Текст книги "Быть драконом"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– В начале было Слово, и в конце будет слово, – рассудил я. – Хотя и не верю я в чудеса, но пусть тогда пишут.

– Пусть. Они в своем праве.

Вновь наполнив бокалы, мы чокнулись и выпили за успех всех этих тщетных потуг. Почувствовав, что наступил момент, когда можно спросить о главном, я сказал:

– Еще хотел об одном спросить, брат.

– Спрашивай, – разрешил Тнельх.

– Как у вас, у онг…

Что-то помешало мне произнести слово «онгхтон», я начал заново и политкорректно:

– Как у вас, обретших иные таланты…

Захмелевший Тнельх возмутился:

– Чего, брат, выделываешься? Онгхтон я. Онгхтоном и называй.

– Хорошо, – согласился я, – онгхтон так онгхтон. Скажи, онгхтон, как у вас, онгхтонов, обстоит дело с любовью?

– В принятом у людей смысле? – уточнил Тнельх, откинувшись на спинку стула.

– Ну да.

– Вот чего навалом, так уж этого. Хоть лопатой греби. Каждую весну – любовь-морковь и свист в ушах. Так уж наш мир устроен – все компенсируется. Иногда с лихвой. Только ну его все на фиг. Я все эти свои охи-вздохи готов отдать за одну Ночь Любви. А за Ночь Полета еще бы и приплатил.

– А какая она – любовь?

– Тебе химическую формулу или как?

– Или как.

– Смесь обожания, тоски и жалости в термоядерных пропорциях. Хочется разорвать грудь, спрятать любимого человечка себе под ребра и никому не отдавать. И еще – постоянно тянет смеяться и плакать. Одновременно – и смеяться, и плакать. Болезнь, короче. Порою, кстати, приводящая к летальному исходу. Вот такая она, любовь.

После этих его слов мы долго молчали, потом некоторое время обменивались какими-то незначительными фразами, перемежая их долгими паузами, которые становились все длиннее и длиннее. Вскоре они стали длинными до неприличия. Не зная, чем таким еще развеселить гостя, я стал поглядывать на часы, что не прошло мимо его внимания.

– Ты поезжай, брат, – сказал он. – У тебя дела, а мне торопиться некуда – рейс завтра в полдень. Посижу немного. Когда еще доведется такое увидеть.

И показал на запад, где солнце уже сползало за кардиограмму вершин, перемазав ее во все оттенки красного.

– Ты уверен, брат, что хочешь остаться? – переспросил я. Подумал, вдруг не так понял. Пойдут потом слухи, что Инспекторов ни во что не ставим. Будет неудобно.

Но Тхельм замахал руками:

– Езжай-езжай, я на такси доберусь. Не ребенок.

Было видно, что онгхтон действительно хочет остаться, хочет побыть на берегу великого Озера.

Видимо, на самом деле собрался тихо погрустить, топя прошлое в вине, а будущее – в закате, подумалось мне. В таком случае мешать не стоит.

Закинув в рот прощальную маслину, я положил под солонку деньги, встал из-за стола, крепко пожал протянутую руку и, не оглядываясь, направился к машине.

ГЛАВА 6

Мутузя за щекой оливковую косточку, я гнал сквозь навалившиеся сумерки на запах города и мучился вопросом, как теперь называть Ночь Знаний.

Исходя из того, что рассказал Тнельх, ее теперь следовало называть как-то иначе. Старое мое представление о сути базового драконьего таинства оказалось ложным, а я не из тех, кому по барабану, что на клетке, по которой бродит африканский лев, висит табличка «Буйвол».

Ничего оригинального на ум не приходило, решил остановиться на промежуточном варианте «Ночь Избавления от Знаний», а потом на свежую голову сочинить что-нибудь эдакое.

Пока же в голове была Хиросима.

Поведанное заезжим онгхтоном меня не то чтобы ошеломило (наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд научил меня, что все самое главное буду узнавать постепенно и походя), но, скажем так, основательно взбудоражило.

Больше прочего смутил заложенный в ритуал физиологический аспект. Всегда считал: посещение Храма Книги – это есть инициированный грамотной медитацией полет духа. Оказалось – не только. Оказалось, все как у людей. У них ведь тоже многое завязано на организм. К примеру: с одной стороны, Великий пост есть испытание духа, с другой – самоочищение от шлаков. Такое вот совмещение высокого с низменным.

