Текст книги "Кровь и честь"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Да так… – опустил голову Александр.

Он-то понимал, что ни о какой «даме» речи идти не может: вряд ли матушка бедняги фон Миндена способна была сейчас думать о чем-нибудь, кроме сына. Полковник Седых поведал Саше, что поручика в тяжелейшем состоянии отправили в Империю: риск риском, но из двух зол выбирают меньшее. Поврежденный позвоночник грозил навсегда оставить офицера недвижимым. А значит, подарок – дело рук самого генерала: как же ему иначе поблагодарить спасителя родного племянника?

«Думаю, что и к Станиславу моему, – погладил Бежецкий алую эмаль на золотистом крестике, – он руку приложил. Линевич, конечно, наоборот, гадостей всяких наплел про меня…»

– Помолчите, подпоручик, – оборвал Стебелькова проницательный капитан. – Вам таких дам, как Бежецкому, не видать. Статью не вышли. И вообще – прекратите закусывать, не выпив. Что за плебейские замашки?

– Это точно, – прогудел прапорщик, наливая в «рюмки» благородную жидкость. – Нос не дорос у тебя, Стебельков. Вот когда «стасика» с мечами отхватишь – тогда и будешь ерничать.

Настоящих рюмок, естественно, не нашлось, и в ход пошло все подходящее – от мензурок для лекарств до граненых стаканов. Рихтер с Сапуновым на полном серьезе даже предлагали «утку» – идеально чистая стеклянная посудина по назначению в ходячей палате никогда не использовалась, разве что в качестве пепельницы, но не встретили понимания. Александру как виновнику торжества досталась вазочка для цветов, объемом чуть более пивного бокала.

– Согласно традиции, – подмигнул капитан, ловко отцепляя орден от банта. – Смотрите, не проглотите от волнения.

Крест со скрещенными мечами булькнул в янтарную жидкость.

– А то весьма сложно выходит, знаете ли, – не преминул вставить Рихтер. – Разлапист-с!

Странное дело – Сапунов почему-то его не поддержал…

Саша, волнуясь, взял в руки наполненный на четверть «бокал» – дешевенькую безделицу какой-то провинциальной российской фабрички, кажущуюся ему сейчас драгоценным богемским хрусталем, и поднес к губам. Награда золотым паучком притаилась на дне, алая эмаль сквозь коньяк казалась темно-кровавой…

– Хоть тост скажите. – Глаза Хлебникова смотрели серьезно.

Поручик медленно поднялся на ноги, с бокалом в руке: крест тихонько звякнул о стекло, словно желая поддержать.

«Что же сказать? – бестолковыми воробьями метались мысли в Сашином мозгу. – За Государя Императора?.. К месту ли? За Отечество?.. Чересчур напыщенно…»

– За боевое братство, – медленно и четко выговорил он, решительно опрокинул в рот вазочку и выплюнул на ладонь сверкающий орден.

Хороший коньяк проворной змейкой скользнул по пищеводу, согрел желудок и теплой волной поднялся в голову.

– Хорошо сказал, – одобрительно пробасил прапорщик, наливая по второй. – Будет толк из парнишки, а, капитан?

– Правильно сказал, – капитан поднял мензурку. – За вас, поручик!..

12

Пирушкой визит генерала не закончился.

Едва подвыпившие (именно подвыпившие, а не пьяные – что такое для шестерых здоровых военных литр с небольшим коньяка?) офицеры успели убрать со стола и разблокировать палату – вынуть из дверных ручек вставленную туда ножку табурета, адъютант Мещерякова, сопя и отдуваясь, втащил еще один подарок. Портативный телевизор.

– Вот, Василий Никитович приказали, – вытер пот со лба поручик. – Чтобы героям не скучно было выздоравливать.

– Передайте господину Мещерякову нашу благодарность. – Хлебников опять возлежал на своем ложе в позе римского патриция. – Теперь выздоровление будет идти в два раза быстрее.

– Если бы он еще о девочках распорядился, – фыркнул со своей койки Рихтер. – То сразу в четыре!

– К чему вам кордебалет, штабс-капитан? – лениво буркнул Сапунов. – Вы и так храпите, словно симфонический оркестр.

