Текст книги "Миф о вечной империи и Третий рейх"
Автор книги: Андрей Васильченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
В Кольце видели очевидные различия между консерватизмом и «национальным движением», но младоконсерваторы оказались не в состоянии преодолеть их. Например, в одном из номеров «Совести» появилась статья «Консервативное мышление и национальное движение», которая радостно возвещала о победе националистов над старыми консерваторами. В действительности консерватизм в условиях XX века был пригоден к активному и конструктивному сотрудничеству, а вовсе не к политическим спекуляциям. Ведь Мёллер ван ден Брук очень верно подметил в «Немцах», что времени барона Штайна не помогли ни «толстые учебники по национальной политике», ни «сказки о Тайном императоре». Не был ли миф о Третьем рейхе чем-то подобным, бегством от действительности, прятаньем головы в песок? В наши дни мы знаем, какие последствия может иметь призыв к иррациональным силам. Мёллер знал о силе мифов, но думал, что нашел политическое средство обратить историю вспять и скорректировать итоги мировой войны и революции. Если для немецкого стратега Клузевица война была положение политики, то для Мёллера ван ден Брука политика была продолжением войны.
Предвидел ли Мёллер ван ден Брук, что взойдет из тех зерен, которые он заронил в немецкую почву, когда писал Генриху фон Гляйхену такие слова;
«Когда мы говорим этому народу о Третьем рейхе, то должны отдавать ясный отчет, что не существует и малейшей уверенности относительно того, что связано с ним. Мысль о Третьем рейхе – это мировоззрение, которое выше любой действительности. Недаром есть представления, которые уже в своих понятиях ориентируются на словосочетание Третий рейх, равно как и книги, которые получают одноименное название. Все они, странно облаченные, чувствительные, легковесные, совершенно разные, с самого начала идеологически скомпрометировали себя. Немецкий народ всегда был склонен предаваться самообману. Идея о Третьем рейхе может стать самым великим самообманом, который только возможно представить себе. Это станет более чем очевидным, когда его ложно интерпретируют и на этом успокоятся. Это может погубить его».
После сглаживания национальных и государственных противоречий могли возникнуть условия для европейской интеграции, но Мёллер ван ден Брук напрочь отвергал Лигу Наций. После того как Германия была признана виновной в развязывании Первой мировой войны, она могла вступить в Лигу только после испытательного сроки с согласия двух третей членов этой организации. В этих условиях Мёллер не видел в Лиге Наций институт, где можно было бы отстаивать немецкие интересы. Мёллер ван ден Брук рассматривал Лигу лишь как гарант нового миропорядка, против которого он намеревался активно бороться. Он писал о тогдашней Европе: «Мы не думаем о нынешней Европе, которая слишком ничтожна, дабы хоть капельку ценить ее. Мы думаем о вчерашней Европе, и о том, что из нее можно спасти хотя бы для завтрашнего дня». Под «европейским завтра» Мёллер ван ден Брук понимал Европу, чей центр больше не будет находиться на Западе, но переместится в Германию. Он настойчиво требовал появление новой Европы: «Это станет временем для всего мира, когда Европа проникнется сознанием, что есть еще один гигантский факт – белая раса». Упоминание белой расы – это скрытый удар по Франции, «проникнутой неграми». Многие националисты подчеркивали, что Франция не являлась Европой, так как привезла на континент негров. Более того, во время оккупации Рура Франция ввела туда «цветные части». На последней странице «Третьего рейха» мы могли бы прочитать такие слова: «Над Европой сгущается тень Африки!» Вообще, когда Мёллер ван ден Брук требовал континентальной реорганизации, то «новая Европа» была для него идентична Третьему рейху.
Идею об избранности Германии, которая лежала в основе всех теорий Третьего рейха, мы должны рассматривать как конкретное восприятие собственного значения в развитии истории, постепенно переходящее в национальное тщеславие и самонадеянность. Это не была какая-то конкретная политическая концепция, это даже не было изобретением немецкого национализма XX века. Еще Шиллер в 1797 году в стихотворении «Величие Германии» предвещал: «Высший удел ей уготован. Так как она находится в центре европейских народов, то она – суть человечества, ее цветок и лист. Она избрана всемирным духом». Позже Фихте провозгласил в своих «Речах к немецкой нации» особое предназначение немцев. Гегель видел миссию Германии в распространении христианства. Однако тот же Гердер, на которого так охотно ссылались идеологи новой империи, предупреждал: «Ни одной нации, ссылаясь на природное превосходство, нельзя вручать скипетр над другими народами». Национал-социалисты нашли особое призвание немцев в расизме.
