, этот оберег, словно знал, что-то должно случиться. Кто-то неумолимый уже вышел из своего убежища и занес страшную косу, готовясь править жизнь Яринки на свой лад.

Когда падают листья

Так меч входит в тело: вскрывая кожу, вспарывая мышцы, ломая кости. Так, и никак иначе. Он вошел в ее жизнь, занимая там законное место, выгрызая себе место в сердце, сотнями кинжалов впиваясь в душу. Он был вихрем осенних листьев в конце весны. Не успела сказать, что любит его, что благодарна за то, что именно он сделал ее такой, какая она есть. Сильной. И как-то в один миг стало поздно все это говорить. Осталось только проклинать себя за то, что постоянно откладывала поездку к нему. Только какой толк от этих проклятий?

Володька давно стал Владимиром Федоровичем. И давно ушел от Марии. Встретил тихую спокойную женщину и женился. Наверное, он пытался дать себе еще один шанс на семейную жизнь. Любил ли он свою новую жену – никто не спрашивал. Только старое не ржавеет. Не уходит оно бесследно, а иногда ломает жизнь. Ошибка, за которую заплачена слишком дорогая цена. Тогда он зашел к Марии в Новогодние праздники не случайно. Он хотел повидать внучку, свою любимицу. Странно, он не понимал, что там его может ждать только ловушка. Или же понимал, и добровольно в нее шел. Внучки не было, но ведь праздники, накрытый стол, слово за слово, рюмка за рюмкой. Он не помнил, как уснул. Не вернулся на ночь домой, заставив волноваться беременную жену. Опоздал на работу, на которой и так держался на честном слове. Увольнение, последовавшие скандалы, ссоры с женой, нервы которой не выдержали противостояния с Марией. Женщина потеряла ребенка. И тогда уже не выдержали нервы самого Володьки. Он проболел полгода и погас как свечка. Врачи констатировали обширный инфаркт.

Не успела Яринка прийти в себя от потери отца, как телефонный звонок вышиб почву из-под ног.

– Ир… дядя Валентин умер.

Месяца не прошло после первых похорон, а уже вторые. Старший брат Марии был добрым и веселым мужиком. Ворчал иногда, но всегда заступался за племяшку. Помогал, поддерживал. Да и просто баловал, как мог. Своих детей-то не было, вот и переносил нерастраченные чувства на младшенькую. А теперь его просто не стало. Аукнулась операция, удаленное легкое. Он не был стар, только здоровья не осталось.

У нее не осталось слез.

Сноходец

Серые. У меня такие же. Такие же темно-серые, как у тебя. Так же меняют цвет по различным причинам. Но все же преобладающий – серый. Большие, ярко-очерченные черными ресницами. Странно, да? По идее, ни у меня, ни у тебя ресницы не должны быть черными. Как это называется… о, выразительные. Округленные, с внутренними уголками вниз, внешними – вверх. Миндалевидный разрез глаз, восточный. Выглядит немного странно, учитывая пожарность моей шевелюры. Словно, я суннит какой-то, который вместо того, чтобы обрить голову, красит ее хной, как бороду. Я точно знаю – у меня твои глаза. Достались по наследству. Из-за такой вот формы и разреза кажутся наивными, детскими. Вот только если злюсь, то прищур превращается в тот самый кинжально-серый, как и у тебя. Ты ведь знаешь.

А ты всегда была наивной. И поэтому – опасной. В своем наиве неосознания ты крушила человеческие жизни, ломала их, выворачивала наизнанку. И не понимала, что несешь на этой волне разрушения столько боли, что мир не захочет ее выдерживать. Мир не захотел тебя, отверг. И тогда твой серый взгляд столкнулся с моим, кинжальным. Когда ты поняла, что проиграла? Мне. Тому, кто рожден с тобой. Но ведь поняла. И тогда в твоем взгляде появилось нечто, несвойственное тебе. Смирение.

