Текст книги "Быть драконом"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 11

Добравшись до машины, я поставил диск Стинга с песнями из лабиринта и стал под сентиментальные мелодии бог знает какого века фильтровать полученные из разных источников сведения.

Картина складывалась следующая.

У дьяволопоклонника со стажем Евгения Антонова есть боевая подруга Антонина (в том, что вороватая клиентка Альбины является подругой Демона, я не сомневался). Это раз. Сладкая парочка хочет завести ребенка. Это два. Поскольку здоровья им Бог не дал, решили за помощью обратиться к Хозяину, то бишь к Князю Тишины, а проще говоря – к той темной силе из Запредельного, что в народе зовется Сатаной. Это три. Обратиться к Сатане, конечно, не просто (эсэмэской не вызовешь – факт), но возможно. Способов несколько, один из них – черная месса. Ее и выбрали. И это четыре.

А дальше так.

Чтобы провести обряд черной мессы и получить всякие колдовские бонусы, в своем распоряжении, как известно, нужно иметь следующее: переклинившие мозги, надлежащие артефакты (ритуальную чашу, жертвенный нож, окровавленный церковный крест), а помимо – верное заклинание. Ну и новорожденного пацаненка еще нужно где-то найти для заклания.

С мозгами у них все в порядке (в том смысле, что мозги у них давно уже набок съехали), артефакты собрали, заклятие у ведьмы своровали, осталось еще ребенка где-то утянуть.

Впрочем, соображал я, вполне возможно, что уже утянули. А если это так, то жди в эту полночь беды.

В том, что они торопятся совершить свое темное дело, я был уверен – два трупа на них. Два трупа – это не шутка. С мозгами у ребят, конечно, не все в порядке, но не совсем же дураки, должны понимать, что их уже ищут. Если даже не брать в расчет (вряд ли труп уже обнаружен) убийство на улице Бабушкина, расстрелянного священника вполне достаточно. Это, как говорит упырь Воронцов, «общественно резонансное преступление». Любому ясно: менты землю роют.

Торопятся они, торопятся, прикидывал я, барабаня пальцами по рулю в такт музыки. Еще как торопятся, просто дико торопятся. А раз они торопятся, значит, и мне медлить нельзя.

Теперь я был в курсе, кого искать. Понимал, что искать нужно срочно. Одного не знал – где искать.

Можно было бы, конечно, к тому же Воронцову обратиться, он бы организовал запрос, пробил бы по милицейским базам адрес ранее судимого Евгения Батьковича Антонова, но на это – с учетом чиновничьей волокиты – день, а то и все два уйдут. Это меня не устраивало, ибо время – я это чуял копчиком – уже на часы пошло, а не на сутки.

К Архипычу я тоже обратиться не мог. Призвать в этом деле на помощь Молотобойцев автоматически означало подставить Альбину. Но я ведь ей слово дал. Поэтому нет, нет и еще раз нет.

Оставалось действовать в одиночку.

И я начал.

Вырубил музыку и позвонил своей неустрашимой помощнице.

– Да, – сонно пробормотала Лера.

– Разбудил?

– Да.

– Извини.

– Да.

– Помнишь, ты говорила, что кольцо тебе в пупок вставляли в каком-то крутом тату-салоне?

– Да.

– Что за салон?

– Да.

– Что – «да»? Я спрашиваю, что это был за салон?

Лера долго сопела в трубку, не понимая спросонья, чего я от нее хочу. Наконец очухалась.

– Вообще-то пирсинг мне сам Доктор Пеппер делал, – сказала она не без гордости. – Лично. А зачем это вам, шеф?

– Хочу кольцо в нос вставить.

– Шутите?

– Отчасти. А кто он, этот самый Пеппер?

– Художник, приколист, друг Дюши.

– А кто такой Дюша?

Лера съязвила:

– Вы, шеф, как туполобый ламер, впервые попавший в Сеть. Бестолково кликаете по всем подряд ссылкам. Так нельзя.

– Это ты меня, своего шефа и работодателя, критикуешь, что ли? – изумился я.

– Типа да.

– Хана твоей квартальной премии. Та-та та-та! Штука баксов уходит в фонд развития.

– Ой! – вырвалось у Леры.

– Вот тебе и «ой», – рыкнул я. Но уже через секунду сжалился: – Даю возможность исправиться.

