Текст книги "Быть драконом"

Автор книги: Андрей Стерхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 2

Лабаз Михея Процентщика со времен первых кооперативов занимает цокольный этаж (а проще говоря – подвал) солидного дома дореволюционной постройки, что стоит на углу Российской и Марата. Дом нежилой, на первом этаже магазины, на втором и третьем – конторы-офисы. Вход в лавку вырублен с торца и оборудован вполне современными механическими жалюзи.

– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.

Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.

– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.

– Сам, – ответил Михей.

– И жалюзи…

– Были опущены.

– Еще вход есть?

– Нет, этот единственный.

– А окна?

– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.

– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?

– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.

Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.

Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:

– Сигнализация есть?

– Имеется. Утром с пульта снял.

– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.

– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.

На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.

– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.

И угадал.

– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.

Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.

Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.

В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.

– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.

– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.

Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.

Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.

И то.

Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».

Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.

– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.

– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.

– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?

– Не видел смысла.

– А теперь видишь?

– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…

Я его перебил:

– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?

– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.

Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.

Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.

– Больше ничего не пропало? – еще раз окинув взглядом все это несметное богатство, спросил я.

– Нет, больше ничего, – ответил Михей. – Я бы почувствовал.

Не знаю, как ты сам, а вот жаба твоя точно бы почувствовала, стала бы душить, подумал я, вслух комментировать не стал, пошел в коридор. Решил посмотреть, что там и как.

Левое крыло освещалось светом, проникающим через открытую дверь из торгового зала, а правое уходило в темноту.

– Где тут свет включается? – обернулся я к Михею, который в это время хлестал минералку.

– Пошарь справа, – оторвавшись от бутылки, ответил он. И снова приложился.

Щелкнув включателем, я увидел, что справа, от кабинета и дальше, коридор заставлен ящиками разных форм и габаритов. Вначале между ними еще имелся какой-никакой проход, но чем дальше, тем он становился уже, а метров через шесть и вовсе упирался в полуметровую баррикаду.

Открыв один из ящиков, я увидел банальную стружку.

– Тара, – пояснил вышедший из кабинета Михей.

– Вижу, – кивнул я и решительно направился к завалу.

Минут пять у меня ушло на то, чтобы его разгрести. Но потел я не зря – обнаружил, что коридор не кончается тупиком, что перегорожен двустворчатой решеткой. Куда коридор ведет после нее, не было видно, через три метра он делал поворот.

– На четвертые сутки Зоркий Сокол увидел, что в камере нет четвертой стены, – невесело пробормотал я, подошел, схватился за чугунные прутья и со всей силы потряс конструкцию. Держалась крепко, даже не шелохнулась. Такую бы в семнадцатом вместо ворот Зимнего дворца, глядишь, и переворота не случилось бы.

В грубо приваренных «ушках» висел амбарный замок и – что меня особо умилило – деревянная «гитарка» с пластилиновым оттиском. Подергав замок, я убедился, что висит не для вида, действительно замкнут.

– А чего ты говорил, что вход один? – повернулся я к запыхтевшему в затылок Михею.

– Ну это… – Он смущенно пожал плечами. – Это же внутрь здания ход. Через бойлерную к центральной лестнице.

– Печать твоя?

– Моя. Там по кругу – складские помещения Городского хлебоприемного предприятия номер два.

– Ключ у кого?

– У меня… И еще на вахте запасной. На случай пожара.

– Ну ты, Михей, даешь!

– А что? – пожал он плечами после секундного замешательства. – Ты что, думаешь, что вор отсюда зашел? – И не веря в такую возможность, по-собачьи замотал головой: – Нет-нет, быть того не может. Печать-то цела.

– Дай Силы! – рявкнул я. крепко ухватив его за руку.

Михей такой наглости от нанятого дракона не ожидал, раскрылся, и меня окатила мощная волна.

Не дожидаясь, когда ростовщик придет в себя, я быстро ткнул указательным пальцем в пластилиновый слепок и энергично воззвал:

 
Силой чар
Тает жар.
Слово – влет,
Силой – в лед.
 

В тот же миг пластилин замерз, стал твердым, словно камень. Я подцепил кружок ногтем и протянул ошарашенному Михею:

– Вот так это делается.

