Текст книги "Кровь и честь"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Мы в Афганистане должны были сделать так, чтобы сами афганцы, привыкнув к нам и считая чем-то обычным, в один прекрасный момент осознали бы себя неотделимыми от Империи. А ее отсутствие в каждом, без исключения, моменте своей жизни – катастрофичным. Для этого нельзя было жалеть ни сил, ни средств: строить школы, больницы, электростанции, дороги, каналы и водохранилища, убеждать представителей знати отправлять своих отпрысков на учебу в Санкт-Петербург, Москву, Варшаву, Киев и Казань, а детей из простых семей учить за счет государства, даровать местным феодалам титулы князей Империи и переманивать их в столицу – пусть наши грузинские, горские и татарские потеснятся… Да хотя бы скупать на корню весь урожай опия, чтобы и крестьянину было хорошо, и не попадала отрава в Россию! Только так мы могли превратить Афганистан из калитки, черного хода в Индию, в парадные ворота, проспект и магистраль. Увы, твердолобости нашим чинушам не занимать, и они, по китайской пословице, принялись снимать кошку с дерева тем же способом, что и вытаскивать из колодца… И превратили Афганистан из черного хода в лезвие меча над огненной пропастью…

– Но можно ли сейчас хоть что-нибудь сделать? – робко вставил слово Бежецкий.

– Можно. Если отмотать назад примерно полгода и все начать заново, – усмехнулся полковник. – Увы, это не в человеческих силах… Так я считал полмесяца назад и готов был опустить руки, – неожиданно закончил он. – Да вы не бойтесь, Александр Павлович, берите, берите перстень – он ведь ваш по праву.

Молодой человек нерешительно потянулся к драгоценности, но стоило ее коснуться, как ему показалось, что перстень раскален, и он стремительно отдернул пальцы.

– Ага! – Федор Михайлович заглянул Саше в глаза. – Вы тоже почувствовали? Не простой это перстень, ох не простой… Между прочим, один из наших специалистов вполне авторитетно утверждает, что некогда этот предмет принадлежал вашему тезке, Александру Великому.

– Не может быть… – прошептал юноша, заворожено смотря на «змеиный глаз». – Самому Александру…

– Да, ему, Александру Македонскому, или, как его называют на Востоке, Искандеру Двурогому. Он, знаете ли, носил шлем с бараньими рогами, – полковник для наглядности приставил пальцы ко лбу, сделав рожки. – И, вполне возможно, что, именно лишившись своего амулета, он потерял удачу. Возьмите его в руку – не укусит!

Действительно, металл был, как ему и подобает, холодным, лишь постепенно нагреваясь от тепла Сашиной руки.

– Признал вас за своего? То-то. Меня вот не признал, – полковник протянул руку, и Бежецкий ясно различил на широкой крепкой ладони след от ожога. – Мистика, а? А ведь приборы никаких изменений температуры не отмечают. Равно как радиации, электрической или химической активности и прочего. Так что перстень ваш, и носите его по праву. Вашему знакомцу с Николаевского вокзала он, кстати, тоже не подошел. Так что он не в обиде. Только не думайте, – погрозил жандарм пальцем, – что казна снова войдет в расход, чтобы возместить вам еще и жалованье за четыре месяца! Она уже и так выплатила сходную сумму тому молодому человеку в качестве вознаграждения.

– Но вы же говорили…

– А-а-а! – махнул рукой Федор Михайлович. – Шуток не понимаете, поручик. Генерал Коротевич ваш – вор и мерзавец. Кому только в голову пришла идея поставить этого паркетного шаркуна заместителем командующего. Ладно бы хоть – только в казну лапу загребущую запускал, каналья – у нас это зло привычно и неизбежно – сколько солдат и офицеров из-за его гешефтов полегло! И не поверите – легко снюхался с вашими тамошними неприятелями!

– Неужели тоже занялся контрабандой? И снова в гробах?

– Точно так. На ней голубчика и прихватили – не могли же мы просто так взять под микитки протеже самого… ну, это не важно. Так что и вы, мон шер, к этому благому делу руку приложили… Не скромничайте – чего уж тут!.. Зато теперь сидит голубь в крепости, ждет суда и строчит доносы на своих столичных и тамошних дружков, – удовлетворенно потер ладони жандарм. – Так что будьте уверены – многие головы полетят вскорости.

