Текст книги "Быть драконом"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Прошли века. Постаревший Ациблат Див отошел от власти, и в Тамме воцарился хаос. Трое из четверых наследников Великого к тому времени уже сгинули. А между тем краю подходил срок, он поистрепался и угрожал прохудиться. В любой миг могли проникнуть в мир все ужасы Пустоты.

После этих слов я два раза подряд затянулся, поднял воротник пиджака (холодно было жуть), растер правое ухо и только после этого продолжил:

– Всякий знает, что провести новый край возможно только черной кровью, но среди жителей Таммы не осталось никого, кто бы мог изловить дракона и заставить его сделать дело ценой собственной жизни. Только оказалось, что это не имеет никакого значения, поскольку дракон провел новый край по своей собственной воле. Провел, но не умер. Вернее, умер, но не до конца. И, умерев не до конца, стал золотым.

Закончив рассказ, я затянулся в последний раз и отбросил окурок в сторону.

Колдунья потрепала волка за ухом и уточнила:

– Значит, не жив, не мертв?

– Получается, – пожал я плечами.

А ведь действительно получалось.

– Пусть так и будет, – после небольшой паузы постановила колдунья, взмахнула жезлом и в тот же миг исчезла. Вместе с ней исчезла и верная ее гвардия. Ветер стих. Снег прекратил. Все кончилось.

Я облегченно вздохнул и расслабился.

А как только расслабился, в ту же секунду раздался громкий звук, похожий на звук выстрела.

В каком-то смысле это и был выстрел. Пуля ткнулась в грудь, я покачнулся и собрался умереть. Но, обнаружив сначала, что пуля упала к ногам, потом, что никакая это не пуля, передумал. Подобрал штучку, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении комсомольским значком, зажал в кулаке и потянулся на выход. Ходко. Пока еще чем-нибудь не удивила.

Домой и спать, мечтал я, спускаясь на лифте. И спать, и спать, и спать.

Охранника обнаружил на крыльце. Взрослый дядька, точно сбежавший с уроков шалопай, лепил из тающего снега снежки и с радостным уханьем пулял их в ствол тополя. Я сунул захмелевшему с дармового пива весельчаку ключи в карман, пробурчал «пока-пока» и направился к машине.

Без приключений дойти не получилось.

Когда, миновав литые ворота, вошел под арку между первым корпусом нархоза и жилым домом, за спиной послышалось характерное цок-цок. Выхватив пистолет, я развернулся волчком и саданул на звук. Промазал. Серая мразь размером с кролика выскользнула из тени и рванула в сторону помойки. Я поймал тварь на мушку и еще раз выстрелил. На этот раз удачно: чпок! – и кровавые шматки во все стороны.

Сообразив, что где-то там находится их засада, их временное гнездо, я решил проверить контейнеры. Когда врезал по третьему, из него с омерзительным писком выскочило аж четыре штуки. Одна прыгнула – просто камикадзе какая-то! – мне на грудь, а три рванули врассыпную. Я одновременно откусил голову кинувшейся на меня и пристрелил одну убегающую. Две ушли. Стоило бы сразу найти и уничтожить, но народ, разбуженный выстрелами, уже прильнул к окнам. Нужно было уходить. И уходить срочно. Встреча с доблестными воинами правопорядка в мои планы не входила.

Проезжая по набережной в сторону старого Нового моста, остановился напротив Головы Гагарина и осмотрел каблуки. Набойки Лао Шаня не было на правом. Нетрудно было догадаться, где и когда ее потерял. Конечно, на пятой площадке, когда играл в «Зарницу» с ребятами из «Фарта». Уж больно там местность пересеченная, есть за что зацепиться.

В очередной раз обозвав козлов козлами, я дал по газам и стал разворачиваться. Домой решил пока не соваться. Покатил в офис.

Как вскоре выяснилось, правильно сделал: и крыс к Ашгарру не привел, и к делу о пропаже Чаши Долголетия приступил без проволочек.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Добравшись до офиса, я примостился на дежурном диванчике и благополучно проспал без задних ног до самого утра. Обошлось без сновидений. Проснулся в семь сорок от дикого голода. Помирать не хотелось (чем больше живу, тем больше хочется жить), поэтому пустился на поиски жиров, белков и углеводов. Обшарил все шкафы, заглянул во все нычки, но ничего съестного не нашел. Тогда вытащил бутылку с остатками виски, потряс – грамм двести еще имелось. Подумал, сейчас выпью и заморю червяка к чертовой матери. А не заморю, так утоплю.