– Рад мнению ценителя…

Установил и настроил чудо техники двадцатого века прапорщик. Увы, ловила комнатная антенна-рогатка всего четыре канала. И ни одного русского. Но и это для Саши, забывшего, когда он в последний раз видел телепередачу, было роскошью.

Истинно демократическим способом – голосованием, всеобщим и явным – выбрали программу. Если быть честным, выбора-то особенного и не было – ни дари, ни пушту в достаточном объеме никто не знал, а смотреть два выступления и некое подобие телеспектакля без перевода – занятие малопривлекательное. Четвертый, Тегеранский канал, правда, транслировал тоже что-то вроде новостей. Носатый брюнет, в черном, под горлышко, одеянии («Вылитый раввин из нашего местечка! – заявил Рихтер, взявшийся переводить. – Только пейсов и кипы не хватает!») излишне, на взгляд Александра, гнусавя и грассируя, читал по-французски с бумажки что-то длинное и невразумительное.

Штабс-капитан, на взгляд Бежецкого, язык знал вполне прилично. По крайней мере, Хлебников, Стебельков и Храмов слушали его беглый перевод, обильно пересыпаемый шуточками и комментариями, с неподдельным интересом. Трое, потому что Сапунов, отговорившись нелюбовью к политике, сразу же попросил сделать «это бла-бла-бла» потише и отвернулся к окну с хлебниковской книжкой в руках.

– Его величество Махмуд-Шах Второй, – гнусаво вещал тем временем артиллерист, подражая интонации персидского диктора, – принял сегодня послов иностранных держав… Ха! Мы вот тоже приняли, хоть и не иностранных!.. Почтение королю засвидетельствовали посол Российской империи, посол Французской Республики, чрезвычайный и полномочный посол Соединенного Королевства…

– А что англичане-то тут делают? – бухнул, как обухом, Храмов. – Будто не натерпелись от них туземцы по самое некуда!

– Вот то и делают, – развел руками Рихтер. – Миссия их сокращена до минимума, но полностью выдворить их из Королевства – кишка тонка у афганцев. Это, дорогой мой, объявление войны, и тут уж никакие страны-гаранты не помогут… Вот интересно! Король заявил послам, что Афганистан будет расширять связи со всем мировым сообществом, не отдавая предпочтения никому в отдельности…

– Видал?! – подскочил на койке прапорщик. – Мы тут, значит, кровь льем, чтобы этих… защитить, а они!..

– Допустим, защищаем мы тут свои интересы, – буркнул, не оборачиваясь, Сапунов. – А вовсе не афганские.

– Какие такие свои? Нет у меня тут никаких интересов! И у Павла Тихоновича нет, и у Костика, и у Саши. У вас, случайно, нет, Михал Матвеич? – повернулся прапорщик к переводчику, благоразумно промолчавшему. – Вот и у артиллериста нашего нет. Только у вас одного!

– Бросьте прикидываться, Иван Иванович. – Сапунова проняло, и он захлопнул книгу. – Вы отлично понимаете, что речь идет об интересах Империи, а не отдельно взятых людей.

– А-а-а… Империи… – широко улыбнулся прапорщик, действительно, похоже, валявший дурака. – Так и говорили бы. Империи мы, батенька, присягу давали, и защищать ее будем везде, где ступает сапог российского солдата. А уж те, кто на той землице волею Божьей обитает, стало быть, тоже у нас под защитой обретаются.

– И докуда же, позвольте спросить, дойдет тот сапог? – прищурился Сапунов. – До Африки – дошли, до Америки – тоже… Что там осталось? Австралия? Антарктида? Интересы пингвинов отстаивать будем?

– Понадобится – отстоим! – рубанул Храмов. – И пингвинов, и марсиан, буде такие найдутся!

– Ну, что тут можно сказать… – развел руками штаб-ротмистр, обращаясь почему-то к Саше. – Какие можно привести аргументы против такой упертости? Будем защищать императорских пингвинов на Земле Аделаиды, а люди разумные, императорские подданные в российской глубинке – пусть подождут. Пока руки до них не дойдут.