– А это? – кивнул Саша в тот угол, на который раньше указывал полковник.

– Что это? – не понял тот. – Ах, это!.. Не извольте беспокоиться, сударь мой. Все под контролем.

Он снова уселся в свое кресло и скрестил на столе руки:

– Вот мы и подошли, – несколько грустно, даже печально, проговорил он, – к самому главному…

21

Дверь, как оказалось, скрывавшаяся за портьерой в том самом углу, где Саша полагал подслушивающие устройства, распахнулась. В кабинет вошел высокий худощавый человек в темном, с лицом сухим и неприветливым, как у английских дворецких в плохих телепостановках.

– Сидите, – жестом приказал он не подниматься поручику, сделавшему движение поприветствовать новое лицо, судя по той бесцеремонности, с которой появилось, – высокого ранга. – Федор Михайлович, познакомьте нас наконец.

– Действительный статский советник, товарищ министра иностранных дел, [23]23
  Товарищем министра в Императорской России назывался его заместитель.


[Закрыть]граф Аристарх Львович Дробужинский, – торжественно произнес жандарм, и чиновник величаво склонил голову. – Поручик Третьего Отдельного драгунского полка в составе Запамирского экспедиционного корпуса, граф Александр Павлович Бежецкий. Прошу любить и жаловать.

– Видите, – произнес дипломат, после крепкого рукопожатия тоже усевшийся в кресло, но не рядом или напротив Саши, а сбоку, заняв таким образом позицию между собеседниками. – Ваш полный титул длиннее моего, а по дворянской иерархии мы совсем рядом. Так что попрошу без чинов. Зовите меня просто Аристархом Львовичем, а я вас буду звать Александром Павловичем.

Покончив с представлением, товарищ министра сразу взял быка за рога:

– Федор Михайлович, как я вижу, уже ввел вас кратенько в курс дела. Поэтому я не буду тратить время на пространные отступления. На сегодняшний день, как вы понимаете, ситуация в Афганистане находится вне нашего контроля.

Полковник чуть поморщился – он, видимо, хотел бы избежать таких резких формулировок – но Дробужинский даже не подумал смутиться или поправиться. Напротив, он окинул жандарма таким ледяным взглядом, что тот предпочел принять самый отсутствующий вид.

– Повторяю, – надавил дипломат. – Положение в Афганском Королевстве больше не контролируется Российской империей. Запамирский корпус, находящийся там, играет роль пожарной команды, вынужденной малыми силами тушить пожар, охвативший одновременно весь город. И увеличение его численности за счет частей, расквартированных в Туркестане и Северо-Западной Индии, проблемы не решает. Дипломатические миссии и представители Иностранной коллегии министерства иностранных дел [24]24
  Организация, выполнявшая функции нынешней Службы внешней разведки в Российской Федерации.


[Закрыть]прилагают титанические усилия, чтобы хотя бы частично восстановить «статус кво», но большая их часть пропадает втуне, поскольку в Королевстве царит полная анархия. Людей, облеченных формальной властью, – множество, но власть эта сплошь и рядом не выходит за пределы дворцов, охраняемых ордами вооруженных до зубов головорезов. А между этими дворцами – сотни верст кровавого вакуума власти, где автомат или нож – и суд, и власть, и закон в одном лице.

Лишь один человек на всю страну сейчас реально может повлиять на ситуацию. Свергнутый король Махмуд-Шах. Но он оскорблен, обижен и не желает вести никакого диалога. Ни с нынешней местной властью, ни с нашими эмиссарами, ни с международными посредниками, в коих, как выяснилось, недостатка нет. Еще пару недель назад положение казалось нам безвыходным. То есть выход, конечно, есть – выход есть всегда, и именно за него ратуют горячие головы в Генеральном штабе и ближнем окружении Императора: полномасштабная оккупация страны такими силами, которые потребуются, разделение страны на губернии, отстранение короля и местных феодалов от власти и замена их подданными Империи во главе с Наместником из числа великих князей… Словом, превращение Афганистана в очередную провинцию России, но по самому жесткому варианту. В активе – ликвидация так называемого «Памирского коридора», соединяющего Туркестан с индийскими владениями, в обмен на полноценные границы Империи вплоть до Индийского океана, прирастание Российской территории афганскими землями, а населения – еще двадцатью пятью миллионами подданных. Короче говоря – сиюминутное решение проблемы, на которую ранее отводились десятилетия.