Если мы зададимся вопросом, как Мёллер ван ден Брук представлял себе, например, создание нового имперского правительства или как он предполагал распределить права и обязанности между правительственным аппаратом и немецкими землями, то не получим конкретного ответа. Он, впрочем, как и многие другие имперские идеологи, даже не мыслил подобными четкими категориями. Мёллер ван ден Брук опирался лишь на миф о Третьем рейхе. В то время уже прозвучали слова Сореля о том, что миф являлся двигателем истории. Для недавнего европейского прошлого горьким опытом стал тот факт, что в реальность был воплощен миф, взывавший к иррациональным силам. Несомненной заслугой младоконсерваторов является, что они смогли установить потенциальную мощь мифа. Но это же звучит и упреком – они сделали миф злым роком Германии.
В последние годы существования Веймарской республики, когда по прихода к власти нацистов остались буквально считанные дни, Эрнст Барлах написал такие строки: «Нацистский балаган делают не по заслугам демоническим. Недавно я начал читать «Третий рейх» моего доброго, но увы покойного друга Мёллера ван ден Брука, чтобы разбираться, хотя бы теоретически, в его построениях. Серьезно и добросовестно я изучил его книгу, я нашел ее сложной для понимания. Раньше мне она казалась криком отчаяния. Теперь она мне кажется пустой и мертвой. Теперь, если я слышу о движении, то в голове мелькает мысль: «Вчерашняя мода»». Георг Кваббе, автор книги «Последний рейх», которому вряд ли можно отказать в понимании консервативной мысли, еще более резко отозвался о книге Мёллера ван ден Брука. «Написано блестяще. Вне всякого сомнения это работа умного человека, который доходчиво излагает консервативную идею в соответствующей главе… Но от остальных частей остается неприятный осадок. То, как он определяет «немецкий социализм», иначе как хвастовством не назовешь. Рассуждения о демократии и либерализм просто не выносимы. Если он видит в либерале человека с разжиженными мозгами, а в либерализме – модель общества, которое составляют отбросы нации, то это вовсе не значит, что подобное надо говорить политическим единомышленникам».
ПРОФЕССИОНАЛЬНО-СОСЛОВНОЕ МЫШЛЕНИЕ
Имперская идея, разрабатываемая младоконсерваторами, дополнялась таким важным компонентом, как сословное мышление. Основополагающей работой по этому вопросу стала книга «Проблема профессионально-сословного представительства, начиная от Французской революции, заканчивая современностью», написанная в 1921 году Генрихом Херрфардтом, который являлся руководителем соответствующей кафедры в «Политическом колледже». В свое время специалист по изучению младоконсервативного наследия Отто Генрих фон Габленц так отозвался об этом направлении работы «Июньского клуба»: «Парадное изделие консервативных идеологов и болезненное дитя реальных политиков». Обсуждение сословного деления общества было привязано к ключевым моментам – революционным датам 1789, 1848 и 1918 годов. Именно тогда вспыхивало яростное обсуждение всех вопросов, так или иначе связанных с этой проблемой.
Три указанные выше даты существенно отделяли друг от друга фазы развития сословной идеи Нового времени.
Согласно принципам Руссо, который полагал, что воля народа находила наиболее чистое выражение, если каждый отдельный гражданин был независим от каких-либо государственных образований, революционные власти Франции в июне 1791 года приняли эдикт, запрещавший профессиональные объединения. Лежащее в основе этого процесса «атомистическое» или «неорганичное» понимание государственной жизни стало уязвимым местом всех сторонников сословной идеи. Уже во время французской революции Мирабо начал встречное движение по этому вопросу. После того как лозунги французской революции нашли живой отклик в немецких государствах, попытка возвращение сословных привилегий в 1815 году расценивалась как реакция. Представители этой консервативной контридеи были сами порождением сословной системы, которая предполагала наличие привилегий как право избранных, которое должно было быть закреплено законодательством.