Было-было отчего цокать языком и причитать: «Все и вся в этом мире стремится казаться не тем, чем является на самом деле. Все и вся: и мысли, и ритуалы, и совы, и люди, и драконы. Неправильный мир. Ох неправильный».

И почему-то в качестве иллюстрации столь безрадостного положения дел вспомнился мне, заядлому киноману, тот эпизод из фильма «Матрица», где хакер Нео вынимает дискету с программой взлома полицейского автомобильного блокиратора из тайника, устроенного в книге «Симулякры и симуляция».

Промелькнули в голове кадры культового фильма, и после паузы недоумения побежали вслед за ними тугие мысли: через то, что книга, рассказывающая об обмане, сама оказалась обманкой, показана суть. И фильма. И – бери выше – мироустройства. Сильный ход. С учетом того, что все показанное в эпизоде суть иллюзия подключенного к Матрице мозга – очень сильный. А если вспомнить, что и сама эта иллюзия является экранизированной придумкой братьев Вачовски, – вообще улет.

Не знаю, до чего – до Первого слова или до Последнего – дошел бы я в этом праздном перебирании насаженных друг на друга иллюзий, но меня отвлекли.

Случилось вот что.

В ту минуту я проезжал мимо Музея этнографии и зодчества, что устроен под открытым небом на правом берегу Реки. Трасса на этом участке идет на подъем, да еще и с поворотом. Не самое простое, надо признать, место. А между тем сзади пристроился синий спортивный «ниссан», которого явно не устраивала моя низкая крейсерская скорость. Он несколько раз порывался нарушить двойную сплошную, но встречный поток был настолько плотным (горожане дружно потянулись на дачи), что у него ничего не выходило. Тогда он решил обогнать меня справа.

И пошел.

Но тут на обочину по дороге, ведущей к смотровой площадке, неожиданно съехал велосипедист. Скатился такой бодрый с горки и, повернув в сторону города, закрутил педалями. И вижу я – мать моя, Змея! – миг-другой – и будет трах-бабах. Я – бибикать, я – фарами мигать, я – задницей по креслу елозить, но яснее ясного – без вариантов. Тем более что водитель «ниссана» и не думал тормозить. Да хотя бы и думал – толку на второй-то космической?

И как зачастую бывает в минуту наивысшего напряжения, сделалось мне спокойно-спокойно. Жизнь – сумма мелких движений, меланхолично подумал я, выплюнул в окошко оливковую косточку и, разрядив кольцо на правом безымянном, отдал короткий приказ:

– Косточка, под откос. Точка.

На все, что случилось потом, ушли доли секунды, но для меня это было замедленное кино.

Луч освобожденной Силы подхватил мокрую косточку и по замысловатой траектории понес ее с огромной скоростью куда надо: она шаркнула по крыше «ниссана», ушла вниз и влево, а затем, пролетев по дуге, ударилась в переднее колесо велосипеда. Двухколесная таратайка резко дернулась вправо, прокатила еще два метра и воткнулась в кучу отсыпного щебня.

А дальше так.

Велик отскочил назад и погиб под колесами «ниссана», а физкультурник, вылетев из седла и перемахнув через кучу, благополучно приземлился в придорожные кусты.

Где-то в городе тревожно екнуло женское сердечко, подумалось мне. Быть может, даже не одно. А следом: через несколько лет среди сосен вырастет оливковое древо, вот люди удивятся.

Водитель «ниссана» и не подумал остановиться, напротив – набавил. И тут меня зло разобрало. Ну, думаю, держись теперь, гад!

И дал по газам.

Нагнал я его километра через четыре и, не снижая скорости, саданул так, что его левый задний фонарь вылетел из гнезда, как яйцо из перепуганной курицы.

Второго удара не понадобилось, гаденыш стал притормаживать.

Я тоже.

Хлопнули дверьми одновременно.

Подбежав, он замахнулся бейсбольной битой, но я отработал раньше – кастетом по ребрам. Выронив биту, паразит осел на асфальт.

Тут я пригляделся и, к своему удивлению, узнал в этом амбале с рыхлой рожей голема по имени Семен Мастак.

Вот чего до сих пор не пойму, так это того, зачем чернокнижники создают столь мутных существ. Пользы от них ноль, головной боли – до фигища. Однако создают. Глупый ли это вызов Творцу или тщеславное желание обзавестись приметой могущества, но, как только входит чернокнижник в силу и достигает уровня, на котором позволено применять формулу Элиезера из Вормса, тут же – шлеп-шлеп. тяп-ляп – создает себе бездушного помощника из всякого подручного хлама. Хорошо, когда при себе держит, это еще ладно, это еще для окружающих терпимо. Худо, когда голем без хозяина остается. Вот это вот – настоящая беда для всей округи. Брошенный хозяином голем – что пуля со смещенным центром тяжести: неизвестно, куда влетит, что натворит и откуда вылетит.

