Текст книги "Кровь и честь"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Он в сотый раз прокручивал и прокручивал в мозгу то, что ему поведал фон Минден, и не уставал корить себя за легкомыслие и ограниченность. Вот уж доподлинно: хочешь спрятать древесный лист – прячь его в лесу. Так вроде бы выражаются ушлые на такие вот поговорки британцы?

«А ведь что за человек! Никто бы никогда не подумал на него – всем готов помочь, любому – услужить. Меня вот выручил… Хамелеон! Одно слово – хамелеон! А кем он еще должен быть?.. Хитрым и изворотливым хамелеоном…»

Более всего Александра сейчас мучило то, что он никак не может сообщить в Кабул о своих догадках. Что, пока он тут лежит, шпион, может быть, затевает новую каверзу, из-за которой лишатся жизни новые и новые русские солдаты и офицеры.

Он пытался восстановить в памяти карту Восточного Афганистана, но она, казавшаяся четкой и ясной в первый момент, блекла и расплывалась, стоило «приблизить» ее. И, опять же, не было достоверно известно, в каком именно месте этой обширной территории затеряны три беглеца.

В конце концов, поручик решил последовать совету полковника Теслера, преподававшего в училище тактику.

– Мозг человека – удивительный инструмент, – словно воочию услышал Саша глуховатый голос Георгия Карловича. – Орган совершенно неизученный, но демонстрирующий исследователям такие чудеса, что не снились никаким электронным машинам. Согласно уверениям некоторых ученых, один раз увиденное, услышанное или прочитанное намертво запечатлевается в том комке нервов и соединительной ткани, что находится у каждого из нас вот здесь, – желтоватый от никотина палец офицера прикасается к высокому, с залысинами лбу. – Впрочем, возможно, я и ошибаюсь, – походя, с улыбкой, отнимает он листок бумаги с начерченными на нем полями для «морского боя» у покрасневшего до корней волос Ардабьева. – И мозг за черепной костью наличествует не у всех…

Для того чтобы вспомнить нечто, кажущееся давно и прочно забытым, следует лишь постараться, – переждав смех, продолжает сутуловатый пожилой офицер, прохаживаясь между рядами, заложив руки за спину: на локтях его видавший виды мундир аккуратно – сразу и не заметишь – заштопан. – Мой учитель, например, предлагал отрешиться от всего сущего. Как бы отгородиться от него стеной, отключить зрение, слух, осязание, обоняние… На Востоке такое состояние называют медитацией. И постепенно требуемое всплывет перед вами само…

Закрыв глаза, Александр попытался сделать все, как говорил полковник, но получалось плохо. Ну как, скажите на милость, отключить слух, когда в уши так и ввинчиваются рулады чиновничьего храпа? Что делать с обонянием, если оно, обострившееся от голода донельзя, как у дикого хищника, против воли, выискивает в окружающем воздухе ароматы отсутствующего съестного?

Но если постараться – все получается.

Немного погодя Бежецкому уже стало казаться, что он не лежит на жесткой «постели», а парит над землей, не касаясь ее ни одной частью тела, а все звуки как бы отступили, по-прежнему оставаясь слышимыми, но не раздражающими слух…

Осторожно, чтобы не спугнуть свое «подвешенное» состояние, он попытался снова представить себе карту, и неожиданно это вышло очень легко и просто. Он, как будто наяву, оказался в кабинете Грум-Гржимайло (самого полковника на месте почему-то не было) и подошел к висящей за его столом огромной – во всю стену – карте Королевства.

Коричневые и красноватые пятна гор, бурые возвышенности, зеленые ниточки долин… С изумлением поручик читал названия населенных пунктов, о которых никогда и не подозревал: Джангузай, Хусейнхейль, Гургимайдан… Почему-то взгляд его привлекал именно этот район.

А потом глаза сами собой переместились на запад и уткнулись в реку Логар, вдоль которой шла прокладка участка Транс-Афганской железной дороги, с которой и был похищен Линевич…

– Саша… – услышал он и обернулся.