В политических спорах старые консерваторы уделяли идее сословного деления общества особое место. Но уже тогда некоторые консерваторы (Вагенер и т. п.) задумывались о том, что вообще не существует никаких сословий. И тут на повестке дня появлялось задание как можно скорее придумать им соответствующую замену. Было предложено создать профессиональные сословия. В идеале вообще предвиделось формирование рабочих коалиций, которые должны были выполнять функции аполитичных профсоюзов. Диагноз, который был поставлен Вагенером в середине XIX века, подтвердился лишь после свержения династии Гогенцоллернов. Старые сословия, ранее являвшиеся скелетом государства, в одночасье утратили свое значение. Их место пытались занять новые силы. Первыми о своей роли попытались заявить советы. Советская идея, реализованная в России после революции, нашла свое выражение в Германии в виде солдатских и рабочих советов. Именно советская система заявила о себе как об исторической наследнице старого сословного деления общества. Генрих Херрфардт писал по этому поводу: «Мы находим здесь обе мысли, которым была подчинена история профессионально-сословного представительства: выделение господствующих классов посредством права избранных и защита народных интересов, направленная против искажения их парламентаризмом».
Сразу же обозначим круг тех, кто наиболее активно занимался в Кольце сословно-представительными изысканиями: Генрих Херрфардт, Хайнц БрауваЙлер, Макс Бём, Рейнхольд Георг Кваац. Сам же Мёллер ван ден Брук никогда не занимался проблемой сословий, предпочитая поручить ее своим политическим соратникам. Даже в «Третьем рейхе» он повторял выводы Бёма и Браувайлера. Впрочем, кое-какие зацепки мы можем все-таки найти. В «Немцах» Мёллер ван ден Брук писал, что новая национальная культура не может развиваться в рамках сословий, а должна продвигаться отдельными индивидуумами. Забегая вперед, можно сказать, что сословное мышление выделяло две тенденции: 1) критика партийной парламентской системы; 2) конкретная экономическая политика, наиболее ярко выраженная в первые годы существования Ринг-движения.
В одном из первых произведений «Июньского клуба», вышедшего из-под пера Макса Бёма, содержался призыв к национальным партиям поддержать советскую идею, правда, только после того, как будут побеждены левые радикалы, а созыв национального собрания будет объявлен вне закона. В политическом словаре «Июньского клуба» в статье «Советская конституция» подчеркивалось, что в ней оказались тесно переплетены идея диктатуры пролетариата и профессионально-сословное мышление. Одновременное существование парламента и советской системы грозило множеством неприятностей, но в «Июньском клубе» были убеждены, что советская идея настолько завоевала популярность среди масс, что являлась хозяином положения. Младоконсерваторы видели в советской системе законную наследницу консервативных сословно-профессиональных установок. В своем словаре под ключевым словом «Профессионально-сословное представительство» младоконсерваторы ставили необходимую ссылку на статью «Советская конституция». Однако советская система не смогла осуществиться в Веймарской республике, несмотря на 165-ю статью конституции, в которой говорилось о полномочиях Имперского экономического совета. Младоконсерваторы отказались от советской идеи, так как она в большинстве своем провозглашалась только левыми радикалами. Поддержка советов значила приравнивание себя в глазах общественности с леворадикальным лагерем. В итоге в «Июньском клубе» отказались от советов и решили вновь вернуться к проверенной идее профессионально-сословного представительства. В основе это была та же самая старая теория, которая только в угоду общественности поменяла свою вывеску.
Самым важным требованием младоконсерваторов было врастание могущественных профессиональных объединений в государственную систему. Профсоюзы, рейхсвер, крестьянские союзы и так далее должны были быть уравнены в правах с политическими партиями, которые пока единственные могли определять характер государственной власти. Херрфардт писал: «До сих пор спор о разумности и целесообразности профессионально-сословного представительства вращался лишь вокруг его предназначения как средства выражения истинных интересов отдельных слоев населения. Теперь исходя из этого возникает задача сделать профессиональные объединения носителями общественной власти в государственной, чтобы они в собственных интересах предпочли анархическому распадению власти сотрудничество с государством». Младоконсерваторы сделали очень ловкий маневр: требование, чтобы государство опиралось на полные жизни народные силы, в свое время было одним из самых серьезных и эффективных аргументов против сословной структуры общества. Теперь то же самое требование, с указанием тех же полных жизни, но неиспользуемых в политике народных сил, стало аргументом в пользу профессионально-сословных претензий. Лозунгами, которые должны были обеспечить участие во власти трех крупнейших социальных слоев (рабочих, крестьян и предпринимателей) стали: «деполитизация экономики» и «политика классового сотрудничества». Но при этом единогласно высказывалось мнение, что профессионально-сословное представительство не должно было подменять государственную власть: «Оно по своей природе должно представлять интересы отдельных групп и личностей, которые никогда не могут быть приравнены к государственным интересам». Но профессионально-сословное представительство должно было стать наряду с парламентом влиятельнейшим фактором, который бы определял развитие немецкого общества. В 1920 году в «Совести» было напечатано несколько статей[5]5
Эдуард Штадтлер. Диктатура социальной революции; Макс Бём. Объединение и коллектив.