Не тут-то было.

Червяк не только не захлебнулся, но и потребовал закуски, причем потребовал весьма настойчиво. Пришлось оставить сантименты и провести продразверстку во владениях Леры. И вот здесь-то нам с червяком повезло, просто несказанно повезло: обнаружил в ее столе треть шоколадной плитки и приличный ломоть пиццы с маслинами.

Шоколад не тронул (баловство), а вот пиццу кинул на зуб. Сдул с нее пыль и кинул. Черствая была, как подошва старого ботинка, но это меня не смутило. Жевал за милую душу, запивая шотландским самогоном, и нахваливал.

Пока чавкал, разглядывал содержимое выдвижного шкафчика. Говорят, содержимое багажника может многое сказать о владельце автомобиля. Думаю, что это применимо и к содержимому рабочих столов. У Леры в ящике стола имелось: номер «Компьютерры» за январь, баночка с кремом от загара, книжка «Синие чудеса» некой Ильдико фон Кюрти, фотография артиста Куценко с проколотым левым глазом, сломанные наушники, баллончик с перцовым газом, диск «Ночных снайперов», янтарные бусики, плоскогубцы, рулон скотча, почерневшая шкурка банана, дискета со странной надписью «Нереальный хак», визитка маникюрши, упаковка от картофельных чипсов, открытка-валентинка в виде розового сердечка, флаер ночного клуба «Объект 01» и несколько разноцветных чехлов для мобильного телефона.

Что можно сказать о владельце всего этого богатства?

Не знаю.

Разве только то, что он не мальчик и что наверняка любит окрошку.

Набив желудок непонятным, мысленно поблагодарил Леру за то, что не дала помереть раньше срока. Теперь я мог думать о вещах более высоких. Например, о туфлях. Отсырели они в давешнюю пургу и до сих пор не высохли. Однозначно требовалась замена.

Вернувшись в кабинет, я сунулся в платяной шкаф, где к своей радости нашел сандалии и кроссовки. Остановил свой выбор на кроссовках. А когда стал натягивать, обнаружил, что внутри напиханы шары из старых газет. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить – Ашгарр учудил. Пару раз в год заглядывает в офис, наводит шмон. Чистюля.

В одну кроссовку домовитый поэт засунул три страницы газеты «Жизнь». Это ладно, так себе газета – букв много, жизни нет. Но вот того, что во второй он затолкал номер «Губернских ведомостей» за январь 1903 года, никогда ему не прощу. Это надо же было додуматься!

Осторожно развернув пожелтевшие от времени листы, я выложил их на стол и любовно разгладил. Убедился, что все Целы, успокоился и невольно забегал глазами по строчкам. Притягивали к себе «яры» и «яти». Ох как притягивали. Читал и вздыхал. Как будто все вчера было.

«15 января, по указанию начальника департамента полиции, задержана была богомолка крестьянка Екатерина Кузькина, которая принадлежала к числу сектантов и являлась пророчицей Саломеей. Она же замешана в истории продажи венков от имени отца Иоанна Кронштадтского».

«16 января в доме Мазина, что в Знаменском переулке, во время поминок задержали одну из «поминальщиц», крестьянку Квочкину, которая, выходя из-за стола, похитила семь десертных и три чайные ложки, три салфетки и три пробки с металлическими украшениями. Квочкина заявила, что она, поминая покойника, опьянела и что с ней было – не помнит. «Поминальщицу» отправили в участок».

«18 января мещанин Евсеев, проходя по Екатерининскому парку, был остановлен двумя женщинами. Одна из них спросила, как пройти на Солдатскую улицу, а другая попросила указать дорогу к Воздвиженскому монастырю. Евсеев указал им путь, после чего обнаружил, что у него из кармана пропали серебряный портсигар, также часы и кошелек со ста семьюдесятью рублями ассигнациями и медной монетой. В тот же день мошенницы были задержаны помощником следственного пристава господином Тугариным. Ведется дознание».