Видимо, спор тут шел давний, и оба играли «на публику», то есть на него, свежего в тесном палатном обществе человека. Увы, Саша сразу принял точку зрения Храмова, простую и верную, как штык, рассуждения же Сапунова, которого невзлюбил сразу за язвительность, его возмущали.

– Почему не дойдут? – прапорщик покачал тяжелой головой. – Вы, Илья Модестович, в деревне сами-то хоть раз бывали? В глубинке нашей посконной? Видали своими глазами, как мужички-то живут-поживают? Или все по сочинениям литературных классиков наших судите, при царе Горохе написанных, да по газетенкам, прости господи, левым?

– Это к теме никакого отношения не имеет.

– А вот и имеет, дорогой вы мой! Вы с младых ногтей по пансионам да по гимназиям, до двадцати лет, поди, считали, что картошка на деревьях растет, а молоко из землицы, как нефть, добывают?..

– А он и сейчас так считает, – улыбнулся Хлебников. – Господин Сапунов у нас истый горожанин. Урбанист и социалист…

– Вот именно! – Иван Иванович продемонстрировал широкие мужицкие ладони-лопаты. – А я вот с малолетства, этими вот руками…

Спор явно переходил в горячую фазу, и этому немало способствовали коньячные пары, будоражащие застоявшуюся кровь. Но разгореться окончательно ему было не суждено.

– А я слышал, что англичане свою миссию в Кабуле увеличили, – тихо сказал со своей койки Стебельков. – И в Герат их понаехало много…

– А вы откуда знаете? – повернулся к нему Сапунов. – Кто вам об этом сказал?

– Да так… – пожал тот плечами.

– Ты это… – поддержал оппонента Храмов. – Раз начал – договаривай. Слово-то, оно не воробей…

– Я же при штабе служу, – пожал плечами подпоручик, краснея, как девушка. – При нашем, Джелалабадском. Ну и прочел как-то в бумагах.

– На какую разведку работаете? – сурово нахмурился Рихтер. – Английскую? Японскую? Германскую? Отвечать! Смотреть в глаза! – и прыснул, не выдержав взятого тона киношного контрразведчика.

– Да я одним глазком, – принялся оправдываться длинношеий, похожий на гусенка, подпоручик. – Интересно стало…

– Не обращайте на него внимания, – прервал оправдания юноши Хлебников. – Господин артиллерист неудачно пошутил. Так что вы там прочли? Не бойтесь: из этих стен ничего не выйдет.

– Да я, собственно… – пожал плечами молодой человек. – В общем, там табличка такая была, и в ней цифры по городам. За точность не поручусь, но по Кабулу, кажется, восемьдесят с чем-то человек, по Газни – тридцать пять – это я точно помню. А в Герате аж около двухсот…

– Врешь! – ахнул прапорщик. – Что же это получается?..

– То, что афганцы занялись иезуитской политикой, – тихо проговорил Сапунов. – И нашим, и вашим.

– Опять как в Китае получится! – взъярился прапорщик. – В семидесятые! Мы к китаезам, как к людям, – под протекторат их взяли, армию вооружили, а они – нож нам в спину: самостоятельности, мол, хотим!

– Это их право, как любой суверенной нации…

– Да хрен бы с ним, если бы суверенной! Они, как лярвы подзаборные, от нас – бочком-бочком, а к британцам со всем ихним удовольствием!..

«Не надо было столько пить, – подумал Саша, чувствуя, как в виски колотят мягкие, но упорные молоточки, а подзабытые уже сверла врезаются в изнанку глазных яблок. – Что-то я погорячился, похоже…»

– Саша, что с вами? – всполошился Хлебников, заметив, как побледнел свежеиспеченный орденский кавалер. – Вам плохо? Сестра! Сестру сюда! Стебельков, мать вашу, не сидите разинув рот – бегом за сестрой!..

* * *

Осень, даже в этих южных широтах, уже вступала в свои права.

