Текст книги "Даймон"
Автор книги: Андрей Валентинов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Дорожка 7. «Печальные вербы». Песня польской Армии Крайовой. (2`34).
Одна из бесчисленных вариаций «Славянки», очень удачная. Исполнители и время записи неизвестны.
Понедельник, 4 августа 1851AD. Восход солнца – 7.53, заход – 16.56. Луна –Iчетверть в 8.08.
Мистер Зубейр не обманул. Мы вступили с рассветом, покинув еще сонное селение макололе. Никто нас не провожал. Вскоре долина Замбези осталась позади. Уже покидая ее, я, мысленно собирая воедино наблюдения последних дней, пришел к несколько неожиданному выводу. Таковым он, впрочем, покажется лишь читателям разного рода "африканских романов". Не секрет, что в этих книжках великий континент предстает неким заброшенным оазисом, отрезанным от цивилизации и незнакомым с ее достижениями.
Между тем, даже беглый взгляд на покинутую нами долину со всей очевидностью свидетельствует об обратном. У Замбези весьма часты рощи финиковых пальм, явно попавших сюда с берегов Аравии. Почти в каждом селении выращивают кукурузу, кое-где табак и сахарный тростник. Немало и европейских товаров, прежде всего тканей. Самих европейцев в этих местах и вправду еще не встречали (вероятно, я тут некто вроде Колумба), но вот арабы с восточного побережья наведываются регулярно.
Из благ цивилизации здешние негры давно уже познакомились с работорговлей, а в последнее время и с огнестрельным оружием. На очереди, вероятно, виски и ром, готовые вытеснить патриархальное пиво.
Само собой, европейцы винят в развращении негров арабских купцов. Те резонно отмечают, что являются лишь непосредственными скупщиками и продавцами. Концы этой долгой цепи Плутоса следует искать не здесь, а в Лондоне и Нью-Йорке.
Столь далекие от романтизма рассуждения надолго отвлекли меня от созерцания открывшейся нам местности. А между тем мы вступили в миомбо.
Идти мне очень трудно, однако же, предлагаемые мистером Зубейром носилки я отверг весьма резко. Пусть от моих прежних принципов мало что уцелело, однако пользоваться трудами безответных рабов не могу и не хочу. Заплатить им не представляется возможным, ибо жестокие надсмотрщики, такие же негры, немедленно отберут у рабов любую малость.
Меня выручил, как и всегда, Мбомо, приобретя в селении милого серого ослика. Теперь мой вид стал поистине библейским. Сам Мбомо бодро вышагивает рядом, то и дело порываясь укрыть меня от солнце самодельным зонтом.
Между тем, мистер Зубейр путешествует с немалыми удобствами. В его огромных крытых носилках хватает места и для него самого, и для его очередной спутницы. На этот раз Рахама избрал своей пассией совсем еще дитя – девочку, купленную перед самым отъездом. Несчастная не пленная и не подкидыш – в рабство ее продала родная мать за цену, могущую вызвать и смех, и слезы.
Несчастную? Пожалуй, я употребил неверное слово. Мистер Зубейр по-своему благороден и не продает надоевших наложниц, устраивая их как-то в Мозамбике или в ином городе на побережье. А что ожидало девочку в краю, где матери продают детей?
Суровый Мбомо напоминает о необходимости вплотную коснуться такого важного и милого сердцу читателей предмета, как африканские дамы, при этом обращая внимание на то, что выход книги – единственная возможность поправить наши неважные финансовые обстоятельства.
На это я не менее резонно заметил, что никаких "финансовых обстоятельств" у меня не имеется за отсутствием собственно финансов, употребленных до последнего пенни на экспедицию. Вместе с тем, я сумел не влезть в долги (Мбомо, надеюсь, тоже), а посему ничто не мешает нам по возращении заняться трудом в поте лица своего, достаточным для прокормления. Мы оба, кажется, не из белоручек.