– Ага, значит, все-таки маг украл! – с негодованием прокудахтал ростовщик.

В очередной раз я убедился, что правильнее говорить не «маги-люди не доверяют друг другу», а «маги-люди не доверяют друг другу со страшной силой».

– Не усложняй, – осадил ростовщика. – Баллончик с охлаждающим газом – вот и вся магия.

– Полагаешь?

– Запросто. О криохирургии слышал?

Михей мотнул головой: нет, мол, не слышал. Пришлось объяснить:

– Это удаление бородавок, рубцов, родимых пятен и прочих бяк посредством местного охлаждения. Сейчас, чтоб ты знал, есть такие переносные системы, которые выплевывают закись азота, охлажденную до минус ста восьмидесяти. Тьфу – и но тебе три Антарктиды.

– И что, ты думаешь…

– Стой, опасная зона. Работа мозга.

– Что?

– Ничего. Ничего я, Михей, пока не думаю. Я пока факты собираю. Кстати, о девочках, что тебе сказала служба?

– Какая служба?.. А, в смысле охранник? Ничего он мне не сказал.

– Совсем, что ли, ничего?

– Сказал, сигнализация не срабатывала, ночь прошла спокойно.

– Я так понимаю, в сознании ты его не копался?

– Знаешь… – Михей насупился. – Давай это уж ты сам.

Меня зло взяло.

– Слушай, Михей, – спросил я, снимая с его плеча невидимую пылинку, – а зачем тебе Сила нужна? Можешь сказать? Нет?

Он промолчал.

– Копишь ты ее, копишь, – проворчал я, – скоро столько накопишь, что взорвешься.

– Не взорвусь, – с вызовом сказал он и собрался объяснить: – Ведь я же Силу…

– Понимаю, – опередил я его, – на артефакты сбрасываешь. Но почему немного на защиту не потратить? Объясни мне, дураку неумному, почему?

Он пожал плечами:

– А смысл? Ну потратил бы. Думаешь, это остановило бы того, кто решил чашу украсть? Если кто-то что-то решил украсть, он найдет способ защиту обойти. Согласен?

– Согласен.

– Так зачем тогда Силу на защиту тратить?

У меня было что на это ему ответить, и я ответил:

– А затем, Михей, чтобы не вводить в искушение того, кто не собирался ничего воровать.

И еще я хотел добавить на посошок, что скупой богач беднее нищего, но сдержался. В конце концов, всякий маг сам вправе решать, как ему свою Силу использовать. Или как ее не использовать.

Короче, не стал я его грузить, вместо этого рассказал о своих ближайших планах:

– Пойду охрану за грудки трясти.

– Тот, что ночью дежурил, уже сменился, – предупредил Михей.

– Разберусь.

– Может, с тобой пойти?

– Сам справлюсь. Ты давай сокровища свои стереги. Молотобойцы узнают, как у тебя тут дело незатейливо поставлено, – голову оторвут. Помнишь пункт восемьдесят восемь Уложения?

– О нераспространении «живых» артефактов среди непосвященных?

– Именно.

– Помню.

И тут я все-таки не удержался, поучил его немного уму-разуму:

– Помнить мало, соблюдать нужно.

Михей не обиделся, лишь попросил:

– Держи меня в курсе.

– Обязательно, – крикнул я, уже выходя из зала.

Чутье мне подсказывало, что без охраны в этом деле не обошлось. Интуитивное чувство подкреплялось знанием статистики, согласно которой в семидесяти процентах краж виноваты сами сторожа. Или не оказывают сопротивления (кому охота под пули лезть за двадцать рублей в час), или принимают участие (кто что охраняет, тот то и имеет). Мало нынче среди сторожей истинных самураев, все больше пофигистов и «оборотней с берданкой».

На вахте за подобием стойки зевал от скуки помятый тип в помятой же униформе. При своих сорока выглядел он на все пятьдесят. И немудрено. Попей ее родимую. От него и в ту минуту за версту несло самой незамысловатой сивухой. Никаких сомнений не было, что бодун – это его естественное состояние.