Кабульской осени было далеко до российской Золотой Поры, воспетой десятками поэтов и запечатленной сотнями живописцев – слишком мало зелени, да и та – далеко от «каменных джунглей» городского центра. Полковник Седых не раз жаловался, что все его попытки озеленить хотя бы территорию вокруг госпиталя разбиваются о вороватость окрестных жителей, проявляющих чудеса воображения, чтобы разжиться дровами за счет беспечных «руси». Так что о смене времени года обитателям «медицинского царства» говорили лишь ночные заморозки да заметно посвежевшие дни. Но солнышко светило по-прежнему, став гораздо ласковее летнего, и выздоравливающие пользовались любым случаем, чтобы выбраться из палат и подышать свежим воздухом, блаженно подставляя светилу отвыкшие лица.

Не стал исключением и Саша. После «орденского» кризиса, чуть было не уложившего его на госпитальную койку всерьез и надолго, он быстро выздоравливал – молодость брала свое – и постепенно приходил в норму. Не проходило дня, чтобы он не гулял на госпитальном дворе, украдкой, несмотря ни на какие запреты врачей, занимался гимнастикой, укрепляя несколько одрябшие мышцы, и подумывал о том, чтобы по примеру некоторых коллег (тех же Храмова, Рихтера и Сапунова) просто-напросто сбежать из-под врачебной опеки к реальным делам.

– Добрый день, – раздалось у него за спиной, когда он, как обычно, предавался китайским и индийским членовредительским упражнениям, уединившись в непросматриваемом из начальственных окон углу двора, у самого забора – «мертвое пространство» подсказали ему завзятые курильщики, прячущиеся тут от зоркого взора полковника Седых. – Чем это вы заняты?

– Здравствуйте. – Александр узнал жандармского ротмистра и неприязненно подумал: «Какой черт принес этого сатрапа на мою голову?»

– И все-таки?

– Да ничего особенного, – пожал плечами поручик. – Вот решил размяться немного…

– А мне показалось, что я узнал тхеквандо.

– Вполне возможно, я не слишком силен в этой премудрости. Так, усвоил несколько упражнений между делом.

– И довольно профессионально, я бы сказал, – хмыкнул ротмистр. – Хотя вот это делается так…

Не чинясь и не беспокоясь за целостность мундира, жандарм тут же изобразил нечто азиатское, и Бежецкому осталось лишь признать, что у него то же движение вышло гораздо грубее.

– А вы где этому научились? – тяжело дыша, поинтересовался молодой человек, когда под руководством самозваного инструктора у него стало получаться гораздо лучше.

– Да было дело… – уклончиво ответил Кавелин, вытирая платочком, извлеченным из кармана, пот, обильно струящийся по лицу. – Примерно в ваши годы, юноша.

Саша прикинул, и вышло, что «его годы» ротмистра, тогда, понятное дело, будущего, пришлись как раз на разгар конфликта, вылившегося в конце концов в знаменитое «Южно-Китайское противостояние».

«А жандарм-то, оказывается, боевой, – с некоторым уважением подумал он. – А ведь так и не скажешь…»

Первоначальная неприязнь как-то сама собой забылась, да и ротмистр оказался неожиданно интересным собеседником… Короче говоря, через полчаса, когда Кавелин, спохватившись, засобирался восвояси, Александру даже жаль было расставаться с гостем.

– Приходите еще, Кирилл Сергеевич, – совершенно искренне провожал он жандарма, совсем позабыв про свою неприязнь к его статусу, сейчас проявлявшемуся разве что в эмблемах на воротнике камуфляжа – ни одной голубой нитки его суровую простоту не нарушало.

– Непременно, непременно, Александр Павлович… Забегу на днях.

Но, уже распрощавшись, ротмистр вдруг остановился, звонко хлопнул себя по лбу и рассмеялся:

– Вот голова садовая! Забыл, зачем приходил! Извините, Александр Павлович, – Кавелин снова подошел к поручику и заговорщически приблизил свое лицо к его лицу. – А как вы смотрите на то, чтобы… Как бы это выразиться… Побыть немного в роли экскурсовода?..

– Я вас не понимаю, – искренне удивился поручик. – В каком смысле?

– Ну, вы же прилично знаете Кабул, – пожал плечами ротмистр.

– Не сказал бы…

– Да не скромничайте! Вот и дворец королевский посещали. Хотя и с черного хода.

– Королевский? Вы ошибаетесь, наверное, – криво улыбнулся Бежецкий, внезапно вспомнив, кто перед ним. – Или осведомители ваши что-то перепутали.