В последний свой приезд в Париж я среди прочего посетил один из театров, где давали популярную ныне комическую оперу уж не помню чьего сочинения. Герой оной переживал совсем не комические злоключения. Ему, аристократу и джентльмену, ради прокормления семьи пришлось работать (!!!). Через год, когда во Франции случилась очередная революция, я, в отличие от многих, ничуть не удивился.
Однако же, пора перейти к здешним дамам. Кое-что уже сказано выше: женщин продают столь же часто, как в штате Виржиния и едва ли реже, чем в цивилизованной Англии, где обычай "продажи жен" среди простонародья до сих пор в силе. Отношения в здешних семьях ничуть не более гуманные, нежели в Европе или, скажем, в России. В то же время африканские дамы могут позволить себе некоторые вольности, невозможные в Европе. Ежели супруг слишком долго задерживается на чужбине, женщина имеет полное право вновь выйти замуж, и общество в том ей нисколько не препятствует. Муж в этом случае имеет право лишь огорчаться, но отнюдь не мстить. Прижить же ребенка на стороне во время отсутствия мужа – дело совершенно обычное и не вызывающее толков.
Что касается ношения разного рода украшений, прокалывания ноздрей и прочих мест, татуировок и раскраски, то все сие охотно оставляю для описания моему доброму другу преподобному Ливингстону, который при всем своем некотором (увы!) ханжестве, охоч до таких подробностей. Позволю себе лишь одно замечание, не предназначенное для моих будущих читателей. В отличие от негритянок, виденных мною в Северной и Южной Америке, африканки, живущие в прямом смысле слова дома, едва ли вызовут особые романтические чувства у белого человека. В этом, вероятно, состоит разница между культурами. Дело не в красоте или безобразии, а в трудно передаваемом ощущения чуждости, несовпадения всего, что случается общего между людьми. Единственное сравнение, приходящее на ум, это глухие Средние века. Именно так какой-нибудь барон мог смотреть на простолюдинок из принадлежащего ему села.
Мы, белые, здесь еще не господа. К счастью – вероятно, не только для местных негров.
Между тем, рассуждения на эту пусть и любопытную, но абстрактную тему, отвлекли от материй куда более конкретных и важных: от сегодняшнего разговора с мистером Зубейром Рахамой и от земли миомбо, по которой мы держим путь. А ведь она по-настоящему прекрасна.
Оставляю все на завтра.
Вероятно, для пущей интриги мне следует сказать пару слов и о Даймоне. Некоторое улучшение моего самочувствия с неизбежности привело к тому, что являлся он очень ненадолго и был не слишком словоохотлив. Это более чем логично. Несколько расхрабрившись, я задал ему (духу? своей собственной болезни?!) вопрос о причинах его сдержанности. Ответ меня признаться озадачил – настолько, что я попросил его повторить. Оказалось, сие не что иное, как цитата (!) в его, Даймона, переводе (!!!) из неведомого мне литературного произведения. Передаю дословно: "Что за тяжкая служба, Творец, быть отцом взрослой дочери!".
Боюсь даже предположить, с ЧЬЕГО языка этот перевод. Но, в целом, более чем резонно.
Дорожка 8. «Если завтра война». Слова В. Лебедева-Кумача музыка братьев Покрасс. Исполняет ансамбль под управлением А. Александрова. (3`40).
Если не вслушиваться в слова, песня производит очень сильное впечатление, особенно в таком прекрасном исполнение. Но текст поражает. «Если враг нападет», следует двинуть вперед «запевалу», затем барабанщиков, грянуть «победную песню», и лишь потом пускать в бой пресловутые «лихие тачанки». Танки названы «железными», но отнюдь не стальными. Тонкий намек на броню Т-26 и БТ? Поэзия – субстанция, конечно, особая, но не до такой же степени! Как только Москву не сдали?
Что делать, если подвиг совершишь? Посочувствовать для начала – себе невезучему, потому как самое время. Это в фильмах голливудских можно расслабиться, предвкушая поцелуй любимой девушки и чествование на местном стадионе в сопровождении хора пожарной команды. В такие эмпиреи сами янки не слишком верят, а уж остальные, на иных дрожжах выросшие, прекрасно понимают: ничего хорошего не жди.