Из-за этой последней заметки, собственно, и храню газету. Имеет тут место, конечно, не достойное дракона тщеславие, но выкинуть рука не поднимается. И никогда не поднимется.

Аккуратно сложив газету, я вздохнул: да, случались дни веселые – и собрался удариться в воспоминания о былых подвигах, но меня – вот так всегда! – остановил Телефонный звонок.

– Вспоминал меня? – спросил Ашгарр сонным голосом.

– Вспоминал, – подтвердил я и тут же пошел в наступление: – Недобрым словом вспоминал, а слово то – «шаромыжник». Ты какого хрена в моем архиве копался?

– Ты о чем?

– О том. Зачем газету в лапоть засунул?

– В какой лапоть? Какую газету?

Я передразнил его, подражая голосом утенку Дональду Даку:

– В такой лапоть, такую газету. – Но потом все-таки перешел на человеческий язык: – Зачем старые «Губернские ведомости» в кроссовку засунул?

– Я помню, что ли? – стал вяло отбиваться Ашгарр. – Что попалось под руку, то и взял. А на кой ты эту труху хранишь?

– Надо. Перечитываю.

– У Лао Шаня моду взял?

– Да. То есть нет… Не в этом дело… – Я сбился, но, энергично почесав затылок, красиво выкрутился: – Просто интересно отслеживать, как меняются людские нравы.

– А они что, меняются? – после короткой паузы спросил Ашгарр и громко зевнул.

Тут он меня, конечно, припер. Понятное дело, не меняются. Природа есть природа, супротив не попрешь. Не зная, что сказать, я вызверился:

– Еще раз сунешься в архив – убью.

– И давно у тебя это? – усмехнулся Ашгарр.

– Что «это»?

– Склонность к суициду.

Я смутился, Ашгарр воспользовался моим молчанием и процитировал Пастернака:

– Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь. Не стоит заводить архивы, над рукописями трястись. – После чего резко сменил тему: – Скажи, как все прошло?

– В лучшем виде прошло, – взяв себя в руки, ответил я. – Демон оказался мудрой теткой.

– Значит, все пули мимо пролетели?

– Слава Силе – обошлось.

– Это хорошо. Не хотел бы я закончить свой век онгхтоном.

– Вот ты, стало быть, как! – возмутился я. – О себе в первую очередь… Ну-ну.

– Что значит «о себе»? – спросил Ашгарр не без ехидства. – Разве «о себе» у нас не значит «о тебе»?

И вновь хохотнул.

– Ах ты… – хотел сказать я ему все, что о нем думаю.

Но он меня опередил:

– Успокойся. Тебя бы тоже жалко было. Тебя даже в первую очередь. Себя – в третью. Если бы, конечно, от горя не запутался в этих «ты», «я» и «он».

Тут он был прав – запутаться легко.

– Ладно, замяли это дело, – примирительным тоном сказал я.

С трудом сдерживая очередной зевок, Ашгарр спросил:

– Домой собираешься?

– Вообще-то планирую, а там – как выйдет.

– Если что, дай знать. Все, пока-пока.

И тут же отключился, пошел досыпать. Ашгарр у нас «сова», ведет богемный образ жизни – до пяти ночи колобродит, до полудня дает храпака. Я бы так не смог. «Жаворонок».

После звонка Ашгарра около часа чистил пистолет. Надо сказать, очень мыслеродительное занятие. Наподобие чистки картошки или лепки пельменей. Счищаешь ершиком пороховую гарь со стенок стволового канала, а сам в это время думаешь о чем-нибудь отвлеченном. Красота!

На этот раз, то и дело бросая взгляды на бронзового пеликана, я размышлял о том, можно ли считать магию искусством.

У меня выходило, что можно.

И вот почему.

