Текст книги "Петербург - нуар. Рассказы"

Автор книги: Андрей Кивинов

Соавторы: Антон Чижъ,Андрей Рубанов,Владимир Березин,Павел Крусанов,Лена Элтанг,Вадим Левенталь,Евгений Коган,Сергей Носов,Александр Кудрявцев,Юлия Беломлинская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Степаныч, чемодан у меня.

– Что? Чемодан? – (Кажется, мне удалось его удивить.) – Как?

– Не телефонный разговор. Повезло.

Степаныч несколько секунд молчал, потом попросил подождать – слышно было, как он по другому телефону говорит про ближайший рейс.

– Значит, так, Антон, я вылетаю, скоро буду, поговорим. И, – после паузы, – знаешь что? Мы с твоим отцом были партнеры…

– Я знаю, Степаныч.

– Короче, ты меня удивил.

Сидеть в квартире я не мог. Идти в «Сушку» тоже – не только потому, что нельзя было пить; главное, что нужно было бы либо возвращаться с Надей (и тем вносить фактор непредсказуемости, который мне был меньше всего нужен), либо намекать ей, что сегодня нельзя, – она бы точно подумала, что я снял девку. Я все подготовил – чемодан в углу, куртка на кровати – и вышел. Лило опять как из ведра, и на набережной я спрятался в троллейбус – свистящий батискаф был почти пуст, я сел у окна и завороженно наблюдал, как справа над пропастью Невы парит призрак крепости, а потом ныряет и всплывает сверкающая гирлянда дворцов; и уже за рекой из широкой бухты площади троллейбус затянуло в узкую горловину Невского. У меня было еще почти три часа: я сел в аквариумоподобном кафе и раскрыл лэптоп.

Когда в кафе вошел Степаныч – бодрый и настороженный, я видел его последний раз десять лет назад, но он был такой же: седой бобрик на голове, мясистое лицо, плечи как гантели, глаза без ресниц, пучки бровей, улыбка такая, как будто сейчас все поедут к блядям, и отвратительно-бесцеремонное рукопожатие, – у меня в форме письма было собрано четыре десятка адресов. Я нажал «отправить» и вышел со Степанычем на улицу. Дождя уже не было: я бы с удовольствием прогулялся, но Степаныч пешком не ходил – у дверей мигал аварийкой большой, наглухо тонированный «лексус».

– Ну говори, куда. А чего не у отца? – Степаныч смотрел на меня, будто на победителя детского конкурса песни, и, похоже, думал, не потрепать ли меня по затылку.

– Не могу я там, – сказал я, отворачиваясь. – Снял квартиру. На Первой линии.

– Слыхали, Михаил Викторович? – (Михаил Викторович был похож на дрессированного медведя: из-под волос на ладонях синели татуировки.) – Начальник сказал, на Первую линию.

– Так точно, товарищ полковник.

– Да, – (это уже мне), – я тебя понимаю: одному, после такого… Знаешь, когда это случилось, я поверить не мог. У бати твоего бывало – депрессия, туда-сюда, но чтоб до такого… И главное, ведь на нем одном все держалось – я теперь думаю, что, может, он из-за этого… Слишком много взял на себя, понимаешь? Все-таки не в деньгах счастье, согласен?

Я сказал, что согласен. В тонированных стеклах ничего не отражалось. Меня стала накрывать волна отвращения и ужаса; слава богу, ехать было недалеко – мы едва ли не последние перескочили через мост и уже через минуту заворачивали на Съездовскую. Я показал, где встать.

Все время, пока мы шли через двор и поднимались по лестнице, я отводил взгляд от теней и углов, чтобы не увидеть старуху. Степаныч хохмил все натужнее.

– Ты прямо как Ленин в Разливе, – (я уже открывал дверь), – еще бы коммуналку нашел. – Его голос наполнил освещенную квартиру.

Времени думать о том, выключал ли я свет, не было, – я шагнул в комнату, показал пальцем на чемодан в углу и пошел к синему пятну куртки на кровати. Я действовал на автомате, по плану, который прокрутил в голове тысячу раз, но перед глазами все плыло и в руках появилась слабость: косметички у зеркала не было и куртка лежала не так, как я ее оставил.