– А в пассиве? – не удержался Александр.

– В пассиве, – благосклонно кивнул ему граф, – совершенно сейчас не нужная Империи, еще не совсем оправившейся от Южно-Китайского кризиса, малая война. Не конфликт, не замирение, а именно война, причем с перспективой растянуться на долгие годы. Уже сейчас, через какой-то месяц после ввода войск, потери измеряются сотнями…

– Не может быть, – ахнул поручик, вспомнивший ряды цинковых гробов в чреве «Пересвета». – Может быть, десятками? Я читал…

– Это информация не для печати, – отрезал дипломат. – Я мог бы назвать вам точную цифру, но, во-первых, не имею права разглашать эту информацию, а во-вторых, не могу физически – она постоянно изменяется. Каждый день гибнет на поле боя и умирает от ран в госпиталях множество ваших, поручик, товарищей. Во избежание панических настроений в Империи принято решение о цензуре данных о наших потерях. Но долго продолжаться это не может. Война в Афганистане, развязанная по глупости одних и из-за попустительства других – вас, Александр Павлович, я в виду под «другими» не имею, тут отчасти есть и моя вина, и Федора Михайловича, и множества других – становится слишком расточительной для России. Как в человеческом плане, так и в финансовом. А главное – политическом, поскольку играет на руку недоброжелателям Империи по всему миру… Но, – он поднял вверх худой узловатый палец, – повторяю, что выход есть.

– Какой? Вы же говорили, что свергнутый король не желает вступать ни в какие переговоры.

– Я бы не сказал, что ни в какие… – осторожно заметил Федор Михайлович, тут же награжденный за этот демарш яростным взглядом Дробужинского.

– Федор Михайлович прав, – снова повернулся он к Бежецкому. – Мы потерпели неудачу в подборе персоналий, с которыми Махмуд-Шах согласился бы вести переговоры, но сам он не считает их невозможными. Хотя и не горит желанием давать нам подсказку. Вы ведь хорошо знаете экс-короля по службе в Кабуле. Охарактеризуйте его, пожалуйста, в двух словах.

– В двух словах?.. – Как на экзамене, Саша поднял глаза к потолку, пошевелил губами… – В двух словах… Это очень умный, благородный и честолюбивый человек, – выпалил он. – И все эти качества замешаны в нем в равных долях, так что ни одно не может одержать верх.

«Экзаменаторы» переглянулись.

– Браво, пять баллов, – несколько раз свел вместе сухие ладони Аристарх Львович, имитируя аплодисменты. – Хотел бы я видеть вас в числе своих слушателей…

– Граф преподает в закрытом учебном заведении, совместно курируемом обоими нашими ведомствами, – поспешил пояснить жандарм. – И не без успеха, замечу.

– Оставьте, полковник, – отмахнулся Дробужинский, но было видно, что ему приятно это слышать. – Я весьма посредственный учитель. Прежде всего потому, что не могу посвятить этому достаточного времени. Боюсь, что мои студенты так и останутся недоучками, – соизволил граф пошутить.

– Как вы верно подметили, – продолжил он, – Махмуд-Шах честолюбив и умен. Поэтому он всегда стремился к трону Афганистана и стремится сейчас. Но отлично понимает, что, даже если ему удастся сплотить вокруг себя какое-то число верных сторонников, вернуть власть он не сможет. Самое большее, на что его гипотетическая армия способна – вылазки против российских войск и войск Ибрагима Второго, попытки склонить на свою сторону губернаторов провинций и прочая партизанщина. Даже если он воспользуется помощью Британии, Турции и Магрибинских султанатов, которая сейчас, уверен, ему предлагается весьма усиленно, то это лишь затянет кровавую междоусобицу. И ему не хуже всех нас понятно, что единственной силой, которая сможет вернуть ему корону, является именно та, что эту корону отняла – Российская империя. Но одновременно он человек благородный. Простить предательство ему трудно, да и сподвижники его, которые после переворота лишились постов, чинов и недвижимости, а многие – и близких, не поймут. Ну, и человеческое тут не на последнем месте – он просто боится западни, которую ему могут подстроить под предлогом переговоров. Ведь это не старый битый горный волк вроде Хамидулло, за которым гонялись и армия покойного короля, и наши спецслужбы… Да вы это знаете – зачем я вам рассказываю? – граф кивком указал на орден на груди Бежецкого. – Это вчерашний принц, изнеженный и непривычный к походам и конспирации. Ручаюсь, что ему плохо и трудно в горах, и он с радостью бы пообщался с парламентером, но никому не доверяет.