Будучи весьма чувствительным к резким запахам, я попробовал подойти к нему не с подветренной стороны, но он нажал на педаль, и мой живот уткнулся в заблокированную «вертушку».

– Куда? – спросил страж невидимой границы.

– Собственно, к вам, – бодро ответил я.

Мужик напрягся:

– Ко мне?

Вместо ответа я улыбнулся ему как родному.

Он напрягся еще больше.

– Чего надо?

– Родное забрать, – оказал я, вставая на носки в попытке заглянуть за стойку. – Вечером товарищу, что до вас дежурил, пакет оставлял.

– Какой пакет?

– Такой белый с… А он что, не передавал?

Мужик поиграл бровями, вспоминая, как оно все во время смены было, после чего уверенно мотнул головой:

– Ни хрена. – И еще раз головой туда-сюда. – Ни хрена мне Леха не передавал.

– Точно?

– Точно.

– Как же так. Я же… там же… Вот же черт какая непруха. Точно не оставлял?

– Да ни хрена он мне не оставлял.

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – схватился я за голову. – Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – Играл я так вдохновенно, что даже сам чуть было не поверил в наличие мифического белого пакета. – Ё-ка-лэ… А как мне Леху теперь найти?

– В понедельник подходи, – посчитав на пальцах, посоветовал мужик. – У нас через два дня на третий.

Я замахал руками:

– Не-не-не, не пойдет, мне этот пакет сегодня… А где Леха живет? Скажи, я смотаюсь.

Охранник подтянул к себе замызганный гроссбух и открыл на одной из последних страниц. Стал водить пальцем в поисках адреса. Водил-водил, водил-водил, а потом вдруг поднял голову и посмотрел на меня изучающим взглядом. Этот его взгляд с прищуром не предвещал ничего хорошего. Через секунду-другую он озвучил свое подозрение:

– А ты не гонишь?

Я нарисовал на лице недоумение:

– В смысле?

– Сдается, гонишь. Не мог Леха пакет у постороннего взять. Особливо у такого. Уж больно морда лица у тебя хитрая.

Не знаю, действительно ли он проявил бдительность или просто переключился на любимую игру маленьких человечков «Я с кокардой, ты – дурак». Выяснять не стал. Используя остаток Силы, которую стянул у Михея при заморозке пластилина, поджег мусор в урне. Стояла переполненная возле стены, попалась на глаза, я и шваркнул. Гори, гори ясно, чтобы не погасло.

Дальше закрутилось.

Заметив огонь (не заметить его было невозможно – полыхнуло будь здоров), мужик по-детски ойкнул, подскочил, опрокинув табурет, и с прытью, которой я от него не ждал, метнулся к огнетушителю. Решительно сорвал аппарат с крюка, но задействовать не смог. Не знал как. Вместо того чтобы просто вырвать чеку, навести раструб и дернуть вниз рычаг, зачем-то перевернул баллон вверх дном и несколько раз шваркнул об пол. Получив нулевой результат, еще раз ойкнул, отшвырнул бесполезный баллон в сторону и побежал к стойке. На миг исчез за ней и появился уже с электрочайником. Залив огонь кипятком, подхватил урну и, оставляя за собой чадящий шлейф, побежал на улицу.

Пока он героически боролся с очагом возгорания, я спокойно изучал список сотрудников. На мою удачу среди них числился лишь один человек с именем Леха – Белобородов Алексей Вадимович. Согласно записи, проживал он по адресу: улица Бабушкина, дом 56, квартира 42.

– В жизни всегда есть место подвигу, товарищ, – сказал я охраннику, столкнувшись с ним на выходе.

– Да иди ты! – посоветовал мужик в ответ.

Я воспользовался его бескорыстным советом и направился к заждавшемуся меня болиду.

На часах было уже половина двенадцатого, солнце подползало к зениту, чувствовалось, что день вновь будет жарким. В такие дни хорошо на берегу речки лежать в тени раскидистого кедра, а не носиться по пыльным улицам в поисках невесть чего.

Но если надо, то надо.

Запрыгнув в машину, я сразу запустил кондиционер. Этого показалось мало, и," помня о вчерашнем нестерпимом пекле, я врубил еще и одну из самых «холодных» песен Цоя. Ту, что называется «Город». Приятно слушать про лютый февраль знойным августом.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.

Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.

Здесь за красивыми узорами льда мертва чистота окна.

Проезжая перекресток за перекрестком, я подпевал Цою и думал о том, что тоже питаю добрые чувства к своему городу. Нет, никогда Город не станет мне родным (не здесь родился и не здесь хочу упокоиться), но я благодарен ему за то, что дал он мне стол и кров, а главное – возможность исполнить свое предназначение.

А еще я думал о Цое. О Викторе Робертовиче. Когда впервые побывал на его концерте (приезжал он в Город за год до гибели), решил, что он дракон. Ошибся. Трудно было не ошибиться: слов песен не различал, но видел свет между словами. Потом выяснил, что – увы, увы, увы – не дракон. Честно говоря, очень жаль – был бы драконом, пел бы до сих пор.

Дом № 56 по улице Бабушкина оказался ничем не примечательной пятиэтажной «хрущевкой». В подъезде все было задушевно: кошачьи запахи, бодрые надписи на обшарпанных стенах и трупики спичек, присобаченные к потолку. А еще была впечатляющая музыка: из-за оббитой рваным дерматином двери в квартиру № 42 доносились готические навороты.

Звонка я не обнаружил, поэтому постучал. Сначала вежливо, потом настойчивей, а когда не помогло, двинул несколько раз ногой. Любитель тяжелого рока по имени Алексей по фамилии Белобородов даже и после этого подойти не соизволил. Зато открылась дверь напротив. В щель просунула свои бигуди разбитная тетка с сигаретой в углу рта.

– Чего, козел, гремишь? – быстро переместив сигарету в другой угол, спросила она.

– Добрый день, сударыня, – учтивым голосом произнес я. – Будьте Так любезны, подскажите, не здесь ли проживает Алексей Вадимович Белобородов?

Она поначалу опешила от такого подлого к себе обращения, но быстро пришла в себя:

– Леха-то? Тута. Где ж ему еще, козлу-то вонючему. А на кой тебе?

– Повестку ему принес из военкомата. На двухнедельные сборы вызывают.

– Ты, что ли, военкомовский? – не поверила она.

– Да нет, меня тоже хотят забрить, – поделился я доверительным полушепотом и, перейдя на полный шепот, признался: – Но обещали: у пятерых подписи возьму – освободят от повинности.

– Хитрозадый, значит, – понимающе кивнула тетка. – Тогда ладно, тогда колоти. Дома он. Видела, как со смены приперся. Дрыхнет, поди. Он всегда так – придет, накатит и как мертвый. Колоти, не бзди. Колоти, колоти. Пусть забирают. Достал уже своей фрицовской хренотенью.

Сказала, вернула сигарету на прежнее место и хлопнула дверью. С силой. Аж штукатурка посыпалась.

Тем временем музыка в квартире № 42 стихла, и я, воодушевленный этим обстоятельством, стал вновь набиваться в гости.

Минут пять стучал, но никто мне так и не открыл. Разозлившись, я вытащил из заветного кармашка Ключ От Всех Замков и – врешь, не уйдешь! – осторожно вскрыл квартиру. Прислушался – не идет ли кто по подъезду? Никого не было. Я потянул дверь на себя и, шикнув на предательски заскрипевшие петли, быстро вошел внутрь.

Белобородов Алексей Вадимович находился дома. Тут тетка не ошиблась. Ошиблась она в другом: он не спал как мертвый, он и был мертвым.

ГЛАВА 3

Хозяин квартиры лежал посреди кухни с проломленным черепом. Лежал он на правом боку с поджатыми ногами, в руке мертвой (вот уж точно мертвой, мертвее не бывает) хваткой сжимал граненый стакан. Видимо, конец наступил мгновенно – как сидел паренек на стуле, так и упал замертво. Поварской топорик, которым был нанесен столь точный и мощный удар, валялся рядом.

В том, что убитый является Алексеем Белобородовым, сомневаться не приходилось – на клапане кармана форменной куртки красовался бейдж с фамилией. И в том, что совершено именно убийство, у меня сомнений тоже не было. Мысль, что кто-то может свести счеты с жизнью, врезав себе по виску кухонным топориком, разумеется, имела право на существование, но я решил над здравым смыслом не глумиться.

