Текст книги "Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания"

Автор книги: Андрей Виноградов

Соавторы: Александр Грищенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Уж не те ли вы самые, брат Иоанн, скифы, среди коих, по одному из тёмных преданий, проповедовал апостол Андрей?

– Как знать. Мы, конечно, вовсе никакие не скифы. Это почему-то вы, ромеи, нас так странно зовёте. И предки наши пришли в Таврику с далёкого севера, то ли от Сарматского океана, то ли из чудесной страны Ойум, но когда именно – уж и не помнит никто, конечно.

– Не хочешь ли ты сказать, что и склавины тоже не скифы?

– Да они такие же скифы, как и мы, брат Епифаний. Только совсем язычники. Кроме болгар, конечно. Среди болгар, надо признать, уже много христиан.

– А вот апостол Андрей, – не унимался Епифаний, – разве доходил он до Херсона?

– Ещё как доходил! И до Готии нашей доходил, иначе зачем там церковь его? И все херсаки расскажут тебе, как прибыл к ним из Феодосии святой Андрей.

– Да, заглядывали мы по пути сюда в эту Феодосию… В развалинах теперь лежит славная некогда Феодосия. Ни следа человеческого… Только надписи одни с именем некоего царя Савромата. Не поймёшь, то ли имя это такое, то ли родом он был ваш брат савромат.

И тут в разговор вступил брат Сампсоний, монах из Фессалоники, также решивший по неведению своему укрыться от иконоборцев в Херсоне:

– Херсаки ваши – дрянной народец, нестойкий. В вере не твёрды, вруны жуткие, всяким ветром ересей носимы. Но, однако ж, гостеприимны и нищелюбивы – этого-то у них не отнять, у херсаков этих. Когда б не они, лежать мне теперь, братия, на городской свалке с проломленной башкой, и грызли бы меня сейчас голодные псы…

– И спаси их за то Господь, херсаков наших! – воскликнул Иоанн. – А мы, брат Епифаний, если ты, конечно, хочешь добраться до готской крепости, выдвинемся завтра на рассвете. Я зайду за вами в тот старый склеп, где вы укрываетесь. И увидите вы самое северное из мест, докуда доходил святой апостол Андрей Первозванный, когда вышел из Херсона, а Херсон тогда назывался ещё Херсонисом. Помяни моё слово: самое северное, дальше никто из апостолов не ходил, дальше на север в те стародавние времена до самого Северного океана были мрак и стужа, метели и льды, реки, навечно скованные льдом, и кровавые озёра, в которых жили гиперборейские крокодилы…

…«И седлают гипербореи своих крокодилов, – это уже снова снилось ему после тяжёлого дня, насыщенного встречами и разговорами, когда заснул он прямо с апокрифами в руках, – седлают они их, укутавшись в шкуры медведей и гигантских оленей, и пускаются в опасные походы прямо по льду своих северных рек – к Океану, где живут морские слоны, где выбрасывает на берег чудесный камень янтарь-электрон, горючий и целебный камень!

– А что будет, дедушка, если потереть этим электроном шкуру морского слона?

– Всё-то ты знаешь, Александр, – покачал головой старый Исаак, – и зачем спрашиваешь? Если потереть гладким куском электрона шкуру кого угодно – почему только морского слона? где ты их видел, этих морских слонов, а? – так вот, если потереть шкуру да хоть вон той дрянной кобылы, то посыплются из неё искры!

– Огонь и пламя?!

– Огонь и пламя, да.

– Прямо как на Содом и Гоморру, когда сжёг их Господь?

– Как на Содом и Гоморру, правильно.

– И прямо можно будет сжечь тем чудесным электрическим огнём весь этот Херсонес, где одни язычники? – всё больше распалялся Александр.

С дедом Исааком он сидел в опустевшем к вечеру херсонесском порту и ждал корабль из Феодосии, на котором его отец, вольноотпущенник Фавст, казначей самого Аспурга, царя боспорского, вёз в родной Херсонес, ныне союзный город, пленных тавроскифов и тавроскифянок, чтобы вместе с другими рабами отправить их затем на невольничий рынок в Синопу и выручить за них для своего царя целое состояние, да и себя, конечно, не обидеть.

– Э, зачем же сразу весь Херсонес жечь? – отмахнулся от внука Исаак. – Когда Господу будет угодно, тогда и пожжёт. А нам тут пока есть чем заниматься, понятно тебе?