Я отбирал твою жизнь по крупицам. Впиваясь, как вампир, не отпуская жертву. Твоя семья стала моей. И только Серега все еще вздрагивает иногда, наталкиваясь на мой взгляд. Они же одинаковые, мои и твои глаза. Я выдавливал тебя из их жизни медленно, но неотступно. Мне не хотелось, чтобы ты и их сломала. И я стал более безжалостным, чем ты. Но лишь по отношению к тебе. Моя воля оказалась сильней, мой взгляд – более обоюдоострым. Ты об него поранилась настолько, что постепенно истекла кровью. Тебя больше нет. Не совсем так. Где-то и для кого-то ты все еще есть. И может, все еще можешь смеяться. Тебя больше нет в жизни тех, кто дорог мне. Я тебя вычеркнул, стер. Они больше не вспоминают тебя. Я это понял в тот момент, когда Серега сказал свое сакраментальное: "Ты мой мужчина". Я не сразу осознал то, что он больше не видит во мне тебя. И ему больше не нужна ты. Самое большое достижение – вычеркнуть тебя из жизни человека, для которого ты была самой жизнью. Он разглядел за тленным телом то, кем я являюсь на самом деле. Видимо, ангелам дано такое знание. У меня не так много близких, чтобы я мог себе позволить расшвыриваться ими, оставляя на растерзание тебе. Поэтому я взял ответственность за них на себя. Немного комично выглядит в моем-то положении, но если смотреть в корень, а не внешне, то именно я – глава этой семьи. Ты поняла это и сбежала. Потому что если твой взгляд больно ранит, то мой способен убивать. И ты сбежала, как убегала всегда. От ответственности за тех, кого приручила. Я не такой. И очень рад, что не унаследовал от тебя эту черту характера, хотя ты меня щедро одарила многими другими. Знаешь, твой взгляд, в отличие от моего, никогда не становится стальным. А еще он не становится сиреневым. Потому что ты никогда никого не любила по-настоящему.

Смутно-радостное осознание того, что я не такой, как ты. Не скажу, что я лучше. Просто я другой. Возможно, я страшнее, чем ты. И опаснее. Бойся. Потому что если ты вдруг посмеешь вторгнуться в жизнь дорогих мне людей еще раз, то я уничтожу тебя. И на этот раз – физически.

Такое вот подведение итогов холодной войны.

Прощай, Ира.

Крылатый замахивается огненным мечом, сминая реальность, вытесняя из неё ту, что создала его.

– Нет, мальчик, так не пойдет. Ты можешь уничтожить тело. Но останусь я.

Тонкая мелодия флейты останавливает время, не позволяя двигаться тому, кто в этом времени, в этом сознании застрял.

– У меня тоже – серые. И она – не ты. Она – я. Так что… в клетку, птенчик!

Коротенький плащ взметнулся в вихре непрерывных нот. Обретая всё более явственные очертания, сноходец загоняет Крылатого за прутья небольшой тюрьмы. Сковывает, связывает звуками.

Спасая психику, тело сдалось. Оно рассыпалось под пальцами, выражаясь инсультом. Сирена скорой разорвала воздух. В полночь врачи констатировали остановку сердца. Яринку увозили на каталке из реанимации, когда санитарка заметила, как дернулась рука и слегка зашевелилась простынь над лицом. Дыхание. Возвращение в реанимацию последовало немедленно. Её спасали.

Глупые. Какие же вы глупые. Её уже не спасти. Она никогда не принадлежала к этому миру. Она ушла туда, где ей место. Изиды обязаны уйти. Вот только я не сдамся. Но как же это тяжело, имитировать жизнь в этом теле. Верните меня к ней домой. Там ангел. Там Защитник. Там я смогу выжить.