В первую очередь, всякое магическое действо, как и всякое настоящее произведение искусства, уникально. Это штучный продукт. Конечно, есть некие стандартные заклинания, но они отнюдь не гарантируют результат – в конечном итоге все зависит от таланта мага. И это роднит его с художником, музыкантом или, допустим, с писателем. Те тоже знают всякие типовые приемы ремесла – то, что называется «школой», но каждый реализует их в соответствии со своим индивидуальным даром, идет своим путем. Разумеется, у любого мага в загашнике имеются артефакты (разного рода кольца, браслеты и прочие волшебные прибамбасы), которые облегчают колдовство, но и они, в свою очередь, есть результат предыдущих магических деяний. Это то же самое, что заготовленные художником эскизы, наброски композитора или черновики писателя.

Теперь дальше. Никакой единой системы сотворения шедевра не существует. Никто творцу не указ. Художник вымазывает краской полотно сообразно своему представлению о прекрасном, и писатель чиркает бумагу по велению собственной души. Каждый пишет, как он дышит. И не иначе. То же и с чародейством. Магия никогда не являлась, не является и не будет являться единой, унифицированной и вмененной в обязательное употребление системой знаний. Каждый настоящий маг сам себе система. И если ему что-то не дано – значит, не дано. Значит, не судьба. Значит, так тому и быть. Обидно, досадно, но ладно. Чудодействуй в меру своего таланта и не журись. Тем более что наличие больших собак ни в коей мере не должно смущать желание маленьких гавкать. Так утверждал не кто-нибудь, а сам Антон Павлович Чехов.

Наконец, «быть творцом» – не просто работа, но прежде всего образ жизни. Настоящие живописцы, музыканты и писатели не похожи на других людей, они живут иначе. Не потому, что выпендриваются (хотя иногда бывает, причем чем таланта меньше, тем больше выпендрежа), но в первую очередь потому, что для них нет разницы между служебными обязанностями и частной жизнью. В полной мере это относится и к магам. Маг всегда маг, а не с девяти до семи с перерывом на часовой обед.

Когда я добрался до этого самого места в своих сравнениях искусства и магии по формальным признакам, часы пробили «бом» и безмозглая механическая кукушка отмерила мне еще девять лет жизни. Хорошо, когда бы так, подумал я. Передернул затвор, вогнал в паз обойму, поставил пистолет на предохранитель и объявил себе выходной. Но в одну минуту десятого зазвонил телефон. Тот, который мобильный.

Да, как ни планируй свою жизнь, всегда найдется кто-нибудь, кто подвернется под руку в самый последний момент, – и все твои планы идут прахом.

Звонил Михей Процентщик.

Кого угодно ожидал услышать, только не его.

– Егор, у меня к тебе дело, – пробасил он после приветствия.

– Выкладывай, – разрешил я.

– Нет, по телефону не могу. Надо лично.

– Тогда подъезжай.

– Ты где сейчас?

– В конторе.

– Через десять минут буду.

Пошли гудки отбоя, и я стал теряться в догадках.

Михей Процентщик (в мире людей – Михаил Петрович Лымарь) – один из самых сильных магов города, если не самый сильный. И при всем том наименее уважаемый.

Белые маги тратят Силу на то, чтобы дать другим радость и утешение, и из этого черпают новую Силу. Черные маги используют Силу во вред другим и снимают пенки с людского горя. А есть такие странноватые маги, которые свою природную Силу совсем не тратят. Ни на лютые дела не тратят, ни на добрые. Им Сила нужна ради Силы. Копят они ее. Тупо копят. И копят, и копят, и копят. Вреда от таких накопителей никакого, но и пользы никакой. Что есть они, что нет их – все едино. Так вот Михей из числа подобных пустоцветов.

Правда, в отличие от прочих «скупых рыцарей», Михей не просто Силу копит, он ее еще и в рост пускает. Любой нуждающийся маг Города может перехватить у него Силы в долг. Запросто. Приходи и бери. Но не за «так», конечно, а под шесть процентов в месяц. Ссудит тебе Михей тысячу, к примеру, кроулей, а через месяц возвращай ему эту тысячу да сверх того шестьдесят. А за просрочку пени – полпроцента за сутки. Говорят, что это по-божески. Не знаю. Как по мне, так есть в этом что-то неправильное. Уж больно трудно такой бизнес принять золотому дракону, который Силу берет от лиходеев и безвозмездно возвращает ее страждущим. Может, поэтому никогда я к услугам Михея не обращался. Хотя наперед не зарекаюсь – жизнь длинная, а случаи бывают разные.

