Текст книги "Даймон"
Автор книги: Андрей Валентинов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Дорожка 14. «Баб-эль-Мандебский пролив». Михаил Щербаков. (4`53).
«И вот кругом тайга, пурга, и хоть умри, не убежать. Раз леса много, значит, должен кто-нибудь рубить его. И будешь ты его рубить, и коченеть, и подыхать».
– Малюю-ю-юня! Мой малю-ю-юня! От видишь, як всэ добре. Ты полежи, а я тэбэ всего обцилую. Малюю-ю-юня!..
По темному потолку – легкие световые зайчики, рука Вари на груди, губы скользят по лицу. Не хочется спорить, не хочется уходить, и думать не хочется. Лучше просто закрыть глаза.
– Малюю-ю-юня!
И так бывает. Думал, все потерял, все в прошлом, только и осталось – вспоминать. Мучаться, злостью исходить – на мир, на себя самого, на Варю, которая из-за поганых сережек…
Серьги девушка снимать не стала. Она и сейчас на ней – та, что в правом ухе, теплая от их тел, слегка касалась Алешиной щеки. А перед тем, как обнять его и потянуть на знакомое одеяло, Варя отступила на миг, посмотрела прямо в глаза, головой тряхнула. Наверняка хотела, чтобы золото зазвенело, голос подало. Не получилось – беззвучно колыхнулись легкие невесомые колечки.
– Як, Алеша? Красивая я?
Что ответить? Правду, конечно – красивая, глаз не отведешь. Только и без золота в ушах Варя такая. А серьги, если приглядеться, ни то, ни се. Никакого впечатления.
Варя явно думала иначе. Специально лишнее мгновения у кровати постояла, вновь головой качнула…
– Я так скучила, Алеша, так скучила…
Не стал отвечать, только руку на Варином плече сильнее сжал. Лучше не говорить, лучше молчать. Тонкая дверь из деревоплиты, фикусы на подоконнике, свет в близких окнах соседнего корпуса, старенький кассетник на полу. Его маленький Эдем. Изгнали, снова впустили… Нет, не думать, не сейчас!
– Мой такый хороший. Не можу без тебя, малюня, не можу!..
Сама его и нашла. Вышел Алексей из университета после третьей пары, мысленно гривны в кармане пересчитал, решил за пельменями в ближайший магазин завернуть. Глядь – Варя в своем старом пальто и вязаной шапочке. Слева от входа, чуть в стороне от компании курильщиков. Специально отгул взяла, чтобы встретить. Встретить – и встретиться.
Обошлось без вопросов. И без ответов. Редко его Варя под руку брала, а тут взяла.
– Пошли, Алеша. Вильна я сегодня. Зовсим вильна.
И они пошли. Дорога знакомая – сначала через площадь, потом узкими улочками мимо старых пятиэтажек-"сталинок". Путь в Эдем, все, как раньше, все, как всегда.
Если, конечно, глаза закрыть.
* * *
– Повынылыся они. Цветы принесли, звынялыся сильно. Я ведь тоже вынна, Алеша. Пила с ними, и вино, и водку их домашнюю. Така гидка, химией пахнет. А пила, хоть и не маленькая. Не говорила тебе, чтоб зовсим ты обо мне погано не подумал…
Хорошо, что в комнате темно. Хорошо, что Варя лица его не видит. А если бы и увидела? Он тоже не маленький, все знал, все понимал.
– Повынылыся, а потом помирились. Тильки я деньги браты не стала, не думай. Сережки на премию купила, как раз выдали. Красивые, правда? Скажи, Алеша, красивые?
Хорошо, что темно!
– Красивые…
Можешь верить, Алексей Лебедев, можешь – нет. То ли в самом деле совесть заела ублюдков, которые твою девушку по кругу пустили, то ли просто напугали. Не их – ее. Сама пришла, сама пила, не один судья не поверит. Тем более, если менты… Как они, гады, не любят своего прозвища! Иначе как "работником милиции" и не титулуй!
В бетон, в бетон, в бетон!.
– Я теперь, Алеша, в кахве работать буду. Пидробляты после завода. Тут поряд новое кахве открыли. Не официанткой – менеджером. Думала, складно будэ, а там тильки считать надо. А я считать вмию…
Привстал Алеша, отвернулся, на стену посмотрел – туда, где пятнышко света.
– Начальник устроил? Твой хач?
Не хотел спрашивать, но не утерпел. Язык прикусил – поздно. Но не обиделась Варя, засмеялась.
– Та не мой он. Цэ ты, малюня – мой, зовсим мой. А з ним я сплю иногда. И минет ему роблю на рабочем месте. А ты думаешь, як люди живут?