Алеша это тоже знал – историк, три полных курса за плечами. А уж историк обязан понимать: подвиг таковым становится исключительно по начальственной воле. И, соответственно, совсем наоборот. Тьма тому исторических примеров имеется, только Алексею Лебедеву было не до "Варяга" и не до панфиловцев. Своя гимнастерка даже панфиловцу ближе к телу.
Одно хорошо. Не учудил Алеша особых геройств, на настоящий подвиг тянущих. Пострадал за демократию, конечно, один за всех, считай, но такое и простить могут. Ното, что все бежали, товарища бросили, а он остался, лучше прочих стать решив, уже плохо. Не оправдаешься даже. Мог сказать Алексей, что не от желания погеройствовать под подошвы Десанта попал, а по собственной несообразительности. Только кто слушать станет?
А тут еще гайка!
В общем, в Штаб городской демократии Алеша шел без всякого удовольствия. Не пойти нельзя: разбор полетов, лично вызывают. Спустился Алексей после третьей пары (спецкурс по глобализму) с пятого истфаковского этажа в раздевалку, потолкался в очереди, накинул на плечи старую куртку (после вчерашнего долго чистить пришлось) – и двинул через площадь, к демократам. От университета наискосок, желтый шестиэтажный дом, первый этаж, дверь черным дерматином обита.
Что не наградят и не похвалят, Алеша самого утра понял. В новостях полстроки всего: столкновение у телецентра, милиции пришлось вмешаться. И тут соврали! А на занятиях две девочки с курса, в Штаб вхожие, косились на товарища по борьбе без всякого сочувствия. Остальные, впрочем, тоже: синяк на щеке, нос распух, губа черной коркой застыла. Преподаватели вздыхали, не прячась: вот, мол, современная молодежь пошла! Если студенты университета такой вид имеют, что с прочих спрашивать?
В перерыве между парами Алеша по коридорам рыскал, даже на третий этаж сбегал, где философы обитают. Хотелось ему с Профессором, с отцом Жени переговорить. Если не переговорить, то хотя бы поздороваться. Поговорить, конечно, лучше, много вопросов со вчерашнего дня у Алексея накопилось. Всяких – и про оранжевые огоньки, и про неведомую "Gateway Experience".
А переворот, который неведомые враги готовят? Не шутил Профессор! А если не шутил, то следует не в кресле сидячи рассуждать, в колокола бить, народ на улицы звать!
Не встретил Профессора. Не судьба.
Домой, к станции метро "Студенческая", Алешу вчера лично Хорст отвез – на Жениной машине. Молчал все дорогу, хмурился, здорово, видно, от Профессора досталось. На прощание пожал руку и визитную карточку сунул. По глянцевому картону – крылышки знакомые, эмблема Десанта, ниже ФИО, без всякого "Хорста", еще ниже – "старший воспитатель", словно в детдоме. Телефон, адрес с "собачкой". Хоть не хотелось, но пришлось Алеше собственную карточку отдавать. Последнюю – полгода назад разорился, заказал полсотни да тут же раздал неведомо кому.
С Женей он бы куда охотнее карточками обменялся. Только не предложила та, что с носиком. И Профессор не предложил. То ли по забывчивости профессорской, то ли потому, что невелика – демократ Алексей Лебедев.
Почти как в старой песне про негра. Убили – ни за что, ни про что, воскресили, встал, пошел. Спасибо за внимание!
* * *
Главной за дерматиновой дверью, где истинные демократы собирались, была госпожа Усольцева, потому как ее муж, член политсовета Очень Демократической партии за аренду комнаты платил. Даже у демократов старое правило соблюдается: чьи деньги, того и музыка. Не так грубо, конечно, не в лоб. Никто Штабу госпожу Усольцеву Инну Александровну силой не навязывал. Только зачем силой? Столько иных методов имеется, отработанных, in anima vili испробованных.