– За исключением одного человека, – вставил Федор Михайлович.

– Кого же? – машинально спросил Александр, загипнотизированный лекцией дипломата.

– Вас, – развел руками Аристарх Львович.

* * *

– Да вы с ума сошли! – опешил Саша. – Кто я такой? Обычный поручик, без году неделя в армии. И вообще… – Он чуть было не выпалил «собравшийся уйти в отставку», но вовремя прикусил язык. – Я же пешка, господа! Обычная пешка!

– Но пешки, если вы играете в шахматы, – заметил Дробужинский, – при ряде обстоятельств выходят в ферзи.

– Кстати, – полковник хлопнул себя по лбу и достал из стола лист бумаги, – совсем забыл, Александр Павлович! Вы уже и не поручик. Вот приказ о присвоении вам чина штаб-ротмистра. Вне очереди.

– Вот видите, – дипломат остро глянул на Бежецкого. – Пешка сократила путь до ферзя на целую клетку.

Саша заворожено переводил взгляд с перстня, к которому по-прежнему не решался прикоснуться, на приказ, придавленный крепкой пятерней жандарма, и не мог отделаться от мысли, что это сон, продолжение того самого кошмара. Сейчас он очнется в своей постели и даже не вспомнит всех подробностей этой фантасмагории. Драгоценность стоимостью десять миллионов рублей, вожделенный совсем недавно чин штаб-ротмистра… Решение уйти в отставку, какой-то час назад казавшееся подвигом, эпохальным свершением, коренным поворотом в судьбе, на фоне всего этого как-то съежилось, поблекло, потеряло значимость, выглядело уже не обдуманным мужским шагом, а желанием капризного малыша, вроде бессмертного: «Назло маме отморожу себе уши!»

Старшие собеседники смотрели на него и чего-то ждали.

– И все равно, господа… – усилием воли оттолкнул наваждение, окутывающее его теплой липкой пеленой, Александр. – Я…

– О-о-о!.. А я и забыл! – полковник пожал плечами и потянул бумагу обратно к себе. – Вы же, голубчик, подлежите суду за дезертирство! Как же я так? Точно стариковский склероз, не иначе.

– Дезертирство? – поднял редкие белесые бровки граф. – Ну-ка, ну-ка, расскажите, Федор Михайлович.

– Да вот, молодой человек решил прокатиться из действующей армии до дому, – охотно пояснил жандарм. – А документы в надлежащем порядке оформить позабыл. Да и причины на то не имел.

– Я был ранен, – буркнул поручик, понимающий, что вокруг него разыгрывается комедия, в которой ему самому отведена роль Пьеро. – Полковник Седых…

– Увы, – развел руками Федор Михайлович. – Покойный Иннокентий Порфирьевич то ли запамятовал, то ли засунул куда-то бумажку… А может быть, нерадивые сестры милосердия после его гибели пустили сами знаете на что.

Ситуация складывалась патовая: бумаги о ранении, конечно же, были оформлены надлежащим образом – Саша не верил в то, что покойный медик мог отнестись к судьбе своего друга наплевательски, но их появление на свет либо исчезновение без следа теперь зависело только от коварного жандарма. Бежецкого ставили в положение Буриданова осла, [25]25
  «Буриданов осел» – философский парадокс, иллюстрирующий свободу и рациональность выбора.


[Закрыть]но явно подталкивали в направлении той копны сена, которая была выгодна. Конечно же, не ему самому.