Зачем я понадобился Михею Процентщику, ума не могу приложить. Вообще-то маг его уровня любые личные вопросы решает сам – между делом и мановением руки. Слышал я от компетентных людей, что Михей Процентщик Силы накопил видимо-невидимо. Столько у него ее, что все шесть турбин Городской ГЭС может при желании остановить на сутки. Оттого и недоумевал: чем такому помочь могу? Рокфеллеры к сидящим на паперти за помощью не ходят.

Впрочем, долго гадать не пришлось. Михей подъехал на минуту раньше обещанного – в девять десять. Подъехал и ввалился. Пузатый, грузный, неповоротливый. Потряс в знак приветствия тремя подбородками, рухнул в предложенное кресло, поправил на лысине две мокрые прядки и, с трудом справляясь с отдышкой, прогудел в три приема голосом оперного баса:

– Артефакт. Сперли. Егор.

– Что именно? – не моргнув глазом (давно живу, всяко видел), уточнил я.

Вместо ответа он полез во внутренний карман своего безразмерного пиджака. Долго ковырялся, никак не мог вытащить. Как назло еще и рука у него там застряла, стал нервно дергать, чуть карман по швам не разорвал. Наконец, пыхтя и чертыхаясь, вытянул фотоснимок «девять на двенадцать» и швырнул на стол.

Я глянул.

И увидел чашу.

Ничего особенного на первый взгляд она собой не представляла. Средние века. Западная или Центральная Европа. Кажется, серебряная. Возможно, ритуальная. Даже очень возможно, поскольку изображены на ней жрецы, бредущие с дарами к алтарю. В остальном чаша как чаша. Подобных в любом музее западного искусства вагон и маленькая тележка. Это тебе не капала ламаистов – церемониальная чаша из затылочной части человеческого черепа. Вот то, действительно, держишь в руках – понимаешь: вещь.

Зная, что Михаил Петрович Лымарь владеет антикварной лавкой, я ткнул пальцем в снимок и спросил:

– Артефакт дохлый?

– В том все и дело, что активный, – на четвертом выдохе ответил ростовщик.

– Уж не Грааль ли?

Спросил в шутку, но он этого не уловил. Смахнул с похожего на баклажан носа каплю пота и вполне серьезно ответил:

– Нет, не Грааль. Эта чаша когда-то принадлежала одному из членов Братства кипяченой росы. Слышал о таком?

Я кивнул:

– Слышал. Как не слышать? У меня об этом братстве имеются две неслабые книжки.

Чтобы не быть голословным, я встал из-за стола и подошел к книжному шкафу. Нашел глазами нужную книгу (стояла между «Историей герметической философии» Ленгле и «Жизнью некромантов» Годвина), встал на носки, вытащил, стер рукавом пыль и прочел полное название:

– «Ужасные соглашения, заключенные между дьяволом и братьями росы. Содержащиеся в них отвратительные инструкции. Разорение тех, кто им следует, и их жалкий конец».

– Подлинник? – поинтересовался Михей, у которого при виде старинного фолианта алчно загорелись глаза.

– Что ни на есть подлинник, – похвастался я и махнул в сторону шкафа: – А еще тут где-то стоит «Исследование новой неизвестной каббалы братьев кипяченой росы, поселившихся в Париже». Тоже подлинник. Издание тысяча шестьсот двадцать третьего, кажется, года.

Михей завистливо причмокнул толстыми губами, но в следующую секунду взял себя в руки, спросил:

– И ту и ту читал?

– Угу, обе, – ответил я. – Когда-то. Много лет назад.

– Тогда в курсе, кто такие эти братья и чем промышляли.

– Более-менее. – Я пролистнул страницы книги, словно кассир пачку банкнот. – Насколько помню, тридцать шесть членов братства отреклись от крещения и перестали уповать на воскрешение к Судному дню. Якобы за это дьявол даровал им способность переноситься из одного конца света в другой со скоростью мысли, говорить на всех языках, всегда иметь полные кошельки, быть невидимками и проникать в самые потаенные места, невзирая на засовы. Ну и так далее, и тому подобное. Если отбросить характерные для Средневековья страсти-мордасти, можно предположить, что братья кипяченой росы являлись вполне успешными магами.