Тут Лера окончательно проснулась:

– Что, что, шеф? Что нужно сделать?

– Вопрос: как найти салон доктора твоего тела? На ответ у тебя три секунды. Время пошло. Ра-а-аз, ды-ва…

– Где наша визовая служба находится, знаете? – успела она.

– Знаю. На Франка Каменецкого. Напротив завода Куйбышева.

– Ага-ага, шеф, напротив. Так вот там во дворе двухэтажка. Как зайдете – сразу вывеску увидите: «Тату-студия Доктора Пеппера».

– Ясно. А как этого твоего доктора зовут?

– Доктор Пеппер его и зовут, можно просто – Док. Откликается.

– Спасибо тебе большое, подруга моя, за ценную информацию, – поблагодарил я.

– Не надо благодарностей, шеф, – четко, как бравый ефрейтор на строевом смотре, произнесла Лера. – Помогать вам – это моя работа.

– Опять ерничаешь?

– Как можно, шеф!

– Тогда живи, – разрешил я.

И только тогда она заискивающим голосом поинтересовалась:

– А что там с моей премией?

– Будет тебе премия, Лера, – пообещал я. – Будет. И премия тебе будет, и отпуск тебе будет, и полный пряников социальный пакет.

– А когда?

– Если верить Гарику Сукачеву, а оснований ему не верить у меня лично нет, все это будет тогда, когда закончится последняя война.

– А она, шеф, закончится?

– Все войны когда-нибудь заканчиваются.

– Хочется, чтобы побыстрее, – вздохнула Лера.

– Сам этого желаю всеми фибрами и жабрами, – признался я. Выдержал многозначительную паузу, сказал: – Жди, Лера, новостей.

И, сложив аппарат, дал по газам.

Было уже семь вечера, а я хотел застать Доктора Пеперра на рабочем месте, поэтому гнал как угорелый.

И, слава Силе, успел.

Отрекомендованный мне мастер тату сидел в процедурном кабинете на подоконнике, болтал ногами и вел деловые переговоры по телефону.

Это был субтильный молодой человек с оттопыренными ушами и улыбкой до этих самых великолепных ушей. Выглядел он стильно: трехдневная щетина, рваные джинсы с «сединой» на коленках, майка невнятного цвета с надписью «Такі, як ми, взагалі нікому не треба» и копеечные кеды с концептуально не завязанными шнурками. Но особенно мне понравилась его прическа – сразу и не понять: то ли он отдал за нее две сотни баксов, то ли просто неделю не расчесывался. Короче, тот еще тип.

Когда я вошел, он кивнул на кресло, подозрительно похожее на кресло гинеколога, и показал мимикой: подожди, приятель, сейчас закончу, и потолкуем.

Пока он обговаривал со своим собеседником цену на партию неведомых мне клип-кордов, я листал альбом с образцами. Там было на что посмотреть, в очень реалистичной манере были изображены: мужественные архангелы, сексуальные ангелы, соблазнительные наяды, сирены и амазонки, а еще саламандры, ягуары, хищные птицы, драконы всевозможных видов, стальные монстры, античные воины, средневековые рыцари, насекомые какие-то фантастические, заморские цветы и прочее, прочее, прочее.

– Ну как тебе? – закончив разговор, спросил у меня Доктор. – Нравится?

– Красиво, – ответил я, легко и без напряга приняв его «тыканье». – Мне очень нравится.

Услышав столь незамысловатую оценку своим работам, он спрыгнул с подоконника, фамильярно хлопнул меня по плечу и расхохотался в голос.

Смеялся он долго, от души. Пришлось унять:

– Ты чего это, дружище, так зашелся?

– Хорошо, чувак, сказал, – вытирая слезы, ответил Доктор. – Красиво – и писец. Красиво – и отцепись. И не цепляйся. Уважаю, когда так. А то знаешь, иные пыжатся что-нибудь этакое загнуть. Чтобы, типа, умно вышло. Знатоков, мать его, из себя корчат. Искусствоведов. – Он поморщился и потряс головой. – Бррр, не люблю искусствоведов.

– Я тоже их не люблю, – признался я. – Особенно тех, что трутся при галереях.