Беглый осмотр места происшествия показал, что Белобородов знал своего убийцу. За это говорило и то, что дверь не взломана, и то, что следы борьбы отсутствуют, и то, что кухонный стол сервирован всем необходимым для душевного междусобойчика. Для чего же еще все это могло понадобиться: початая бутылка водки, стакан (родной брат того, что сжимал в руке покойный), пачка сигарет, вскрытая банка со шпротами, разорванная упаковка мясной нарезки, порубленный огурец и раздраконенный пучок петрушки? Только для этого. Коньяк, икра, омары, фуа-гра – для кидания понтов и крутых разводок. Цветы, шампанское, конфеты в коробке – чтоб подругу в кровать затащить. А это – для этого.

Выглядело все так, будто произошло тривиальное убийство на бытовой почве: сидели двое дружков не разлей вода, выпивали-закусывали под приятную музыку, разговоры разговаривали, затем повздорили из-за пустяковины, и один другого в пылу спора укокошил на почве, как пишут в милицейских протоколах, личных неприязненных отношений. Словом, на первый взгляд – история из серии: «Отрезал Ваське голову, сунул в тумбочку для смеху. Думаю, Васька проснется, увидит, обхохочется».

Было ясно, что официальное следствие пойдет именно по этому пути. Путь очевидный, напрашивается сам собой. Доблестные опера из местного убойного отдела не волшебники, не дано им видеть то, что вижу (вернее сказать, испытываю) я. А я, будучи (пусть и не в самой активной фазе, но все же) магом, всем своим нутром чувствовал, что совсем недавно на стареньком холодильнике «Бирюса», дверка которого обклеена переводными красотками, стоял некий объект Силы. Зная всю подоплеку, я понимал, что этим объектом являлась чаша одного из братьев древнего магического ордена. Она и только она. Допустить, что стояло тут нечто другое, значило бы признать, что бывают на свете чудесные совпадения. Но по этому вопросу я полностью согласен с поэтом Маяковским, который как-то сказал однажды: «Нету чудес, и мечтать о них нечего». Вывод: стояла чаша. Для непосвященных – реликвия и романтический символ устремлений к духовной пище, для посвященных – реальный предмет с полезным магическим свойством.

Таким образом, мое предположение о причастности к краже тамошней охраны подтверждалось. Интуиция не подвела меня и на этот раз. Именно ночной сторож (или, как для важности было обозначено все на том же бейдже, – «оперативный дежурный») Алексей Белобородов выкрал у сильнейшего мага Города Чашу Долголетия. Выкрал явно под заказ и, плохо понимая, что именно украл, приволок – наглость на грани глупости – к себе домой. Даже «поляну» на радостях накрыл, дурашка. Видимо, собирался на пару с заказчиком отметить успех. Что было дальше, тоже яснее ясного. Заказчик оказался коварнейшим злодеем: вместо того чтобы отслюнявить положенное, махнул топориком, что тот Родион Раскольников. Может, денег пожалел. Может, убрав лишнего свидетеля, концы обрубил. А скорее всего – и то и другое вместе: порешив наивного воришку, порешил гад все разом.

«Встреча непосвященного с обратной стороной вещей никогда не доводит до добра» – такую сентенцию приписывают Высшему Неизвестному. Множество раз за свою жизнь убеждался я в истинности этих слов. И вновь убедился.

А мог бы жить, подумал я, разглядывая труп.

На вид Белобородову было лет двадцать пять, может, чуть больше. Совсем молодой. Еще жить и жить.

Не вышло.

Продолжая осмотр, я перешел из кухни в комнату.