Три месяца реабилитации после приступа. Ударило так, что мало не показалось. Осложнения отразились на двигательном и речевом аппаратах организма. Месяц Яринка была прикована к постели и не могла говорить. К началу лета недуг начал постепенно отступать. Первой вернулась речь, затем медленно начали возвращаться двигательные функции. Период, когда Яринка ненавидела себя за собственную беспомощность. Больше всего в жизни она боялась стать калекой. В такие моменты сложно не впасть в отчаяние, не сдаться. Встать – и сделать первый шаг. К августу Яринка уже полностью самостоятельно передвигалась по квартире. Медленно, держась обеими руками за стену, но сама.

Первые значительные победы над болезнью совпали с переездом. Фирма набирала обороты, долги закрылись. Сергей и Яринка смогли себе позволить переехать в двухкомнатную квартиру в хорошем районе. У Маргариты теперь была собственная комната, и Яринка вздохнула с облегчением, что девочке не приходится постоянно смотреть на калеку-мать. Тем не менее, она боролась. Держась за стену, шла на кухню, мыла посуду, готовила еду. Потом отлеживалась в постели несколько часов, не в состоянии пошевелиться. Выла от боли, но все равно на следующий день заставляла себя подняться.

– Может, не стоит так напрягаться?

– Прости, ангел. Но я – не она. Я долго жил в ней. Но она ушла. Ты ведь действительно всё видишь. Не стоит обманывать себя.

– Кто ты? Да, вижу. Но кто ты?!

– Сноходец.

Обратная сторона луны

Наверное, я так и не смогу ему сказать всей правды. Наверное, мне проще примерить её шкуру и продолжать быть здесь. Это неправильно. Это даже не смешно. Я ведь знаю ответ. Глупо. Невероятно глупо. Они считают, что живут. Они не знают, что это всего лишь сон. Мой сон. Она была лишь одной из многочисленных дверей, через которые я мог соприкасаться с этими материями. И не уберег. Единственную, её не уберег. Но… если я уйду, если вернусь к себе, то это отражение разрушится. Оно ведь держится на ней, на вере в неё всех тех людей, которые и создают эту реальность. Она ведь потрясающая, приманила ангела. И что мне с этим делать? Не мог же я действительно впустить себя в её иллюзию, придумку? Кто сказал, что наши сновидения не обладают собственным сознанием? Иногда они оказываются сильнее реальности. Но подобной ошибки я допустить не мог. И теперь эта огнекрылая фантазия болтается в неразрушимой клетке над моим столом. Не рыпайся, я настоящий. Поэтому смогу держать тебя в узде. Ты хоть знаешь, огненный придурок, кого убил? Еще немного, и она сделала бы этот сон реальностью, она бы породила этот мир, сотворив его из своего сознания. Хоть понимаешь, что уничтожил Творца? Они всегда такие слабые и убогие, они постоянно находятся в кошмаре наваждений. И я обязан их спасать. Для этого и существует моя флейта. Бедная девочка, она наивно полагала, что я являюсь её другим воплощением. Не понимала, а я сказать не мог, что послан в её ужас для охраны. Она даже не улавливала сути своего существования. Я допустил ошибку. Защищал от внешнего, а девочка погубила себя изнутри, позволив вдохнуть настоящую силу и жизнь в фантазию. Как же ей было одиноко, раз она придумала такого, как Крылатый? Проглядел. И не только я. А что теперь? Ловить осколки её существования в других видениях, снах. Только это и остаётся. Но сегодня она умрет окончательно. Почему? Потому что Защитник на исходе. Не смог с ней говорить. Не сумел, не успел объяснить, что охотятся именно на неё, а не на меня. Я же бессмертный. Настоящий бессмертный. Но новоявленные демиурги стремятся уничтожить все мои двери, не позволяя вмешиваться в то, в чем есть мое предназначение. Но пусть. Это все вторично. Сейчас главное другое. Оставить её в этом сне. Пусть видимость, иллюзию. Но разве я не мастер снов? Что стоит мне воплотить свою задумку, заставить всех поверить, что она ещё жива? Этот нерожденный мир держится на ней. Возможно, мне удастся вырастить его, хотя это и не моя стезя. Но пока… эх, ангел, как с тобой сложно. Но я попробую.