Правда, не люблю. Уж больно ужимками своими они похожи на тех, чье ремесло заключается в наглой разводке ближнего своего: на привокзальных таксистов, лохотронщиков, политтехнологов, певцов под «фанеру» и строителей финансовых пирамид. На устах у них мед, в глазах – жесть, на уме – желание впарить и нагреть.

Как таких любить?

Особенно меня бесит их высокомерное отношение к ясной бинарной оппозиции «красиво – некрасиво». К этой паре немудреных понятий, с помощью которой проявляет свои художественные предпочтения всякий нормальный человек.

Лично я так думаю: понятия эти хоть и немудреные, но отнюдь не примитивные! Ведь человек эту естественную систему эстетических координат взращивает в своей душе не год, не два, а с самого детства. Взращивает и лелеет. И усердно питает ее сокровенность мимолетными впечатлениями. Какой только ерундовины, какого только пустяшного пустячка в том удобрении нет. Много там чего. Все-все, что однажды ненароком торкнуло. Поэтому когда человек тихо и без придыхания говорит «красиво», это не значит, что у него в душе ничего не происходит. Возможно, у него там в это время буря бушует. Даже очень возможно.

А знатоки искусства на зарплате корчат из себя фиг знает кого и над нормальными людьми потешаются. Если и не пальцем тычут, то многозначительно переглядываются да в сторонку хихикают. А у самих-то взамен что предъявить? Что? Пустота одна. Пусть и обернутая в блестящие фантики, но пустота. Зато в простоте слова не скажут. Нарисует шут гороховый какой-нибудь там черный квадрат, а эти уже всякую ересь несут. Рады стараться. Типа: «Если исходить из того, что всеобщей категорией, обозначающей какое угодно содержание картины, есть категория Бытия, то черный квадрат можно истолковать как символ Ничто или Инобытия. Автор через отрицание исторического Бытия идет к Ничто и от него к Инобытию нового мира, в котором уже нет раздражающей органики».

Зачем пурги-то столько? Нет чтоб по-честному сказать, вот, мол, граждане-покупатели, предлагается вам пятно. И ничего в нем, в этом пятне, хорошего нет, помимо того, что стоит оно тысячу тонн американских денег.

Хотя бы так.

На самом деле не пятно, конечно, стоит тысячу тонн американских денег, а его пафосное истолкование.

Но все же.

Только нет, не хотят по-честному. Да и зачем это им? Мальчик-то, который мог сказать, что король голый, вырос, написал бестселлер «Моими устами», разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении. И некому теперь сказать, что черное квадратное пятно – это всего лишь черное квадратное пятно. Лишь пятно. Все остальное – трещинки на холсте, в которые проваливаются смыслы.

– Полагаю, тату хочешь, – отсмеявшись, сказал Доктор.

И не успел я возразить, как его уже понесло:

– Раз хочешь – значит, зафигачу. Нет проблем. Все на высшем уровне сделаю. – Он еще раз похлопал меня по плечу. – Ты, чувак, в правильное место пришел. Машинка у меня не какая-то там чухня тайваньская, а «Кельтские псы». Все расходные – Европа. Качество гарантирую. – Тут он показал на стену, где к белому кафелю был присобачен диплом международного учебного центра медицинской косметологии и эстетической терапии. – Видишь? Фирма веников не вяжет.

– Вижу, – кивнул я. – Только, Док, я не хочу тату.

– Чего так? – опешил он, но тут же нашелся: – А-а, я понял. Образцы не подходят. Так мы этот вопрос вмиг решим. Штуку накинешь – получишь эксклюзив. Тебя как вообще-то зовут?

– Егор.

– Слушай, Егор, у меня тут тема одна назрела, давно хотел какому-нибудь серьезному челу предложить. Там, значит, так…

– Ты меня не понял, Док, – остановил я его порыв. – Мне не нужна обычная наколка.

– А что тебе нужно?

– Я хочу шрам в виде листа клевера.

– Рельефный шрам?

– Да, рельефный шрам.

После этих моих слов Доктор Пеппер сразу поскучнел лицом:

– Извини, чувак, но скарификацией не занимаюсь. Ни клеймением, ни каттингом.

– Чем-чем ты не занимаешься?

– Клеймением и вырезанием не занимаюсь. Понимаешь, чувак, не люблю я живого человека паяльником жечь и скальпелем чикать не люблю. Не люблю и не занимаюсь.