– Твоя правда, – согласился с моим выводом Михей.

Я поставил книгу на место, вернулся к столу и постучал пальцем по снимку:

– А точно, что эта чаша…

Ростовщик не дал мне закончить вопрос.

– Точно, – пробасил он и стал рассказывать, замолкая всякий раз, когда нужно было справиться с одышкой. – На снимке не видно, но на ножке имеется гравировка. Там три латинские буквы «FRC». Аббревиатура читается как «Fratres Roris Cocti», что в переводе, как ты понимаешь, и означает «Братство кипяченой росы». В такие чаши, как ты знаешь, братья собирали росу, потом выпаривали и получали особый ингредиент для чудотворных препаратов. Отсюда и пошло название братства. А всего таких чаш было тридцать шесть.

– По числу братьев, – догадался я.

– Да. У каждого брата была персональная.

– Удобно, а главное – гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?

Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом все-таки решился:

– История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов ее лично вывез из Парижа.

– Выходит, трофей, – сказал я.

Михей подтвердил:

– Вроде того.

– Что, Рябов из фронтовиков будет?

– Так и есть. Ветеран двенадцатого года. До Парижа дошел с черниговским полком, где служил вольнонаемным доктором.

Тут я – и что только откуда берется? – показал свои недюжинные познания в отечественной истории:

– А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьев-Апостол командовал?

Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:

– Только Рябова еще до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.

– И чем же тебя эта чаша прельстила?

– Как чем? – Михей пожал плечами. – Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, Сила в ней.

Я уточнил:

– И это все?

– И все, – ответил Михей.

Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его вранье.

– Мне-то зачем врать?! – возмутился я. – Пришел за помощью, изволь правду говорить.

Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.

– Не хочешь говорить, не надо. – Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. – До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.

– Она свойством обладает, – сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. – Бессмертие дает.

Будто воздух из проколотого шарика вышел, подумалось мне, но тут до сознания дошел смысл его ответа.

– Бессмертие?! – удивился я. – Что, без балды?

– Во всяком случае, долголетие – точно, – поправился Михей. – Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо – утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причем до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте – медведь-подранок поломал.

– А на себе свойство проверял?

– А как ты думаешь?

– Думаю, да.

– Правильно думаешь.

– Какао по утрам из нее потягивал?

– Сок апельсиновый.

– И как?

– Как видишь, жив до сих пор.

Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.

– А сколько тебе, Михей?

– Может, тебе еще и свое настоящее имя сказать? – недовольно пробурчал ростовщик.

– Ладно, забудь. – Я еще раз глянул на фото чаши. – Значит, говоришь, бессмертие дает?

– Сама по себе – бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств – не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.

– Это точно, – согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: – Значит, сперли?

– Сперли, гады, – удрученно вздохнул Михей.

– Хочешь, чтобы разыскал?

– Хочу.

– Почему я? Почему не сам?

– Ты профи.

– Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.

– Что?

– Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… – Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: – Процентщик.

– И что с того? – пожал он плечами.

– Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щелк – и родное снова у тебя.

– Ну зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах – к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.

Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь:

– Точечно, говоришь?

И саркастически хмыкнул.

Все я про него понял, понял, что жаба его давит, что не хочет он ни одного лишнего кроуля накопленной Силы тратить, а хочет дело провернуть задешево. Подумал: похоже, таких жадюг мир еще не видел. И чисто из вредности стал набивать цену:

– Сдается, дело хлопотным будет. Чую, придется попотеть.

Говорил так, а сам в это время отодвинул кольт в сторону, покопался в верхнем шкафчике и высыпал на стол пригоршню браслетов и колец. Пустых, конечно.

– А сколько ты хочешь за работу? – изумленно глядя на эту кучу лома, спросил Михей.

– Семьсот пятьдесят кроулей, – сказал я как отрезал.

У Михея в зобу дыханье сперло, только и смог охнуть:

– Ну ты хватил!

– А чего? Нормально. За три дня не найду – значит, совсем не найду, а двести пятьдесят за день – красная цена.

– Много.