– Да полно вам! Какие еще осведомители? – добродушно расхохотался жандарм. – Пол Кабула тогда судачило про ваш тайный визит к принцу.

– Да, но это и был дворец принца Махмуда!

– А вы… Черт, – Кавелин хлопнул себя по бокам. – Я же забыл, что самое интересное вы пропустили! Махмуд-Шах – настоящий затворник! Он и не думал переселяться в королевский дворец после смерти дядюшки! Заявил, что желает оставить все как есть, но злые языки утверждают, что он просто боится сторонников Ибрагима и предпочитает знакомое до мелочей жилище официальной роскоши. Так что Большой дворец – только для приемов.

– И что, его опасения не беспочвенны? – Александр вспомнил жалкого, затерявшегося среди подушек Ибрагима. – Сторонники неудачливого принца так сильны?

– Да боже упаси! Разбежались, как крысы, стоило Махмуду нацепить золотую саблю и взять в руки скипетр. Да и в народе не слишком любят неудачников… Тем более что армию он в своем первом и единственном походе положил вполне успешно. Да что я вам, Александр Павлович, рассказываю! Вы же сами при этом присутствовали.

Ротмистр помолчал.

– Я слышал, что вы не в большом восторге, поручик, от действий нового короля.

– А кто может этим восторгаться? – вскипел молодой человек. – Да он же просто-напросто предает Россию! Еще чуть-чуть, – и нас отсюда попросят! Да я бы…

Кавелин слушал Сашу и задумчиво кивал, не говоря ни слова.

– Так вот почему вы здесь, – внезапно понял Бежецкий, оборвав себя на полуслове. – Вы хотите, чтобы я…

– Вы очень догадливы, Александр Павлович…

– Но я же… Как я смогу вам помочь? Я же был во дворце всего один раз!

– А большего и не нужно. Да не переживайте вы! Те, кого вы проведете, отлично знают свое дело. Ваша забота лишь в том, чтобы они не заблудились. Там ведь весьма сложный маршрут, не правда ли?

– Ну да… Только смогу ли я?

– У вас великолепная зрительная память. Полковник Седых мне рассказывал, что вы в бреду говорили, будто вспомнили карту.

– Но ведь это было бредом!

– Не скажите… В бреду или нет, но вы со своими спутниками вышли точно на казачью заставу. А ведь заблудиться в горах и Прилогарской степи – проще простого. Стоило вам отклониться на пару верст в сторону… Но не будем о плохом. У вас дар, юноша.

– А как же я выйду отсюда? – Саше была приятна похвала, и он боялся, что предательски раскрасневшиеся щеки его выдадут.

– Ну, это несложно…

* * *

– Знаете, Саша, – Иннокентий Порфирьевич поджал губы, – я бы на вашем месте не торопился. Не знаю, конечно, для чего вы понадобились жандарму…

– Я же уже совсем здоров!

– Я бы этого не сказал… По совести говоря, вам еще месяц-другой стоило бы побыть под присмотром врачей. Последствия контузии, дорогой мой, так быстро не проходят. Порой она напоминает о себе даже спустя годы…

– Вы собираетесь держать меня под замком годы?

– Да что вы! Вот документы о вашей выписке. – Медик прихлопнул ладонью тоненькую картонную папочку. – Все подписано и проштамповано. Вы можете быть свободны хоть сейчас.

– За чем же дело стало? – протянул поручик руку за папкой.

– Саша, – проникновенно сказал полковник. – Я еще раз хочу сказать вам: эта война не для вас. Вам повезло остаться в живых тогда, под Гератом. Вы уцелели в бойне, устроенной принцем Ибрагимом. Наконец, вы отделались контузией там, где сложило головы множество людей. Про чудесное ваше бегство из плена я и не говорю. Может быть, довольно искушать Господа?

– Вы предлагаете мне бежать отсюда?

– Почему «бежать»? Вам положен отпуск по ранению, поручик. До полного выздоровления. Езжайте домой, подлечитесь…

– Я подумаю над вашим предложением, – Александр прикоснулся к папке нетерпеливыми пальцами, – Иннокентий Порфирьевич.