Вздохнул Алеша, выдохнул.
Встал.
Потянулась рука к майке…
– Дурный ты…
Приподнялась Варя, простыню на плечи накинула.
– Не жарко… А як иначе, Алеша? Чем платыты? Когда ни родичей богатых, ни мужа, чтоб у "Мерседеси" возил, водил по ресторанам? И ты, Алеша, бидный. Я в жены не прошусь, не до того тебе. Так все-таки легче. А стыдно хай тем будет, что не от бидности, а с жиру у проститутки идут.
Дернулся Алексей, вновь язык прикусил. Философия, прости господи… Небось, не захотела в Тростянец возвращаться! "От бидности"… Это про золотые сережки?
Смолчал.
Не сказав ни слова, оделся, так же молча подошел к темному стеклу. На горящие окна поглядел, прищурился близоруко…
О товарище Севере… О Семене… Будете говорить только со мной. Все вопросы – ко мне. Но только в крайнем случае. В самом крайнем, ясно?
Как с Хорстом и с Евой просто вышло! Несколько слов – и зауважали, чуть не испугались. Может, даже пуганулись слегка.
– Обиделся, малюня? Ты не обижайся…
Варя стояла рядом – в одних золотых сережках. Руки легли ему на плечи.
– Всэ будэ хорошо, Алеша. Ты до мэнэ станешь приходить, я тебя любыты буду. Не надо себя мучить, Алеша. Не надо! Мой малю-ю-юня!..
И вновь смолчал Алексей. Не потому, что ответить нечего. И даже не оттого, что знал: ничего не изменят слова.
Понял. Даже не понял – до костей прочувствовал.
Так будет всегда. Всегда! Всегда…
…Он закончит университет. А дальше? В аспирантуру без денег лучше не соваться, в школу идти бессмысленно, проще сразу петлю намылить. Значит, работать придется черт знает где черт знает кем. И получать – черт знает что.
На золотые сережки не хватит.
А его девушку будут насиловать менты.
И так – всегда.
И еще подумалось. Хорошо быть скорпионом, черным Керри-Керитом в стеклянном аквариуме. Собачки за сахарок на задних лапах танцуют, кошки, на что гордые, и те мурчат, о подол трутся.
Скорпиону – без надобности. И так уважат, никуда не денутся.
Жаль, скорпионами не назначают!
* * *
– Нет, малюня, забудь усэ. То я с обиды говорила. Не треба тебе никого боятся, у милиционера того сейчас дел – выше його лысины. Кажуть, у Полтаве ментов, что наркотиками займаются, стрелять начали. И в Днепропетровске, и дэсь еще.
– Террористы?
– Яки террористы, Алеша? Мени начальник рассказывал, что эти разговоры – дурныця. Журналисты выдумали. Насправди милиция с мафиею зачепылася из-за наркотиков. От и начали…
– Милиция, значит, думает, что бандюги с ними счеты сводят?
– Кто ж еще? Меня так и брат начальника казав мент той – когда мы с ним вчера…
– Вчера?! Ты – и с ним!.. После всего?
– Ну, було. Он обещал с пропиской помочь, слово дал. Ты что, Алеша, знову обиделся?
– Н-нет. Не обиделся.
Дорожка 15. «Школа танцев-2». Михаил Щербаков. (3`33).
«О смерти в целом мыслю я так часто, что когда ко мне, опять-таки во время сна, она является – не вопрошаю, кто это – я знаю, это она.» Если бы не случай, никогда бы не узнал о Михаиле Щербакове. Можно только предположить, как много хорошего так и останется неузнанным! Грустно.
В каждом ряду – перчатки, по восемь пар. Рядов шесть. Значит, если умножить…
А зачем умножать? Все и не нужны.
– Это пару, пожалуйста. Покажите.
Продавец, тетка крепкая, хоть шпалы таскай, взглянула не без пристрастия. Сомнительный покупатель, с первого взгляда понятно. Курточка старая, шапка не лучше, да еще очки интеллигентские.
На перчатки, впрочем, у такого хватит.
Показала, даже в руки дала.
Алеша перчатки легонько сжал, к ладони прикинул. Точь-в-точь, мерить не надо. И выглядят пристойно – черные, но без дешевого блеска. С пяти шагов не скажешь, что ширпотреб с Благовещенского рынка.
– Ваши, – тетка одобрительно кивнула. – И по сезону будут.