[Закрыть], в которых обсуждались функции провозглашенного конституцией Имперского экономического совета. Младоконсерваторов не устраивал консультативный характер этого совета. Херрфардт вообще полагал, что все решения в советах должны приниматься не голосованием, а с учетом мнения организаций, представляющих интересы различных слоев.
Профессионально-сословное представительство в определенной мере противопоставлялось парламенту, где решения принимались простым голосованием. Профессиональные же объединения должны были выбрать путь переговоров, так как их целью являлось установление социального компромисса. Ожидалось, что подобная система сделает парламентские решения более объективными. Однако переносить практику экономического компромисса на парламентский уровень было утопией. Партии вовсе не волновало, что решение большинства не было соглашением о компромиссе. Мы коснулись той дилеммы, из которой Веймарская республика не только не смогла выпутаться, но окончательно запуталась. То, что считалось в частной жизни неписаным законом и правилами хорошего тона, потеряло всякое значение для жизни политической, что в итоге вело к невыдержанному парламентскому стилю, двойной морали, которая получила такое распространение, что постепенно перешла из политики в обыкновенную жизнь. Кажется спорным, что профессионально-сословная реструктуризация смогла бы разрешить эту дилемму. Именно по этой причине Херрфардт предлагал принимать законы в специальном комитете, который бы состоял из представителей действующего парламента и консультантов из числа Имперского экономического совета. Он надеялся, что таким путем сможет сохранить экономическую компетентность Имперского совета, который будет отгорожен от парламентской системы, а его изначальная совещательная функция приобретет совершенно новое значение.
Появление на свет упомянутого выше Законодательного комитета значительно уменьшило влияние рейхстага, а общие собрания Имперского экономического совета были бы сведены до уровня необязательных дискуссий. Теперь становится понятно, почему авторитетные парламентарии, несмотря на все призывы, газетные статьи, программные документы, отказывались от идеи профессионально-сословного устройства общества – ведь это фактически бы поставило крест на власти парламента.
Удивительно, но факт – наиболее живой отклик сословные идеи находили в католических районах Германии. Сословное мышление даже одобрялось специальной энцикликой. Среди защитников этих идей оказался и австриец Отмар Шпанн. Распространенный главным образом в романских странах синдикализм, а также его английский вариант – гильдийный социализм, базировались на сословных принципах. При этом младоконсерваторы всегда склонялись в сторону английского гильдийного социализма, который провозглашал верховенство государства над экономикой, в то время как синдикализм отдавал предпочтение экономическому началу. Сам Мёллер ван ден Брук указывал на разнообразие влияний, которые испытывали члены Кольца, когда разрабатывали сословную теорию: «Корпоративные и синдикалистские представления смешивались, не без того чтобы учитывать перспективы советской идеи и принимать во внимание ее включение в немецкое сословное государство».
Но младоконсерваторы полагали, что этой цели можно было достичь лишь благодаря революционному перевороту. Сам же Мёллер ван ден Брук писал по этому поводу: «Скорее всего мы понимаем под немецким социализмом корпоративное восприятие государства и экономики, которые должны утверждаться революционными способами, но при этом оставаться консервативными». При этом настойчиво указывалось на то, что Веймарская республика не подлежала реформированию, а стало быть, ее надо было саботировать.
Во время стабилизации республики, которая пришлась на 1924–1928 годы, дискуссии о «второй революции», казалось бы, смолкли.