– Да-а-а. – Аристарх Львович задумался. – Очень некрасивая штука… Тут офицерским судом чести не отделаешься. Знавал я одного поручика лет двадцать тому, так он в подобном положении не придумал ничего лучшего, как пустить себе пулю в лоб. Сам не спасся, но хоть честь свою сохранил… Но ведь мы просто обязаны помочь молодому человеку, не правда ли, Федор Михайлович?

– Конечно! О чем речь! – приказ опять начал медленное движение по столу в сторону Александра. – Если, разумеется, молодой человек не будет капризным ребенком и примет решение, достойное взрослого человека и офицера Российской Императорской армии.

«Все равно меня заставят, – обреченно подумал Бежецкий. – Так есть ли смысл отправляться куда-то под конвоем и контролем, когда можно остаться свободным человеком? Относительно свободным… В конце концов – чего это я втемяшил себе в голову, что в цивильной жизни достигну каких-то успехов? Я ведь даже не выбрал стезю, по которой двинусь дальше. Все мирные профессии от меня одинаково далеки – медицина, педагогика, инженерное дело, наука, искусство… Оставаться на содержании родителей, представляясь знакомым отставным поручиком? Даже не гвардии поручиком… Ах, это… – взгляд его опять упал на „змеиный глаз“. – Да, это весомый аргумент. Но не потеряю ли я его, отказавшись от предложения? Потеряю наверняка. Так что выбора-то у меня особого нет…»

Заметив колебания молодого человека, Дробужинский быстро переглянулся с жандармом и извлек из внутреннего кармана сюртука небольшой угловатый предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коробочкой, обтянутой темно-зеленым сафьяном.

– Я тоже кое-что забыл, Александр Павлович. – Он открыл коробочку, и внутри, утопленная в черный бархат, сверкнула полированным золотом восьмилучевая звезда. – Король Ибрагим Второй соизволил пожаловать вас, поручик, высокой наградой Королевства Афганского – Орденом Звезды, [26]26
  Амир Абдур-Рахман (Amir Abdur Rahman) (1841–1901) – эмир Афганистана с 1880 по 1901 год. С 1867 по 1880 год скрывался на территории Российской империи, в Самарканде, получая от казны содержание 25 тысяч рублей в год. Став эмиром, значительно расширил территорию страны, но, попытавшись захватить земли, контролируемые Россией, в марте 1885-го был разбит генералом Комаровым в районе Кушки. При нем была окончательно определена граница Афганистана и России.


[Закрыть]или Нишан-и-Астур, основанной одним из его предшественников, Амиром Абдур-Рахманом, почти сто лет назад… Носится на красной муаровой ленте через плечо – вот она, – палец дипломата указал на свернутую в трубочку ленту в бархатном гнезде под орденом, – скрепляясь маленьким орденским знаком у левого бедра. Почти как яненская…

Александр нерешительно принял из рук «искусителя» коробочку и полюбовался игрой света, падающего из окна, – серый петербургский день близился к своему завершению: на золотых лучах и серебряном центральном медальоне с чеканным афганским гербом-мечетью. Федор Михайлович тут же включил настольную лампу на гибкой коленчатой опоре и направил яркий луч на награду, сразу вспыхнувшую острыми бликами.

– За что это мне? – отставил коробочку поручик, вдосталь налюбовавшись ее содержимым.

– За помощь, оказанную монарху при воцарении. Все, хм… ваши коллеги, так сказать, по славному делу, – Аристарх Львович иронически скривил губы, – награждены такими же. Естественно, неофициально. Дома, перед зеркалом, примерить можете, но на люди, тем более в торжественных случаях – ни-ни. Увы, такова специфика подобных наград… – развел он руками. – Так что для вас это не более чем значок, хотя в Афганистане дает право на многие блага, начиная от пожизненной пенсии, выражающейся весьма круглой суммой, до потомственного дворянства. Не слишком высокого ранга, но все-таки. Дающего право являться ко Двору в престольные праздники и так далее.

– Но у вас, сударь, есть шанс получить по завершении миссии – успешном, разумеется – нечто подобное и в России, – улыбнулся жандарм. – Скажем, Святую Анну. И не «клюкву» – она у вас уже есть – а третью степень, с мечами и бантом. А то и Святого Владимира… [27]27
  Орден Святой Анны по статусу был выше ордена Святого Станислава, но ниже ордена Святого Владимира. Четвертую степень ордена – круглый медальон с красным крестиком на золотом поле – крепили к эфесу наградного оружия, к которому также полагался темляк красного цвета с круглым помпоном на конце. Из-за этого темляка орден был прозван в армии «клюквой».