Семен Мастак – как раз такое бесхозное чучелко.

Сотворил его лет тридцать назад старик Самуилов Аль Самуил Ибн Самуилович – главный колдун 2-го поселка энергетиков. Сотворил, а сам куда-то сгинул. Говорят, вышел как-то раз на балкон поутру зарядку сделать, а жена через пять минут выглянула. – что за ересь? – нету старого горбуна. Только тапочки, подтяжки и гантели лежат. Что, куда – неизвестно. И с той поры как ушел Аль Самуил Ибн Самуилович, управы найти на Сеню нет никакой возможности. Даже у молотобойцев и у тех руки опускаются. Поймают другой раз, по голове примерно настучат, а он назавтра вновь грабит и насильничает. Пробовали магией усмирить, но что магия тому, у кого души нет? Щекотка. Остается только убить. Это, в принципе, возможно, но прежде нужно дождаться, когда он сам кого-нибудь убьет. Только тогда можно будет стереть букву «Е» в магическом слове ЕМЕТ, начертанном у него на макушке. А до этого – нельзя. Глупый, конечно, закон. Однако, как говорится, закон глуп, но он закон. К тому же надо принимать во внимание, что голем не просился в этот мир из небытия. Насильно притащили. И опять же забывать нельзя: зло творит он не со зла. Какое может быть зло-добро у того, у кого души нет? Не со зла буянит, от бездушия. Сомнительное, конечно, смягчающее обстоятельство, но все же.

Неожиданно быстро очухавшийся Мастак тоже меня опознал.

– Ах ты, гадье патлатое! – заорал он и вновь попытался огреть меня битой.

Увернувшись, я – ндыщ! – врезал ему ногой по челюсти. От души врезал. Было за что.

Подобрал отлетевшую биту (и откуда они только берутся в нашей неритмичной стране?), дождался, когда соберёт мутные гляделки в кучу, и поинтересовался:

– Как? Успокоился?

– Ах ты… – рванулся он было снова, но увидел, что я замахнулся его же оружием, и сдержал порыв.

– Ты чего, гопата ушастая, творишь? – спросил я.

– А ты, тля, чего? – задал он встречный вопрос и показал на покореженный зад своей тачки.

– А не фиг, – огрызнулся я.

Голем подскочил к машине, провел рукой по вмятине, взвыл от обиды и, обернувшись ко мне, заверещал:

– Ну ты, дракон, попал! Ну, тля, ты попал!

Я включил дурака:

– Куда попал?

– На бабки ты, дракон клепаный, попал.

– Ты что же, гопата ушастая, думаешь, ремонт оплачу?

– А то, тля.

– А ху-ху не хо-хо?

– Заплатишь, тля.

– Скорее ты мне.

– Ты, тля.

– Гаишников вызовем?

Голем, вспомнив велосипедиста, подавился заготовленной фразой, но уже через секунду гордо заявил:

– Грязь танков не боится.

Однако настаивать не стал.

А мне между тем в голову пришла забавная идея.

– Слышь, Сеня, – предложил я, – а давай как реальные пацаны: встанем в линию, два свистка в зенит и по газам. Я тебя сделаю – ты платишь. Ты меня сделаешь – я плачу. Слабо?

– Где, тля? – сразу загорелся голем. – Здесь?

Я покрутил пальцем у виска.

– Дурак, что ли?

– А тогда где, тля?

– Поворот на Бургазай знаешь?

– А то, тля.

– Вот от него и до упора. Кто шлагбаум первым поцелует, тот и король. Ага?

– Не вопрос, тля.

Через пятнадцать минут мы уже стояли на старте.

Он показал мне правую руку от сгиба и выше, я ему – средний палец в полный рост, и погнали.

Дорога к Бургазаю меня приятно удивила свежеуложенным асфальтом. Видимо, новые богатые, массово скупающие участки в поселке, озаботились и скинулись на благое дело. Правда, дорожные работы были еще не завершены, оттого-то и вышло у нас с Мастаком все так забавно.