– А кто у нас этим занимается? – полюбопытствовал я. – Имею в виду, на профессиональной основе.

– Кто-кто… – Доктор вновь запрыгнул на подоконник, посмотрел на меня оценивающе и стал вспоминать: – Леха Махач занимался, но он надысь во Владик укатил, и, кажется, с концами. Кеша Зотов еще. Неплохой, в общем-то, мастер, но того… совсем плохой стал, ширяется через час, руки ходуном ходят. Сразу отпадает. Кто еще?.. Даже не знаю… Разве только Жека Демон остается, но к нему я, честно говоря, идти не советую.

Чтобы не спугнуть удачу, я осторожно-осторожно, стараясь не выдать себя голосом, уточнил:

– А не тот ли это Жека Демон, который Антонов?

– Ну да, фамилия у Демона действительно Антонов. Что, знаешь такого?

– Я отца этого юноши со сложной судьбой знавал, – соврал я. – Когда-то давно работали вместе.

– Бывает, – понимающе кивнул Доктор. – Только все равно не советую.

– Почему? Криворукий?

– Нет, мастер он что надо, но… псих он.

– Псих?

– Ага, псих. Натуральный псих. Я когда открылся, он одно время у меня работал, через неделю пришлось выгнать к таким-то пням. На фиг, на фиг таких работничков.

– А что натворил?

– Клиента чуть не ухайдокал. Тому что-то не понравилось, слово за слово, и Демон его так уделал, что скорую пришлось вызывать. Еле отмазались. Так что не советую.

– И все же – как его найти?

– Такой нетерпеж?

– Ага, сильно хочется.

– Понимаю. Тогда что ж, тогда валяй. Работает Демон на дому. Это на Декабрьских событий. Где магазин «Орбита» был, помнишь?

– Конечно.

– Вот в этом самом доме. Номер квартиры не знаю, но помню, что второй подъезд от дороги, третий этаж, дверь направо.

– Второй, третий, направо, – повторил я вслед за Доктором и прижал руку к груди: – Спасибо.

– Было бы за что, – отмахнулся он от моей благодарности. – А может, передумаешь? Я тебе такую бульбеню забульбеню, что все обзавидуются. А? Как? Да? Нет?

– Я подумаю. Обязательно.

– Подумай, чувак, подумай.

На пороге я обернулся:

– Слышь, Док, а если ты мне татуировку сделаешь, а она мне потом разонравится, свести можно?

– Можно, если осторожно. Но лично я предпочитаю на старую новую наложить.

– Как это?

– Анджелину Джоли знаешь?

– Знаю, конечно. Как не знать.

– Наглядный пример. Когда она за Билли Боба Торнтона замуж выскочила, сделала на руке надпись «Billy Bob», a после развода поверх старой новую татуировку наложила – цифры долготы и широты Камбоджи и Эфиопии.

– Чего так затейливо?

– Там родились ее приемные дети, – объяснил Доктор.

– Во как, – покачал я головой. – Ясно. Ну а совсем-совсем убрать можно?

– Можно. У Джонни Деппа, например, одно время была татуировка «Winona Forever».

– В честь Вайноны Райдер?

– Ну да. А когда расстались, Джонни стер в слове Winona последние две буквы.

– Получилось «Wino Forever»? – прикинул я.

Доктор кивнул.

– Точно.

– «Пьяница Навсегда»? Или «Вечный Пьяница»?

– Да хоть так, хоть так, а лучше всего – «Беспробудный».

– Круто.

– Ага, весело.

– А каким образом это дело сводят?

– Кто как. Разные способы есть. Я, к примеру, шлифую под местной анестезией. Кто-то кремами сводит, кто-то – лазером. Ну а кто-то делает пересадку кожи, но это уже чистая хирургия, это уже в клинике.

– А я вот слышал, заморозкой сводят.

– Есть такое дело, криохирургией называется.

– Ты применяешь?

– Нет. У меня аппарата нет.

– Дорогой?

– Не в этом дело. Просто необходимости в нем до сих пор не было. Вот если бы скарификацией занимался, завел бы, наверное, что-нибудь продвинутое, дабы неудачные келоиды сводить. А так – зачем?

– Ясно, – кивнул я. – Ну, спасибо за консультацию.