– Но ведь поём мы в псалмах: «Господь – царь вовек и в век века! Погибнете, язычники, от земли Его!»

– А ещё мы поём, – отвечал ему Исаак, – «Помянутся и обратятся ко Господу все концы земли, и поклонятся пред Ним все отечествия язычников». Понимаешь? Нашему Господу поклонятся все страны, где одни язычники и живут, – нашему! Не видать ли ещё галеры?

– Не видать, дедушка. А скажи, как это может быть, чтобы отсюда кто добрался до самого Северного океана?

– А вот как, – сказал Исаак и, вытащив ножик, стал выцарапывать им на одной из плит вымостки геометрические фигуры. – Вот круг – это весь наш мир, за шесть дней сотворённый Богом, а вокруг него – ещё один круг: это, как говорят эллинские мудрецы, океан, и у меня нет основания им не верить, хоть они и язычники. Вот здесь, слева, Север, а значит, Северный океан, справа – Южный, снизу – Геркулесовы столпы, откуда начинается Наше море… – И тут Исаак вписал во внутренний круг букву «Т».

– Внизу, где ножка буквы «тау», Испания и Африка? – переспросил Александр.

– Именно. Вот оно, Наше море, идёт на Восток и упирается в центр земли – в священный град Иерусалим, где стоит на горе наш Храм, а в нём – Жилище Бога. На Север – видишь левую половинку перекладины? – идёт Эгеида, затем Пропонтида, затем Понт, где мы сейчас с тобой сидим, затем Меотида, смрадное болото, затем река Танаис, которая течёт до самого Северного океана. Теперь ясно?

– Ясно, дедушка. А правая половинка буквы «тау» – это что?

– Это, Александр, величайшая на свете река – Нил, в устье её стоит великий град Александрия, откуда я родом, а вытекает река Нил прямо из Южного океана. Никто не доходил до её истоков, как и до истоков Танаиса. А может, и Борисфена. Я не знаю точно, какая из этих рек впадает в Северный океан. Может, они обе и впадают.

– Впадают или вытекают? Отец рассказывал, что был как-то в устье Танаиса, и он там как раз впадает в эту вонючую Меотиду.

– Какая разница, впадает или вытекает… Да для таких больших рек, как эти, уже не важно: в одной своей части они могут впадать, а в другой и вытекать. Диалектика!

– Как же так, дедушка? Ты ничего не путаешь?

– Нет, меня этому александрийские мудрецы научили. Твоему папаше, которому ничего, кроме денег, не нужно, может, и показалось, что Танаис в том месте впадает в Меотиду, а окажись там я или ты – нам, кто знает, станет совершенно ясно, что наоборот – вытекает из Меотиды. Это смотря при каком ветре и с какой точки зрения смотреть, тут точка отсчёта важна…

– Гляди, дедушка, вот и галера наша! – воскликнул вдруг мальчик.

И действительно, в порт Херсонеса медленно, выбиваясь из последних сил, входила галера, и с вёсел её разлетались по сторонам испуганные крабы, и было уже с берега слышно, как в её чреве недовольно гудят пленные тавроскифы и стонут трепетные тавроскифянки, а мускулы гребцов скрипят громче, чем старые уключины. Первым на берег выскочил Фавст и, обняв сына и тестя, махнул рукой в сторону своего судна:

– Смотрите, кого я вам привёз! Это иудей из Галилеи, я подобрал его в Феодосии и хочу увезти на край света, чтобы он всем и повсюду рассказывал свои удивительные сказки. Эй, Андрей!.. – И на зов Фавста по пружинистым сходням нетвёрдой походкой вышел на берег высокорослый, слегка согбенный старик, замотанный в грязный гиматий: из-под накидки выбивались буйные белые кудри и всклокоченная борода, орлиный нос выдавался далеко вперёд, глаза под мохнатыми бровями сверкали и, казалось, освещали перед собой путь, так что даже пылающий закат мерк перед этим галилейским сказочником.

– Что же он такое рассказывает, твой галилеянин? – спросил Исаак.

– Что он был учеником Самого Машиаха! – гаркнул Фавст и дико расхохотался.

2. АНДРЕЙ И ПАВЕЛ

– Не заходил ли к вам в город Савл из Тарса, иначе называемый римским именем Павел? – первое, что спросил Андрей, оказавшись в херсонесском порту.