– Подумайте, Саша, подумайте… – Седых со вздохом отпустил папку. – И серьезно подумайте…

13

Родная квартира встретила поручика, отсутствовавшего дома почти два месяца, пылью и запустением.

Нет, никого за время его отсутствия тут, похоже, не было – пыль везде лежала ровным слоем. И хотя все тут было знакомо и привычно, Саша чувствовал себя так, будто оказался в этой тесной каморке впервые. Слишком многое уложилось в относительно небольшой промежуток времени с того момента, когда он, торопясь и кидая как попало вещи, собирался в тот самый поиск. Тогда думалось, что на несколько дней… Да и действительно: что это за срок – два месяца? А ведь в эти два месяца уложилось больше, чем у иных – в целую жизнь…

Оставляя в пыли четкие, как на лунной поверхности, следы рубчатого протектора, молодой офицер прошелся по комнате, бесцельно прикасаясь к вещам, корешкам книг… Надо было бы прибраться здесь, но желания не возникало. Чужое, временное пристанище…

«Как-нибудь переночую, – решил он, сдергивая на пол покрывало, исторгшее целое облако пыли с постели, и присаживаясь на простыню. – А завтра все равно встречать кавелинских „туристов“».

Документы о выписке были помечены следующей неделей, и, значит, поручик на несколько дней как бы не принадлежал никому – ни госпиталю, ни полку. Увы, эфемерная свобода не радовала Бежецкого.

Он встал, нехотя переоделся в «домашнее» (почти с отвращением – казалось, что вещи эти принадлежат совсем чужому человеку) и вышел в коридор. Надо было хотя бы помыться, перед тем как валиться в постель.

Соседская комната была заперта и крест-накрест заклеена бумажными полосами, скрепленными красными сургучными печатями с эмблемой Корпуса – значит, жилище бедняги Деревянко еще никто не занял.

«Почему бедняги? – поймал себя на мысли поручик. – Этот лже-Деревянко – враг! Еще, кстати, неизвестно, как этот сэр или мистер стал тем самым Деревянко. Быть может, настоящего и в живых-то уже нет…» Но, как ни старался, Александр не мог вызвать в себе ненависти к поверженному врагу. Почему-то вспоминалось усталое лицо техника, его руки мастерового с въевшейся в них навечно металлической пылью. Да, он помнил, что британский шпион вредил русским, как мог, но помнил также и то, что этот враг в ту, первую для него, Саши, ночь в Кабуле спас его от неминуемой пули снайпера. Так что праведная ненависть, сполна напоенная вражеской кровью (не забыть спросить у Кавелина – остался тогда жив лже-Деревянко или нет), как-то съежилась и потускнела. Бежецкому даже несколько жаль было резидента, попавшегося на простой, как штыковая лопата, трюк такому зеленому мальчишке. Вряд ли его готовили к такому в британской разведывательной школе.

Но вода из душа опять сочилась тонкой, охрянно-ржавой, пронзительно отдававшей хлоркой струйкой, и все высокие мысли мгновенно вылетели у поручика из головы…

* * *

«Туристы» прибыли под вечер.

Не самолетом, как можно было ожидать, и даже не с очередным караваном. Саша, маявшийся в их ожидании в раскаленном салоне вездехода – с утра его сильно мутило, кружилась голова, мучила мигрень, готов был плюнуть на все, в том числе и на просьбу ротмистра, и отправиться домой, где, по крайней мере, было относительно прохладно.

«Прав был Иннокентий Порфирьевич, – корил он себя. – Надо было еще недельку в госпитале отлежаться… Нет же, понесло перед жандармом выслуживаться! Теперь вот терпи, подвижник!..»

Солдат-водитель откровенно дрых на своем месте, опустив стриженную «под ноль» голову на сложенные на руле руки, и ему было абсолютно наплевать на юного бледного офицерика, ежеминутно прикладывающегося к пластиковой бутылке. Нет, сперва он заинтересованно вел каждый раз носом, но, так и не уловив запаха спиртного, охладел к пассажиру – вода, она вода и есть: водой пьян не будешь.