– Да не за что. – Он спрыгнул с подоконника, подошел и протянул руку: – Давай, чувак, бывай. А насчет эксклюзива ты подумай.

– Обязательно, Док, подумаю, – пообещал я, пожимая его узкую холодную ладонь.

Когда я уже был в конце коридора, Доктор выглянул из кабинета и громко сказал, снимая с себя всякую ответственность:

– По поводу Демона сам, чувак, смотри. Я тебя предупредил.

В ответ я лишь махнул, дескать, не ребенок – уже все понял, повторять не надо.

ГЛАВА 12

Вышел я на улицу без двадцати восемь. И вышел окрыленным. Еще бы. Хотел ведь чего? Хотел разыскать того, кто сделал Антонине шрамирование, через него выйти на саму Антонину, через нее – на ее дружка. А получилось что? Получилось еще лучше – сразу нашел адресок Антонова-Демона. Это ли не удача?

Впору было плясать от радости.

Но, когда я прибыл по адресу (ехать там было от силы пять минут со всеми красными светофорами), радость моя поубавилась – убивца на месте не оказалось.

Я несколько раз проиграл звонком трель футбольных болельщиков – та-та, та-та-та, та-та-та-та та-та, но никто к двери не подошел.

Ну нет так нет.

Недолго сомневаясь, я открыл оба замка Ключом От Всех Замков и, продолжая держать пистолет на изготовку, проник в квартиру.

Меня ничуть не смутило, что я тем самым совершаю проступок, подпадающий под действие первого пункта статьи 139 Уголовного кодекса РФ. Ерунда. Поступал так не впервые, за долгую сыщицкую карьеру доводилось проворачивать подобное не раз и не два, поэтому давно забыл, как это – смущаться.

И наказания не боялся. Максимальная кара по данному пункту – исправительные работы на срок до одного года. Разве это кара? Вот если бы был я, к примеру, вампиром, то за проникновение в чужое жилье без приглашения мне светило бы (не по Уголовному кодексу РФ, разумеется, а по Уложению Посвященных) полное развоплощение. Но не вампир я, слава Силе, а дракон.

Однокомнатная квартира Евгения Антонова по прозвищу Демон не походила на человеческое жилье, скорее – на мастерскую художника. Мебели было очень мало – стол, кресло, два стула. Это все. Зато имелись: мольберты с неоконченными работами, сваленные в кучу холсты, рамы разных размеров, листы с эскизами, на столе – кисти, тюбики, банки с красками, бутыли с какой-то химией, прочая дребедень из той же песни. А на стенах – плакаты разных времен и народов, графические работы и картины, написанные маслом. В воздухе присутствовал дурманящий запах ацетона. И еще скипидара. Жильем же не пахло. И в переносном смысле, и в прямом. Правда, в углу стоял холодильник, но ничего съестного в нем не было. Абсолютно.

Тут не живут, тут работают, окончательно решил я, шаря взглядом по пустым лоткам и полкам. А в последнее время даже и не работают.

Заглянув в морозильную камеру, я обнаружил две неаппетитного вида картонные коробки. Сначала подумал, что лекарство, но потом прочитал на упаковке: «CRYOLASER». Картриджи хладагента оксид азота».

Я был прав, подумалось мне, у него все-таки есть портативный криохирургический аппарат.

Прав-то я был прав, только что толку?

Побродив еще какое-то время по квартире, я понял, что ничего мне здесь не светит. Надеяться на то, что Антонов-Демон вдруг заявится, было глупо.

Что ему тут делать? – рассуждал я. Ему сейчас не до своей мазни. Он сейчас в иных эмпиреях витает. У него на уме встреча с Хозяином. Хочет силой потусторонней разжиться и все свои проблемы – житейские и ментальные – на раз решить.

Проклиная свою нерасторопность, я пошел на выход, но, едва взялся за ручку двери, вдруг почувствовал: что-то не так.

Какие-то магические флюиды тянули меня назад, в комнату.

Тянули настойчиво.

Я не стал сопротивляться родному бессознательному и вернулся. Встал посреди комнаты и, полностью раскрывшись, прислушался к своим ощущениям.

Сила исходила от одной из картин, висящих на стене.