– Первый раз о таком слышу, – ответил Исаак.

– А я ищу его по всему Понту, обошёл ваше море с разных сторон и никак не могу его найти, увы… – И тут Андрей увидел, что к берегу на небольшой лодочке причалил юноша, а в руках у него был плащ, показавшийся Андрею очень знакомым.

– Эй, – окликнул он того моряка, – а не ты ли тогда увёз в море нашего Павла?

– Я. Вот его плащ, он велел передать его тебе, когда я высажусь в этом городе, а вокруг тебя, как он мне сказал, всегда собирается толпа иудеев.

Забирая из рук юноши плащ, Андрей сказал ему:

– Так где же сам Павел?

– Посреди моря он выбросился за борт и прокричал: «Я отправляюсь в саму преисподнюю! Туда ходил Господь, и хочу я посмотреть, как он там всё устроил». А тебе, Андрей, он велел передать вот что: «Прошу тебя, не забудь прийти за мною, чтобы не удержали меня в преисподней подземные силы».

– Возвращайся домой, – промолвил Андрей. – Что до меня, то мне ещё предстоит побороться со здешними иудеями. Видишь, сколько их собралось? И все говорят мне, что не мог быть Иисус Машиахом… А потом я вернусь туда, где находится Павел. Я ещё приду за тобой, жди меня здесь.

Толпа иудеев перегородила Андрею путь к городским воротам, но вдруг откуда ни возьмись на него спустилось сияющее облако и окутало не только его, но и всех вокруг, и пошли они в город под его защитой, ободрённые и радостные, а в облаке порхали голуби и слышалось чьё-то мелодичное пение. Капли пота, падавшие с носа Андрея в дорожную пыль, прорастали цветущими побегами, на которые тут же слетались трудолюбивые пчёлы, к ногам его ластились белоснежные ягнята, а впереди, чуть в отдалении, грозными стражами бежали крепконогие барсы.

– Посланник Божий! – воскликнул один из горожан, по виду язычник. – Смилуйся над моим несчастьем! Нет у меня ни отца, ни матери. Есть у меня единственный сын двенадцати лет. Однажды он слёг и больше не ест и не пьёт. И вот мы уже готовим ему похороны, думая, что он мёртв. Но, посланник Божий, сжалься над моей нищетой! Найди время прийти ко мне и прикоснуться к нему, чтобы исцелить. Ибо слышал я рассказы о чудесах, которые ты сотворил до прибытия в этот город, и видел я, как ты изгонял бесов.

Ответил ему Андрей:

– Вот войдём в город, и Иисус исцелит тебя и твоё дитя.

Но иудеи снова преградили им путь, а Исаак гневно топнул ногою и сказал:

– Кого ты к нам привёз, Фавст? Разве ты не понял, что он проповедует этого своего Иисуса? А ты, галилеянин, не войдёшь сюда. Не бывать тому, чтобы учил ты в нашей синагоге и близ неё исцелял кого бы то ни было! Знаю я таких, как ты. Сначала наисцеляешь, а потом совратишь всех наших людей в своё лживое учение.

– Помилуй меня и ты, Исаак! – взмолился к нему несчастный отец.

– Ладно… Можно немного и поисцелять. Только не в городе. Пусть галилеянин остаётся здесь или где-нибудь ещё, но за пределами городских стен, и пусть исцеляет дня два, а потом мы этого обманщика всё равно отсюда погоним.

– Нет обмана в моём учении, – возразил Исааку Андрей. – А вот вы-то как раз заблуждаетесь, и сильно. А пока, если вам не угодно, чтобы вошёл я в город, то я и не войду. Пока. Но если будет на то воля Господа, то введёт Он нас туда, хотите вы этого или нет. – Сказал так Андрей и развернулся обратно к морю, но несчастный снова окликнул его:

– Постой же! Сжалься над моим горем, о апостол!

– Ступай и ты в город. Твой сын уже мёртв. Только не выноси его хоронить до рассвета завтрашнего дня, и тогда я возвращусь и воскрешу его, а сейчас ждёт меня дело Господне, которое нужно исполнить.

Увидев, что Андрей уходит, иудеи отправились в город, а вернувшись в свой квартал, обнаружили, что ребёнок оказался мёртв, как и сказал им апостол. Сели они вокруг мертвеца и стали оплакивать его по своему обычаю.