Чувствуя, что еще полчаса в духовке кабины он не выдержит, Бежецкий уже собирался разбудить засоню и приказать возвращаться, как рядом с их «Фельдвагеном», борт в борт, остановился явно туземный микроавтобус с настолько пыльными стеклами, что они казались серой фанерой, прибитой к мятому, раскрашенному в местной дикой манере кузову. Самое удивительное, что и лобовое стекло, начисто лишенное дворников, мало чем отличалось от боковых: каким образом неведомый седок видел сквозь его пыльную завесу дорогу, оставалось тайной. Не иначе вел машину по приборам, словно пилот-ас.

«Какого черта!.. Неужели не видит, что это армейская машина? Опять, поди, что-нибудь клянчить будут, попрошайки…»

Водитель тоже встрепенулся и повернул к поручику заспанное недовольное лицо с багровым рубчатым оттиском баранки на лбу:

– Разрешите, вашбродь, пугнуть этих голодранцев? Совсем житья не стало! Коли не воруют, то побираются, черно…

Здоровенная мужицкая пятерня уже тянула из-под сиденья что-то железное – не то монтировку, не то обрезок трубы, но Саша с сожалением вынужден был отказать солдату: затевать здесь, в туземном квартале, свару совсем не входило в его планы.

– Отставить, фельдфебель!

– Слушаюсь, вашбродь… – буркнул водитель и сердито, с лязгом, не враз запихнул свое орудие обратно. – Только стянут чего – я не виноват. У Савушкина, штабного, вон давеча запаску с багажника свинтили, пока на перекрестке стоял – даже не заметил, бедняга. А с него за утерю аж четыре рублика с четвертаком из жалованья удержали. Даром, что покрышка вся лысая была – заплатил, как за новую! А у кума моего…

– Отставить! – оборвал его излияния поручик, напряженно вглядываясь в замерший рядом автомобиль: поговаривали, что в Герате недели три назад такой же вот драндулет, остановившийся рядом с армейской колонной, внезапно взорвался, разметав грузовики, будто игрушечные. Погибло тогда семь русских солдат и сопровождающий колонну офицер, а уж раненых и перебитых туземцев вообще никто не считал. Правда, вряд ли кто станет взрывать себя с каким-то поручиком – не генерал или какая-нибудь иная шишка, но кто их знает, эти темные местные мозги?..

Словно подслушав Сашины мысли, фельдфебель снова запустил руку под сиденье и положил на колени уже не какую-то невразумительную железяку, а короткий пистолет-пулемет, мимоходом передернув затвор.

«Ну что же, это не лишнее», – мысленно одобрил его действия Бежецкий, борясь с желанием расстегнуть кобуру: что дозволено солдату, понимаете ли…

Боковое стекло «соседа» наконец опустилось на два пальца, и из темноты салона на Сашу глянули чьи-то глаза.

– Поручик Бежецкий? – негромко послышалось оттуда, и Саша расслабился: ни малейшего акцента не улавливалось, а следовательно, говоривший мог быть кем угодно, только не афганцем. Да и откуда туземцу знать его по фамилии?

– Да… То есть так точно.

– Замечательно. Поезжайте вперед, поручик, и не обращайте на нас внимания.

Стекло вновь встало на место, опять превратив легкомысленный желто-розовый микроавтобус в некое подобие бронетранспортера.

«Не обращать так не обращать», – подумал Саша и приказал водителю:

– Все, едем домой.

Желтый «броневик» тронулся с места, лишь когда вездеход почти скрылся за углом…

* * *

«Туристами» оказались одиннадцать крепких мужчин от тридцати до пятидесяти. Несмотря на отлично сидящую на них гражданскую одежду, сразу было видно, что привыкли они носить совсем другой фасон.

Выгрузились и «всосались» в отведенный для их проживания дом они настолько быстро, что Саша даже не успел выйти из автомобиля. Радушный хозяин вынужден был входить в дом после гостей.

«Черт знает что! – рассердился поручик, слыша, как „гости“ бодро осваиваются в новой для себя обстановке, перебрасываясь короткими фразами и двигая мебель: казалось, что на него они вообще не обращают внимания. – Знал бы, что они такие самостоятельные, – ни за что не согласился бы… Зачем я вообще нужен? Дорогу могли и по карте найти…»

Но долго топтаться в прихожей ему не дали: из глубины дома появился похожий на медведя «турист» с коротко стриженным полуседым «ежиком» на голове и скупо улыбнулся Бежецкому:

– Пройдите, пожалуйста, к старшему, поручик. Третья дверь по коридору.