Позади, в дверях полковничьего кабинета, стояла она…

Такая же, как тогда, ночью, когда Александр видел ее в последний раз. Прекрасная, взволнованная, зовущая.

– Настя, – Бежецкий шагнул к ней. – Откуда ты здесь? Ты приехала, чтобы увидеть меня?

Но девушка не отвечала, отступая назад и загадочно улыбаясь…

– Поручик! Проснитесь! – тряс взволнованный фон Минден Сашу за плечо. – Проснитесь, Бежецкий!

– Что? – протер глаза молодой человек, с изумлением понимая, что ночь вокруг сменилась поздним утром. – Что случилось?

– Слышите?

– Что я должен услышать?

– Вертолет!!!

Александр вскочил на ноги и, вытянув шею, принялся оглядывать горизонт. Где-то на пределе слышимости действительно стрекотал вертолетный двигатель. Минутой спустя звук стих, но поручик успел засечь направление, откуда он доносился. На северо-запад.

– Нас ищут? – фон Минден пытался сесть, но слабые руки соскальзывали.

– Сомневаюсь, – покачал головой Бежецкий. – Но думаю, что нам следует двигаться в ту сторону.

Про свой сон (а теперь он не был уверен, что карта ему не приснилась, как и Настя) он предпочел не рассказывать…

* * *

«Все, похоже, что это конец, – думал Саша, лежа с закрытыми глазами. – Дальше и шага не смогу сделать…»

У него даже не было сил скинуть с плеча безвольно висевшую руку фон Миндена, проверить – жив он или нет. Обессиленный поручик плавал на грани яви и забытья, не в силах отличить, что происходит на самом деле, а что – лишь кажется иссушенному жаждой мозгу. И в этом бреду ему казалось, что чиновник прохаживается рядом, слегка пинает его в бок, чтобы убедиться, что Саша без памяти, а потом из-под руки выскальзывает ремень автомата…

– А ну, брось ружжо! – раздался неподалеку чей-то незнакомый голос. – Брось, говорю, пока лишнюю дырку в башке не сделал!

– Да что с ним гуторить, дядь Митяй! – вторил более молодой, высокий. – Грохнуть заразу, чтоб неповадно было наших баранов тырить!

– Остынь, Егорка. Не видишь – не туземец это. Ты кто будешь, мил человек? Положи, положи ружьишко… Во, молодец!.. Русский или как?

– Русский, – путейцу тоже было трудно говорить, и голос его был почти неузнаваем. – Статский советник… Линевич…

– Ого! – по голосу незнакомца чувствовалось, что инженеру не поверили. – Целый генерал! С чегой-то вдруг?

– Врет! – безапелляционно заявил молодой. – Смотри, дядь Митяй: лохмотья одни, черный, как головешка… Бродяга какой-то. Да и что енералу делать-то у нас?

– Постой… Вдруг не врет? На прошлой неделе был я в городе – все рядили, что шишку какую-то башибузуки с «афганки» украли. Не он ли?

«Афганкой» в просторечии назвали строящуюся железную дорогу. Аббревиатура ТАЖД [12]12
  Транс-Афганская железная дорог а (ТАЖД) – по аналогии с Китайско-Восточной железной дорогой (КВЖД).


[Закрыть]плохо ложилась на язык простых людей…

– Да, да! – зачастил путеец. – Я это! Это меня ищут!

– Да ну! Как же тебе удалось от туземцев-то сбежать? Они, чай, не сосунки – дело свое знают туго, – незнакомец постарше был недоверчив. – Да с ружжом еще!

– Удалось вот…

– Ну да ладно, – по-мужицки трезво рассудил незнакомец. – В околотке разберутся, кто ты такой… Ты один?

– Один, один!..

Александр слышал все это отлично, но не было сил поднять голову, не то что подать голос.