[Закрыть]

– Я не из-за наград и чинов служу Империи… – начал было молодой человек, рассерженный тем, что его считают алчным и недалеким «коллекционером», каких, по рассказам отца и деда, в армии, увы, всегда было не счесть. Да что далеко ходить – тот же Коротевич.

– Значит, вы согласны? – быстро перебил его Дробужинский.

– Мне нужно подумать… – попытался барахтаться еще Саша, поняв, что его уже обставили и он приближается вовсе не к той копне, что выбрал, а к той, что ему ВЫБРАЛИ. – Посоветоваться…

– Что тут советоваться? – бухнул полковник кулаком по столу. – Согласны или нет?!

– Да, – просто ответил Бежецкий…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИМПЕРСКИЙ РУБЕЖ

В тетради юности закончились листы,

Весны единственной осыпались цветы.

О молодость моя, откликнись, птица счастья:

Ведь ты была со мной! Куда умчалась ты?

Омар Хайям

22

«А ведь мог сейчас сидеть дома, в тепле и уюте, – думал Бежецкий, скрючившись у чуть теплящегося очага в продуваемой всеми ветрами горной хижине, сложенной из неотесанного дикого камня, тяп-ляп скрепленной глиной и прилепившейся, как ласточкино гнездо, к стене ущелья, по дну которого бежал один из безымянных притоков Аргандаба. – Готовился бы к поступлению в университет и не помышлял о путешествиях…»

За прошедшие с памятной беседы месяцы он сильно изменился: похудел, загорел дочерна – гораздо больше, чем за всю предыдущую службу – здесь, высоко в горах, солнце палило нещадно, а привычной широкополой панамы не было и в помине, только пуштунский шерстяной чалпак, – оброс мягкой бородкой… Одним словом: стал точь-в-точь походить на крайне малочисленных местных жителей, которые уже не пялились на него, словно на невиданное чудо, как в первые дни. На вид такой же, а что до масти, так здесь, в древних индоевропейских землях, рыжих едва ли не больше, чем брюнетов, а уж все промежуточные оттенки представлены в обширном разнообразии.

Так что слиться с аборигенами Александру удалось на славу. Хуже обстояло дело с целью миссии.

Все оказалось очень просто лишь на карте, разложенной на столе в петербургском кабинете, где заоблачные горы казались веселенькими красно-коричневыми пятнышками, а долины и ущелья – зелеными запятыми и черточками. На самом же деле проводники, сменяя друг друга, таскали бедного «русики» от Герата до Заранджа, а оттуда – до Кандагара, но Махмуд-Шах оставался неуловим, а все, кто его видел, отвечали, что он «только что ушел». И проверить – правда это или традиционная азиатская ложь, не представлялось возможным… Эта бесконечная гонка уже начала поручику надоедать. Но неутомимым афганцам, похоже, нисколько.

Сколько раз приходилось Саше обмирать, пересекая ущелье по подвесному мосту, построенному, наверное, еще при Искандере Двурогом, над потоком, ревущим так далеко внизу, что до повисших на паутинке над ним путников доносился лишь глухой рокот! Сколько раз он прощался с жизнью, когда на узком карнизе, ограниченном с одной стороны отвесной скалой, а с другой – зияющей бездной, внезапно из-под стопы, обутой вовсе не в горный ботинок с надежными триконями, [28]28
  Трикони – металлические пластины, вделанные в подошву альпинистских ботинок для лучшего сцепления с грунтом.


[Закрыть]а в обычный старый чувяк с тонкой и скользкой подошвой, предательски выворачивался камень, увлекающий вниз тонны своих собратьев. Сколько раз после ночевки под открытым небом на камнях, у костра, вытряхивал из одежды маленьких, но вредных скорпионов или более крупных их собратьев – сольпут. Благодаря при этом Всевышнего, что хоть в этот раз – не змею… И змея его кусала – хорошо хоть не смертельно ядовитая, и скорпионы жалили несчетно, оставляя болезненные, долго не заживающие ранки-язвочки, и непривычной пищей он травился, и провалялся однажды три дня в какой-то пещере, вывихнув при неудачном падении ногу. И обворован был одним из «надежных» проводников в самом начале пути… Опять же благодарение Богу, что до заветного перстня хапуга не добрался, а вскоре и сам сложил голову, поскользнувшись на предательском камне, так что почти весь материальный урон и часть морального путнику были возмещены.