И, не говоря больше ни слова, плюхнулся на табурет прямо перед дверью, вынул из кармана крошечные маникюрные ножнички и занялся ногтями на пальцах, больше смахивающих на сосиски. Мускулистые такие сосиски.

«Черт-те что!» – в несчетный раз ругнулся про себя Александр, направляясь по указанному адресу.

Судя по голосу, старший оказался именно тем, с кем «беседовал» Бежецкий в машине. Причем старший явно не по возрасту – среди «туристов», как приметил поручик, были и постарше. Стройный мужчина лет тридцати, не больше, облаченный в щегольский темно-синий костюм и обычную для местных деловых людей белоснежную «водолазку» под горло, на туземца не походил совершенно, хотя волосы и глаза его были темны, а лицо загорело до шоколадного оттенка. Вообще, все «туристы» щеголяли отличным загаром, как будто прибыли не из зимней России, а откуда-то совсем с иной стороны. Да и блондинов с шатенами среди них заметно не было.

– Проходите, поручик, устраивайтесь поудобнее, – радушно указал старший на диван, к которому был придвинут низкий столик. – У нас будет долгий разговор…

– А разве?.. – не понял Саша, полагавший, что его миссия уже исполнена и, по крайней мере, до завтра он может быть свободен.

– Увы, увы, – деланно погрустнел мужчина. – Разве Кирилл Сергеевич вам не говорил, что вы поступаете в мое распоряжение на все время нашей… экскурсии?

– Да, но…

– Вы себе не так это представляли? Вынужден разочаровать. Так что занимайте любую свободную комнату – на ближайшие дни о своей квартире вам придется забыть. Или у вас имеются какие-то личные причины?

– Нет, никаких.

– Вот и чудно. А пока не сочтите за труд пояснить мне кое-что…

На столик, с избытком покрыв всю его поверхность, лег подробнейший план Кабула…

* * *

Трястись в крытом тентом грузовике пришлось не так уж и долго: попетляв по узким улочкам, машина наконец остановилась бок о бок с тремя такими же. Сашу с самого вечера не отпускала нервная дрожь: одно дело – со своими солдатами ехать на задание и совсем другое – вот так, в чужой форме, ночью, неизвестно куда, неизвестно с кем…

За прошедшие два дня познакомиться поближе с «туристами» как-то не получилось. Да и не было свободного времени у Александра: то его пытал малопонятными вопросами до сих пор остававшийся безымянным «старший», то другой неулыбчивый «турист», скупо роняя слова, объяснял, как пользоваться невиданным ранее автоматом с глушителем, то приходилось подгонять по фигуре форму королевского гвардейца… Последнее как раз было понятно: чернявые «туристы», афганская форма…

«Эх, ввязался ты, поручик, не в свое дело… – время от времени всплывала в голове невеселая мысль. – Случись чего – и взятки будут гладки: ничего, мол, не знаем, самовольно, раньше срока, покинул госпиталь, затеял какую-то авантюру… Думать надо было».

И вот теперь они были совсем рядом от того места, куда давным-давно, в прошлой жизни, привез Бежецкого Фархад Али Джафар. Он смутно узнавал окружающие их дома – видимо, зрительная память у него действительно была неплоха.

– Нас будет больше? – спросил он «старшего».

– Нет, только одиннадцать человек. С вами – двенадцать.

– А это?

– Это – страховка, – блеснул в темноте зубами «турист». – На всякий случай. Вдруг пойдет не по плану? А задание должно быть выполнено. Любой ценой.

Саша представил себе, сколько бойцов может скрываться под глухими тентами, и поежился: если все они – такие же, как эти одиннадцать, то гвардейцам Али Джафара придется туго.

– Боитесь? – тут же спросил «старший»: в темноте он, похоже, видел, как кошка.

– С чего вы взяли?

– Правильно, – одобрил собеседник. – Чего тут бояться? Все сделаем и уйдем по-тихому. Кстати, нам пора…