«Нас с поручиком оставят здесь, – отрешенно думал он. – Скотина Линевич – отомстить мне решил за все… А может, и правда считает, что мы с поручиком мертвы…»

– Егорка, – услышал он, но даже не смог обрадоваться. – Езжай-ка, племяш, по следам этого вот… Да посмотри, как там. Не нравится мне чтой-то этот енерал…

Бежецкий услышал дробный стук, никак не похожий на звук шагов, а еще через пару минут что-то жесткое потыкало его в спину между лопаток.

– Дядь Митяй! – голос звучал прямо над головой, но высоко-высоко, будто с неба. – Тут еще двое! Служивые вроде! Мертвые оба – в обнимку лежат, как братья родные!

– Точно мертвые?

«Живой я, живой!» – хотел крикнуть Саша, но рука фон Миндена давила на спину, как стальной рельс, и воздуха в легких не было.

«Нас же так и бросят здесь!..»

Медленно, как прорастающий сквозь асфальт росток, он поднял голову: одному Господу было известно, каких усилий требовали эти миллиметры… Перед глазами в какой-то странной дымке маячило лошадиное копыто.

– Я живой… – шепотом сообщил он этому копыту и вновь уронил голову.

И настоящим чудом оказалось то, что всадник все-таки услышал этот шелест, не более громкий, чем шорох бумажного листа…

7

– Так вы утверждаете, товарищ рядовой, – лысоватый врач в «горбачевских» очках с тонкой золотой оправой внимательно разглядывал лежащего в постели худого, стриженного наголо паренька с лихорадочно блестящими на осунувшемся желтоватом лице глубоко запавшими глазами, – что ваш командир взвода непонятным образом раздвоился?

– Нет, – больной облизнул сухие губы, – я этого не утверждаю. Но как иначе объяснить, что он так быстро пришел ко мне на помощь? Я только-только видел его наверху горы, а потом он бац – и рядом. И форму успел поменять.

– Может быть, скатился вниз? – улыбнулся одними губами врач. – Помните, у Маяковского? «Хочешь убедиться, что земля поката? Сядь на собственные ягодицы и катись», – процитировал он.

– Ну, это вы сказали, – недоверчиво улыбнулся солдат, следя глазами за молоточком, которым медик, будто невзначай, водил перед его лицом туда-сюда. – Скатился… Там километра два уже было, наверное. Он, пока катился, стерся бы о камни… Как в том анекдоте про кота.

– Про кота? – расхохотался врач. – Как же – помню, помню… Там еще хозяин на пол наждачную бумагу постелил, а мелкой не нашел… Ну, чувство юмора у вас сохранилось, больной, – это хороший знак. А больше ничего странного вы за своим командиром не заметили?

– Странного?.. – задумался солдат. – Понимаете, я сперва не обратил внимания – в горячке был…

– В горячке?

– Ну, это так говорится… Я ж в плену был, думал, что на куски меня резать будут, а тут – он. Я, как его узнал, чуть с ума не сошел от радости. Ну, думаю, товарищ лейтенант меня вытащит!

– Это хорошо. Но вы сказали «сперва». А что потом?

– Странным мне показалось, что одет он как-то не так был. Форма военная, но я такой раньше не видел – в разводах каких-то цветных.

– Грязная?

– Нет, там ткань такая. Маскировочная будто.

– Маскхалат?

– Нет, те я тоже видел. У разведчиков. Там только два цвета – зеленый и белый. А тут и желтый был, и коричневый… Как в кино, у американцев.

– В кино? Вы видели такой фильм?

– Ну да! Только названия не помню. Мы с другом на видеомагнитофоне смотрели, у него дома. Там про войну во Вьетнаме, и один бывший солдат…

– Ну хорошо, – перебил больного медик. – А еще что?

– Они с другим, в такой же форме, все называли друг друга поручиками.

– Так он не один был?

– Я же говорил! В плену, оказывается, было три человека: я, тот второй военный, что раненый был, и гражданский. Александр Павлович его еще статским советником называл.

– А что это значит – статский советник?

– Откуда я знаю, – пожал здоровым плечом раненый. – Это что-то из дореволюционной жизни. В книге какой-то было. У Чехова, кажется.