Там, где заканчивался асфальт и начинался грунт, с одной стороны стоял на дороге грейдер, а с другой – бульдозер, и щель между ними была такая, что принять могла только одного. Шансы имели оба, шли буквально нос в нос (я по правильной полосе, он – по встречной), но, увидев эти брошенные на ночь машины, мой соперник прибавил и стал уходить. Сначала на полкорпуса, потом на две трети. Как ни крути, тачка у него была порезвее. Зато моя – ха! – тяжелее. И я, недолго думая, забил его, как мамонт тузика. Выжал до упора, нагнал, тупо бортанул и проскользнул между Сциллой и Харибдой первым.

Остановившись метров через сорок, я первым делом закурил и только затем потянулся к мобильнику, который звонил, не переставая, уже минуты две.

– У тебя чего там? – спросил Ашгарр.

– У меня тут лес кругом, луна как юбилейный рубль и кабыздохи заходятся.

– Какие еще кабыздохи?

– Дачные, какие еще.

– Ты что, за городом?

– Ага.

– А что Инспектор? Как там наша штучка?

– Штучка на месте. Инспектор отработал, отдыхает. Просил передать тебе, что Ночь Знаний – не Ночь Знаний, а Книга – не Книга, а трамвай.

– Чего городишь? Какой трамвай?

– Помнишь, ты на днях мне Замятина читал. Про трамвай, который вез дракона вон из человеческого мира.

– Ну. Помню.

– Оказывается, Книга – это и есть тот самый трамвай, на котором мы однажды укатим домой.

– Не понял ни черта.

– Приеду – объясню. Еще вопрос есть?

– Есть. Подскажи рифму на слово «имен».

– Семен.

– Какой еще Семен?

– Какой хочешь. Например, Семен Мастак. Гопник глиняный.

– Я же серьезно спрашиваю.

– Ну если серьезно, то… Ну, например, «времен».

Ашгарр выругался:

– Блин, точно! Вертелось же на языке… – Помолчал секунду и забормотал: – В заповедье, богами забытом, где природа не знает имен, та-та-та-та та-та-та та-та-та та та-та-та та та-та времен.

А потом, не попрощавшись, отключился.

Я хмыкнул, недоуменно пожал плечами, выбросил в кусты бычок и стал разворачиваться.

Сенин «ниссан» лежал на дороге колесами вверх, отчего походил на пьяного жука-мутанта. Видимо, когда ткнулся под углом в край экскаваторного ножа, его развернуло и всем корпусом протянуло вверх по стальному изгибу, после чего случилась акробатика – отрыв от земли и переворот на сто восемьдесят градусов.

Лежал он таким образом, что мешал проезду, пришлось боднуть.

Мастак, зажатый между сиденьем и надувшейся подушкой безопасности, кряхтел и постанывал. А когда услышал, что я подхожу, прохрипел:

– Вылезу – убью. Тля буду, убью.

– Умоешься, – сказал я, присев рядом на корточки.

– Не жилец ты, дракон. Копец тебе. Ты меня, тля, понял?

– Ты меня, гопник оборзевший, на «понял» не бери. Понял?!

Голем, осознав, что гнилые базары не прокатят, заныл:

– Какого ты не по правилам? А, дракон? Какого, спрашивается?

– Мне приз за fair-play не нужен, – признался я.

– Но, тля, ни буя не честно же.

– Зато справедливо.

– Сука ты, дракон.

– Все, я обиделся. Хотел вытащить, теперь передумал. Прощай, чмо глиняное.

Я поднялся и направился к своей колымаге.

– Э-э-э, эй, куда ты?! – закричал голем. – Драко-о-о-он!

– В мире еще так много несправедливости, – кинул я через плечо. – Мне нужно спешить.

– А я?

– А тебя работяги с утра вытащат. Если, конечно, волшебное слово вспомнишь и ящик пива выкатишь.

Только я отъехал, вновь позвонил Ашгарр.

– Чего я звонил-то, – сказал он.

Я усмехнулся:

– Тебе лучше знать.

– А вот чего: тебя вампир прокурорский искал. Не смог на твою тыкалку дозвониться, на меня вышел.

– И чего хотел?

– Сказал, тема есть. Ждет тебя завтра полпервого.

– Где?

– Как и всегда – у Жонглера.

– Ну и отлично. Это все?

– Все. Нет, подожди. Я тут зачин с твоей рифмой сочинил, послушай, что вышло.

И он продекламировал:

 
В заповедье, богами забытом,
Где природа не знает имен,
Укрепляем осмысленным бытом
Обветшалые связи времен.
 

– Как? Нормально? – закончив, поинтересовался Ашгарр.