Андрей же нашёл в порту того моряка и спросил его:

– Сможешь ли ты отвезти меня на то место, где Павел бросился в море?

– Смогу.

– И как же звать тебя, добрый юноша?

Моряка звали Аполлонием, и он с радостью взял Андрея к себе в лодку и повёл её далеко в море, да так далеко, что берега Таврики скрылись за горизонтом.

– Вот здесь это было, – указал вдруг на море Аполлоний и остановился.

Тогда Андрей наполнил чашу пресной водой и стал молиться над нею:

– Господи мой Иисусе, Ты, Отделивший свет от тьмы, Ты, Разделивший землю, пока не появилась суша, во имя Твоё выливаю я эту чашу пресной воды в море, полное воды солёной, чтобы оно отступило, чтобы появилась суша, чтобы земля и преисподняя открылись и чтобы поднялся обратно брат мой Павел.

Сказав это, он вылил чашу пресной воды в море со словами:

– Отступи, вода солёная и горькая, перед водою пресной! – И появилась суша, и открылась преисподняя, а Павел выпрыгнул из воды с какой-то деревяшкой в руке. Он вскочил к Андрею в лодку и облобызал его.

– Откуда пришёл ты, брат мой, – спросил его Андрей, – в каком месте ты был?

– Прости меня, брат мой Андрей. Я затем только отправился в преисподнюю, чтобы увидеть место, куда спускался наш Господь.

– Ты поступил дерзостно. Да, мы великие апостолы, ходившие со Спасителем, Который после Своего воскресения научил нас всему, сделал нас владыками над всякой силой, но ни один из нас не осмелился сделать то, что ты сделал.

– Но ведь удалось же! Брат мой, прости меня и послушай, что я тебе расскажу. Видел я в аду обезлюдевшие дороги, а все двери там Господь наш разбил на мелкие кусочки. Видишь, брат мой Андрей, этот кусочек дерева, который я поднял с собой? Он от дверей ада, которые разрушил Господь.

И много чего ещё удивительного рассказывал Павел Андрею об аде, когда возвращались они в Херсонес, а причалив к берегу, Андрей воскликнул:

– Довольно разговоров! Пойдём скорее в город, ибо ожидает нас большая битва, и пусть имя Иисусово прославится в этом городе! Поистине, задумали против нас иудеи большую войну…

И действительно, поднявшись из порта к городским воротам, они увидели, что те крепко заперты, и прокричал Андрей, чтобы слышали его иудеи:

– Откройте! Мы вернулись за тем мертвецом, чей отец уверовал. Дайте нам воскресить его.

– Эх, Андрей, – раздался из-за ворот голос Исаака, – ты же не хочешь, чтобы из-за тебя пролилась здесь наша кровь? Уходите к язычникам, их обманывайте, у них оставайтесь, а нас оставьте в покое, не лишайте наших людей рассудка.

Тогда увидел Андрей у подножия стены хохлатого баклана, который долбил своим мощным клювом большую раковину, и приказал ему апостол:

– О птица праведная, хотя и крикливая! Летика в город, найди тот дом, где лежит мёртвый мальчик. Вокруг него будет толпа, и скажи тем людям: «Говорят вам Андрей и Павел, слуги Божии: идите и открывайте ворота вашего города, чтобы мы вошли и воскресили мёртвого, ибо злобные иудеи заперли городские ворота и не пускают нас внутрь».

Баклан поначалу сделал вид, что не понял приказа, но побоялся не подчиниться апостолу и, бросив свою раковину, перелетел через городскую стену. Когда же люди услышали, что рассказала им дикая птица, то стали хвататься за камни, чтобы забросать ими иудеев, но сначала прибежали к правителю города и потребовали у него суда над ними.

– О могучий Эпимах, – обратился к правителю отец умершего мальчика, – под городскими воротами стоят люди, которые творят чудеса именем некоего Иисуса: слепые начинают видеть, хромые – ходить, а ещё они изгоняют бесов. Эти люди послали сюда птицу, которая рассказала нам человеческим голосом: иудеи, мол, заперли ворота и не дают нам войти, и некому воскресить мёртвого. Побьём мы иудеев камнями, а людей этих впустим в город.

Услышал это правитель и покачал головой.