– Логично, – покивал головой врач. – фильм, книга… Ну, товарищ рядовой, не буду вас больше отвлекать. Выздоравливайте.

Врач поднялся со стула, спрятал свой молоточек в нагрудный карман и вышел из палаты, прикрыв за собой дверь.

– Ну что? – спросил его другой врач – заведующий хирургическим отделением Ашхабадского военного госпиталя подполковник Вахтеев, ожидающий снаружи. – Симуляция исключена?

– Можно сказать однозначно, – подтвердил майор Голобородько, коллега Вахтеева, но заведующий психиатрическим отделением. – Посттравматический синдром в чистом виде. Съехала у рядового крыша набекрень. Сложный бред, навеянный отрывочными воспоминаниями о прочитанных книгах и виденных фильмах. Думаю, семь-бэ ему гарантирована.

– А может, не будем мальчишке жизнь портить? – осторожно спросил подполковник. – Ему ведь так и так инвалидность светит. Раздроблены правая лопатка и несколько ребер, поражена плевральная полость… Легкое удалось спасти, но дышать какое-то время ему будет тяжеловато. Опять же – обширная кровопотеря.

– Ну, не знаю… – задумался майор, человек не злой, в общем-то.

– Ведь в остальном-то он вполне вменяем, – почувствовал слабину Вахтеев. – Я с ним беседовал – вполне здраво рассуждает. Про детство рассказывает, про учебу в институте… Он ведь в Политехническом учился, выпустился бы лейтенантом запаса, да по «устиновскому приказу» – загремел. Демобилизуется, придет восстанавливаться, а ему там – от ворот поворот. Мол, чокнутых нам не надо. Клеймо в военном билете на всю жизнь. Виталий Евгеньевич, у вас же у самого сын!

– Даже не знаю, что сказать… Ярко выраженный бред… Кстати, а на наркотики его проверяли? Мальчишки там, за речкой, сатанеют – водки-то наш «минеральный секретарь» их лишил. И курят всякую дрянь… А то и колются…

– Абсолютно в этом плане чист, – заверил подполковник. – Даже не курит. Я думаю, парнишка просто чересчур впечатлительный, воображение у него живое. Вот в экстремальной ситуации и отреагировал его организм неадекватно. Мне такое встречалось в специальной литературе.

– Да-да, вы правы. – Психиатр задумчиво вынул из нагрудного кармана молоточек и почесал кончик носа. – Особенно во времена вьетнамской войны такое отмечалось за американскими солдатами. Я читал монографию Джейсона Вудса, так у него прямо сказано… – Майор недоуменно посмотрел на молоточек и спрятал его за спину. – В общем, как знаете, Юрий Викторович. Если вы считаете, что этот факт отражать не следует – я не против. Рядовой Максимов, кроме своей мании, никаких отклонений в психиатрическом плане не имеет. Так и запишем.

– Лучше без мании.

– Можно и без мании. Ну, товарищ подполковник, я вам больше не нужен?

– Бог с вами, Виталий Евгеньевич! До свидания. В субботу жду вас в гости на торжество. С супругой!

– Непременно буду, Юрий Викторович.

Медики церемонно раскланялись, и Вахтеев долго смотрел вслед удаляющемуся психиатру, похоже, продолжающему беседу в одиночестве: разводящему руками, крутящему головой…

«Эх, Виталий Евгеньевич, Виталий Евгеньевич… – подумал хирург. – Вам самому семь-бэ смело ставить можно… Впрочем, какой психиатр без отклонений?»

Он открыл дверь и вошел в палату.

– Не помешаю, Вадим? – присел он на стул у кровати. – Лежи, лежи… – жестом удержал он завозившегося пациента. – Ну, как самочувствие?

– Нормально… – с сомнением произнес раненый, скосив глаза на закованную в гипс руку, слитую в одно целое с гипсовым же корсетом, охватывающим грудь. – Уже почти не болит…

– Ну и чудненько! Недельку еще тут полежишь, и будем переводить тебя в общую палату, к выздоравливающим… Да не бойся ты, – успокоил врач помрачневшего разом рядового. – Полежишь немного, рука и ребра заживут, и будем тебя комиссовать. Домой поедешь. Родителям-то пишешь?