Еще на тайной базе Иностранной коллегии в Туркестане Александр выучил магометанские молитвы и ритуалы, чтобы не подвести людей, вызвавшихся его вести к неуловимому экс-королю. Теперь, окажись рядом кто-нибудь чужой, он ничуть не хуже истинного правоверного мог прочесть «Ля иляха иль Алла…», [29]29
  «Нет бога, кроме Аллаха (и Мухаммед – пророк его)…» (арабск.).


[Закрыть]обратившись в сторону Мекки, и, по завету Пророка, умыться песком за неимением воды. Этот грех для православного заранее был отпущен ему священником коллегии, как и многие другие. Так что для того, чтобы выявить немагометанское происхождение посланца, его, для начала, следовало раздеть (чего сам Саша поклялся себе не допустить ни при каких обстоятельствах). Правда, ему всерьез предлагали совершить некую «косметическую» операцию, но без особенного успеха…

И вот теперь, когда он начал подозревать, что придется совершить «кругоафганское» путешествие, окольцевав страну по всему безумно сложному ее периметру и возвратившись туда, откуда начались странствия, неприятность подкралась оттуда, откуда ее никто не ждал. То ли плохо залечил лихорадку семейный врач Бежецких, малознакомый с этим редким в средней полосе недугом, то ли укусил путешественника на одной из ночевок возле реки зловредный комар-переносчик, то ли просто промозглые горные ночи сыграли свою роль… Гадать можно сколько угодно, но посланец Санкт-Петербурга свалился здесь, в затерянной в скалах хижине, и трепала его болезнь с регулярностью почтового экспресса по три раза в сутки. Только регулярность эта выверялась Сумасшедшим Часовщиком из сказки англичанина Кэрролла…

Естественно, продолжать путь было невозможно – приступ всегда подкрадывался незаметно и скручивал страдальца в бараний рог без всяких «предварительных ласк» – свирепо и беспощадно, как какой-нибудь снежный барс своего земляка муфлона. Вот здорово бы было, случись подобный фокус где-нибудь посреди очередного моста или на краю пропасти! Тут бы марафон и окончился весьма печально для всех – и для его главного участника, и для болельщиков, терпеливо ожидавших в столице результата. А поскольку из лекарств под рукой присутствовал лишь черный порох из арсенала проводника, не расстающегося с кремневой фузеей эпохи первой англо-афганской войны (снабжать эмиссара европейскими медикаментами было признано нецелесообразным), да его же богатого набора амулетов и оберегов, то надеяться оставалось лишь на чудо.

«Куда он запропастился? – Саша опустил воспаленные веки, будто ширмой отгораживаясь от безрадостного окружения. – Сказал, собака, что на полчаса отлучился, а сам…»

Думать о том, что одноглазый пуштун-проводник бросил его здесь, в горах, умирать мучительной смертью, не хотелось. Равно как не хотелось подниматься на ноги и куда-то идти. Да и куда идти ему – чужаку в этих краях? Он даже приблизительно не представлял, в какую сторону следует направить стопы, чтобы, в конце концов, счастливо избежав многочисленных братьев-близнецов пресловутого Хамидулло, расплодившихся из посеянных и им в том числе зубов дракона, не забредя по ошибке к англичанам и не околев в горах от холода и голода, добраться до России. И вообще: существовало ли верное направление в этой горной стране, где наикратчайший путь, вопреки всякой логике и геометрии заодно, совсем не прямая линия?

Наверное, он опять впал в беспамятство, если, даже не поднимая век, отлично видел покойного дедушку, удобно расположившегося напротив – по другую сторону костра. На этот раз Георгий Сергеевич был не в парадном мундире, в котором внук видел его в последний раз. И верный свой кавалергардский палаш старый вояка оставил до лучшей поры. Облачен граф был по-походному: в видавший виды охотничий костюм и высокие сапоги.