К самой госпоже Усольцевой Алеша особо не присматривался. В отношении личном – никакого интереса. Лет на пятнадцать старше, вся в косметике, на ногтях – чуть ли не по картине Пикассо. Разве что ростом вышла, издалека увидеть можно, верст за десять – точно. Будь у них баскетбольная команда, цены ей не сложить. В смысле же серьезном, политическом и вовсе – nihil. Что муж, демократ Усольцев, скажет, то она и повторит – вслух, громко и с придыханием. Демократ Усольцев и сам бы от раздачи ценных указаний не отказался бы, только дел слишком много. Газеты, заводы, пароходы, депутатство – ни головы не поднять, не продохнуть даже.
Год назад господин Усольцев сподобился – лично приехал, дабы позвать на Майдан, в палатках ради честных выборов померзнуть. Сам, правда, не мерз – занят слишком. А вот супруга решилась пример подать, благо шуба норковая имелась.
Пришел Алеша в Штаб, присел в уголке, затих, ожидая, чего будет. Может, не вспомнят о нем, дальше пойдут – по светлому общечеловеческому пути? Но если спросят, что ответить, о чем рассказать? Про музычку в наушниках, про оранжевые огоньки и смолчать можно (и про переворот, в виду полной неясности), а как про гайку промолчишь? Самому вопрос поднять? Не вчера Алеша родился. Двадцать лет – не так мало, чтобы поумнеть. Это пионеры-герои в старых книжках все сплошь принципиальные до полного суицида.
Зря, конечно, Алеша надеялся. Вспомнили о нем, конечно. И еще как!
* * *
– А кто виноват? Ты, Лебедев, и виноват. Из-за тебя мы все, блин, в дерьме по самое не хочу. По всем судам затаскают. Зой Космодемьянский, понимаешь, нашелся!..
– Из-за таких!..
– Тише, господа, тише! Алексей просто не подумал. Правда, Алеша? Вам хотелось как-то выделиться, показать себя. Мы все понимаем…
– Инна Александровна! Ребята! Я же…
– Погодите, Алеша… Да, мы понимаем, вы еще молоды… Только… У того парня из Десанта, Степана Квитко, серьезная травма лица. Могут быть большие неприятности. Мы, конечно, десантников не любим, но… Зачем вы кидали гайку, Алексей?
– Я?!
Дорожка 9. «Персидский марш.» (И.Штраус). (2`11).
Гениальное издевательство над маршем и над Персией одновременно. Любимая музыка детства.
Вышел Алеша из желтого здания, спустился по мокрым ступенькам, подошвой по асфальту скользнул, скривился. Вчера мороз, сегодня оттепель, вчера побили, сегодня оплевали.
Вокруг люди в метро спешат, предвыборные крикуны стараются (опять выборы?! опять и снова!), друг друга перекрикивают, с неба то ли дождь, то ли снег, солнце за невидимыми тучами к горизонту, тоже незримому, валится. Сыро, холодно, противно.
Тоска, одним словом. Ой, тоска!
В попы Гапоны его не произвели и даже вроде поверили. Не кидал – значит, не кидал, оговорили нашего Алешу злые люди. Провокации это, десантура озверелая сама себя гайкой в упор угостила. Прости, друг Алексей, возлюбим друг друга – и да здравствуют общечеловеческие ценности вкупе с Гаагским трибуналом!
Это – вслух. А на ушко, как народ расползаться начал, шепнула госпожа Усольцева Алеше пару душевных фраз. Мол, не приходи пока. И не звони. И мы тебе звонить не станем. А не то и тебе плохо будет, и нам, и всей демократии. А господин Усольцев, если Алеша шуметь и брыкаться не начнет, дело как-нибудь замнет. Может быть.
Понял? Если понял – свободен!
Понял Алексей Лебедев, свободный человек, как не понять? Не все, но многое. Не кидались бойцы Хорста Die Fahne Hoch гайками. Стояли друг против друга, стенка на стенку. Откуда гайка прилететь может, догадайтесь с трех раз? И не похож "старший воспитатель" Игорь, пусть и трижды нацик в душе, на гада, что своих же парней уродовать станет.
Это раз.