– Нет, – покраснел Максимов. – Пальцы пока не слушаются…

– Это зря! – подполковник выудил из кармана красный резиновый мячик размером с апельсин и протянул солдату. – Вот, разминай пальцы, восстанавливай подвижность. Ты ж не хочешь инвалидом остаться?

– Не-е…

– Молодец. Вернешься домой, восстановишься в институте. Хвостов-то не было?

Паренек не ответил, потупив глаза.

– Й-йэх! – крякнул врач. – Драть тебя некому!.. Ничего, наверстаешь. Тут, главное, не расхолаживаться, а то потом не соберешься. По себе знаю… Ну, давай, выздоравливай… Скоро ужин, – бросил медик взгляд на часы. – Кстати, – посмотрел он в глаза Вадику после паузы. – Не советовал бы я тебе распространяться о том своем приключении… Верю, верю! – Жестом остановил он открывшего уже рот солдата. – Я – верю. А другие вот могут не поверить. Еще в сумасшедшие запишут. Оно тебе надо? Вот то-то. Так что подумай, боец…

Подполковник Вахтеев вышел, оставив рядового Максимова глубоко задумавшимся. Красный мячик, лежащий рядом с его безвольной рукой, на белоснежной простыне казался пятном крови…

* * *

Полковник Селиванов долго молчал, лишь раздувая свои пышные, будто у моржа или германского канцлера Бисмарка, усищи.

– Ты что, лейтенант, – начал он негромко, но постепенно повышая тон до командного рыка. – Дурака тут из меня строишь?! Что это такое? – швырнул он на стол бумагу. – Что это за хрень, я тебя спрашиваю?!

– Наградной лист, – смотрел выше пышной седоватой шевелюры командира Бежецкий. – На бойца моего взвода рядового Максимова.

– А что так жидко-то – за отвагу? – язвительно склонил голову набок полковник. – Требовал бы уж сразу Красную Звезду! Да что мелочиться-то? Героя Советского Союза, во! Ни больше, ни меньше! С вручением ордена Ленина! И себе заодно! Будут у меня наконец-то в полку свои герои! Да сразу два! Ни гроша, ни гроша, да вдруг – алтын!.. За какие такие подвиги, Бежецкий?

– Там все сказано, – старался говорить ровным голосом лейтенант, хотя изнутри его горячей волной поднималась ярость: видел бы «полкан» раненого Максимова, лежащего среди рассыпанных стреляных гильз, готовясь пустить себе в голову последнюю пулю! Такое не забывается…

– Что там сказано? – Полковник сгреб листок обратно, приложил, не надевая, к глазам очки в треснутой, аккуратно смотанной синей изолентой оправе и торжественно прочел: – В одиночку отражал атаку многократно превосходящих по количеству мятежников до подхода основных сил… Прямо Александр Матросов какой-то! – снова отбросил он документ. – Капитан Гастелло!.. А вот у меня есть сведения, что рядовой Максимов, наоборот, самовольно оставил расположение части. Так, Бежецкий?

«Ну и сука этот Перепелица! – подумал Александр. – Жаль, в том бою его, собаку, не клюнуло… По идее, ему в госпитале-то надо валяться…»

– Да, оставил, но не самовольно…

– Брось крутить, лейтенант. То-то я не знаю! Деды послали салажонка в кишлак за чарсом или шаропом, а ты, взводный, проморгал. А потом чуть весь взвод не положил, засранца этого сопливого, маменькина сынка вытаскивая, который за себя постоять не может. Прав я?

Лейтенант не отвечал.