Однако во время мирового экономического кризиса «вторая революция» стала излюбленной темой для обсуждения среди ряда военизированных группировок, в том числе в среде мятежных CA, которые отказывались принять легальный путь прихода к власти, которого придерживался Гитлер. Конец этим спорам был положен 30 июня 1934 года во время «ночи длинных ножей».
Восточная идеология и национал-большевизм
Наученный опытом Семилетней войны Фридрих Великий в свое время наказывал своим наследникам, чтобы они во что бы то ни стало сохраняли дружеские отношения с Россией. Полтора столетия этот наказ худо-бедно выполнялся, и Пруссия, а затем Германия не имели поводов для раскаяния в подобной внешней политике. Но в XX веке завещание Фридриха Великого было нарушено. Для Вильгельма II и Гитлера подобная вольность имела поистине катастрофические последствия.
За год до окончания Первой мировой войны коалиция союзников, воевавшая против Германии, распалась, и немецкое социалистическое правительство неожиданно оказалось запертым между двумя враждующими друг с другом блоками. Ноябрьская революция стала радостным событием для большевистского правительства, «Путь на Берлин», который должна была проложить немецкая революция, казалось, был свободным. Вместе с многочисленными поздравительными адресами немецкое революционное правительство получало также предложение от Советской России прислать в Германию два грузовых эшелона с зерном, чтобы хоть как-то исправить крайне напряженную обстановку с продовольствием. Ответ из Берлина не заставил себе ждать. 19 ноября 1918 года немецкое революционное правительство поблагодарило Советы, но тем не менее от предложенной помощи вежливо отказалось. В те дни США обещали поставить в Германию еще большее количество зерна. В Москве восприняли подобное заявление как плевок в лицо. Истинная причина для подобного отказа виделась большевикам в традиционной враждебности, которую испытывала немецкая социал-демократия по отношению к России. Подобная враждебная политика в отношении восточного соседа была недальновидным шагом, что очень быстро поняли в Германии. Начало версальского диктата в корне изменило взгляд на Россию. Ллойд Джордж предвидел подобную трансформацию и в своем секретном меморандуме требовал от Клемансо смягчить требования, предъявляемые к Германии: «Самая большая опасность, которая мне видится в сложившейся ситуации, состоит в том, что Германия может заключить союз с большевизмом и направить ее ресурсы, ее умственные способности, ее гигантскую мощь на высвобождение революционных фанатиков, чья мечта – завоевать силой мир для большевизма»,
В действительности Версаль стал лишь исходным пунктом всех тех тенденций, которые способствовали складыванию немецко-советских отношений. Первым в дело вступил Гуго Стиннес, который 3 февраля 1919 года учредил могущественный Имперский союз немецкой индустрии, который был ориентирован на восточноевропейские рынки. Генералы Ганс фон Сект и Курт фон Шляйхер усиленно искали контакты с Красной Армией, дабы испытывать самолеты и новые виды оружия на советской территории. Напомню, что согласно Версальскому договору Германии запрещалось иметь ряд видов вооружения, самолеты в том числе. Но когда было достигнуто подобное соглашение и с Советской России фактически была снята блокада, большинство депутатов немецкого рейхстага высказались против подобной инициативы. Депутат от партии центра Пфайффер разочарованно заявлял в те дни: «Наш путь ведет на восток. Запад закрыт для нас, и мне кажется, что наш долг постучать в дверь восточному соседу».
Когда же в июле 1920 года началось неожиданное контрнаступление Красной Армии, которая вторглась на территорию Польши, то Антанта решила оказать всевозможную помощь польской стороне. В эти дни рейхстаг демонстративно отказался помогать полякам, запретив любую транспортировку оружия в эту страну по территории Германии. Когда союзники решили доставить оружие по морю, то в Данциге вспыхнула забастовка немецких портовых рабочих, которая фактически вылилась в саботаж помощи полякам. Многочисленные немецкие добровольцы, главным образом из состава фрайкоров, немецких добровольческих корпусов, пытались присоединиться к наступающим частям Красной Армии. В 1920 году над Польшей, по словам Черчилля, «краеугольным камнем Версальского договора» нависла реальная опасность.