– Ну что, внучек? – Глаза старого графа глядели лукаво. – Несладко приходится?

– Куда уж там… – вяло махнул рукой Саша.

– Не рано ли ты расклеился? Ты же был уже в подобной ситуации – соберись!

– Там было совсем другое, дедушка… Там от меня зависела жизнь людей, и я просто не мог сдаться…

– Двух человек.

– Да, двух… Сначала трех, но одним пришлось пожертвовать…

– Не горюй: ты – офицер, а наша профессия обязывает иногда жертвовать одним ради спасения остальных.

– Но теперь я один…

– И поэтому ты решил прекратить борьбу?

– Зачем это…

– А вот и врешь! – Бежецкий – старший грозно нахмурил брови. – Даже если бы ты был один, сдаваться без боя – позор для русского офицера. И уж тем более имея за плечами столько жизней, которые можно спасти.

– Я не смогу…

– Сможешь!

– Я умираю…

– Не рано ли собрались, господин поручик? – Голос дедушки неожиданно изменился, и Александр удивленно поднял веки.

Напротив него на дедушкином месте сидел еще один знакомец. Только в этом облачении Бежецкий его никогда не видел. В горчичном персидском френче, в пестром мундире королевского гвардейца, в сером рубище приговоренного к смерти, но не в мешковатом облачении горца. И без курчавой бородки, обрамляющей лицо…

«Еще один покойник. – Озноб наконец отпустил Сашу, и ему сделалось хорошо-хорошо, захотелось закрыть глаза и больше не открывать: что с того, что под боком не мягкая постель, а острые камни. – Что ж – неплохое соседство. Хотя дедушка был приятнее… Ничего, скоро появится еще кто-нибудь из покойных друзей. Иннокентий Порфирьевич или Герман…»

– Э-э-э, поручик… Да вы совсем больны!

* * *

Если рай и существует, то он обязательно должен выглядеть именно так…

Дворец, окруженный роскошным парком, притаился на дне укромной долины. Именно поэтому, наверное, здесь было необычно тепло для коварной горной весны. Воздух в котловине, надежно защищенной от ветров со всех сторон почти отвесными горами, хорошо прогревался лучами южного солнца, и если там – за заснеженными вершинами – весне еще только предстояло вступить в свои права, то здесь зеленела яркая листва, благоухали цветы, пели, прячась в кронах деревьев, птицы и журчали фонтаны.

Саша никак не мог опомниться уже третий день кряду. Бродил по тенистым аллеям меж стен аккуратно постриженной зелени, когда уставал – отдыхал в ажурных беседках, когда хотел пить или есть – наслаждался тонкими яствами и напитками, подаваемыми по первому его жесту бесшумными и безмолвными слугами, закутанными до самых глаз… Любое его желание, даже не выраженное словами, исполнялось мгновенно.

Он совершенно не помнил, как очутился здесь, как вышел из той укромной хижины, как миновал какие-нибудь ворота, отделяющие его от этого земного рая. Просто открыл глаза и вместо тлеющего очага увидел белоснежные стены из резного мрамора, роскошные ковры и льющийся сквозь ажурную оконную решетку дневной свет.

«Наверное, я все-таки умер, – думал поручик, сидя у бортика небольшого бассейна с кристально-чистой водой и следя, как в глубине медленно перемещаются золотистые пучеглазые рыбы, лениво шевелящие пурпурными плавниками-мантиями. – Не бывает такого покоя в нашем суетном мире…»

Смущало лишь то, что он, православный, угодил в рай, явно предназначавшийся для магометан: мавританский стиль чувствовался во всем – от причудливой арабской вязи, украшавшей стены и складывавшейся в прихотливые узоры, до ассортимента блюд. Да и с одеждой неведомые благодетели не стали оригинальничать – парчовому халату, шитым золотом шелковой рубахе и шароварам, а также мягким туфлям с загнутыми носами позавидовал бы Аладдин из восточных сказок. Лишь белоснежный тюрбан с павлиньим пером, скрепленным устрашающих размеров рубином, Бежецкий надеть не рискнул, и теперь солнце чувствительно припекало его стриженную ежиком голову.