Это было мрачное по сюжету полотно: воин-легионер вспарывал коротким мечом живот привязанного к столбу пленника. Рваную плоть, море крови и выпадающий на зрителя ливер автор выписал с фотографической точностью. Подписана была картина фирменной аббревиатурой ДЧХ.

Известно, что картины великих мастеров по Силе не уступают иным волшебным артефактам. Лично я знаю несколько таких картин, одна из них – «Жалость» Уильяма Блейка. Могу закрыть глаза и с ходу представить: на земле неподвижно лежит безучастная ко всему женщина, а две другие несутся по темно-синему небу на слепых конях. И ночь, и ветер, и звезд ночных полет. И еще развевающиеся волосы наездниц. У одной из них в руках крошечный ребенок, и она. склоняясь, показывает его той, что лежит на земле. Будто хвалится.

Эта картина – иллюстрация к «Макбету» Шекспира. Если точнее, то к тому эпизоду, где герой размышляет о последствиях убийства Дункана:

 
И жалость, как младенец обнаженный
Верхом на вихре или херувим,
Несущийся на скакуне воздушном,
Повеет страшной вестью в каждый глаз.
Чтоб ветер утонул в слезах.
 

Даже репродукции этого полотна имеют заряд не меньше пятидесяти кроулей. А подлинник, говорят, так и вообще – атомная бомба. Силен Блейк. Нет спору, силен. Я потому Блейка знаю, что стихи его люблю. Ведь он же еще и поэт. Кто «Мертвеца» Джармуша смотрел, тот в курсе. Поэт. И поэт отличный. Большой мастер.

А вот Евгений Антонов по прозвищу Демон никоим образом не тянул на звание мастера. Неплохой ремесленник, и только. Даже судя по этой его картине: за натурализм исполнения можно поставить оценку «отлично», но, как говорит в подобных случаях моя грамотная помощница Лера, тема не раскрыта. Мученика, к примеру, жалко не было. Ничуть. Выражение лица у него такое, будто он получает наслаждение от всего происходящего. Чего такого мазохиста жалеть? А палач выглядел каким-то бесстрастным, ни ожесточения не было в его лице, ни сострадания – так, мясник на рынке, равнодушно разделывающий замороженную тушу. В общем, картина не вызывала никаких эмоций, помимо понятного физиологического омерзения. Нормальная реакция на это полотно – закрыть глаза и отвернуться. И я искренне не понимал, почему от него веет Силой.

До тех пор не понимал, пока, ведомый интуитивным порывом, не снял картину с гвоздя.

Тут-то секрет и открылся.

За картиной прятался вмонтированный в стену сейф. Стало ясно, что магические флюиды излучает вовсе не картина, а некий предмет, сокрытый в тайнике.

Вот она где, Чаша Долголетия, смекнул я, постучав рукояткой пистолета по дверке сейфа. А может, и не только Чаша, но и все остальные артефакты.

Сейф был из дорогих, с кодовым замком, такой Ключом Лао Шаня не вскроешь. Был бы я при Силе – снял бы комбинацию заклинанием и произвел изъятие украденных вещей без шума и понятых. Изъял бы, и на том бы вся эта безобразная история, пожалуй, и закончилось. Но только Силы у меня на данную минуту было по-прежнему ноль целых кроулей и ноль десятых. Даже полученную от Михея Процентщика в качестве аванса и ту истратил. До последней капли.

Оставалось одно – набраться терпения, затаиться и ждать, когда Антонов-Демон явится за артефактами. В том, что должен прийти, теперь не сомневался – без этих предметов Силы провести черную службу невозможно.

Я глянул на часы (было уже четверть девятого), скинул с кресла свернутый в рулон матрас, расположился и начал ждать.

Чтобы ненароком не уснуть, разглядывал плакаты. Вернее, один плакат. Это был креатив времен студенческой революции 1968 года, и там так: по красному полю бредет в пустоту стадо понурых баранов и надпись на французском «Retour a la normale».

«Возвращение к норме», перевел я и усмехнулся.

На самом деле стало смешно. Лидеры «революции троечников» считали обывателей пустоголовыми баранами, но, когда повзрослели, благополучно встроились в ненавистную систему, заняли приличные государственные посты и возглавили стадо. Теперь уже сами посылают войска в депрессивные кварталы разгонять буйных алжирских парней. Разве не смешно?