И с ним, с Алешей, тоже ясность полная. Зачем перед человеком извиняться, что бросили, под кулаки и ботинки подставили? Проще можно.
Это – два.
Еще третье есть и четвертое. Не зря Алексей Лебедев на истфаке учился. Только к чему теперь этот анализ?
Оглянулся Алеша, в мокрое холодное небо поглядел, куртку на плечах поправил. Из демократов, кажется, выгнали. Куда теперь? Домой? В комнатке, что он снимал, пусто – старый компьютер и дюжина книг с библиотечными печатями. В клуб "Черчилль", где джаз играют? Оно бы славно, только в кармане – двадцать гривен, а до стипендии еще!..
Протолкался Алеша к ближайшему киоску, очередь отстоял, купил шоколадку "Свиточ" с орехами – и пошел в гости к Варе.
* * *
Каждое поколение, всласть нашкодив и нагрешив, очень хочет, чтобы следующее вело себя подобно персонажам из фильма «Плезантвиль» Естественно, новая генерация твердо идет по стопам родителей, вызывая ностальгический тысячелетний всхлип: «Молодежь пошла!»
Ну, пошла. И ходить будет. Завидуйте!
Оплеванный экс-демократ Алексей Лебедев направился в общежитие к своей знакомой Варе Охрименко. Так и называл мысленно – "знакомая". "Подруга" – вульгарно выходит, почти по-новорусски. "Любовница"? Любовнице не шоколадку "Свиточ" дарят. "Знакомая" – и скромно, и точно. Познакомились, общаемся…
Не то чтобы Алеша был воплощением непостоянства, напротив. Вариант "встретились – разбежались" случался, конечно. Особенно на редких гулянках в университетской общаге – или в археологических экспедициях, где с традициями не поспоришь. Но с Варей был знаком уже два года и "разбегаться" не собирался, что выглядело нелогично и даже странно.
Об этой странности Алеша думал почти как раз, когда (с шоколадкой в кармане) шел в Варино общежитии. Времени хватало – жила его знакомая далеко, причем в таком неудобном районе, куда добраться можно исключительно пешком. На транспорте тоже можно, но чисто теоретически: метро с пересадкой, трамвай, тоже с пересадкой…
Шел Алеша холодными улицами чужого города, к которому так и не прикипел сердцем, прятал озябшие руки в карманы, к шоколадке ближе – и сам себе удивлялся. Если по уму, свой со своим общаться должен. Кастовая система, не им придумано. Равенство-братство – это для митингов больше, отношения же лучше строить с ровней. Что может быть общего у студента университета с работницей завода холодильной аппаратуры? Понятно что. А еще? Ведь не месяц знакомы, не полгода. Тут одного "что" маловато будет.
Улица, еще улица… Эта шумная, та – почти пустая. Старые ботинки скользят по льду, шарф еле греет, саботирует, а перчатки Алеша дома забыл. Тоскливо, грустно… И назад не повернешь, еще хуже станет. Сильные мужчины в женском утешении не нуждаются – на то и сильные, но таких только в кино встретишь. Алексей слабым себя не считал (еще чего!), но если Вари не окажется дома… Не дома, понятно. Она, как и сам Алеша, приезжая – из райцентра Тростянец, где знаменитая шоколадная фабрика. Хорошо хоть комната в общежитии отдельная, по нынешним временам – редкость.
Разбежаться они с Варей пробовали раза три. Со стороны поглядеть – и впрямь не пара. Она старше и ростом повыше, образование – училище заочно, книжки и музыка соответственно. Он, Алексей, тоже не подарок. Не местный, без квартиры, денег только на шоколадку хватает. И впереди ничего, кроме диплома. Куда историку податься, особенно без постоянной прописки?
Не разбежались. Не получилось почему-то.
Когда Алексей в демократы записался, когда в палатке мерз и в пикетах скучал, он не только о правах человека и о свободе прессы думал. Иные мысли в голове копошились. Одно дело очкатый студент в старой куртке, неспособный девушку даже в "Черчилль" сводить (давно Варе обещал, стыдно). Совсем иное – он же, пусть в очках, но на трибуне, а то и впереди тысячной колонны. Реет знамя над головой, надежные товарищи с боков прикрывают…
Тогда и в "Черчилль" завалиться можно. Пустят, куда денутся! Поди, Хорста с Женей на пороге мариновать бы не решились!..