– Не бывать войне. Пускай они входят в город: я разрешаю. – И отправился к воротам со свитой, среди которой был и Фавст, сам из иудеев. Иудеи же выжидали, что же будет, и сказал им Эпимах: – Зачем вы удерживаете ворота закрытыми?

– Да живёт вечно наш кесарь! – отвечал Исаак. – Не из пустой прихоти заперли мы ворота, а потому, что стоят за ними два чародея, которые хотят устроить в нашем городе беспорядки. В каждом городе, куда они входят, возмущаются сердца людей их колдовством. Но если скажут они: «Мы ученики Живого Бога», – то почему бы их Бог не открыл им ворота?

– И правда, – согласился Эпимах. – Эй, вы там, чужестранцы! Коли есть у вас Живой Бог, то с Его помощью и отпирайте ворота.

Андрей и Павел молча переглянулись, и Андрей, словно прочитав мысли своего товарища, уверенно ему кивнул. Тогда Павел поднял над собой кусок адской деревяшки и с размаху ударил ею по воротам, приговаривая:

– Силою Господа моего Иисуса Христа, Который разнёс на мелкие кусочки врата адовы, пусть створки этих ворот распадутся и пусть поймут эти иудеи, что нет для Тебя ничего невозможного!

Только он это произнёс, как ворота Херсонеса рассыпались в мелкую пыль, взвившуюся тут же клубами, и Фавст, а с ним почти половина иудеев бросились к ногам апостолов, затем толпа подхватила их и с воплями восторга отнесла к дому умершего мальчика. Помолившись, Андрей и Павел воскресили его, но всё равно не все иудеи уверовали в Иисуса, а Исаак даже задумал посрамить Его учеников, устроив им ловушку с очередным покойником, на сей раз – подставным. За сдельную плату жестянщик Симон согласился притвориться мертвецом, и его туго спеленали в погребальный саван, а перед этим положили ему на лицо половинку кувшина, чтобы было чем дышать.

– Вот наш новый покойник, – сказал Исаак Эпимаху, – настоящий. Кто знает, был ли мёртв тот мальчик на самом деле… Пусть эти галилеяне попробуют воскресить иудея. А мы посмотрим, что у них из этого выйдет.

– Воскрешайте! – скомандовал Эпимах апостолам.

Но не успели они приблизиться к обёрнутому бинтами Симону, как бросился к нему маленький Александр, внук Исаака.

– Смотрите, смотрите! – зарыдал он. – Наш Симон действительно не дышит. Это ты, – тут он указал на деда, – убил его, ты! Наш Симон задохнулся!

– Что ты мелешь? – возмутился Исаак. – И тебя уже околдовали эти галилеяне?

– Да нет же, нет, – продолжал Александр. – Симон был только что жив. Убедитесь в этом сами.

И тогда приказал Эпимах своей страже развернуть саван. Иудеи плотной толпой окружили носилки с покойником, но стража оттеснила их, а когда размотали бинты и сняли полотно, то все горожане увидели, как их пытались обмануть иудеи. Симон же и вправду оказался мёртв.

– Встань же, – воскликнул Андрей, – ты, кто умер прежде срока! Встань и расскажи своему правителю, что случилось.

И Симон встал, стряхнул с лица глиняные черепки и пал со слезами к ногам апостолов:

– Простите меня, неразумного! – И рассказал всё, как было.

– Ну так кто же кого обманывает? – разъярился Эпимах. – Вы достойны смерти!

Испуганные иудеи бросились к Андрею и стали целовать ему ноги, моля о пощаде. И простил их Андрей:

– Не ведали вы, что творили, братья. Примите же крещение во имя Отца и Сына и Святого Духа, все вы и ты, Эпимах. Не гневайся на них, прошу тебя.

Время клонилось уже к полуночи, и вывел Андрей всех своих бывших врагов на берег моря близ Западных ворот города, и крестил их в водах. А совершивши таинство крещения, встал он на большой прибрежный камень, простёр руки в сторону Понта и, помолившись втайне, благословил его начертанным по воздуху изображением креста – и тут все собравшиеся заметили, что Андрей будто стал ниже ростом, а пригляделись – и увидели, что на самом деле его босые стопы оказались вто-плены в камень, словно в мягкий воск.