Алексей не спорил. И перчатки по руке, и насчет сезона – чистая правда. Весна на пороге, оттепели одна другую сменяют. Собрался он в день воскресный на рынок, что у Благовещенского собора, а обуть, считай, нечего. Зимние ботинки враз промочишь, других, на смену, нет. Только резиновые, нов них не набегаешься.
Надел обычные зимние, с мехом. Пришлось через лужи прыгать.
– Сколько стоят?
На печатки должно хватить. Мама перевод прислала, так что даже на "Черчилль" может остаться. Если только перчатками ограничиться.
Пока тетка взглядом по распечатке скользила, нужные цифры выискивая, Алеша и сам по сторонам взглянул. Налево, направо… Просто так.
В шпионов Алексей Лебедев играть не собирался. Не любил он шпионов, и фильмы про них смотрел редко. Штирлиц – извините, сказочка. На самом деле шпион – либо враг, если засланный, либо предатель завербованный, с потрохами купленный. Что такими любоваться?
Только он, Алеша, не шпион! Разве его шпионом назначили? Он, извините, руководитель подполья, считай, самый-самый патриот. Почему бы не поиграть в товарища Севера? Просто – поиграть? Занятие, конечно, не солидное для студента, притом старшекурсника…
Но ведь никто не узнает! Мало ли что люди воображают? Свободу мысли никаким президентским указом не отменишь Может, тетка, пока скучает возле перчаток, мысленно в сериале пребывает в качестве главной героини?. И глаза закрывать не надо. Смотри на мир прямо, и представляй, как принц де Ха-Ха тебя в "Испано-Сьюизе" по Ницце катает. Даже песню закадровую можно мурлыкать – негромко, чтобы людей не пугать.
А чем он, Алексей, хуже?
Поглядел на себя со стороны товарищ Север – и доволен остался. Хоть десять шпиков вслед пускай! Пришел молодой человек на рынок перчатки купить – весенние, легкие, чтобы кожа пальцы облегала. Подозрительно? Не слишком, даже если вспомнить, что зимой "объект" перчатки почти не носил. Надоело человеку, что пальцы мерзнут, ясно?
– Прошу, молодой человек!
– Спасибо.
Товарищ Север взял легкий пакетик в целлофане, в сумку положил. Сумка в соседнем ряду приобретена – большая, клетчатая, в таких тяжелые покупки таскают. Уродливая – жуть! Зато сразу видно: человек на рынке, тут каждый второй с такими клетками.
– А еще пара есть? Точно такая?
Шпик из наружного наблюдения, небось, с ноги на ногу переминается, скукой исходит. И записать нечего – выбирает товарищ Север перчатки, тратит время на личные нужды, о боевой работе забыв.
– Держите, молодой человек, носите на здоровье!
Повеселела тетка! Повезло со студентиком, не даже ожидала. А студентик и второй пакет – в сумку. Но змейку застегивать не стал. Неужто еще чего купит?
Вздохнул товарищ Север, о недоступном "Черчилле" подумав. Там новая программа, из Москвы гость и еще кто-то из Нью-Йорка. Одеться бы прилично, Варю принарядить, посидеть вечерок, джазом душу теша. Эх!
Осудил себя товарищ Север за мелкобуржуазный уклон, тетке улыбнулся:
– Чтобы посуду мыть. Прозрачные.
Гляди шпион, в записную книжку заноси! Хозяйственный он, руководитель городского подполья. Живет один, чашки и тарелки мыть некому, самому приходится, значит, о пальцах подумать следует. Химия и жизнь только на обложке журнала в добром соседстве.
– Четыре пары, будьте добры.
* * *
От перчаточного ряда товарищ Север прямо в глубь рынка двинул – не иначе, чтобы шпиков вездесущих с толку сбить. Мимо шапок прошел, куртками полюбовался (эх!), даже на ботинки взглянул. Весна скоро, не помешают…
Не задержался. Дальше, дальше, сквозь толпу, от чужих клетчатых сумок уворачиваясь. Вот еще ряды, поинтереснее прочих. Все для тех, у кого руки из правильного места растут – детали-запчасти, железяки-медяшки. Дальше – электроника во всех видах, и в целом, и в разобранном, за ней трубы и вентиля, химия, снова запчасти.
Усмехнулся товарищ Север. До подполья он историком числился, даже на лекции в университет ходил – ради конспирации, конечно. Историки же всякую старину любят, чем древнее, тем к сердцу ближе. А тут – прямо музей. Хочешь, радиоприемник "Урал" покупай, хочешь – телевизор "КВН".
Родители рассказывали, что первый телевизор в семье появился, когда Гагарин в космос полетел – в 1961-м, и тоже в апреле. "КВН" – коричневый ящик с экранчиком-блюдцем. К блюдцу линза полагалась, маслом наполненная. Приспособишь на двух дужках – больше увидишь.