Навигатор

Как ты вчера сказал? У капитана за все болит голова? У навигатора она болит за капитана. А еще ты сказал, что ошибки капитана дорого обходятся. А навигатор не имеет права на ошибку. Кажется, ты даже привык к моему внешнему виду. От тебя могу не прятаться. И ты смирился. Так и положено ангелу. А еще ты веришь, что когда-нибудь она вернется. Творцы ведь возрождаются и возвращаются всегда. Но этого я уже не увижу.

Ты тревожный в последнее время. Я знаю причину. Еще бы я не знал, если ты мне все дотошно рассказываешь в мельчайших подробностях. Я выслушиваю, даю мелкие советы по ходу дела. Но это пока ты рядом. А когда ты уезжаешь на работу, начинается совсем другое – горение в телефонном режиме. Я отработанным до автоматизма жестом наливаю себе водку с колой, беру инструмент и раскладываю новую партию. И веду тебя пошагово к цели. Ты хороший капитан, ты грамотно ведешь свой корабль по проложенному курсу. А чтобы курс был верным – моя забота, работа навигатора.

Вчера был мой дебют. Я постараюсь быть не хуже неё. Закрутились шестеренки. Ты умеешь правильно использовать потенциал людей. Мне это нравится, ты настоящий лидер. Это ведь ты придумал использовать для построения стратегии аналитический мозг игрока и фантазию создателя. Ты правильно применяешь меня. Мы их сделаем, не волнуйся. Это не тот соперник, который сможет обойти мои ловушки. Видали и покруче и обламывали рога.

Я понимаю, что лето вылетает в задницу, что нас поглотит этот проект, и мы будем выгрызать его зубами. Иначе нельзя, в этом и состоит твоя жизнь и работа. Просто ты такой. Я смирюсь с потерянным летом и стисну зубы. Мне не впервой, и ты знаешь, я это могу. Меня не сломать такими мелочами, я стальной. Просто пообещай мне, что когда это закончится, этот проект, мы махнем к теплому морю. Она так много думала о море, что я хочу туда. В средине осени хорошо в Эмиратах. А если не к морю, то тогда в Японию. На красные клены в ноябре. Я знаю, если ты пообещаешь – ты это сделаешь. Ты всегда выполняешь свои обещания.

Я устал немного. Да и ты тоже. Когда ты вечером приедешь, я обязательно напомню позвонить в Мураками и заказать столик на пятницу или субботу. Ты заразился от меня японизмами, и они тебя умиротворяют. Хотя я и сам не помню, когда заболел этим. Забавно, но именно ты в свое время учил меня правильно держать хаси и разбаловал японскими винами.

А сегодня я просто приготовлю что-то вкусненькое дома. Хватит мне бездельничать, прикидываясь немощным после больницы. Сегодня будут ребрышки с овощами по-мексикански. И не волнуйся, мне не сложно, я уже полностью в норме. Эх, не забыть бы тебе сказать, чтобы по пути домой купил текилу. Тогда вечер получится совсем мексиканским. Я знаю, я неисправим, все меня на экзотику тянет. Но разве это плохо? Она придумала красивый мир. Можно, я его немножечко узнаю?

Знаешь, немного больно оттого, какой ты вчера вернулся домой. Так ласково обнял, прижал к себе и говорил, что соскучился. Мне бы радоваться, наверное, но я же вижу, как ты устал. Вижу, что тебе сейчас очень трудно. А потом ты ругал гаишников, которые тебя оштрафовали. И поехал сегодня к их начальнику иметь их всех без вазелина. Вчера ты был злой на весь мир и уставший. Пил водку со мной на кухне и жаловался на то, какие люди суки и черти колхозные. И искал в моем взгляде сочувствия поддержки и теплоты. А потом мы валялись в постели, попивая коктейли, и смотрели очередную серию "Короля Мао". Тебя хватило только на одну, на второй ты уже уснул от усталости. Но успел меня затискать и продолжал обнимать даже во сне.