Смешно и навевает определенные мысли.

Только не суждено мне было развить эти мысли, поскольку Антонов-Демон пришел уже через семь минут. В восемь двадцать две. Я, честно говоря, не ожидал, что все случится так скоро.

Пока он щелкал замками, я успел снять пистолет с предохранителя и отойти к зашторенному окну.

Когда я его увидел, вначале не понял, отчего у него такое прозвище – Демон. В его внешности не было ничего демонического. Среднего роста тридцатилетний мужчина с ранней плешью и невыразительными чертами лица. Лицо, пожалуй, даже какое-то простоватое, не породистое ничуть. Из толпы такое не выделишь, а второй раз встретишь – не узнаешь.

В одежде я тоже никаких претензий на исключительность не заметил: потертые джинсы, серая майка и болотного цвета ветровка.

Человек как человек, ничего особенного.

– Ты кто? – спокойно, ничем не выдав своего удивления, спросил он.

– Тот, кто тебя остановит, – ответил я, поднимая пистолет.

После секундного замешательства он меня поправил:

– Ты труп.

Произнес так, что стало понятно: дай волю – убьет.

Иные буйные носятся с воплями «Поубиваю всех, порешу», и эти вопли истошные только смех вызывают и ничего кроме. А этот вроде тихо сказал, но у меня сразу мурашки по коже пошли. Голос его никак не сочетался с ординарной внешностью, был убедительным и властным. Ладно голос – в глазах, до этого тусклых, будто молния сверкнула. Парень был не так прост. Совсем не прост.

Нет, не зря у него такое прозвище, рассудил я. Ох не зря. Псих в натуре. Маньяк. Такой на самом деле может проникнуться, войти в транс и отбарабанить заклинание на «ять». А уж про то, что потом вытворит, и подумать страшно.

Чтобы скрыть свою озабоченность, я скептически улыбнулся.

– Убьешь, говоришь? Ну-ну. – Затем стер с лица ухмылку и спросил вполне серьезно: – Что, Женя-мальчик, понравилось убивать? Во вкус вошел?

За ним не заржавело.

– Не твое собачье дело, – отмерил он мне.

Вот так вот грубо.

Впрочем, его раздражение можно было понять. Заявилось какое-то чудо незваное, пушкой размахивает, странное говорит. Будешь тут раздражаться. Но только мне его недовольство было до одного места.

– Слушай, ты, несуразное дитя перестройки, а чего ты всех так ненавидишь? – спросил я. – Ты же человек. Тебе дано любить. Почему, вместо того чтобы любить, убиваешь?

Помолчав, он произнес:

– Слабаки и неудачники должны уйти. – Даже скорее не произнес – изрек. И добавил в том же высокомерно-назидательном тоне: – Вот первая заповедь любви.

Я хлопнул себя свободной рукой по лбу:

– А-а, ну да, ну да. Как же это я мог забыть. Ведь Gott ist tot. Бог умер. Теперь ты, Женя-мальчик, будешь у нас вместо Бога. Теперь ты будешь подталкивать падающих, раздавать испытания и снисходительно взирать на простертые к тебе руки. Нравится взирать на простертые руки? Тащишься от этого? А, Женя-мальчик?

– Да пошел ты! – вызверился он. Задело, видать, за живое.

А я, продолжая гнуть свое, запричитал по-стариковски:

– О-хо-хо-хо хо-хо. Еще один зверь, желающий проредить больное стадо, нарисовался. Сколько таких зверюг-сверхчеловеков было на моей памяти, сколько еще будет – не счесть.

– Я первый и последний, – заносчиво и на полном серьезе заявил он.

Совсем-совсем больной, подумал я, а вслух сказал:

– Ага, первый и последний, исключительный. – Потом поправил стволом очки и спросил: – А хочешь, я тебе одну умную вещь скажу?

Он ответил лаконично и зло:

– Обойдусь.

– Все равно скажу. И вот что скажу: пришел в этот мир человеком, ну так и будь человеком. И. вот что еще скажу: усилия надо прилагать не для того, чтобы стать сверхчеловеком, а для того чтобы быть человеком. Понимаешь? Повторяю еще раз для тех, кто в танке: усилия надо прилагать, чтобы оставаться человеком. Хотя бы.