– Холодно тут у вас, даром что север… – смущённо пробормотал Андрей и поочерёдно вынул свои ноги из образовавшихся под ними углублений, в которых чётко и точно, как в форме для литья, отпечатались его следы. Набегавшие на камень волны в два приёма заполнили до краёв отпечатки стоп, и, увидев это, Фавст крикнул слугам:

– Что же вы стоите, идолы! Принесите-ка сосудов и вычерпайте оттуда эту воду, и каждый раз вычерпывайте, ибо вода эта должна быть воистину чудесна!

Одна из служанок Фавста была крива на один глаз, и вот она первая подскочила к заполненным водой углублениям, с благоговением умылась ею – и больной её глаз немедленно исцелился. Тогда к чудесным отпечаткам бросилась целая толпа народу, все расталкивали друг друга, стараясь попасть в одну из лунок кто рукой, кто ногой, кто носом, а вновь и вновь накатывавшие волны всё заполняли и заполняли их солёной водой.

– А мне вновь пора проститься с тобою, – обратился к Андрею Павел. – Спешу я в Иллирик, где ждут меня другие варвары. До встречи в Риме, куда идёт и брат твой Пётр! Прощай… – И сияющее облако, снова спустившись с неба, подхватило Павла и унесло его в сторону моря, на запад.

3. ВВЕРХ ПО ДНЕПРУ

– Сколько чудес за один день! – вопил Фавст. – А водичку из твоих стопочек буду я как целебное снадобье поставлять царям Боспора и Скифии! А может, и самому кесарю, если ты, Эпимах, позволишь мне это.

Упал Андрей в рыданиях на землю при этих словах, а когда пришёл в себя, то тихо сказал Фавсту:

– Не для того родился Иисус в хлеву среди скота, не для того Он был распят, чтобы от чуда Его воскресения шла бойкая торговля чудесной водой. Если добра мне хотите, то отпустите с миром, а если не знаете, чем помочь, то дайте мне провожатых, чтобы указали мне путь к диким скифам, к далёкому Северному океану.

– Тогда тебе нужно поспешить, – уныло отвечал ему Фавст, – потому что сегодня на рассвете я отправляю в Синопу целый корабль скифских невольников. Есть среди них один вроде как философ, он и по-гречески хорошо говорит, и знает дальние страны, ведает пути вверх по великим рекам Скифии. Я дарю его тебе, а ты с ним делай, что пожелаешь. Будет плохо служить – убей без жалости, а коли выведет к Океану – одари своими чудесными дарами. Только спуску ему не давай, ибо скифы – народ необузданный и коварный, подчиняется одной лишь силе. С ними без пинков как без фиников.

На рассвете Фавст вывел из своего корабля обещанного тавроскифа-философа, имени коего никто не мог не только запомнить, но даже и выговорить – настолько оно было варварским и наполненным какими-то шипящими и булькающими звуками.

– Зови меня просто Сикстом, – сказал философ Андрею. – Так меня прозвали в Риме, когда я возил туда янтарь. Это потому, что на левой руке у меня тогда было шесть пальцев. А сейчас, погляди, четыре. Один мне пришлось себе отгрызть, чтобы не умереть с голоду в ледяной пустыне, а второй я принёс в жертву Аполлону, как вернулся живой из того похода.

– Не Аполлон тебя вывел оттуда, о Сикст, а Единый Живой Бог! А знаешь, зачем? Чтобы ты стал моим проводником и, возможно, крестился бы в жизнь вечную во имя Отца и Сына и Святого Духа.

– Если это три твои главных бога, то молись им крепко, а лучше принеси каждому по хорошей жертве, перед тем как мы двинемся. Дорога нам предстоит долгая и опасная…

– И отвращать мне тебя от твоего невежества придётся долго, ох как долго… – заключил Андрей и, стиснув посох, быстро зашагал к Мёртвым воротам, откуда начинался путь вглубь Таврики.

Пробираясь сквозь ущелья на север, ночуя то в каменных гротах, то в чистом поле, Андрей и Сикст вышли в голые и унылые степи, по которым рыскали волки и шакалы и паслись табуны, а после Неаполя Скифского, называвшегося городом лишь по какому-то недоразумению, Сикст повернул к западу, и наконец через неделю странствий они снова оказались у моря – в некогда греческом, а теперь захваченном скифами селении под названием Прекрасная Гавань. Когда-то, возможно, она и была прекрасной, но сейчас от былой её красоты не осталось и следа: всё, к чему прикасались скифы, покрывалось толстым слоем грязи, дома косились набок, уступая место кибиткам кочевников, улицы немедленно превращались в непроходимые овраги, но самое страшное – вокруг была слышна одна только рыдающая варварская речь, которая не шла ни в какое сравнение ни с возвышенным греческим языком, ни с певучим еврейским или мягким арамейским, ни даже с суровой латынью, на которой лаяла в Кесарии римская солдатня.