– Тогда до свидания. – Я сделал ему ручкой. – Иди к ментам, они бесплатно найдут. Не сразу, но найдут. Правда, потом чаша в отделе года три до суда простоит в качестве вещдока. Ну и что? Зато бесплатно. Иди-иди. Здесь по пятницам не подают.

Торговаться я не собирался, не в моих обычаях. Михей это понял, и его брыли раздулись, как наполненные ветром паруса.

– Согласен.

– Вот и отлично.

– Только давай так, – тут же добавил он, – двести пятьдесят сейчас, пятьсот – потом.

«Нет, он непробиваем!» – мысленно возмутился я, покачал головой и принял его условие:

– Черт с тобой.

Оставив на столе боевой браслет и три кольца (одно из которых было Альбининым), указал на них Михею:

– Вот эти зарядишь.

Ростовщик кивнул, и я тут же вышел, дав ему возможность закачать Силу в оставленные предметы. Закачка Силы – дело интимное, чужих глаз не терпит. Поэтому.

Когда дело было сделано (а сделано оно было достаточно быстро, и двух минут не прошло), Михей окликнул, и я без лишних формальностей, уже с порога, перешел к выяснению деталей:

– Ну и когда беда приключилась?

– Сегодня ночью.

– Мысли есть, кто мог позариться?

– Ума не приложу.

– Рассказывал кому-нибудь о свойстве?

– Никогда и никому.

– Может, по пьяной лавочке? Или на ушко прелестнице, дабы впечатление произвести?

Спросив, я по-свойски подмигнул, мол, колись, Михей, здесь все свои. Но он замахал руками:

– Нет-нет, это не про меня.

– Где хранил? Дома?

– Нет, в лавке. У меня там… что-то вроде кабинета.

– Показывал кому-нибудь?

– Нет, – не задумываясь, ответил он, но потом вдруг наморщил лоб: – Хотя…

– Что «хотя»? – ухватился я за его обмолвку.

– Не знаю, имеет ли отношение…

– Рассказывай, а там посмотрим – имеет или не имеет.

– Выставка была в прошлом декабре, посвященная стовосьмидесятилетию восстания, – хмурясь, сообщил он. – «Времен связующая нить» – так, кажется, называлась. Или что-то вроде того. Так вот я чашу… как бы… в общем, предоставил я чашу организаторам на день.

– Зачем? – изумился я.

– Черт попутал.

– А серьезно?

– А серьезно…

Мне показалось, что Михей несколько смутился. Во всяком случае, долго молчал, подбирая нужные слова. Наконец сказал:

– Дело в том, что тогда Потапов выставил театральный веер, принадлежащий якобы самой княгине Волконской. Ну и я подтянулся.

– Кто такой Потапов? – поинтересовался я.

– Да есть тут один коллекционер. Считает себя круче всех.

Михей сказал это с такой язвительностью, что сам себя выдал. Но я все-таки уточнил:

– Для тебя это было в некотором роде вызовом?

– А то! Конечно.

– И ты повелся?

– Повелся. Решил ему нос утереть. Глупо, да?

– Да уж, не умно. Это и называется «по секрету всему свету».

– Но ведь только восемь часов простояла.

– Как видишь, хватило. Кто-то оценил вещицу по достоинству и при случае слямзил.

Я задумался и, пока думал, машинально насадил по одному заряженному кольцу на безымянные пальцы. Альбинино кольцо сунул в карман, а браслет стал вертеть в руках. Потом натянул его на правую руку и спросил:

– Не этот ли самый Потапов навел?

– Не исключаю, – ответил Михей.

– А Потапов этот – он посвященный?

– Нет. Он так… – Михей сделал такое движение рукой, будто вкручивает лампочку. – Собиратель.

– А может, он и спер?

– Вряд ли. Это маг сделал.

Сказано было с убежденностью, которая не могла меня не заинтересовать.

– Почему ты так решил? – спросил я.

– В лавку приедем, сам увидишь, – ответил Михей.

Тут он был прав, любое разбирательство нужно начинать с осмотра места преступления. И чем раньше к нему приступить, тем лучше, ибо работа по горячим следам зачастую приносит неплохие плоды. Вот почему я быстро сунул кольт в кобуру (сыщик без «машинки» все равно что кот с презервативом) и потянул незадачливого ростовщика на выход.