– Ты открывал уже?

– А? Сейчас дам ключ.

Ключ в кармане был, а «глока» не было. Я кинул Степанычу ключ, сел на кровать и, пока он возился с замком, слушал, как тяжело, как будто о дно груди, ударяется сердце. Во рту было сухо, звуки доносились как будто из-под воды, ослепительный свет пронизывал все вокруг, Степаныч, казалось, занимал своей тушей полкомнаты, он, сопя и матерясь, открывал чемодан: из чемодана смотрела на нас мертвая, запачканная кровью голова с острым носом, меня мутило, Степаныч доставал из-под пиджака пистолет и поднимал его на меня, морда у него была красная, как кусок непрожаренного мяса, глаза сузились и стали хищные, он спрашивал меня, что, блядь, за игры я решил с ним играть. Я заставил себя разлепить губы.

– Знаешь, Степаныч, когда я понял, что это ты? То есть заподозрил-то сразу, когда ты вызвался помочь, но понял окончательно, когда сам запустил тут удочку, а через два дня ты звонишь – не говорил ли я кому-нибудь. Ты не выдержал. Ну и думал, конечно, что я просто дурачок. – Я понял, что он слушает, а раз так, надо продолжать говорить. – Очень просто у тебя все получалось: припугнуть, показать разборки а-ля девяностые, злой Андрей Петрович едва не отберет компанию, а потом придет добрый дядя Степаныч и намекнет, что неплохо бы продать все ему задешево, потому что все равно ведь, чтобы тут бизнес держать, надо быть степанычем, и дядя Степаныч совершенно легально получает дело своего старого товарища за смешную цену, я же не знаю цен, к тому же это и справедливо. Самое смешное, что ты прав во всем. Только мне противно стало. Сколько бы ты мне предложил, Степаныч? Мне на «лексус» хватило бы? У вас тут все лохи на «лексусах» ездят.

– Маленький эмдэпэшный ублюдок.

– Мне не нужна вся эта ерунда, Степаныч, она и отцу была не нужна, только он не понимал этого. Но тебе противно отдавать, тебе и таким, как ты.

– Документы где, сука? – Степаныч орал.

– Ты думал, что ты на меня охотишься, а это я тебя в угол загнал, Степаныч. А бумаги в Мойке. Нет больше документов.

Степаныч орал, чтобы я его не наябывал, что я уже труп, чтобы я говорил, где документы, что он меня сейчас выебет.

– Проснись, Степаныч, – успел я сказать ему, прежде чем прикрыл глаза, подбадривая стоявшую в дверном проеме Надю, и она, бледная, как кафель ванной, нажала на курок, и грохнул выстрел. – Проснись, ты сейчас умрешь.

Я выкатился из-под падающего на меня Степаныча, хохоча.

4

Я собирался предложить Наде отправиться со мной, не зная, согласится она или нет, но теперь у нее не было выбора: я отпоил ее коньяком и протянул паспорт. Она открыла его и посмотрела на свою фотографию.

– Изольда?

– Не нравится?

– Не то чтобы… А нас будут искать?

– Будут. Но не найдут.

– Я просто так его взяла, мне интересно было. А это очень дорого?

– Паспорт – это просто бумажка. Не паспорт дорог, а доверие людей.

Мы сидели в кухне на подоконнике, город потихоньку выплывал из тьмы, и стало видно, что за ночь по липам Румянцевского пробежала желтая дрожь. По набережной струились первые машины: было пора. Надя рассматривала билеты.

– Я никогда не была в Швеции. А куда потом?

– В Лиссабон, – отшутился я.

– Почему?

– You must remember this… – пропел я, она подхватила и вполголоса пела, пока я собирал вещи в рюкзак.

На улице было морозно и ясно. Где-то высоко-высоко в синем океане неба белели архипелаги облаков, а прямо над головой, едва не облизывая животами крыши домов, неслись на восток стаи крупных сероватых рыб. Мы вышли на набережную и спустились к воде у памятника Крузенштерну – я бросил в воду пакет с пистолетом и телефоном. Когда мы поднимались, у меня перехватило дыхание: по набережной шла сгорбленная старуха с треугольником платка на голове, – но она обернулась, чтобы посмотреть на нас, и я увидел круглое доброе лицо с большими пластмассовыми очками. Это была просто старушка, она любовалась нами. Мы, взявшись за руки, перебежали через дорогу и поймали машину до морского вокзала. В машине было включено радио, и в новостях рассказывали о крупнейшей компании в отрасли, чей владелец три недели назад… – бомбила переключил на другую станцию.

Пока мы – регистрация, паспортный контроль, досмотр – добрались до каюты, усталость обернулась легкой пустотой в голове, я наконец выпил, мы разделись и забрались в постель. Я целовал и обнимал ее; она сопротивлялась до последнего и обмякла только тогда, когда деваться было уже некуда. Но когда все закончилось, она обняла меня – так, как обнимают любимое и трогательное существо.

Спасибо группе «Pretty Balanced»

за замечательную песню.

Александр Кудрявцев
ЧАС ВЕДЬМ

Музей Достоевского

Его учуяли здесь сразу.

Шлюховатая русалка у барной стойки показывает безупречные зубы. Костлявая брюнетка-вамп, проходя мимо, как бы случайно касается голым плечом. Две несовершеннолетние барби упорно сверлят глазами. Аромат круглых цифр самки чувствуют на расстоянии – кто сказал, что деньги не пахнут?

Он небрежно ослабил на шее «Дольче Габана» и огляделся.

Нет, все не то. Обычные клубные лемминги, обитающие в ночных заведениях и отсыпающие свое днем в офисных клетках. Скучно.

Хотя… его взгляд выцепил в грохочущем разноцветном сумраке бешено танцующую фигуру. Высокая самочка встряхивала гривой волос, переливаясь под музыку, словно жидкое пламя.

Он одобрительно осмотрел круглый зад, узкую талию и высокую грудь. Когда цель вынырнула из толпы, он подошел и попросил зажигалку.

– Прикуривай! – усмехнулась она, протягивая локон из растрепавшейся прически. Голос шероховатый, как в горле папиросный дым.

Он улыбнулся:

– Боюсь обжечься.

Ее ярко-рыжие взлохмаченные волосы действительно напоминали костер.

– Меня зовут Анатолий.

– Злата, – она присела в книксене, – доцентка истфака, девушка мечты.

– Выпьешь со мной, – утвердительно сказал он и заказал у бармена два дайкири. – Люблю это пойло, – поведал Анатолий, чтобы завязать разговор.

Злата прищурила чуть раскосые глаза с зеленью, с усмешкой качнула рукой с бокалом.

Вверх-вниз.

Пухлые губы и толстая соломинка.

Вверх-вниз.

Анатолий сглотнул и поперхнулся.

– Кстати, дайкири – любимый напиток гаванских шлюх! – перекрикивает она клубный шум, но молоты в ушах Анатолия шагают громче.

– Что?

– Дайкири – любимое пойло шлюх Гаваны! – Ее горячий рот оказывается рядом с его мохнатым ухом.

Он пытается положить руку на голое колено, но она стряхивает наглую ладонь брезгливым щелчком.

Анатолий тупо смотрит на бокал с желтой жидкостью в своей руке. Она прыскает от смеха, зубы в модном ультрафиолете – голубой жемчуг. Ему захотелось ударить ее в лицо, чтобы потекла кровь. Насмехается над ним – над ним! Без пяти минут депутатом городского парламента! Без году вице-губернатором второй столицы!

Да он ее… Да…

Можно и позвонить. Приедут. Лучшие, из массажных салонов. Черные, белые, желтые. Худые, толстые, беременные. И на халяву – мало он их крышевал в свое время? И пусть только вякнут… Но. Низший пилотаж. Низший… С ними играть интересно, выслеживать, капкан здесь, капкан там, затравил, набросился… Вот это – охота. Чем зверь хитрее, тем победа слаще. А я с ума схожу по умной добыче – как эта насмешливая тварь…

…Лобастый потеет и скалится. Я смотрю на его крупную голову, мясистые уши, щеки, красную шею – вылитый Ноздрев. Там, у кормушки, они одинаковые: русская властная порода. Масляная улыбочка, денежный жирок в голосе. Знать бы фабрику, где их делают, – и взорвать к чертям собачьим, пока на склад не поступила очередная партия…

– Эта твоя юбка… я обожаю мини. – Он со значением посмотрел ей в глаза.

А я – нет, – ответила она. – Знаешь, когда начали укорачиваться женские юбки? После Первой мировой войны. Мужчин хорошо побило свинцом – и пошла конкуренция за тех, кто остался. Мини-юбки придумали после Второй мировой. В каждом миллиметре открытых женских ног живет мужская смерть.

– Готично, – вспомнил Анатолий сленг молодых.

– Нет. Но я знаю, где готично по-настоящему.

Она вытянула руку с ключами.

– Что это?

– Слышал, в музее Достоевского филиал одной выставки открылся?

– Музей? – Анатолий поскучнел.

– Филиал выставки «Камера пыток», – она широко улыбнулась, – как в Петропавловке – только натуральнее. Я там экскурсии вожу, и сторож – хороший знакомый. Иногда беру у него ключи на ночь. Когда хочется отдохнуть душой, – Злата метнула на него взгляд и опустила глаза, – и телом.

…А самочка с подвывертом. Тем лучше. Говорят, рыжие в постели ураган. Вот сегодня и проверим… Он на время задумался и просиял лучшей улыбкой из коллекции.

– У меня идея!

– Внимательно…

– Я приглашаю тебя на ужин. Ужин в камере пыток – звучит? – Он тайком взглянул на себя в зеркало и остался доволен. – С тебя ключи. С меня все остальное…

Она чуть замешкалась с ответом.

– Ты чего это зарумянилась? – гоготнул он.

– Справка: рыженькие девочки очень легко краснеют – вдруг пропищала она и попыталась одернуть юбку-пояс, как стыдливая длинноногая секс-бомба из подростковых анимэ.

Анатолий с трудом сдержал желание наброситься и свалить ее прямо на стол, со звоном смести бокалы и… Спокойно… Как там у арабов? Ожидание увеличивает аппетит.

Она внимательно смотрит на его попытки восстановить дыхание и кивает:

– Согласна.

Златозубый таджик на ржавой «шестерке» подхватил их и понес по пустым ночным дорогам Петербурга. Анатолий неотрывно смотрел на нее, а Злата глядела в окно на мелькающие мимо подсвеченные громады старых домов и чему-то улыбалась.

Забавное местечко! – сказал он, когда за спиной лязгнул металл замка. Пошатываясь, прошел в узкий дверной проем. – Чем это так воняет?

– Этиловый спирт. Особо впечатлительным здесь плохо становится, приходится выводить из тургеневского обморока. Ватка со спиртом под нос – и готово.

Прихожая музея встречала огромным чучелом бородатого палача. В гипсовых руках человека в красном балахоне поблескивал топор. Анатолий игриво ткнул пальцем сталь. Тупо.

Злата щелкнула выключателем в первом зале. Жидкий желтый свет облил хищные вещи, по-пираньи застывшие за стеклом витрин. Анатолию показалось, что кто-то из них даже нетерпеливо шевельнулся. Он похолодел, провел ладонью по лбу и расхохотался.

– Привет! – Анатолий дружелюбно щелкнул по носу манекен, ладно насаженный на кол в пятнах бутафорской крови. Тот не ответил, и Анатолий рассмеялся еще громче. От приключения и дайкири приятно кружилась голова.

– Где наша снедь? – Она подошла к разделочному столу, где в углу приткнулся широкий тесак. – Предлагаю поднять бокалы!

– А ты все-таки оригиналка! – Анатолий звонко шлепнул ее широкой ладонью и немедленно получил тычок в грудь.

– Юноша, соблюдайте приличия…

– Конечно-конечно! – шутливо поднял руки, сглотнув.

Он вынул из пакета выкупленные в том же баре бокалы и плеснул мартини.

– А экскурсия будет? – Анатолий подмигнул.

– За эту ночь! – Злата пригубила.

– Она прекрасна, – неуклюже сменил тактику Анатолий.

Девушка поморщилась. Он налил по второй, не выдержал и плеснул в третий стаканчик припасенного виски.

Злата заметно хмелела.

«Момент, – подумал Анатолий, как всегда думал в таких случаях. – Я разложу тебя прямо на этом столе, рядом с блестящим тесаком и буду наблюдать, как в широком лезвии корчится голая, мычащая от удовольствия стерва, которую грубо…»

– Эй! – Она тягуче поднялась. – Видел когда-нибудь стриптиз в камере пыток?

– Обожаю! – Анатолий вскочил и с грохотом обрушил стул. – Я могу… сам…

Он с трудом сдернул с себя треснувший под мышками «Хьюго» и попытался выпростать «Версаче» над туго опоясанным брюхом.

– Спокойно, дикий мужчина, – усмехнулась она, – займите места в зрительном зале.

Анатолий шутливо сложил потные ладони в покорную стопочку на груди. Он поднял упавший стул и скрипуче уселся.

– Э, нет! – Она погрозила ему пальцем и расстегнула три верхние пуговицы клетчатой мужской рубашки, за которой уже угадывалась глубокая ложбинка. – Так меня не заводит…

– А как? – задышал Анатолий. – Как?

Она взяла его за галстук и потащила к деревянным брусьям.

– Вот эту руку – сюда, эту – сюда… голову – так… Порядок…

Он стоял на коленях, с просунутыми в шершавые отверстия бревенчатой стенки руками, чуть повыше оказалась зафиксирована шея. Запястья надежно схвачены толстыми кожаными ремнями.

Начинай! – приказал Анатолий.

Она закусила губу и медленно освободила от рубашки тугую белую грудь. На Анатолия уставились маленькие розовые соски, заставив его замычать от предвкушения.

– Видишь? – сказала она с придыханием, приближаясь.

– Да…

– Смотри внимательнее, – ее горячий рот рядом с его мохнатым ухом, – эти сиськи ты видишь в последний раз. Как и все остальное.

Ее колено с хрустом врезалось в челюсть мужчины, и хмель оставил его. И понял все протрезвевший Анатолий, и стены камеры пыток стали сжиматься, как его испуганный сфинктер, а наколотый кровавый манекен открыл глаза, поднял голову и рассмеялся пластмассовым смешком. Анатолий выплюнул зуб, закричал и тут же заработал кусок скотча на размазанный рот.

Злата взглянула на платиновый циферблат на его левом запястье.

– Полночь! Час ведьм! Пора! – провозгласила она.

Сорвала с него рубашку и ловко спустила брюки с трусами, показав тусклой музейной лампочке шерстистый зад. Критически оглядела жертву. Сладко потянулась, запахивая тело клетчатыми полами.

– Уважаемые дамы и господа! – объявила она застывшим в вечных корчах манекенам в глубине зала. – Ведьмы и ведьмаки! Братья и сестры! Перед вами – соискатель справедливости суда Линча Анатолий Николаевич Квадрат. Лидер предвыборного кривляния за депутатский портфель, образцовый семьянин, вчерашний спортсмен, сегодняшний бард, бла-бла-бла, – боже, как это скучно! Куда интереснее неофициальное досье, с душком… – Она громко расхохоталась. – Его мы и сопроводим красочными иллюстрациями. Тем более, что подопечный в качестве последнего желания изъявил интерес к небольшому экскурсу в историю казней и пыток.

Ведьма подошла к стеклянной витрине, где теснились предметы, издалека напоминающие потемневшие от времени инструменты хирурга.

– Ты у нас, Толя, из комсомольских работников в демократы подался? Не кругли глаза! Старый пес свою кость не уступит, правильно? Власть вы просто так не отдаете… Бюджет пилил? Только честно! Да знаю, что пилил…

Она сосредоточенно мазала черным маркером поверхность какой-то небольшой, но очень страшной для распахнутых глаз Анатолия стальной вещицы.

– Итак, пришло время ознакомиться с первым экспонатом нашей выставки.

Она медленно подошла к голому мужчине. Тот издал глухой звук и замотал головой.

– Клеймо! Прообраз тюремной татуировки! – выкрикнула она и с силой вдавила в лоснящийся от пота лоб Анатолия нечто, напоминающее большую бритву с шипованной пластиной на конце. Он закричал из-под скотча и снова заелозил ногами.

– Тот же самый принцип – шипы с краской на спиртовой основе загоняли под кожу осужденного. Самым распространенным клеймом в России было слово…

Она вынула из сумочки зеркальце и поднесла его к бледному лицу жертвы.

«ВОР», – прочитал он надпись-шрам в выступивших капельках крови на своем лбу.

Замычал, задергался, но скоро устал и глухо закашлялся. Выпученные глаза следили за каждым ее движением.

– Страшно, Толенька? Отчаяние? Не надо. Ты не знаешь, что это. Отчаяние – это когда ты молод, здоров и тебе не хочется жить. Потому что работаешь на десяти работах и не можешь купить гребаный угол для существования. А ты знаешь, что такое быть нищей швалью? Образованной нищей швалью с честными образованными родителями – нищими швалями. Не знаешь, сука, такие, как ты, этого не знают, а мне уже скоро тридцать и ничего кроме западни но иногда бывают моменты которые ненавидят такие как ты потому что вы прекрасно знаете что виноват не тот кто виноват а тот кто попался так вот ТЫ ПОПАЛСЯ и ответишь и искупишь грехи за всех и скорее всего это будет единственным твоим красивым поступком за всю никчемную жирную жизнь… Кнут! – Она сняла со стены кожаную плеть. Возвела глаза к потолку и нараспев процитировала: – «За первую татьбу виновный подвергался наказанию кнутом и лишению левого уха…» Татьба – это кража, – пояснила она Анатолию, – так наказывали по Соборному уложению семнадцатого века… Справка: выражение «подлинная правда» пошло от второго названия кнута – «длинник». А сейчас будет немного больно…

Она щелкнула кнутом, и по телу Анатолия прошла мелкая испуганная рябь. Он взвыл и дернулся. Ремни держали крепко.

После десятого удара она отбросила кнут в угол и сделала несколько упражнений, стараясь удержать тяжелое дыхание. Она раскраснелась, из-под растрепанных волос блестели глаза с расширенными зрачками.

– Любопытный способ казни расхитителей государственной казны придумал Иван Грозный, – сказала Злата, переведя дух. – Тебе, Толя, как человеку власти со швейцарским счетом это должно быть интересно. Царь подвесил казнокрада вниз головой, привел его родных и заставил смотреть, как отца семейства пилили пополам обыкновенной веревкой. Это длилось долго, очень долго…

Она рассмеялась, убирая с влажного лба несколько огненных прядей.

– Еще один предмет нашей экспозиции называется просто и неярко – «груша». – Злата подошла к следующей витрине. – Но иногда одно упоминание груши палачом приводило в трепет молчаливых героев. Обрати внимание – существовали груши для введения в рот, анальное отверстие, были вагинальные груши. Человек, как известно, отличается от животного абстрактным мышлением и способностью творить.

Она приблизилась к Анатолию, поигрывая устройством, похожим на металлического жука, брюхо которого украшал большой металлический винт.

Справка: при введении в естественное отверстие человека груша раскрывается с помощью винтового механизма – в тебе словно распускается железный цветок с лепестками-лезвиями. Внутренние органы лопаются, как воздушные шарики. А знаешь, кто были первыми претендентами на анальную грушу? Любители мальчиков… – Она возвысила голос, снова обращаясь к молчаливым манекенам: – И кто бы мог подумать, уважаемые господа, что этот образцовый семьянин, отец двоих детей, между прочим без пяти минут законотворец… стыдно, Толик, так тщательно скрывать от электората свою любовь к мальчиковым попкам…

Он закрыл глаза.

«Эта ведьма откуда-то знает про меня все. Все… Она безумна, реально долбанутая и, значит, способна… на все… Но за что?! Что я ей сделал?! Что?!»

Смертная тоска сделала ватными руки и ноги. Анатолий несколько раз дернулся на полу и затих. Груша легла рядом с ним.

– Прелюбодеяние – смертный грех… – пропела ведьма, – но смерть от груши приходит иногда слишком быстро. Поэтому фрукты оставим на сладкое.

Она повозилась у другой витрины, затем подошла к Анатолию и брезгливо тронула носком туфли маленький съеженный член. В ее руке тускло блестел клинок, похожий на столовый ножик.

– Супружеская измена, Толя, каралась безжалостно – несмотря на регалии подсудимого. А ты еще, я слышала, до госслужбы девочками барыжил? Так вот, сутенеров ждало то же самое. Понимаешь, о чем я? Обыкновенная кастрация. Справка: как показали вскрытия трупов евнухов, половой член кастрата мал и недоразвит. Волосы на теле скудны, на конечностях и у заднего прохода отсутствуют. В подмышечных впадинах и на половых органах волос почти нет. – Она вдруг подмигнула. – Но если бы за тебя взялись пораньше, кастрация помогла бы сохранить твою пышную шевелюру – волосы на голове евнухов растут прекрасно. Но теперь, увы, слишком поздно…

Нож звякнул рядом с металлической грушей. Анатолий тихо заскулил, медленно покачивая головой.

– Я устала, – доверительно сказала она, возложив руку на его большую голову, – но мы с тобой скоро закончим. Чем бы ты хотел завершить нашу наглядную экскурсию после ее практической части с апробацией груши и еще парочки вещей? Кол? Петля? Топор? Прости, топоры здесь бутафорские, потому в нашем распоряжении всего два варианта… Хотя, погоди… У меня появилась идея, как нам все совместить! Начнем с колосажания. Смотри, что у меня есть! Чем не колышек?

Кандидат в депутаты с ужасом увидел в ее пальцах толстый черный «дилдо». Злата неторопливо извлекла тюбик с лубрикантом и выдавила щедрую струю на пластик.

– У тебя появился реальный шанс узнать, что же испытывают гаванские шлюхи на своей неблагодарной работе… Не дергайся, прошу… Ты мне мешаешь… Вот так…

Из-под окровавленного скотча вырвался глухой поросячий визг.

– Алло, Стас? Дело сделано. Там, где условились. Да, он почти дохлый валяется. Смерть обещанную поджидает. Да. Собирай своих продажных писак, телевизоров, зевак каких-нибудь и рвите на место происшествия. Дубликат ключа у тебя. Бабки как договорились.

Она выключила сотовый, вытащила аккумулятор и сим-карту. Заперла дверь музея. Подставила лицо холодному ночному ветру и быстро нырнула в темные дворы.

Заказ выполнен: минус один. Был кандидат – и весь вышел. Неплохой спектакль получился – этот урод теперь будет грешить на левый фронт. Сработано четко, жаль, правда, подкупленного сторожа музея. Но с другой стороны, незачем продаваться с потрохами за ящик водки, дешевка… А этот теперь искать будет. Ветра в поле, ха! Меня вычислить сложно – я никогда не повторяюсь. Никогда. Запомните это, мои хорошие. Бывшие и будущие. Кандидаты…

Она вышла на маленькую площадь у любимой церкви отца Родиона Раскольникова. Остановилась, глядя на застывшие над землей черные ядра куполов. Кресты царапали низкие ночные облака, неслышно скользившие по темному небу. Она закрыла глаза и прислушалась – как в детстве, когда казалось, что там, на небе, кто-то ходит. Нужно лишь зажмуриться, замереть – и услышишь шаги…

На небе было тихо. Она усмехнулась и открыла глаза. Из города нужно двигать прямо сейчас. На полученные бабки можно джусовать целых полгода – до новых выборов.

Где-нибудь на Дальнем Востоке. Или в Костроме. Я мечтала путешествовать всю свою нищую жизнь – до. О чем я мечтаю после? Да пошли вы к черту.

Справка: каждый зарабатывает, как может.

Работа должна доставлять удовольствие.