Не знаю, Женя-мальчик, трудно или не трудно быть богом, но знаю точно – человеком быть трудно. Постоянный напряг, ежесекундный выбор, вечно больное тело – все это, надо признать, выдерживать непросто. Прямо скажем – тяжко. Нужно мужество, чтобы сохранить в себе человека. И еще усердие. Не будешь стараться – все, пошел в откат: обратился в недочеловека, в зверушку, каковых и так кругом – не протолкнуться.

После этих слов я сделал паузу и задал себе справедливый вопрос: какого беса я его лечу? Разумного ответа не нашел. Решил: значит, так надо. Переложил пистолет из правой руки в левую и продолжил:

– Такая вот фигня, Женя-мальчик: сверхчеловеком человеку стать не дано, не было таких никогда, нет и не будет, а недочеловеком – запросто. На один миг дал слабину – и готово. Но это еще ладно. Каждый второй человечек до звания «человек» недотягивает. Другое страшно. Страшно, когда свою слабость, свое неумение сохранить себя человек обращает в пагубную страсть возвышения над себе подобными. Это вот действительно страшно. Кстати, Женя-мальчик, твой случай.

Молча выслушав мою тираду, Антонов-Демон снисходительно ухмыльнулся. Дескать, мели-мели, Емеля, пока твоя неделя, но только фуршет в итоге все равно будет на моей улице.

– Думаешь, погубив одного-другого-третьего, станешь сверхчеловеком? – не обращая внимания на его глупую реакцию, спросил я. И резко ударил пистолетом по сгибу своей правой руки. – А вот тебе, Женя-мальчик! Безжалостным человекоподобным роботом ты станешь, а не сверхчеловеком.

Он не сдержался и выкрикнул:

– Посмотрим!

– Лечиться тебе нужно, Женя-мальчик, – констатировал я. – Найти хорошего психиатра и лечиться.

Эти слова его явно обидели, кривая улыбка вмиг сползла с лица, а правая щека несколько раз дернулась в нервном тике.

– Вот тут ты не прав, козел, – глуховато сказал он. – Ох, как же ты не прав.

– За «козла» ответишь, а насчет того, прав или нет… По-любому прав.

– Это почему же?

– А потому что у меня пистолет.

Он сложил руки на груди и, впервые посмотрев на меня не исподлобья, а в упор, сказал:

– Плевать.

И повторил:

– Плевать.

– Не бывать тебе, Женя-мальчик, сверхчеловеком, – заверил я его тоном эксперта. – Нет, не бывать. Никогда.

– Посмотрим.

– На темные силы надеешься? Зря.

– Это почему же?

– Я же уже говорил: потому что у меня пистолет. А что касается темных сил в целом и в частности… Мой тебе совет, Женя-мальчик: прежде чем взорвать адскую машинку, убедись, что она не у тебя в заднице.

– Ах ты тварь! – угрожающе воскликнул он и сделал шаг в мою сторону.

– Стой где стоишь, – предупредил я, передернув затвор.

Он будто в стеклянную стенку уперся – замер. На рожон не полез. Надо отдать ему должное, в этом плане оказался адекватным. Умирать за так не хотел.

– Будем считать, что официальная часть саммита закончена, – сказал я, опуская пистолет. – Переходим к неофициальной. Сейчас ты, Женя-мальчик, подойдешь на цыпочках к сейфу, откроешь и вытряхнешь все содержимое. Понял?

– А если нет? – спросил он с вызовом.

– Тогда мне придется продырявить один из твоих жизненно важных органов. Какой именно – я решу по ходу дела.

Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня, убедился, что не шучу, и сказал:

– Допустим, открою. Что дальше?

– Я заберу то, что должен забрать.

– И это все?

– Все.

– А что будет со мной?

– С тобой пусть менты разбираются. Или врачи. Лично мне ты неинтересен.

Он где-то с полминуты, наверное, молчал, просчитывая варианты, а потом через силу выдавил:

– Хорошо, я открою.

– Вот и отлично, – похвалил я и показал пистолетом на сейф. – Прошу.

Недолго поколдовав над кнопками замка, он добился от механизма звонкого щелчка, провернул ручку-штурвал против часовой и потянул на себя стальную дверку.

– Вот что хотел спросить, – подходя ближе, обратился я к супостату. – Вы ребенка уже похитили?