Маленький Алеша, про такое услыхав, поразился. Если масло в линзе, значит, цвета нечеткие. Засмеялась мама, и папа улыбнулся. "КВН", оказывается, черно-белый, словно кинофильм "Броненосец Потемкин".
Алеша очень удивлялся.
Одернул себя товарищ Север. Не время расслабляться, вечер воспоминаний – после Победы. Шпики, поди, насторожились, шерсть на загривках встопорщили. Не замечен "объект" в увлечении ручным трудом, даже с краном не всегда справляется. Что ему в "железячном" ряду делать? Автомат "Абакан" сторговать решил?
Скользнули вражьи взгляды по спине, резанули бритвой. Сжал губы товарищ Север. Сейчас кое-кого разочаруем! Хотел сразу туда, где пластмассовая ерунда горой свалена, но, видно, отвлекающий маневр требуется. Следите, враги, ни на шаг не отставайте.
Все равно не возьмете!
Места в сумке хватит? Хватит!.. Надо бы перчатки надеть, зря деньги плочены? Хоть оттепель, а воздух холодный, никто не удивиться.
Даже шпики проклятые.
* * *
– Да-да, эта канистра. Для воды подойдет? Питьевой, которую по дворам развозят… Ага… Точно, не протекает? А запаха нет? Да, покажите…
Дорожка 16. «На ветвях израненного тополя». Песня из к/ф «Иван Никулин, русский матрос». Музыка С. Потоцкого, слова А. Суркова. Исполняет Борис Чирков в сопровождении оркестра Цфасмана (2`55).
Песню слышал еще в детстве со старой «твердой» пластинки. «Над пустынным рейдом Севастополя ни серпа Луны, ни огонька…». Немцы расстреливают пленного, одного из тех, кого командование бросило умирать в обреченном городе. Патроны кончились, рейд пуст…
Среда, 13 августа 1851AD. Восход солнца – 7.35, заход – 17.14. Луна –IIIфаза, возраст в полдень – 16, 1 дней.
Река, которую мы сегодня пересекли, именуется Квило или Квелло (в зависимости от наречия). Этот небольшой поток шириной около 10 ярдов течет по узкой глубокой долине с каменистыми склонами. Камень – известняковый туф, лежащий на глинистом сланце и песчанике с покровом из железистого конгломерата. Я постарался, насколько позволяла лихорадка, как можно тщательнее зарисовать столь интересное геологическое образование.
В который раз подумалось об очевидной несуразице. С точки зрения европейской науки, я "открыл" и реку, и долину. Все сие охотно признают, более того, я имею полное право назвать реку, скажем, именем короля Брюса. Согласятся!
Где же справедливость? Африканцы видят эти места уже тысячи лет, а через реку регулярно переправляются. Значит, опять право сильного, право победителя?Между тем, по-настоящему открывать в этих местах нечего. Они населены, причем достаточно густо. По мере приближения к Талачеу, все чаще встречаются обработанные поля и характерные кострища с обугленными стволами деревьев и горами обгорелого хвороста. Таков здешний обычай подсечно-огневого земледелия. Огонь подготавливает плодородную почву. С точки зрения европейца – варварство и чудовищная растрата природных богатств. Не следует забывать, однако, что наши предки точно так же вели хозяйство еще во времена Карла Великого.
Приближение людского жилья заметно по еще одному характерному признаку. В редких рощах, встреченных нами по пути, можно увидеть немалое количество ловушек для мышей. Местные негры, имея недостаток в мясной пище, охотно подают их к обеду.
Около полудня наблюдали огромный термитник. К сожалению, плохое состояние не позволило подъехать ближе для более точного измерения. Насколько можно судить, его вершина никак не ниже пятого этажа среднего лондонского дома.
О термитах я охотно написал бы целую книгу. Впрочем, тут требуется больше философ, чем естествоиспытатель. По общему мнению, термиты лишены разума, однако, их организация, взаимодействия и некоторые навыки, к примеру, строительные, значительно выше человеческих. Так и хочется спросить: по ЧЬЕМУ образу и подобию они сотворены?
Когда я гостил у доктора Ливингстона в его новом доме в Колобенге, термиты отчего-то чрезвычайно полюбили мои сапоги. Не пожалев только что поставленных подметок, я в течение нескольких ночей проделывал один и тот же опыт, ставя сапоги в разные углы комнаты. Каждый раз термиты безошибочно вгрызались в подметки (снизу, из-под земли!), не появляясь на поверхности. Ливингстон самым наивным образом предположил, что термитов есть не только рабочие и воины, но и разведчики. Оставалось принять сие за рабочую гипотезу.