Но Сикст Философ прекрасно понимал этот язык и не уставал переводить Андрею слова скифов, восхищавшихся одним только видом апостола: «Облик наш как у неразумных плотоедов, и мы целиком дикие, а вот у тебя лицо прекрасное, благообразное, светлое, и платье светлое, и ноги твои, руки и пальцы сложены соразмерно. Убелена голова твоя, и на бороду приятно смотреть, а голос у тебя как пение флейты или звук кифары. Поэтому-то мы и стыдимся самих себя. Твои вот зубы прикрыты губами, а наши зубы как у кабанов или как у слона». Слова же Андрея, обращённые к ним, Сикст переводил с большим трудом, а иногда вообще отказывался это делать, объясняя, что в языке местных скифов нет таких слов, которые бы точно смогли передать смысл его речи.

– А есть ещё другие скифы, с иным языком? – удивлялся Андрей.

– Конечно есть. Это ведь только вы зовёте их скифами, а на самом деле – чем дальше на север, тем больше языков, которые вовсе не похожи друг на друга.

– И ты все их знаешь?

– На которых говорят вдоль Янтарного Пути, те знаю. А мы по одному из его ответвлений и пойдём, по восточному, вверх по великой реке Борисфен, как вы её зовёте, а по-нашему – река Данапр. Здесь у меня есть знакомый лодочник, он ходит под парусом прямо в его устье, к городу Ольбия. Это последний греческий город.

– А есть ли там иудеи? – с надеждой спросил Андрей.

– Куда ж без них! Но задерживаться там опасно. Сейчас город во власти разбойников гетов, они нас с тобою живо продадут куда-нибудь за Истр, а снова в рабство я, прости, не хочу.

Море выдалось на редкость приветливым, а ветер – попутным, и скифский кормчий всего за день довёз путников до острова Борисфен, где стояли шатры загорелых людей, с утра до ночи рывших глубокие ямы в поисках золота. Но, повстречав там своих старых приятелей со странными именами Зубр и Гегемон, кормчий так напился с ними вина, что Сикст не мог его растолкать к утру следующего дня.

– Вставай, Палак! – кричал он ему прямо в ухо. – Будь же ты проклят семью богами до седьмого колена! Чтоб тебе твоей Вонючей Гавани вовек больше не видать, чтоб тебя поймали геты и повесили на дубу за яйца. А знаешь, что делается после смерти с такими пьяницами, как ты? Они пьют и пьют солёное море, и снова пьют, потому что оно солёное, а потом просцаться не могут, потому что им там всё крепко-накрепко зашивают тюленьими жилами, а ещё глаза замазывают волчьим дерьмом, а в нос запихивают мышиное сало, чтобы поджечь его, если задёргаешься. Вот что тебя ждёт.

Палак только пробормотал:

– Брешешь, выродок ты римский, раб шакалий, лягушачий сын, курицын племянник… – и снова погрузился в мертвецкий сон.

– Вот так всегда на Борисфене!.. – вздохнул Сикст и обратился к Андрею: – Не может не напиться здесь ни один из моих знакомых перевозчиков. Обычай, что ли, такой. Или место заколдованное. Расколдуй его, пожалуйста!

– Я не колдун и не творю чудес. Все чудеса – по воле Господней.

– Так пусть твой Бог изволит, раз Ему нужно, чтобы ты двигался дальше.

– Не могу я требовать – лишь молить… – И Андрей пал лицом на землю, неслышно молясь неведомому для Сикста Богу.

Сикст никогда не видел ничего подобного и решил уже, что на Борисфене они застряли надолго, с досады пнул лежащего над береговым откосом Палака – и тот вдруг, что бревно, покатился к морю. Когда Андрей и Сикст спрыгнули к нему, то увидели, что Палак барахтается на мелководье и никак не может встать, ибо вместо ног у него теперь извивался настоящий рыбий хвост, покрытый блестящей зелёной чешуёй! Чуть приподнявшись над водой, он что-то промычал на скифском языке, и глаза его были полны слёз, а когда воздел руки, то все увидели, что между пальцами на них натянулись тонкие перепонки.