Тепло тела. Тебе так нужно это тепло. И мне тоже нужно. Ты постоянно прикасаешься ко мне. Целуешь. Я знаю, что большее между нами невозможно. Те редкие проблески большего… с каким трудом они тебе даются? Не надо, не заставляй себя переступать через это. Я ведь все пониманию. И мне вполне хватает того тепла, что ты даешь. Все остальное – такие мелочи, что о них и говорить не стоит. Знаешь, я могу гордиться. Большинство людей мечтают о такой любви, когда не тело, а душа.

За что же ты меня так сильно любишь? Знаю, что я – единственный во всем мире человек, из-за которого ты плачешь. Потому что для тебя я все же – она. Навсегда. Это так странно – видеть твои слезы. Ты совсем не сентиментальный и не ранимый. Ты циник. Жесткий циник, холодный, целеустремленный, скупой на эмоции и чувства. Я всегда знал, какой характер и жизненная позиция прячутся за твоими лучистыми изумрудными глазами. Тебя не трогает чужое горе, да и на свои проблемы, даже самые большие, ты всегда смотришь сквозь призму ядовитого цинизма, ты непробиваемый. И все же ты несколько раз плакал. Из-за меня. Я знаю, только из-за меня.

И все же ты меня любишь. Истерично, надрывно. Когда это чувство выплескивается наружу – я вижу в твоих глазах безумие. Я боюсь спрашивать, сколько лет ты жил с этим чувством и прятал его от всех. От меня.

– Я люблю тебя, очень сильно люблю…

Черт бы тебя побрал, я это знаю! Любишь. И не умеешь осторожно обнимать. Мне больно, но это такие мелочи. Обними меня крепче и держи. Я проложу для тебя путь по звездам. Лети со мной, мой снежнокрылый. Я укажу тебе правильную дорогу, ведь я твой навигатор.

Был

Кати больше нет. Он ушел тихо ранним утром. Ушел сам, чтобы не вешать на нашу совесть камень усыпления. Остался любящим нас другом до самого конца. Даже позволил последние пять дней побороться за его жизнь. Так тихо. Пришел с дождем и ушел с дождем. И успокоить меня будет некому. Дико, но он не создал проблем даже своим уходом. Даже дал нам возможность его лечить, принимал все снисходительно, словно снимая камни с нашей совести, мол, ребята, вы сделали все, что могли, но мне пора. До самого последнего заботился о нас. Попрощался, мурлыкнув, и уснул. Выбрал красивую позу, словно позируя для фотокамеры, пододвинул лапу под моську, чтобы лучше выглядеть. И уснул. Только глаза открытыми остались. Мне всегда нравились его глаза. Они были непохожими на кошачьи. Круглые, с круглым зрачком, хотя у котов обычно вертикальный. А еще они были теплого янтарного цвета без малейшей примеси зеленого. Обычно у котов зеленые глаза, реже – голубые. А у него они были темно-желтые. И теплые-теплые, несмотря даже на суровый, словно чем-то недовольный высокомерный взгляд. Таким он был. Ненавижу слово "был".

Я не верю в сочувствие. Не верю в «друг познается в беде». Не верю в понимание и поддержку. Не верю в «если что, я рядом». Я больше ни во что не верю. Но верю в твое:

– А я поплакал. Легче не стало.