– Молчишь… Вот и молчи. Бумажку твою я использую, как она того заслуживает, – здоровенная пятерня старого вояки скомкала злосчастный лист, заодно прихватив еще пару каких-то бумажек, в хрустящий ком и отправила в мусорную корзину – приспособленную для этого латунную гильзу от снаряда калибра сто двадцать два миллиметра. – А ты иди и служи. Хорошо служи, понял? На тебя из-за этой твоей выходки и так косо смотрят. Виданное дело! – всплеснул полковник руками. – Вызвал «вертушки» пустой кишлак утюжить! Слава богу, не «грачей»! [13]13
  «Грач» – жаргонное название штурмовика «Су-25»


[Закрыть]Был у нас в полку капитан Ефремов – тот все с перепою батальон норовил в ружье поднять да на Исламабад идти! Суворов хренов! Скобелев пополам с маршалом Жуковым! Слава богу, отделались от него – желтуху подцепил. В Союз сплавили… А ты вот с заброшенными кишлаками воюешь. С призраками!.. Все, пошел вон! Утомил ты меня, Бежецкий…

Александр вышел из штабного модуля с пунцовыми от стыда щеками. Высмеяли! Натыкали носом в дерьмо, как щенка! Нет, прав был Киндеев, когда не советовал никому рассказывать о том, что случилось. Прав бывалый вояка на все сто! Но ведь был же бой, был!

Лейтенант сунул руку в карман и вытащил теплую монетку…

* * *

Саша корпел над бумагами, продираясь сквозь дебри армейских канцеляризмов, когда в дверь его комнатки в офицерском модуле, которую он делил со старшим лейтенантом Флеровым, кто-то поскребся. Как обычно, свободными вечерами старлей отсутствовал на пару не то с Амуром, не то с Бахусом (падок был ротный до этих двух античных божеств), и Бежецкий хотел воспользоваться одиночеством, чтобы разделаться с накопившимися долгами. Но не довелось…

– Войдите! – рявкнул лейтенант, весь еще во власти заковыристых оборотов, на которые сегодня, как никогда ранее, был плодовит его мозг.

– Можно, товарищ лейтенант? – просунулся в комнату сержант Барабанов, ротный писарь и человек насквозь гражданский.

– Заходи, Барабанов, – вздохнул Александр, откладывая в сторону изгрызенную в творческих потугах шариковую ручку: как и большинство офицеров и прапорщиков полка, он устал бороться с этим «гражданином», ни в какую не признающим воинского этикета. – Присаживайся.

Писарь плюхнулся на жалобно взвизгнувший табурет (и как он умудрялся сохранять такие телеса при весьма скромной «перестроечной» кормежке?) и со стуком выложил на стол перед лейтенантом монету.

– Ну и что это ты мне приволок? – Саша, ни черта в коллекционировании не понимающий, даже не попытался взять тускло-белесую «серебрушку» в руки. – Похвастаться больше не перед кем своими трофеями?

Всему полку было известно, что сержант умудряется даже здесь, в Афганистане, отдавать дань своему хобби – нумизматике. Кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска, но большинство признавало право солдата на «гражданские заморочки». В конце концов – вполне безобидная степень сумасшествия. Не анашу втихаря покуривать или за самогоном под колючей проволокой ползать по минному полю. Некоторые даже помогали писарю, притаскивая с боевых, то одну старинную монетку, то целую пригоршню. Бежецкий тоже как-то пополнил коллекцию сержанта парой не то иранских, не то пакистанских – «арабских» одним словом – монет, заслужив тем самым горячую благодарность великовозрастного дитяти.

– Да это вы мне скажите, что это такое, товарищ лейтенант, – негодующе блеснул очочками Барабанов.

Пришлось брать монету в руки, рассматривать со всех сторон.

– Ну, двадцать копеек… Царские, – Бежецкий перевернул монету. – Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год… Стоп.

– Вот именно! – писарь торжествовал. – Какой царь в шестьдесят девятом? Его же на пятьдесят два года раньше свергли!

– Ну и замечательно. Мне-то какое дело до этого?

– Да ведь мне Перепелица этот двугривенный сменял! За две пачки «Примы».

– И что? Отобрать обратно? Он их уже скурил, наверное… Постой, – начало понемногу доходить до лейтенанта. – Когда сменял?