Остановился Алеша, все разом вспомнив: и вчерашнее, и сегодняшнее. Та, что с носиком, не Варе, конечно, чета. Так и Хорст рядом с ним тоже… Да-а…
А еще у Вари любовник есть – с ее же фабрики. Начальничек на двадцать лет старше, вдобавок то ли армянин, то ли вообще чечен. Потому и комната без соседки. Варя это не скрывала, напротив. То ли хотела, чтобы ревновал, то ли просто знала – никуда не денется парень.
Пнул Алеша ботинком подмерзшую лужу, назад поглядел. Ну, его! Вернусь домой, чаю заварю, диск с музычкой поставлю…
«Pain Control»,самособой.Апотом«Cable Car Ride»
Подумал. Дальше пошел.
* * *
– Здравствуй, Варя! Я вот шоколадку…
– То привит, Леша! Соскучив? Я зараз, переоденусь только… А я тебя споминала, скучила дуже. Добре що зайшов. Но я всэ ж таки в душ сбегаю, помыюсь.
– Ты что? Опять со своим…
– Зачем пытаешь, Леша? Опять. Просто у кабинети. Розповисти як самэ?
– Н-нет. Не надо.
ИЗ ПРИВАТНОЙ ПЕРЕПИСКИ-2.
По-прежнему не пониманию Вашей увлеченности идеей создания официального (или полуофициального) центра власти, то есть того же «Всемирного Правительства», пусть и под другим именем.
Системы, как и люди (ибо из людей состоят), работают прежде всего НА СЕБЯ. Этот вывод пока не опровергнут ни теорией, ни практикой. Худшие интересуются даже не властью, а ее атрибутами (машины, деньги, должности для родственников), лучшие – самой властью, как таковой. И первое, и второе вполне соответствует человеческой природе. На пресловутое "благо народа" любое правительство работает в лучшем случае по столь же пресловутому "остаточному принципу". Посему власть над людьми издревле признается ЗЛОМ, но злом (пока еще?) неизбежным – в силу опять-таки особенностей человеческой природы, воссоздающей властную иерархию практически в любых условиях.
Зачем нам еще одна шайка мордатых бюрократов? Идея теневого "кабинета давления" более перспективна, хотя тоже не слишком привлекает. В данном случае я полностью на стороне Эдуарда Бернштейна: цель для меня если не "ничто", то нечто весьма малое. А вот про "движение" есть смысл поговорить подробнее.
В любом деле следует соблюдать главный принцип стратегии – наносить лишь смертельные удары, ведущие к полной победе. Никогда НЕ ИГРАТЬ в войну, не начинать операции, не продумав все и не имея сил для ее завершения. Добавлю: не обозначать главной цели до последнего момента, по возможности отвлекая внимание противника на заранее приготовленные ложные цели.
Конкретнее? Пожалуйста: никогда нельзя называть в качестве цели определенную нацию или религию. Это станет поводом для сплочения врага, ибо ничто так не объединяет, как общий язык или вера.
Два примера – положительный и отрицательный. Сразу оговорюсь, что не буду касаться моральной стороны вопроса. Дело личное и весьма субъективное.
Гитлер воспринимал будущую мировую конфронтацию, как войну между арийцами и евреями. Борьба между державами была для него явлением по сути вторичным. Итак, он видел главного врага именно в евреях – и поспешил эту цель обнародовать, что и стало стратегической ошибкой. Если погромная агитация НСДАП периода борьбы за власть еще могла быть отнесена к "эксцессам", то Нюрнбергские декреты открыли глаза всем, желающим видеть. Результат? После Хрустальной ночи мировые банки отрезали для Германии все кредитные линии, поставив Гитлера перед альтернативой: война при абсолютном неравенстве сил или экономический крах.