Я не плачу. У меня красные глаза от сдерживаемых слез. Не имею права. Потому что если ты увидишь хоть слезинку, то совсем расклеишься. Ты же у меня ангел, нежный и хрупкий. Ты привык, что плакать я могу лишь по мелочам. А когда мне так хреново, как сейчас, я не плачу… я вою. Но никогда не позволю увидеть тебе это. Ты уж прости, хотя… ты лучше меня знаешь, что в нашей ненормальной семейке именно ты – прекрасная принцесса, а я… я тот, кто убивает монстров. Нет, я не рыцарь, рыцарей я тоже убиваю. Я не Ланселот, который тайно вздыхает по Гвиневере. Увы, я некто нехороший, взявший тебя в плен. А ты… поверил мне тогда. И сейчас, точно как тогда, ты поднимаешь на меня свой зеленый взгляд, и спрашиваешь:

– Мы ведь поборемся?

– Конечно, поборемся.

Чувство вины. Я не попрошу у тебя прощения. Ты же знаешь, какой у меня характер. Я просто позволю обнять меня за плечи. Нет, ты не пытаешься меня утешить. Ты сам ищешь утешения, цепляясь за мои ключицы. Прости меня. Хоть я и не скажу этого, но – прости. Со мной так хлопотно. Мне вечно хочется сбежать. Я так устал быть. Я так устал врать. Знаю, что смысла бороться нет. У меня больше нет надежды. Но у тебя я её не отниму.

– Да, мы поборемся.

Потом ты будешь злиться на меня, обвинять, что не смог, не дотянул. Будешь кричать, как ненормальный. И я позволю тебе выкричаться. А потом ты скажешь:

– Давай напьемся.

Я точно знаю, что ты это скажешь. И я сам налью тебе. Ты быстро захмелеешь и отрубишься. А я буду долго сидеть на краю постели и наблюдать, как ты спишь. Ты ангел. Бестолковый белокурый ангел. А еще… ты моя принцесса. И мое сокровище. А я – всего лишь дракон, похитивший тебя. За что же ты так любишь меня? Я не делю с тобой постель, но каждую ночь ты засыпаешь в моих объятьях. Если спрошу, то знаю, что ответишь.

– Секс, это грязное дело. Любовь чиста.

Смешно. Все мечтают о чистой и возвышенной любви. А у меня она есть. Прости, мне пора прекратить страдать глупостями. Пора вернуться к моей драконьей мудрости. И вновь беречь мое сокровище. Потому что я не могу терпеть, когда женщины плачут. Особенно, если они – принцессы с пшеничными кудрями.

Она

Пригорок. Наверное, мы вышли из посёлка слишком поздно. Почему я босиком? Новая мода, что ли? Неважно, пусть так. Всё равно нужно идти. И вообще, чего я капризничаю, это же всего лишь увлекательная прогулка с друзьями? Нас четверо. Даже не помню, кто придумал этот поход. Ночь надвигается слишком быстро. Если идти по дороге, то придётся через лес. Лучше не надо. Мирное место, но звери, да и прочих неприятностей никто не отменял. Лучше через холмы, через пустошь. Правда, много подъёмов, но что нам стоит? Мы же на выносливость устроили прогулку. К полуночи доберёмся до места назначения, там и отдохнем. Тем более, на холмах светло, не то, что в лесу. Там на ровном месте ноги сломать можно – такая темень непроглядная.

Зеркало пруда видно с холма. Я помню этот пруд. Странно, что мы нашли его здесь, мне всегда казалось, что он в другом месте. Спускаемся к воде. Рыболовы. Отходим в сторону, чтобы не мешать, и как были в запыленной одежде, так и идём купаться. Вода тёмная, но тёплая. Здесь мелко, по идее, захочешь – не утонешь. Всё равно вплавь, иначе на другой берег не попасть, а нам очень надо. Какого-то рожна путаюсь в лозах ивняка. По корням вербы взбираюсь на поверхность, пройти метров десять – и естественный пляжик на противоположном берегу, куда нам и надо попасть, чтобы продолжить путь по тропе. Мои уже здесь. Не знаю, как так получилось, что мы потерялись при переправе. Пруда-то – пшик один, лягушкам ноги мыть и то маловат. На пляже какая-то компания устроила ночные купания. Смех, разговоры.