– Потянет, – сказал я. – Только последние строчки – плагиат.

– И у кого, по-твоему, я эти строчки тиснул?

– У меня. Я тут на днях одной девице сказал то же самое и теми же словами.

– Это не в счет.

– Почему?

– Потому что ты – это я. А у себя украсть невозможно.

– Логично. А это ты для кого взялся сочинять?

– Ни для кого. Для себя.

– Если для себя, то в свете того, что я сегодня узнал, нужно последнюю строчку закончить так: «Разрушаем разнузданным бытом обветшалые связи времен». Не укрепляем – разрушаем. Потому что мы драконы, а не люди. Якши?

– Художника всякий обидеть может, – пробурчал оскорбленный Ашгарр и отключился.

А мне уже было не до него, я спешил на свидание с незнакомкой.

И вскоре уже стоял у номера 404 с букетом белых хризантем, который нашел на заднем сиденье болида. Цветы чуток подвяли, но других у меня не было.

Дверь оказалась незапертой, однако я не стал торопить события, вежливо постучал.

Никто не ответил.

Я еще раз постучал.

Вновь никто ответил.

Прежде чем войти без спросу, я попробовал повторить заготовленную по дороге фразу. Оказалось, что от волнения забыл ее. Помнил только конец, там было что-то насчет того, что свободный человек, каковым я, дескать, являюсь, «выше всех этих глупых условностей». Вранье. Напыщенное вранье. И насчет «человека» вранье. И насчет того, что выше условностей. И вообще – все вранье.

Решил глупостей не говорить, только поздороваться. А дальше – как пойдет.

Досчитав до трех, ввалился и открыл рот, чтобы сказать «добрый вечер». Да так и застыл на пороге с открытым ртом.

Она спала.

Как читала, лежа на диване, так и уснула. Только от холода подтянула ноги к животу и свернулась калачиком.

Подкравшись на цыпочках, я накинул на нее край покрывала, потом нашел пульт и вырубил кондиционер. Сел в кресло, замер. Смотрел на нее и не мог наглядеться. Венера Милосская. Ей-ей, Венера. Только не обнаженная, а в голубых джинсах и мужской рубахе в клетку.

Женщина в мужской рубахе – это всегда трогательно.

Меня тронуло.

Сидел и умилялся, весь такой тронутый.

Сидел-сидел, а потом зачем-то решил поднять лежащую на ковре книжку. Поднять-то поднял, да тут же выронил.

Бах!

Незнакомка вздрогнула и открыла глаза.

Она не испугалась, она удивилась:

– Кто вы?

Я показал ключ:

– Вот, принес. Вы потеряли. Там, на улице.

И положил на столик.

А рядом – букет.

Она очень по-детски потерла кулачками глаза и кивнула:

– Спасибо. А то ресепшн… Спасибо большое. Как вас зовут?

– Егор, конечно.

– Егор, Егор, – попробовала она имя на вкус. – Хорошее имя.

– Мне тоже нравится.

– А меня зовут Ольгой.

– Очень приятно, Оля.

– Кажется, я вас где-то видела.

– На улице.

– Нет-нет, не на улице, – замотала она головой. Выдержала паузу и улыбнулась: – Наверное, во сне.

– Во сне?

– Ну да, во сне.

А потом какое-то время мы молчали.

В комнате царил полумрак, за шторой окна подрагивал неоновый свет рекламы, из соседнего номера доносилась мелодия венского вальса. Атмосфера располагала к…

Не знаю к чему.

К чему-то хорошему.

– Егор, вам часто снятся сны? – вдруг спросила Оля.

– Случается.

– А у вас так бывает: просыпаешься, и кажется, что на самом деле уснул и все вокруг – сон. А реальность была там, во сне. Бывает?

– Нет, – честно сказал я и в следующий миг проклял глупую свою честность.

Ольга мигом потеряла к нашему разговору всякий интерес, зажгла светильник и, скользнув по мне равнодушным взглядом, сказала:

– Спасибо вам, Егор, за ключ. И всего доброго.

Я шел к двери и ругал себя последними словами. Был бы в Силе – точно бы превратился в ишака вислоухого или козла безрогого. А так обошлось.

Уже взявшись за дверную ручку, подумал: что я делаю? Зачем ухожу? Или я не кузнец своего счастья? К черту! Надо все переиграть.

И переиграл.

Освобождая Силу браслета, произнес:

 
Раз, два, три, четыре, пять.
Время, стоп.
Время, вспять.
Пять, четыре, три, два, раз.
Возник вопрос,
И свет погас.
 