Другой пример. Правительство младотурков Османской империи в 1915 году поставило целью "окончательное решение" армянского вопроса. Некоторой утечки информации при подготовке операции избежать не удалось, но все антиармянские выступления не носили официального характера, что позволило сохранить внезапность. Итог? Гибель нескольких миллионов человек, по сути целой нации, при полном отсутствии сопротивления и почти полной – мировой реакции. Если Германия до сих пор раздавлена "религией Холокоста", то Турция невозмутимо поплевывает на попытки приписать ей "геноцид". Между прочим, в результате холокоста армян турки сумели очистить для своей нации треть нынешней территории. И это – несмотря на проигрыш в Первой мировой войне.
А теперь представьте себе, что Гитлер, придя к власти, с круглыми глазами осуждает антиеврейские "эксцессы" СА и СС, заявляет, что в Германии для него нет евреев, а есть немцы иудейского вероисповедания – а дальше делает, то же, что и в реальности. В этом случае он получает несколько лет на строительство германской экономики и подготовку к войне. А потом, году в 1942-м, когда Вермахт выйдет к Сталинграду (как это и случилось в нашей реальности), тихо, без всяких манифестаций, начинается "окончательное решение" в масштабах всей Европы. Солдатов и офицеров еврейской национальности начнут отзывать с фронта "на переподготовку", тех кто в тылу – на "трудовой фронт", на оккупированных территориях начнется масштабная "война с партизанами и их пособниками"… Едва ли это позволило бы Бесноватому победить во Второй мировой, но СВОЮ войну Шикльгрубер выиграл бы вчистую. Но и "большая" война шла бы совершенно иначе, поскольку среди противников Гитлера не оказалось бы сплоченной им же коалиции еврейского капитала и еврейской демократической общественности, одинаково влиятельных в Старом и Новом свете.
Вывод? Мы должны избегать ЛЮБЫХ национальных и религиозных моментов в наших действиях. Пусть это делают другие – и чем больше, тем лучше. Особенно стараться не придется, недоумков всегда хватает. Впрочем, есть и умные. В качестве свежего примера сошлюсь на действия лидеров радикального Ислама, последовательно называющих своим врагом тех же евреев (сионизм, Государство Израиль), но отнюдь не европейскую цивилизацию и не христианство.
Поэтому мы своих противников обозначать не станем. Зачем бороться "против"? Всегда лучше "за". Кто различит в призыве: "Родина без наркотиков!" подготовку к депортации цыган, а в кампании "Здоровая семья – здоровая страна" начало решительного уничтожения гомосексуалистов?
Однако, я по-прежнему считаю, что наше истинное Царство – не от мира сего. Именно поэтому спешить нельзя, тем более Время для нас будет постепенно иметь все меньшее значение. Относительно скоро (год, два, три) мы приобретем то, по сравнению с чем физическая власть над нынешними шестью с половиной миллиардов людей станет не слишком важным фактором.
Стратегия, впрочем, не отменяет тактики. Да, да, да! Я против физического уничтожения журналистов, музыкантов, актеров и всех прочих, имеющих выходы на "массы". Пора понять, что один конкретно взятый журналист – лишь голова Гидры. Понять – и вести себя соответственно.
У "них" не должно быть мучеников. Мученики должны быть у нас.
Насчет моих музыкальных набегов в Сети Вы меня, боюсь, не поняли. Соответствующий диск найти и купить не столь сложно, но приятен сам привкус ПИРАТСТВА. Еще один хороший лозунг – "Искусство принадлежит народу" – воплощенный на практике.
Между прочим, чужой опыт полезен даже здесь. Вы заметили, как лихо "сносят" пиратские музыкальные сайты? Кажется, пора создавать соответствующее подразделение в наших структурах. Если один-единственный вирус способен навести ужас на весь "сетевой" мир, то что сможет сделать эскадра, руководимая из хорошо законспирированного центра?
Я не преувеличиваю значение Интернета, этой "всемирной помойки". Но он хорош (среди прочего) в качестве грубой модели того, что создаем мы.