Таким образом, можно констатировать, что именно 1920 год стал отправной точкой, когда отношения между Германией и Россией стали улучшаться прямо на глазах, в то время как отношения Германии с западными державами неуклонно ухудшались. Рост взаимных симпатий достиг некого пика во время оккупации франко-бельгийскими войсками Рура. Во время этих событий Россия направила официальную декларацию о солидарности с Германией, которую считало жертвой международной агрессии.
На фоне подобных событий в Германии возникали национально ориентированные группировки, которые, отвергая марксизм, активно выступали за внешнеполитический союз с Советской Россией. В то же время в качестве третьей силы, которая находилась между национально настроенными коммунистами и шовинистами из национал-социалистической партии, возникает национально-большевистское движение, которое было представлено различными группам и союзами. Но тем не менее имелось два момента, которые принципиально отличали немецкий национал-большевизм. Первым было отношение к Версальскому миру, который не только определил выплату непосильных контрибуций, но значительно урезал территории Германии на Востоке. Вторым моментом стала социалистическая идея, которую больше не могли игнорировать ни в правых, ни в националистических организациях.
Начало немецкому национал-большевизму положили события, которые произошли в 1919 году на втором съезде Коммунистической партии Германии, проходившем в Хайдельберге, когда от КПГ откололась радикальная группа, более известная под именем «гамбургских национал-коммунистов». Эту группу возглавляли председатель Гамбургского совета рабочих и солдатских депутатов Генрих Лауффенберг и его близкий друг фриц Вольфхайм. Несколько месяцев спустя после раскола они создали Рабочую коммунистическую партию Германии, которая прожила очень короткую политическую жизнь. Так как Лауффенберг и Вольфхайм, следуя марксистской доктрине, апеллировали только к пролетариату, полагая, что в послевоенное время космополитические требования не могут найти понимания у немецкого рабочего класса. Однако их политическая установка не нашла поддержки, ее отвергали как правые, так и левые политические силы. Даже сам Ленин дистанцировался от немецких национал-коммунистов, впрочем, как и Карл Радек, которого во время переговоров в Маобитской тюрьме просили о поддержке «гамбургские раскольники». Итак, первая, «революционная, фаза» национал-большевизма потерпела неудачу, так как столкнулась одновременно и с сопротивлением правительства, и с непониманием рабочего класса.
После подписания в Рапалло советско-немецкого договора началась вторая «эволюционная фаза» немецкого национал-большевизма, которая была ознаменована польской кампанией Красной Армии и совместным неприятием версальского диктата. В отличие от первой стадии новый этап начался по инициативе правых политических кругов, которые были представлены аристократом Брокдорфом-Рантцау и влиятельнейшими фигурами немецкого рейхсвера. Третьим и самым решающим толчком к складыванию национал-большевистского движения в Германии послужила позиция компартии Германии во время оккупации французскими войсками Рура. 20 июня 1923 года Карл Радек произнес на расширенном заседании исполкома Коминтерна сенсационную речь, которая называлась «Лео Шлагетер, странник в никуда».
Сенсационно прозвучали в этой речи следующие слова: «Шлагетер, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает нашей оценки как честный революционный солдат». Радек решил использовать в интересах коммунистического движения мученичество Альберта Лео Шлагетера. Разве он не был жертвой капитализма и Антанты? Разйе йе капиталистические интересы привели к французской оккупации Рура? Радек назвал Шлагетера «странником в никуда», так как, несмотря на свою героическую смерть, он был бойцом фрайкора, а стало быть, был наймитом немецкого капитализма. Мёллер ван ден Брук в трех статьях, опубликованных в «Совести», пытался полемизировать с К. Радеком. Мёллер высоко оценил реализм Радека, так как именно реализм, а отнюдь не оппортунизм, как писалось в левой газете «Вперед!»(«Форвартс!»), взял верх в его речи. Радек поставил перед немецкими националистами вопрос; с кем они планируют объединиться для борьбы с Францией, оккупировавшей Рур и Рейнскую область. Мёллер парировал, что Германия в силу своего геополитического положения должна опираться на Россию, но отнюдь не на какое-то конкретное правительство. Подобно графу Ревентлову Мёллер ван ден Брук очень живо воспринял инициативу Радека. Но в итоге и Мёллер ван ден Брук, и граф Ревентлов все-таки отказались от политического объединения с левыми. Но не стоит заблуждаться, все возражения Мёллера ван ден Брука, адресованные Радеку, на самом деле относились не к его предложению, а к политике, проводимой другими коммунистическими вождями, которые делали все невозможное для складывания союза националистов и коммунистов. Еще недавно Москва, как полагал Мёллер ван ден Брук, видела своей целью создание всемирной пролетарской партии. Но речь Радека фактически объявила о построении социализма в соответствии с собственными национальными особенностями. Но Радек со своей реалистичной точкой зрения был всего лишь аутсайдером в широчайшем коммунистическом фронте. Он сам еще находился под властью классовых и космополитических идей. Поэтому предложения Радека могли быть восприняты серьезно лишь при условии, что они были объявлены официальной доктриной большевизма. В противном случае это был лишь тактический маневр, который мог оказаться опасной ловушкой. Мёллер ван ден Брук не мог не обратить внимания, что до сих пор немецко-русское соглашение достигалось не на паритетных началах, а на условиях, выгодных большевистской стороне.