– Да вчера!

Александр задумался.

– Вот что, Барабанов, – он убрал монету в карман. – Позови-ка ты мне этого Перепелицу.

– А монета?

– Была и нету! – пошутил Бежецкий. – Было ваше, стало наше. Иди, иди, Барабанов…

Как ни крути, а добро, которое солдаты натырили тогда по карманам у убитых «духов», могло стать единственным доказательством того, что он, лейтенант Бежецкий, ничего не придумал. Ведь когда раненого Максимова «вертушкой» отправили в Кабул, на всякий случай долбанув пару-тройку раз «нурсами» по мертвому селению (по просьбе лейтенанта, конечно), он с солдатами таки спустился к кишлаку и обшарил там все. Увы, никаких следов боевиков обнаружить не удалось. Даже между камнями, где шел бой, не то что трупа – гильзы найти не удалось. Словно подмел все кто-то, да так аккуратно, что ни единой не оставил.

И камни заодно от пулевых выбоин «залечил».

– Слушай, Перепелица, – нахмурил лейтенант брови, когда сержант предстал перед ним. – Я тебя предупреждал про мародерство?

– Та чого? – прикинулся дурачком хитрец, опять кося под «щирого украинца». – Якое мародерство?

– Лопнуло мое терпение! Вместо дембеля в дисбат пойдешь, Перепелица.

– Та вы що? – переменился в лице сержант. – Який дисбат?

– По-русски говори, – грохнул кулаком по столу Александр, вспомнив к месту полковника Селиванова, и бросил весело звякнувший о столешницу «двадцатник». – Где вот это взял?

– Барабан настучал… – понимающе скривился сержант. – Ну, я его…

– Где взял, говорю?

– Да по карманам у «духов» прошлись маленько, – отвел глаза в сторону солдат. – А шо – нельзя?

– Это мародерство, Перепелица. Понял? В следующий раз повторять не буду. Что еще у трупов было?

– Та грошей було трохи…

– Где они?

– Та фалыпыви те гроши оказались. Мы их с Емелей в духан, а нас – в кулаки. Валите, гуторят, отсюда со своей липой… Мы их и выкинули.

– Фальшивые?

– А черт их разберет, товарищ лейтенант! Я бачив – вроде настоящие. И на просвет настоящие, и вообще… А местные не беруть, и все. Мы и решили, что фалыпыви те гроши…

– Что еще было?

– Да мало чего… Бусы ихние…

– Четки?

– Мабуть, да. А мабуть, и ни. Бусы.

– Еще.

– Патроны и все такое. Емеля еще ствол прихамил.

– Веди его сюда…

Ствол оказался пистолетом системы «браунинг». Стареньким, потертым, ничем особенным не примечательным. Бежецкий, конечно, изъял «нетабельное» оружие у солдат, но куда его девать? Патроны лишь в обойме, а подходящих – днем с огнем не найти. Так и валялся пистолет в общем сейфе рядом с бутылкой спирта и прочими «материальными ценностями», пока кто-то из коллег-офицеров не догадался впарить занятную вещицу очередному проверяющему из округа в виде сувенира.

Монетка тоже затерялась куда-то. Честно говоря, Александр за делами совсем забыл о ее существовании. И не жалел – она служила лишним напоминанием о том самом конфузе.

Вновь увидел он деньги с двуглавыми орлами через пять лет, уже капитаном, и в Союзе. Вернее, в той обкорнанной демократами, некогда могучей стране, что не звалась более СССР. Да и орлы на металлических «десятках» и «двадцатках» мало чем напоминали гордую коронованную птицу с той самой монетки. Примерно как мороженая курица из магазина – того же самого живого орла…

А слух о тех событиях все же прошел. Передавался из уст в уста, обрастал подробностями и высосанными из пальца фактами, как водится, пока не превратился в байку, одну из тех, которые любят травить друг другу солдаты на привале или офицеры за «рюмкой чая». Обычную байку той, далекой уже войны. Не лучше и не хуже других…