Размышлять о местной топографии и кознях термитов я смог по причине некоторого улучшения моего состояние. Куджур, определенно сие почуяв, пошел бодрее, время от времени пускаясь в бег. Эти попытки, однако, каждый пресекались нашим псом Чипри, неумолимо принуждавшим ослика убавить прыть. Чипси не лает, только скалится, но на месте Куджура я бы тоже послушался.
Мбомо горд своим приобретением, и буквально закармливает пса всякими вкусностями, включая жаренных мышей. Чипри не отказывается и жрет все подряд.
У нас с Мбомо забота была иной. Мы вновь проверили и зарядили все наше оружие и теперь держим его под рукой. Слуга мистера Зубейра предупредил, что нападение на караван более чем возможно. Он не уточнил, но из некоторых намеков можно понять, что правящий в Талачеу рундо не из числа друзей Рахамы. Договориться с ним он только надеется.
А между тем, приближение Талачеу заставляет всерьез задуматься. В прошлый наш разговор мистер Зубейр сообщил, что из этого селения (если удастся вступить туда без войны) он намерен отправить еще один караван к побережью. Сказано было с явным намеком. Караван – мой шанс вернуться. Вероятно, последний.
Если Даймон прав… Сколько раз приходилось читать и слышать, будто духи никогда не говорят правды, что их призвание обманывать живых, вводить в соблазн, наводить страх!
Если Даймон прав, мое последнее письмо будет написано именно в Талачеу (август 1851-го!). Оно и в самом деле будет коротким: я уведомлю друзей в Порт-Элизабет, что жив, относительно (!) здоров и намерен двигаться дальше на север.
Скажи, что мне делать, Даймон? Мои отрывочные записи надо еще обрабатывать и обрабатывать, причем в спокойных, цивилизованных условиях. Сами по себе они – не доказательство существования "блюдца", только подготовительные материалы. Переслать их в Лондон Родерику Мурчисону? Пусть автором открытия станет он (как и случилось в "измерении" Даймона), но в его книге будут обязательно упомянуты мои материалы. Имя Ричарда Макферсона останется, не канет в африканскую Лету.
Вернуться самому? Мбомо, я уверен, доставит меня живым в Порт-Элизабет или в Дурбан. На книгу уйдет полгода, ее можно писать и на корабле. Через год Родерик Мурчисон предоставит мне слово на заседании Королевского Географического общества. Южноафриканское "блюдце" откроют на пять лет раньше (sic!), и доктор Дэвид Ливингстон будет всю жизнь обижаться не на Мурчисона, а на меня. А я проживу еще несколько лет.
Миомбо-Керит мне никогда не увидеть. Возможно, не увидят и другие. Войны между местными племенами с каждым годом становятся все более ожесточенными – не без помощи таких, как мистер Зубейр. Тот, кто пойдет по моим следам (уж не доктор ли Ливингстон?) найдет лишь заросшие травой руины.
Кажется, Даймон хочет именно этого. Сегодняшняя наша беседа почему-то сразу напомнила то ли Гёте, то ли Марло. Дух приходит к Фаусту… Искушение и в самом деле завидное. Дело не в славе "первооткрывателя", как таковой. Просто очень хочется довести дело до конца. Много лет работы, лишения, болезни, радости и огорчения – в никуда, без следа, без отметины. Ричард Макферсон сгинул где-то в Южной Африке. И все.
Акцент Даймона, к которому я успел привыкнуть, стал казаться зловещим, нечеловеческим. В его английском и в самом деле встречаются слова, неведомые не только в метрополии, но и в Северо-Американских Штатах. Кажется, в мире духов язык тоже стал другим. На акцент я обратил внимание потому, что Даймон был очень настойчив. Не удержавшись, я прямо спросил, в чем ЕГО выгода. Какая ему разница, чье имя будет в энциклопедии и учебниках географии?
Ответ бы таков. В мире духов очень мало возможностей свершить доброе дело (!). Он "вышел на связь" со мной совершенно случайно. Узнав (не без труда), кто я, Даймон поставил себе целью восстановить справедливость – так, как он ее понимает. Если я выживу и сумею донести до ученого мира свое открытие, это будет правильно.
Я упомянул страну Миомбо-Керит, но дух резко оборвал меня и не без горячности перечислил с дюжину совершенно неведомых географических названий (в том числе и какой-то "водопад Виктория"!!!). Все это ждет меня на севере. В мире Даймона там уже исследован каждый ярд.
Никакой страны Миомбо-Керит нет.