Но несмотря на последовавший отказ Мёллера ван ден Брука, впервые появились формулировки, которые позже были радикализированы, а отчасти упрощены, став общей базой для всех национал-большевистских групп. Но когда Радек изложил свои мысли, то у
Мёллера ван ден Брука они были изложены не в пример лучше. Недружелюбную реакцию Мёллера ван ден Брука можно объяснить тем, что лидер младоконсерваторов опасался, будто бы инициатива по складыванию единого фронта из левых и правых партий перейдет от революционных националистов к Коммунистической партии. К тому же нельзя забывать, что Мёллер ван ден Брук испытывал к России совершенно аполитичные симпатии. Из личных знакомств с русскими, своих литературных пристрастий, живого интереса к России у Мёллера ван ден Брука складывалось романтическое, даже мифологическое восприятие нашей страны. Такому отношению к России во многом способствовала Люси Каррик, которая познакомилась с Мёллером ван ден Бруком в 1902 году в Париже, а затем стала его второй женой. Люси родилась в Ливонии. При посредничестве Лесс Каррек, будущей золовки, Артур Мёллер знакомится с Дмитрием Мережковским, который дал ему почитать первое немецкое издание собрания сочинений Ф.М. Достоевского. И, наконец, это литературное знакомство свело Мёллера ван ден Брука с Эрнстом Барлахом.
Пожалуй, самое решающее влияние на принятие Мёллером ван ден Бруком «Восточной идеологии» оказали отнюдь не политические, а литературные факторы. Увлечение Достоевским заложило в душу Мёллера на всю жизнь любовь к России. Уже первая статья, где вырисовывались контуры будущей «Восточной идеологии» младоконсерватизма (она была напечатана в 1904 году), называлась «Толстой, Достоевский и Мережковский». Изучение русской литературы очень сильно повлияло на внутреннее развитие Мёллера ван ден Брука, что в итоге вылилось в постепенное отмежевание от Запада. Хотя в те дни Артур Мёллер еще писал о западных ценностей, причисляя себя к их носителям: «Все зависит от того, хотим ли мы доверять имеющемуся больше чем возможному, надежному больше чем неопределенному, хотим ли мы ставить ожидание, которое – как и всегда – оберегается на Востоке, выше, чем достижения, которыми мы владеем на Западе». В этой статье Мёллер ван ден Брук еще называет Запад «действительно сильным», но полностью в духе Достоевского добавляет такую характеристику, как «инфернальность», «отсутствие святости». «Определенно центр европейского равновесия в духовном отношении постепенно передвигается с Запада на Восток, пока в определенный момент не достигнет России, так что с этой точки зрения страной наших ожиданий на самом деле является Россия, а не Америка, от которой я полностью отрекаюсь». Это полностью соответствовало прогнозу, составленному Достоевским в своих политических произведениях и искусно зашифрованному в литературных произведениях. Если мы продолжим читать, то обнаружим предсказанную Достоевским и значительно расширенную Мёллером ван ден Бруком «Восточную идеологию». «Однако исполнение этого ожидания может быть отложено еще на очень продолжительное время. А пока германский мир должен решать свое всемирно-историческое задание и создать высокую немецкую культуру, которая бы воспрепятствовала неуклонному закату романского мира, который существует уже на протяжении двух тысячелетий… Затем наступит мгновение, когда он рухнет, а его место займет славянский мир с его высочайшей культурой».