Сдвиг Пределов во времени – дело затратное. Силы браслета хватило, чтобы сдвинуть крошечный лоскут лишь на два десятка секунд назад. Но мне глубже и не требовалось.

Свет погас, я вновь оказался в кресле, Ольга спросила:

– Егор, вам часто снятся сны?

– Часто, – ответил я.

– А с вами случается такое: просыпаетесь, и кажется, все вокруг – сон. А тот сон, который вам только что снился, – то была реальность. Бывает?

Я, наученный горьким опытом, на голубом глазу соврал:

– Чуть ли не ежедневно.

– Правда?

– Правда.

Тест был успешно пройден, Оля улыбнулась и, глядя куда-то мимо меня, стала рассказывать:

– Однажды – было мне тогда лет семь, наверное, – я проснулась с ощущением, что жизнь – это некая волшебная мистерия, в которой мне отведена своя, особая роль. Потрясенная, я кинулась в мамину спальню: «Мамочка, мамочка, тебе не кажется, что мир вокруг не такой, каким мы его видим?» Мама потрогала мой лоб, заглянула в глаза и с тревогой сказала: «Не думай об этом, девочка, береги себя». Отправила меня умываться, а сама ушла на кухню варить кашу. В то утро я решила, что постараюсь не становиться взрослой до тех пор, пока не пойму, какую роль мне суждено сыграть.

– И как, поняла? – спросил я.

– Долго, очень долго не понимала. Но год… да, год назад, случилось.

– И что же за роль вам выпала?

Она погрозила мне пальцем:

– А это, Егор, тайна.

Какая загадочная и удивительная женщина, подумал я. Она должна стать ведьмой.

Подумал так и пересел на диван. Она поняла все неправильно и, отстраняясь, попросила:

– Не надо, Егор.

Я не послушался, потянулся с поцелуем и в тот же миг слетел на ковер.

Что удивительно – Ольга меня даже пальцем не коснулась. Силой шваркнула. Самой настоящей Силой – самородной и необузданной.

Я поначалу даже и не понял ничего, до того обалдел от такого яростного отпора.

И наличием Силы она меня ошеломила, и тем, что ударила, можно сказать, ни за что. Только поцеловать же хотел, и мысли не было вот так вот сразу вести ее по адовым кругам инициации.

Только поцеловать.

А она.

– Ты что – колдунья? – спросил я, поднимая кресло, которое зацепил при падении.

Ольга так звонко засмеялась, что стало понятно, какую глупость сморозил. Никакая не колдунья. Просто молодая красивая женщина, которая про свою Силу знает, но не понимает ее природы и толком не знает, как ею пользоваться. Потому что непосвященная. Быть может, оттого и столько в ней романтики, что непосвященная. Позволено было бы заглянуть за пыльные кулисы реальности – не светились бы у нее так жизнерадостно глаза.

– Просто я не такая, как все, – отсмеявшись, сказала она.

Да, ты особенная, подумалось мне. Силу таить умеешь, а сдерживать – нет.

Вслух же спросил:

– Я тебя обидел?

– Ничуть.

– Знаешь, Оля, – помолчав, сказал я, – мне нужно тебе кое-что про тебя рассказать. – Подумал и исправился: – Неправильно сказал. Не кое-что, а многое.

– Мне про меня? – удивилась девушка.

Я кивнул:

– Да, тебе про тебя. Нужно. Только пока не определился, вправе ли.

– А ты, Егор, не торопись, – улыбнувшись, посоветовала она.

Правда, чего торопиться? – подумал я, соглашаясь с ее по-женски мудрым советом. Никуда она теперь от меня не денется. Никуда. Забудет – напомню. Убежит – догоню. Спрячут за забором – выкраду вместе с забором.

Ушел я не сразу, развлекал ее еще где-то час. И был в ударе. Сыпал анекдотами, показывал фокусы, читал стихи и даже демонстрировал стойку на голове. Это было что-то с чем-то. Как пишут на афишах: «Весь вечер на манеже коверный Егор Тугарин».

А потом Оля вспомнила про свой доклад на научно-практической конференции, из-за которой, собственно, и приехала в наш город. Извинилась и сказала, что, к сожалению, ей завтра рано вставать.

Два раза мне намекать не надо, врубаюсь с ходу. Мы обменялись телефонами, и я свалил.

Пока ехал домой, душа пела.

Я, как умел, подпевал.