– Чего он теперь хочет? – спросил Андрей.

– Чтобы ты расколдовал его обратно в человека.

– Пусть молит о том Господа Иисуса, истинного Христа! А коли хочет узнать о Нём, то я расскажу, но по пути к великой реке Данапр. Садись к нему на спину, брат мой Сикст!

И вот оба уселись к этому полускифу-полурыбе на спину, крепко сжав ему ногами костлявые бока, и Палак быстрее самой стремительной галеры поплыл от острова на восток, к широкой дельте великой реки Данапр. Андрей никогда не видал такой огромной реки, и, если бы не берега, казалось бы, что это море, которое течёт всегда в одну сторону. Возможно, Нил и полноводнее, но о нём Андрей был только наслышан, а в сравнении с его родным Иорданом любая большая река поражала обилием пресной воды и могла соперничать даже с реками Эдема: их он представлял себе гораздо более скромными. Но почему же окрестные земли похожи скорее на пустыню? Где цветущие сады? Где плодоносные поля и виноградники? И где же, наконец, жители этой величественной равнины?

Словно прочитав по смятённому лицу Андрея его мысли, Сикст Философ стал рассказывать о землях по берегам Борисфена:

– Не думай, Андрей, что здесь никто не живёт. Просто жизнь здесь тяжела, особенно зимою, когда весь Данапр, да и все прочие реки скованы льдом, и таким толстым, что по нему идут целые возы, запряжённые волами, даже не идут, а скользят как по маслу. Вокруг же всё-всё засыпано снегом. Видел ли ты когда-нибудь снег?

– Конечно видел. Только в наших краях он долго не лежит, тает быстро, кроме гор Ливана.

– А здесь он покрывает холмы и равнины на несколько месяцев, да что месяцев – полгода может лежать, и никто в это время не сеет и не жнёт, а скот, если съедает весь запас сена, голодает до смерти, так что некоторые скифы предпочитают впадать в зимнюю спячку. Вот поэтому они и делают по весне набеги на южных своих соседей, и не только скифы-кочевники, но и скифы-пахари, также есть скифы лесные, болотные и луговые, а ещё скифы, живущие на деревьях, как птицы в гнёздах, и по рекам на бобровых плотинах, и скифы, которые вырубают себе пещеры прямо в снегу, едят сырых оленей и вытапливают тюлений жир. Мимо последних нам придётся пройти побыстрее, потому что они ловят чужеземцев, делают из них чучела и заставляют сторожить свои снежные хижины. Я видел у них пару болотных скифов, высушенных и набитых соломой: они стояли, раскрыв зубастые рты и с поднятыми руками, ибо их хозяева верят, что те именно так, а никак иначе лучше всего отгоняют злых духов. Да и добрых тоже. Снежные скифы вообще не любят духов. Никаких. Совершенно бездуховные существа. Я даже думаю, что они вовсе не люди, а помесь белого медведя с дикой женщиной…

И вдруг до сих пор молчавший Палак, на котором всё ещё сидели Андрей и Сикст, покачиваясь на волнах, – вдруг этот протрезвевший скиф заговорил, причём даже не по-гречески, а на чистейшем арамейском языке:

– Помилуй меня, блаженный Андрей! Я довезу вас на спине до верховий этой великой реки, и только тогда можешь меня расколдовать, а пока я готов служить вам верным судном, иначе как вы против течения поднимитесь до волока?

Подивившись чудесам, которыми усеял его путь Господь, Андрей с благодарностью принял службу Палака, и они продолжили свой ход вверх по Данапру. Андрей распевал псалмы и рассказывал своим скифским братьям о Христе Иисусе, Палак ловил рыбу (теперь у него это прекрасно получалось), а Сикст запекал её в углях на берегу. Так через несколько недель чудесного плавания, миновав и крутые излучины, и опасные пороги, через которые Палака приходилось перетаскивать на себе по берегу, и острова, населённые хищными зверями, достигли они одного места, где над рекой вздымались высокие холмы, и заночевали там. И приснился Андрею юноша в Херсонесе, который читал ему какое-то сказание на скифском языке, и сказание это было о нём, об Андрее, и Андрей почему-то всё понимал: