Текст книги "Святой грааль"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Изабелла!

В комнате послышалось шуршание платья, и в следующее мгновение перед ним появилась девичья голова. Большие тёмные глаза взволнованно блестели.

– Ванхель, милый мой Ванхель, наконец-то вы пришли! А я уж чего только не подумала…

– Со мной ничего не может случиться, ангел мой.

– Я боялась, что мы уже не свидимся более.

– Что за глупости! О чём вы говорите, Изабелла? Разве я хоть раз не держал данного слова?

– Речь не вовсе о вас, сударь.

– О чём же?

– О моём отъезде. – Девушка всхлипнула. – Боюсь, сегодня ночью мы расстанемся с вами навсегда.

– Вы решили уехать?

– Не я, а мой батюшка принял такое решение. Он отсылает меня в замок графа де Парси. Завтра рыцари графа отправятся в его владения, они будут сопровождать обоз с товарами. Поеду и я.

– Но почему вдруг?

– Граф прознал о том, что никто не может превзойти меня в искусстве вышивания. И мой отец решил не упустить случая хорошенько заработать на мне. Вдобавок отныне у него всегда будет повод показаться на глаза графу, дабы испросить какой-нибудь милости, навещая меня в его владениях… Будь проклят тот день, когда я взяла в руки иглу с ниткой!

– Не печальтесь, моя дорогая, и не вините своё мастерство, – успокаивающе проговорил Ван Хель и нежно коснулся ладонью щеки Изабеллы. – Я что-нибудь непременно придумаю, чтобы оказаться подле вас.

– Но как?

– Я найду способ… А теперь позвольте мне влезть в окошко, потому что висеть на стене не так удобно, как восседать на табурете…

– Конечно, мой милый Ванхель…

Она порывисто отстранилась, давая мужчине возможность проникнуть в уютную комнату, стены которой были обтянуты коричневыми шерстяными тканями, с искусно вышитыми на них белыми, жёлтыми и красными цветами. На стоявшей в углу кровати лежало несколько подушек, а подле спального места громоздился сундук, где хранилось бельё и одежда. Горевшая свеча бросала свет и на элегантную этажерку из резного дерева, где лежали большие ножницы и множество катушек с разноцветными нитками.

– Вы продолжаете одеваться не по погоде, – посетовала она, оглядывая гостя. – Уже декабрь, а вы до сих пор не сменили платье на зимнее.

– Я не боюсь холода и почти не ощущаю его, – отмахнулся он.

– Вы испачканы. – Изабелла указала на его плащ, измазанный грязью на плече.

– Должно быть, это грабитель задел меня грязным башмаком, когда я перебросил его через себя.

– Вы столкнулись с разбойниками?

– Пришлось вступиться за одного несчастного.

– Как вы не боитесь? Ванхель, неужели вас ничто не страшит?

– Только разлука с вами, – пошутил он.

– Вы настоящий сумасшедший. – Она припала головой к его груди и с наслаждением вслушалась в тепло, потёкшее в неё из его крепких рук, бережно обнявших её плечи. – Никогда не забуду, как вы разбросали тех бесстыжих господ, которые пристали ко мне на рыночной площади. А ведь их было пятеро! И все вооружены!

– Разве я мог позволить, чтобы кто-то отпускал мерзкие шутки в вашу сторону?

– Безрассудный… Они могли убить вас, и это сошло бы им с рук, ведь они – рыцари, люди благородных кровей, не привыкшие считаться с людьми более низкого происхождения. У меня сердце замирает, когда я вспоминаю тот день. Как они схватились за мечи, готовые изрубить вас! А вы каким-то непостижимым образом расшвыряли их, расправились с ними голыми руками! Я никогда не перестану восхищаться вами, мой милый Ванхель…

– Изабелла, почему бы вам не уйти со мной прямо сейчас?

– Без родительского благословения? – вздохнула она. – Я не смею.

– Вы слишком много значения придаёте этим пустякам.

– Зачем вы говорите, что благословение – пустяк? – с горечью проговорила она. – Порой ваши слова пугают меня.

– Не будем спорить об этом… Не сейчас… Просто придётся повременить с нашим счастьем. Наберитесь терпения, родная… И ложитесь спать, вам следует отдохнуть перед завтрашним путешествием. Путь до владений графа де Парси не близкий.

– Ванхель, не оставляйте меня сейчас…

Она отчаянно прижалась к нему всем телом, чего не позволяла себе никогда при их прежних встречах с глазу на глаз.

– Я люблю вас!

– Знаю, мой ангел. Я тоже люблю вас.

– Как же нам быть? – шептала она.

– Если бы вы согласились уйти со мной… Впрочем, всё уже сказано. Езжайте к графу де Парси, раз такова воля вашего батюшки. Обещаю вам нагнать вас в скором времени, а там и решим, как нам быть.

Он мягко отстранил её от себя.

– Ванхель…

Девушка снова протянула к нему руки, и он увидел в её глазах мольбу.

– Изабелла, мой нежный цветок. – Он шагнул к ней и наклонил голову, припав к её губам долгим поцелуем.

Тело девушки задрожало.

– Я хочу быть вашей, – проговорила она, задыхаясь.

– В недалёком будущем у нас обязательно появится такая возможность. И нам не нужно будет скрываться от посторонних глаз, нам не придётся таиться. Обещаю. – Он поцеловал её ещё раз, но теперь коротко, почти по-братски. – А теперь прощайте… И помните, что мы с вами разлучаемся на очень малое время…

Сказав это, он легко выбрался в окно и спрыгнул на дорогу…

С Изабеллой он познакомился три месяца назад, когда вступился за неё на улице. Увидев горячие слёзы в её глазах, Хель уже не мог выбросить из головы Изабеллу. Такого не случалось с ним прежде. Он относился к женщинам легко, принимал их ласки и даже любовь, но сам не допускал никого из них к своему сердцу. Бывало, он увлекался кем-то ненадолго, но забывал о своём увлечении, едва дела звали его в путь. Он даже не прощался с той, которая согревала его ночами… И вдруг в его сердце поселилась любовь. Образ Изабеллы постоянно возникал перед его глазами, и Ван Хель не знал, как к этому относиться. Девушка стала казаться ему самым дорогим существом на свете, и он – человек, которого и человеком-то было трудно назвать, ибо он познал тайные глубины многих оккультных сообществ, был посвящён в знания, дававшие ему огромную власть над людьми, прошёл через самые кровавые войны последних нескольких веков и не только остался жив, но заполучил бессмертие, – он тосковал, разлучаясь с Изабеллой, как тоскует по девушке всей душой безусый юнец, не познавший ещё сладости женского тела.

Ван Хель удивлялся себе и вопрошал: «Ты ли это, дружище? Откуда в тебе нелепое мальчишеское волнение? Откуда жажда глядеть в девичьи глаза, надеясь увидеть в них всякий раз нечто особенное? У тебя было много женщин. Некоторые по праву считались прекраснейшими женщинами своего времени. Лучшие гетеры дарили тебе свои ласки. Лучшие танцовщицы плясали для тебя. Но ты всегда оставался спокоен, потому что никогда не признавал никакой тайны за тем, что принято называть любовью. И вдруг что-то изменилось в тебе. Может, ты заболел? Или ты прозрел, внезапно разглядев в привычной для тебя жизни новую грань? Ты удивляешь меня…»

***

Шарль по прозванию Толстяк низко склонился над столом и что-то записывал, поскрипывая гусиным пером по пергаменту. Жёлтый подрагивающий свет свечи придавал его одутловатому небритому лицу мягкость, сглаживая некрасивость крупных черт. Этот зрелый мужчина, прошедший нелёгкий жизненный путь, смотрел на появлявшиеся из-под пера чернильные буквы почти с тем же восторгом, с каким мальчишка смотрит за появлением сверкающего меча из ножен прославленного рыцаря.

Закончив фразу, Шарль привалился к высокой спинке деревянного стула и откашлялся, прикрывая рот ладонью, чтобы брызги слюны не попали на только что написанный текст.

– Ты простужен? – спросил Ван Хель.

Шарль вздрогнул от неожиданности.

– Как всегда, ты проникаешь ко мне беззвучно, как демон, – проговорил он, взяв себя в руки. Его покрасневшие слезящиеся глаза несколько раз испуганно моргнули.

– Может, я и есть демон? – засмеялся вошедший и опустился на табурет перед почти угасшим камином. – Как всё-таки хорошо, когда можно расслабиться перед огнём…

– Если бы ты был демоном, Хель, я готов был бы, пожалуй, продать тебе душу ради разгадок некоторых тайн, – задумчиво сказал Шарль и положил гусиное перо на стол. Обычно он пользовался палочкой и навощёнными досками, как древние римляне, и лишь придав написанным мыслям бесспорное изящество, Толстый Шарль переносил их на бумагу. К бумаге он относился трепетно, почти как к священной реликвии.

Ван Хель потянул носом. В доме Шарля всегда пахло травами и настойками.

– А что ты будешь делать, если вдруг откроешь для себя всё, что ищешь? – спросил Хель.

– Что я буду делать? Ничего. Просто почувствую себя счастливым.

– Ты в этом уверен? А не думаешь ли ты, Толстяк, что тебе станет скучно? Сейчас ты целиком отдаёшься поиску, а чем же ты станешь заниматься, когда тебе искать будет нечего? Да и как ты поступишь с полученными знаниями?… С бесконечными знаниями! Ведь это – тяжёлая ноша. Поверь, ими невозможно просто владеть, ими надо пользоваться, иначе они превращаются в бремя, способное раздавить человека.

– Я посвятил так много лет поиску ответов на вопросы, которые беспокоят меня с раннего детства! Так неужели я откажусь от знаний, даже если они раздавят меня, как обрушившаяся каменная громадина?

– Каменная громадина? – переспросил Ван Хель. – Хорошее сравнение. Заниматься наукой – всё равно что грызть камень, пробиваться в глубины окаменевшей человеческой мысли, крушить твердь неповоротливого мышления. Но одолеть это может лишь тот, кто не закупорил себя в тесной конуре косности. Чтобы добиться знаний, нужна широта взглядов, нужно быть философом, мой дорогой Толстяк.

– Ты же знаешь, что я занимаюсь философией, Хель. Но я очень одинок. – Шарль плаксиво сморщился и потёр руками грудь. – Одиночество переполняет меня! Мне не с кем поговорить. Всё, чего я добился, я несу в себе. Народ удручающе тёмен. Церковь задавила всех, узурпировала право на истину.

– Узурпировала? Нет, дружище, церковь лишь пользуется сложившейся ситуацией. Народ тёмен, в этом ты прав. Но он всегда был тёмен и ленив. Ему не нужна истина. Его интересует только кусок хлеба. А истина… Она предполагает безбрежность, она вмещает в себя всё, у неё нет краёв, нет предела. – Ван Хель помолчал, затем продолжил: – Вот ты только что сказал, что Церковь взяла на себя право провозглашать истину.

– Да, это так.

– Но ведь ты тоже принадлежишь Церкви, Шарль. Ты был монахом. И ты никогда не покинул бы монастырь, если бы не переругался со всеми.

– Я переругался из-за того, что мне не позволяли заниматься философией.

– Но ты и не можешь заниматься философией, Толстяк.

– Почему?

– Потому что ты ограничен рамками католической веры. Настоящий философ никогда не ограничивает себя строгими рамками, он не может быть ни христианином, ни магометанином, ни кем бы то ни было другим, кто принимает правила Церкви и идёт строго по узенькой дорожке…

– Но человеку нужна вера, Хель, – виновато ответил Толстый Шарль.

– А что такое вера, друг мой? Следование текстам? Разве это вера? Ты лишь идёшь у кого-то на поводу.

– Я не иду ни на каком поводу! – возмутился Шарль. – Я со многими спорю, нередко сомневаюсь. За это меня и прогоняют частенько с насиженного места.

– Ладно… Уже поздно…

– Где ты так долго бродил?

– Разные дела задержали… Городские ворота были уже на запоре, когда я вернулся. Пришлось перебираться через стену, прятаться от стражи… Кстати, сегодня ночью мне довелось познакомиться с неким Жаком де Бриеном, придворным сочинителем.

– Очень увлечённый человек.

– Ты знаешь его? – удивился Ван Хель.

– Мы сталкивались с ним несколько раз в книгохранилищах.

– Ты имеешь возможность входить в хранилища?

– За деньги можно проникнуть в любое запретное место. А книги нынче становятся модны у благородных господ, даже если это формальные хроники военных походов или скучнейшие описи домашнего имущества. Сейчас каждый барон велит монахам, живущим при его рыцарском замке, обзавестись библиотекой. Редко кто умеет читать, но все любят похваляться содержимым своих книгохранилищ. Это и есть причина того, что из монастырей день за днём пропадают фолианты. Бароны и герцоги устроили настоящую охоту за книгами. Если не удаётся купить у монахов старинную рукопись, то они нанимают переписчиков. Книги копируются второпях, с многочисленными огрехами. Но кого это интересует? Мессиры жаждут лишь обилия толстых переплётов, а содержимое их не волнует. Впрочем, встречаются и настоящие любители книг, но их крайне мало. И что-то подсказывает мне, что так будет всегда.

– Ты прав, – согласился Хель.

– А Жак де Бриен – настоящий поэт, написанное слово имеет для него огромный вес. Сейчас всё чаще из Италии к нам забредают трубадуры, но их тут пока никто не понимает. Зато де Бриен был в полном восторге, однажды повстречав трубадура и послушав его стихи… Нет, слово у нас не пользуется уважением, в поэмах и романах видят только лёгкое развлечение. Времена Цицерона и Сенеки ушли надолго, если не навсегда, – печально заключил Толстяк.

– Пожалуй, я прилягу, дружище.

– А мне надо ещё кое-что доделать, – Шарль повернулся к разложенному на столе пергаменту.

– Скажи, а ты не знаешь, далеко ли отсюда владения графа де Парси?

– Дней пять пути, если ехать верхом. Почему тебя интересует этот тупоголовый боров?

– Хочу наняться к нему.

– Что за странная причуда, Хель? Почему вдруг к нему?

– У меня есть причина.

– И наверняка у этой причины чудные глазки и волшебный ротик, – горестно вздохнул Толстяк.

– Ты на редкость проницателен, мой друг.

– Послушай, Хель, – Шарль опять отложил гусиное перо, – я слышал, что у графа есть некоторые очень любопытные книги. Почему бы тебе не прихватить меня с собой? Мы составим славную парочку, явившись пред светлые очи Робера де Парси: воин и книжный червь, два непревзойдённых мастера своего дела.

Ван Хель засмеялся в ответ и принялся расстёгивать пряжки ремней, перетягивавших сапоги.

– Я говорю серьёзно! – возмутился Шарль. – Что вызвало у тебя такой едкий смех? Что за ирония в твоём голосе?

– Ты представляешь, сколько мы будем добираться вдвоём до владений де Парси?

– Чуть дольше, чем ты ехал бы без моего общества.

– Толстяк, на хорошем коне я преодолею это расстояние в два дня.

– Зато со мной ты сможешь провести время в приятных беседах. Да и потом, когда ты подрядишься на службу к этому борову де Парси, тебе потребуется кто-нибудь, чтобы ты не подох там со скуки. Впрочем, я забыл, что у тебя будет чем занять себя вечерами. Ты же едешь за дамой своего сердца.

– Пожалуй, я поразмыслю над твоими словами. Может, ты и впрямь сгодишься для чего-нибудь…

ПУТНИКИ. ДЕКАБРЬ 1095 ГОДА

Посреди площади возвышался каменный столб, увенчанный железным распятием. К столбу был прикован цепями грузный мужчина, раздетый по пояс. Он висел лицом к столбу, а ноги его почти касались коленями каменной площадки, из которой этот столб торчал. Два рослых человека в длинных рубахах и толстых кожаных куртках мехом наружу лениво, но сильно хлестали прикованного розгами. Рядом приплясывали двое других: один стучал в барабан, другой играл на рожке. Наказуемый истошно кричал, а собравшаяся толпа, состоявшая в основном из женщин и детей, с интересом наблюдала за публичной поркой.

– Кого наказывают? Что он сделал?

– Делал хлеб из дешёвой муки, а выдавал его за первосортный.

– Жалкий пройдоха хотел выкачать из наших кошельков побольше серебра. Теперь уж ему вовек не забыть нашей благодарности.

Ван Хель прошёл мимо, не обратив на избиение никакого внимания. Он видел много казней на своём веку, его мало интересовали такие зрелища. Зато горожан того времени радовало любое событие. Жизнь была размеренной, скучной, непогода и плохие дороги вынуждали часто отсиживаться дома. Поэтому люди спешили поглазеть на всё что угодно, будь то прибытие гонца, приезд бродячих акробатов, свадьба, драка на площади или же публичная казнь – лишь бы отвлечься от унылых будней.

– Ты имеешь право остаться в городе на три дня, чтобы залечить раны! – рявкнул один из палачей, расстёгивая замок на руках жертвы.

Окровавленное тело тяжело рухнуло на каменные плиты.

– Что, ворюга, плохо тебе? – простуженным голосом спросил какой-то коротышка, протиснувшись сквозь толпу и склонившись над неподвижным телом.

– Проваливай! – рявкнул на коротышку второй палач и даже замахнулся на него розгами. Свободной рукой он бросил на избитого принадлежащую ему куртку и поманил кого-то пальцем. – Отвезёшь его домой, как распорядился его милость прелат…

Ван Хель свернул в проулок.

– Выливаю! – послышался над головой предупредительный крик, и кто-то выплеснул из окна содержимое ночного горшка.

Ван Хель остановился, дожидаясь, чтобы вонючие брызги благополучно пролетели мимо, и двинулся дальше, ловко перепрыгивая через лужи.

Выйдя на рыночную площадь, он пробрался между лотками и тряпичными навесами, миновал шумное многолюдное пространство и вскоре приблизился к городским воротам, располагавшимся в основании круглой каменной башни, вправо и влево от которой тянулась высокая каменная стена. Деревянный мост, поднимавшийся на ночь над глубоким рвом, сейчас был опущен, и по нему с грохотом катили повозки, ненадолго останавливаясь перед стражниками, проверявшими у возниц разрешение на въезд в город. Под сводами башни было мрачно и душно, затхлый запах нестерпимо бил в нос. Выйдя из ворот за городскую стену, Хель сразу почувствовал, что здесь было значительно холоднее из-за гулявшего на просторах ветра. На каменном мосту сидело с десяток нищих, подложив под себя для тепла охапки сена. В город их не пропускали. По эту сторону стены тоже стояла городская стража, облачённая в начищенные панцири и вооружённая копьями. Со стены за мостом наблюдали лучники, иногда отпуская сверху какие-нибудь грубые шутки в адрес своих товарищей, топтавшихся на каменном мосту. Чуть в стороне от башни с воротами на самом верху стены виднелась нависавшая крохотная кабинка, где стражники справляли нужду. Из-под кабинки тянулся вниз по стене густой тёмный след.

В сотне шагов от моста находилось лобное место. Здесь всегда вилась огромная стая птиц, оглашая окрестности неугомонным криком. Два тёмных тела, обклёванные воронами, поворачивались на ветру, скрипя промёрзшими верёвками.

В нескольких минутах ходьбы от города находилась деревня, от которой тянулся терпкий запах навоза. По мере приближения к деревне становился слышен гомон домашних птиц и хрюканье свиней.

– Братец, – окликнул Ван Хель одного из крестьян.

– Слушаю, сударь.

– Подскажи-ка мне, где я могу купить повозку. Самую бесхитростную…

Крестьянин поскрёб себе шею грязными пальцами и неуверенно сказал, что на другом конце деревни у кого-то была телега.

Хель быстро разыскал хозяина, осмотрел товар и заплатил требуемую сумму. Там же он нашёл и подходящего мула и велел хозяину подержать их у себя.

– Завтра или послезавтра я привезу вещи. Может, это сделает мой приятель. А затем мы избавим тебя как от телеги, так и от этого доходяги-мула. Только не вздумай перепродать всё это кому-нибудь ещё, иначе я отсеку тебе голову. А если ты вычистишь эту колымагу получше, чтобы в ней можно было сидеть, не задыхаясь от навозной вони, и хорошенько наполнишь её соломой, чтобы мы не отбили себе бока, то я прибавлю ещё несколько монет.

– Премного благодарен, ваша милость. – Крестьянин торопливо поклонился несколько раз.

Хель ещё долго бродил по окрестностям, размышляя о чём-то. А по дороге в город он увидел, как из ворот выехали несколько крытых повозок в сопровождении десятка всадников, трое из которых были рыцарями.

«Должно быть, это и есть обоз, направляющийся в замок графа Робера де Парси», – предположил Хель и ускорил шаг, дабы получить возможность взглянуть на повозки вблизи. Однако, как ни старался он, так и не смог разглядеть, была ли там Изабелла…

– Мы приедем к графу де Парси в удачное время, – с удовольствием доложил Толстый Шарль, когда Ван Хель возвратился в его дом.

– О чём ты говоришь?

– Я слышал, что он собирается устроить турнир. Он уже разослал герольдов. Ты сможешь проявить там своё умение, обратить внимание графа на себя. И тогда уж денежки потекут рекой в наши кошельки!

– Для начала раздобудь где-нибудь тачку, чтобы мы могли допереть твой чёртов сундук до нашей телеги.

– Разве ты не пригонишь её сюда?

– А кто мне даст разрешение на проезд в город? Ту полагаешь, что у меня в кошельке позвякивают лишние монеты, чтобы я разбрасывался ими на ненужные бумаги? Нет, братец, мы погрузим сундук на тачку и отвезём его туда. Затем ты вернёшь тачку хозяину, и мы сможем отправиться в путь.

– Я облачусь в монашескую рясу, как всегда делаю это во время переезда с место на место, – сказал мечтательно Шарль. – Странствующий монах вызывает у людей доверие и участие.

– Вернись на землю, Толстяк, – одёрнул его Ван Хель. – Ты знаешь, где можно добыть тачку? Вот и отправляйся за ней. Это твоя забота.

Шарль недовольно фыркнул.

***

День их отъезда совпал с торжествами в городе. Накануне перед церковью появились заграждения, от храма до королевского дворца вдоль всей улицы по обе стороны на стенах домов были развешены покрывала, растянуты ткани, на дороге толстым слоем лежала солома.

– Смотри, какое пышное прощание устраивает нам Париж! – засмеялся Ван Хель.

– Ах, если бы это было в нашу честь, – вздохнул Толстый Шарль.

– Похоже, намечается чьё-то крещение? Кто-то из королевской фамилии?

– Я слышал, что у его величества гостит герцог Прованский. Поговаривают, что герцог привёз из Испании иноземную красавицу и хочет взять её в жёны, но она исповедует магометанскую веру. Может, её хотят крестить?

– Всё может быть… Что ж, придётся нам подождать, пока вся эта процессия доберётся до баптистерия. Всюду стражники, нас не пропустят сейчас с нашим скарбом… Ладно, поглазеем на это великолепие…

Из дворца двигался кортеж, возглавляемый духовенством со святыми Евангелиями, крестами и хоругвями. Над городом разносились песнопения. За священниками следовал в богатых одеждах король со своей огромной свитой и многочисленной охраной.

– Похоже, я был прав, – сказал Шарль. – Глянь-ка на ту особу. Это Орабль, та самая сарацинка, привезённая герцогом из Испании. Видишь, епископ ведёт её за руку? Это её будут крестить.

Народ толпился возле украшенной лентами и коврами церкви, ожидая приближения процессии.

– Хоть бы разок побывать в обществе этих шикарных господ, – проговорил Шарль, облизываясь. – А как бы я хотел потрогать ручки и ножки этих благородных дам!

– Ты же монах! – удивился Хель.

– Монах я по одежде, а в душе я философ и искатель истины. Ты же сам требуешь от меня, чтобы я мыслил широко, а как можно рассуждать, скажем, о первородном грехе, ежели не проникнуть в тайны женских прелестей.

– Трепло толстопузое, – засмеялся Ван Хель.

Место, откуда они наблюдали за процессией, находилось довольно далеко от церкви, поэтому видели они немного, а слышали и того меньше. Но когда по окончании службы те немногие из пышной королевской свиты, кто был допущен внутрь, вышли наружу и король произнёс несколько слов, толпа восторженно взревела, замахала руками, вверх полетели шапки. Герцог Прованский отвязал висевший у него на поясе кошелёк и, насыпая в ладонь монет, принялся швырять их в толпу. Народ ринулся подбирать деньги, отталкивая друг друга. Началась давка, поднялся крик, стражники опустили копья и пытались оттеснять толпу, но люди не отступали. Слышались вопли: «Нет, это моё! Не уйду! Убирайся прочь со своим копьём!»

– Вот она, государева щедрость, – почти равнодушно заметил Ван Хель.

– А ведь там непременно раздавят кого-нибудь, – заволновался Шарль. – Из-за презренного металла…

– Что люди ценят превыше всего, из-за того и гибнут, – ответил Ван Хель.

– Ты так спокойно говоришь об этом, – возмутился Толстяк. – Неужели в тебе нет ни капельки сочувствия к этим несчастным?

– Почему я должен сочувствовать им? Смерть бросила им приманку в виде серебряных монет, они с готовностью заглотили эту наживку. Нет, я никогда не сочувствую дуракам.

– Ты называешь тех несчастных дураками?

– Да.

– Они же просто пришли посмотреть на красивых людей.

– Они пришли развлечься и поживиться на дармовщинку. Я таких презираю. Хлеба и зрелищ! Всё это уже было. И всё это будет всегда. Если опыт ничему не учит людей, почему я должен сочувствовать их глупости?…

– Ты слишком суров к людям, – пробурчал Толстяк.

– Суров, но не жесток. У меня есть такое право. Я повидал больше, чем ты можешь себе представить, даже если твоё воображение разыграется не в меру.

– Я бесконечно уважаю тебя, Хель, – сказал Шарль очень печально, – но там, – Толстяк указал на кишащую толпу, – есть и старики. А они тоже кое-что знают о жизни. Ты не настолько стар, чтобы быть мудрее всех.

– Некоторые проживают очень долгую жизнь, но так и не понимают ничего.

– Пусть так. Но всё же нельзя настолько равнодушно взирать на человеческую боль, как это делаешь ты, – с горечью ответил Шарль. – Жизнь даётся нам всего один раз.

Хель усмехнулся.

***

Они ехали на небольшой телеге, запряжённой стареньким мулом. Единственной их поклажей был сундук Толстяка, где Шарль хранил свои рукописи и несколько имевшихся у него книги. Поверх монашеской рясы Шарль набросил огромный меховой плащ с капюшоном. Ван Хель облачился в короткую кожаную куртку мехом наружу, шерстяные штаны и войлочную шапку. На поясе у него висели два ножа, а на спине он пристроил меч в строгих, но изящных ножнах, потёртый ремень которых тянулся наискось через грудь и придавливал косматый мех куртки. Отправляясь в путь, Хель всегда держал меч за спиной и никогда не пользовался плащом.

Вечером третьего дня они остановились в мрачной деревне и увидели собравшихся перед церковью людей. Только что прошёл дождь, смешанный со снегом, и в воздухе висела сизая муть. На скользких каменных ступенях церквушки стоял сутулый священник в забрызганной грязью рясе и потрясал над головой длинной палкой, на верхнем конце которой была закреплена поперечная перекладина с привязанной к ней линялой синей тряпкой с нашитым на неё белым крестом, что придавало палке с крестовиной некое сходство с хоругвью. Лицо священника раскраснелось от холода, губы дрожали, но он не обращал внимания на пробирающий до костей ветер и простуженным голосом обращался к толпившимся перед ним крестьянам:

– Сыны Божьи! Уж коли обещали мы Господу установить у себя мир и блюсти добросовестно права церкви Христовой, то не можем мы забыть и о главном. Я говорю о Гробе Господнем в Иерусалиме! Отвоевать его – ваша первейшая обязанность! Это дело сегодня – главнейшее для вас, стоящее превыше прочих, на которое вам следует обратить вашу силу и отвагу. Необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку вашим братьям, проживающим на Востоке, не дожидаясь, пока орды нечестивцев вторгнутся на нашу землю. В пределы Романии уже вошло персидское племя турок, жадное до христианских земель. Они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали, многих забрали в полон, разрушили наши церкви! И если будете вы долго прозябать в бездействии, придётся вашим братьям по вере пострадать ещё больше. Вот потому и несу вам слово Папы: прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, чтобы вы со всей возможной настойчивостью увещевали людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам. Изгоните с наших земель нечестивых! Я обращаюсь к присутствующим и поручаю сообщить отсутствующим. Так повелевает Христос! Если кто, отправившись туда, окончит своё житие, поражённый смертью, будь то на сухом пути, или на море, или же в сражении против язычников, отныне да отпустятся ему грехи! Это обещано всем, кто пойдёт в поход, ибо святую нашу Церковь наделил такой милостью сам Господь. О, какой позор, если бы презренное и недостойное племя язычников, служащее дьявольским силам, одолело бы народ, проникнутый верою во всемогущество Божье. О, каким срамом покроет вас Господь, если вы не поможете Ему и тем, то исповедует веру христианскую!

– Какие щедрые посулы, – сплюнул Ван Хель и натянул пониже войлочную шапку.

Стоявший возле него мужчина смачно высморкался в кулак и вытер руку о подол куртки.

– Если и впрямь отпустятся все грехи, то ошибкой будет не отправиться туда, – прошепелявил он.

– Те, кто намерен пойти в поход против неверных, – продолжал священник, – пусть не медлят, но, оставив собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием этой зимы, уже весной горячо устремятся по стезе Господней.

– Я готов идти хоть сегодня, святой отец! – не очень громко выкрикнул сморкавшийся. – А ждать до весны мне не с руки, потому что жена совсем измучила своей сварливостью. Впрочем, если вы подкинете несколько монет, чтобы я мог переждать до наступления тепла, то я потерплю.

– Ха-ха-ха! – поддержал его кто-то ещё. – Если нам простятся все грехи, то надо успеть согрешить побольше. А восточные девки, говорят, хороши: горячие и душистые. Дураки мы будем, если не попользуемся ими – всё простится…

Но основная масса собравшихся на площади завыла призывно:

– Смерть нечестивцам! Так хочет Бог!

– Сыны Божьи! – Священник повысил голос. – Пусть ваши сердца воспламенятся жаждой освобождения Гроба Господня, которым ныне владеют и который оскверняют нечестивые! Устремитесь же в святые места! Помните, что Иерусалим – пуп земли, край плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта – словно второй рай! Её прославил Искупитель рода человеческого, украсил её своими деяниями, освятил страданием, искупил смертью! Так пойдите же туда и освободите землю святую, оросите её кровью язычников!

– Аминь! – взревели люди. – Так хочет Бог!

Ван Хель с любопытством обернулся на этот рёв и увидел несколько десятков раскрасневшихся лиц, вскинутые над головами кулаки и несколько брошенных в воздух шерстяных шапок.

– Так хочет Бог! Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо это слово произнесено Богом! – Эта фраза, надрывно произнесённая священником, окончательно потонула в шуме человеческих голосов.

– А теперь не мешало бы прогреть внутренности глотком доброго вина, святой отец! – гаркнули в толпе.

– В храме Божьем всегда найдётся горячительный напиток для верных сынов Христа, – закивал священник. Он махнул своим жезлом, и привязанная к палке мокрая тряпка с белым крестом измученно колыхнулась.

Из раскрывшейся двери церкви вышел коренастый монах, он катил перед собой тяжёлую бочку, громыхая ею по каменной кладке. Налитое кровью лицо надулось, когда монах стал сдерживать разогнавшуюся бочку, дабы она не сорвалась по ступеням вниз. Несколько крестьян бросились вперёд, чтобы помочь монаху управиться с бочкой.

– Пейте, дети мои! – воскликнул священник. – Пейте, радуйтесь и помните, что все едины во грехе, но не всех следует мерить одной мерою!