Складывалось впечатление, что совсем еще недавно уют в этом скромном жилище поддерживала зрелая женщина, но случилось нечто, после чего эта однокомнатная квартира стала стремительно превращаться в настоящую холостяцкую берлогу. Заметно это было по многим мелочам. К примеру, скатерть на столе лежала хоть и стираная, но плохо глаженная, да и дырочку от случайного прикосновения сигареты никто заштопать не удосужился. Рама окна подкрашена, но стекло заляпано грязными дождями. Цветов в квартире полно, но все эти фикусы, драцены и прочие фиалки-кактусы поливаются, похоже, крайне нерегулярно, земля в горшках уже совсем потрескалась. Посуда в старой, еще советских времен стенке расставлена аккуратно, но слой пыли на полках с палец. Обратно же, постельное белье на тахте собрано в рулет, но не спрятано. Характерная, кстати, деталь. Стало быть, убирать-то за собой парень был приучен, но спросить-поругать теперь некому. Собрать собрал, а потом плюнул – некогда! – и побежал по делам.

Глядя на все эти несообразности, я предположил, что еще совсем недавно жил Алексей Белобородов вместе с мамой.

Сперва предположил, а только потом обнаружил среди фужеров и салатниц фотографию женщины в скорбной рамке.

Хорошо, что не дожила мамаша до такого черного дня, подумалось мне, когда я разглядывал этот нечеткий, увеличенный с паспортного, снимок. Хотя, если бы была жива, может, и уберегла бы непутевого сына. Тут не угадаешь.

В углу на тумбе рядом с тахтой стоял музыкальный центр. Я подошел, нажал на кнопку «Eject», принял выползший диск и ознакомился с лейбом: группа «Lacrimoza», альбом 2005 года «Lichtgestalt». Белобородов оказался поклонником тонких готических экзерсисов. Пришла мысль поискать коробку от диска, название которого перевел на русский как «Светоносный образ». Разыскав коробку (лежала в развале среди прочих), я заценил положение вещей и выяснил: восемь композиций, общее время звучания – час и три минуты. Глянул на часы, прикинул хвост к носу, и вышло у меня, что в одиннадцать тридцать Алексей Белобородов был еще жив. Следовало всерьез обдумать эту информацию, но тут завякал мобильник.

Звонила Лера.

Что-то быстро дожевав и быстренько проглотив, она бодро поприветствовала:

– Приветик, шеф.

– Здравствуй, детка, – отозвался я.

– Шеф, мне надоело дома сидеть.

– Верю.

– А когда мне можно будет выйти из клетки?

– Как только, так сразу.

– Я серьезно, шеф.

– И я серьезно.

В этот миг в голове появилась и застряла мысль, что я нечто важное пропустил при осмотре кухни. Продолжая разговор, направился туда.

– Шеф, а что там с последним делом? – тем временем спросила Лера.

– Отработано и сдано в архив, – доложил я.

– А вы помните, что мне обещали?

– Ты насчет похода в ресторан?

– Ага, шеф.

Голос Леры стал игривым.

– Мужик обещал, мужик сделает, – весомо сказал я и осмотрел кухню с порога: что пропустил?

– Шеф, а чем вы сейчас занимаетесь?

– Миросозерцанием.

– В смысле… А-а-а! – Лера хихикнула. – Поняла. Расслабляетесь после окончания дела. Да?

– Типа того, – шаря взглядом по кухне, сказал я.

Думал, что на том моя непоседливая помощница и закончит свое ля-ля, но не тут-то было. Похмыкав на все лады, сказала:

– Шеф, вы просили при случае напомнить об одной штуке.

– Я? Просил? Напомнить?

– Просили-просили.

– Ну тогда напоминай.

И тут я понял, куда нос еще не совал. В пепельницу. Стояла на столе такая. Тяжелая, хрустальная, сделанная на манер тополиного листа.

– Вы, шеф, просили напомнить, – сказала Лера, – что Зло не всегда Зло, а Добро не всегда Добро.

– Спасибо за напоминание, – без тени иронии поблагодарил я, перешагивая через труп.

– Шеф, у меня вопрос в тему, – не унималась Лера.

– Задавай, – разрешил я, вытащил из ящика стола вилку и стал ковыряться в пепельнице.

– Как это Зло может не быть Злом? Оно же Зло.

Все окурки (а было их с десяток) оказались одной марки. То ли убийца был некурящим, то ли предусмотрительным – свои забрал. А может, курил хозяйские. В любом случае требуется экспертиза слюны, что мне недоступно.

– Сейчас объясню, – продолжая ковырять в пепельнице, пообещал я Лере. – Но прежде скажи, что является мерилом Добра и Зла?

– Не знаю, – помолчав, призналась девушка.

Раскидав окурки по бортам пепельницы, я обнаружил попку огурца, колбасную шкурку и – к своей вящей радости – обгоревшую полоску бумаги размером с трамвайный билет. Подцепив, вытащил. И при этом не забывал про девушку, втолковывал ей:

– Человек, незамутненная моя подруга, является мерилом Добра и Зла. Че-ло-век. А что это означает?

– Что?

– А это означает, Лера, что ты и только ты решаешь, что есть Добро, а что есть Зло. Смотрела фильм «От рассвета до заката»?

– Конечно, – фыркнула Лера. – Ужастик Родригеса.

На откопанной бумажке читалась выведенная черной шариковой ручкой цифра «3» (или недогоревшая «8»), а чуть ниже – аббревиатура ДЧХ.

– Помнишь, братьев-убивцев, которых Клуни и Тарантино играют? – разглядывая любопытную находку, спросил я.

– Помню, конечно.

– А теперь вспомни, какое у тебя к ним отношение было. Думаю, в начале фильма ты считала их кончеными отморозками. Воплощенным Злом. Я прав?

– Точно, шеф.

Наверное, был записан чей-то телефон и, чтобы не забыл чей, инициалы проставлены, подумал я. а вслух произнес:

– Но когда персонал салуна «Большие сиськи» превратился в монстров, твое отношение к братишкам резко изменилось. Не так ли?

– Точно, – вновь согласилась Лера. – Они же там биться стали с оборотнями. Клуни вообще оказался милашкой. И девчонка в него втюрилась.

– О чем и толкую, – прикидывая, как можно расшифровать инициалы, сказал я. – Когда на сцену вышло Абсолютное Зло, тогда то, что ты до этого считала Злом, перестало быть таковым. Получается, Зло не всегда Зло. Что и требовалось доказать. Понятно?

– Понятно, шеф, – вздохнула Лера. – Только…

– Что еще?

– Скажите, шеф, но ведь Добро все равно победит Зло? Да? Ведь да?

Я не понимал, шутит она или говорит всерьез. Выяснять не стал и сказал, не меняя назидательной интонации:

– Лера, реальный мир – не голливудский блокбастер с обязательным хеппи-эндом. Окончательная победа Добра, как и победа Зла, невозможна в принципе.

– Но почему, шеф?

– Как абсолютный хаос, так и абсолютный порядок не допускают существования разумной жизни. А это значит, что в результате победы любого их этих двух начал тебя, Лера, не станет. А если не станет мерила, кто определит – Добро победило или Зло? Врубаешься, о чем я?

– Шеф, вы Морфиус, – помолчав, сказала девушка.

– В смысле? – не понял я.

– Зачем толкнули ребенка в пустыню реальности?

– Кто-то ведь должен был это сделать.

– Лучше бы вы меня… – начала была Лера и вдруг замолкла.

– Что «лучше бы вы меня»? – вкрадчивым голосом уточнил я.

Она смущенно промямлила:

– Ладно, шеф, проехали. Решайте все вопросы побыстрее, я долго в клетке не выдержу. Пока-пока.

И сразу отключилась, я даже попрощаться не успел.

Вернув найденную бумажку на место (улика как-никак), я – чтобы не отнимать хлеб у оперов – придал композиции в пепельнице прежний живописный вид. Протер вилку полотенцем, закинул в ящик и пошел на выход. Делать мне в квартире Белобородова было больше нечего.

Пока спускался, раздумывал над этими ДЧХ. Думал: фамилия-имя-отчество или имя-отчество-фамилия? В любом случае смущала буква Ч. Какое имя начинается с этой буквы? Чук? Чехонте? Чебурашка? С ходу вспомнить не смог. Но, выйдя из подъезда, вспомнил – Чеслав.

Во дворе вокруг детской площадки, огороженной крашеными шинами, по-прежнему гонял на велике стриженный под «ноль» пацан. Заходил – он гонял. Выхожу – все гоняет. Класс шестой-седьмой. Или пятый откормленный.