Текст книги "Быть драконом"

Автор книги: Андрей Стерхов

ГЛАВА 13

Ничего удивительного в том, что Ашгарр меня почувствовал, не было. Он одна из трех ипостасей (на дарсе – нагон)дракона по имени Вуанг-Ашгарр-Хонгль. И я ипостась этого дракона – та, которая зовется Хонгль. А внутренняя связь между ипостасями одного и того же дракона – это не хухры-мухры. Это невидимая, но крепчайшая пуповина, которой мы соединены друг с другом навеки. И еще с третьим – с нагоном по имени Вуанг.

Глядя на нас со стороны, можно подумать, что мы близнецы. Но мы больше чем братья. Мы нагоны. Мы части одного и того же дракона. Дракон думает о себе: я – это они. Каждый из нас думает о драконе: я – это он. И думает о двух других нагонах: они – это я, а я – это они.

Нет сомнения, что у дракона больше, чем три «я», имя им на самом деле легион, но сила и самосознание остальных исчезающе малы и при трансформации распределяются между основными. Вот почему мы шагаем по дорогам человеческого мира втроем: Вуанг, Ашгарр и я, Хонгль. Сквозь бури и штили – воин, бард и маг.

Расскажи непосвященным – не поверят.

Но это так.

Когда-то мы, драконы, были самыми нормальными существами – цельными и неделимыми, но эволюция взяла то, что посчитала своим. Эволюция – это лом, а против лома нет приема. Никому еще не удавалось обойти закон: «Выживает только тот, кто способен приспособиться». И нам не удалось.

Чтобы выжить в мире, заточенном Создателем под людей, нам пришлось здорово измениться. Кардинально. До неузнаваемости. Ускорили процесс, между прочим, сами люди. Точнее сказать, храбрейшие и самые непримиримые из них – Охотники. И без того нас было в сотни тысяч раз меньше, чем людей, так еще и драконоборцы подвизались истреблять нас с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Численность нашего гордого крылатого племени с каждым годом неумолимо сокращалась, и рано или поздно мы сгинули бы совсем. Все шло к тому. И стряслось бы, когда бы не сработал закон компенсации. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: из-за того что крупицы магической Силы, которой обладали погибшие драконы, никуда не исчезали, а равномерно распределялись между оставшимися, однажды наступил такой день, когда каждый представитель драконьего народа стал обладать Силой полноценного мага.

Кто первым из нас научился обращаться в людей, скрыто во мраке веков. Но научился. И научил других. Впрочем, не так уж это и трудно: желание, сосредоточенность, три несложных заклинания плюс надежное место, где можно спрятать сердце – вот и все, собственно, что нужно для успешного изменения внешнего облика. Единственная проблема – одно человеческое тело не в состоянии вместить тело целого дракона, а мозг – три его базовых «я». Поэтому-то каждый из ныне живущих на свете драконов существует в трех ипостасях. В трех человеческих телах.

Нельзя сказать, что нам это очень нравится, но мы привыкли. Однако не смирились. Вот почему четыре раза в год – в Ночь Полета, в Ночь Любви и в две Ночи Знаний – нагоны вновь сливаются в единое существо, прекраснейшее из всех разумных. В Ночь Полета – чтобы обнулить Список и зарядиться магической Силой. В Ночь Знаний – чтобы прочесть Книгу и ничего из нее не запомнить. В Ночь Любви – чтобы делать новых драконов и продолжать древний крылатый род.

Порой я думаю, как было бы чудесно, если бы наша праматерь Лилит прожила бы вместе с отцом нашим Адамом всю жизнь и умерла бы с ним в один и тот же день. Он – на рассвете, она – на закате. Тогда бы мир вокруг был бы миром драконов. Полагаю, это был бы прекрасный и гармоничный мир. Мир, наполненный добром и справедливостью. Потому что не было бы в этом волшебном мире никаких людей.

Но случилось то, что случилось.

А случилась, как известно, дева по имени Ева. Людям на радость, нам на погибель. С ее приходом закончилась эпоха драконов, началась эпоха людей. Люди стали плодиться как кролики и, в соответствии с Замыслом, заняли лучшие земли. Драконы же стали изгоями и попрятались во тьму холодных и сырых пещер.

Впрочем, прозябание в пещерах – это уже в далеком прошлом. С некоторых пор мы при делах, и при делах серьезных. А все благодаря Вещи Без Названия.

Я не знаю, что это такое, знаю только, что это архиартефакт, или артефакт, созданный другими артефактами. Именно артефактами, а не магами. Пришло из ниоткуда. Возникло из ничего. Состоялось само по себе. А по свойствам – то ли абсолютное оружие, то ли абсолютная защита, то ли то и другое вместе. В общем, нечто могучее-премогучее. Говорят, что всякий, кто заполучит эту безымянную Вещь в личное и безраздельное пользование, в ту же секунду станет властелином мира. Ни много ни мало – властителем. Ни больше ни меньше – мира.

Когда входящие в Большой Совет белые и черные маги осознали мрачность наползающих перспектив, когда прониклись они тяжестью проблем, связанных с появлением Вещи, тогда втайне от рядовых чародеев разделили они этот архиартефакт на двести пятьдесят шесть частей и спрятали каждую в тайном месте. После чего заключили бессрочное Соглашение с драконами. Теперь мы, драконы, охраняем тайники, разбросанные по всему миру. Не потому что люди-маги друг другу не доверяют. А потому что они не доверяют друг другу со страшной силой.

Я, дракон Вуанг-Ашгарр-Хонгль, – Страж. Я – один из хранителей Вещи Без Названия. Не целой Вещи, разумеется, а только одной из двухсот пятидесяти шести ее частей, что хранится со времен Раздела в городе, который называется «Город». Когда-то этот фрагмент охранял достопочтенный Вахм-Пишрр-Экъхольг. После того как он сгинул (не сам по себе, конечно, а от копья Охотника), мой наставник вирм Акхт-Зуянц-Гожд направил меня на освободившиеся место. Древний берилловый дракон сказал: «Иди, сынок, ты сможешь». И я пошел.

Хотя мог бы и отказаться.

Запросто.

У нас, драконов, нет строгой иерархии и режима подвластности. Есть потерявшие крылья древние Мудрецы (мы называем их вирмами), есть выработанные ими Правила и есть Братство, узами которого мы все повязаны. А начальников нет. Хотя мы и верим, что над всеми нами стоит Высший Неизвестный, но, скорее всего, он продукт коллективного мифотворчества: на него ссылаются, его приводят в пример, его цитируют, но никто и никогда его лично не видел и не слышал. И я так думаю, что не увидит и не услышит. Никто и никогда.

Вместо строгой властной вертикали у нас существует система добровольного принятия долга. Принять на себя долг и нести его во имя Драконьего Братства – это очень почетно. Поэтому конечно же не отказался я от предложения Акхта-Зуянца-Гожда, счел за честь и отправился к черту на кулички – в Город.

– Как наше ничего? – спросил Ашгарр, заперев стальную дверь на засов.

– А то ты не знаешь, – хмыкнул я.

– Особо не вдавался, – признался Ашгарр, – но, судя по всему, денек выдался нелегким. Я прав?

– «Нелегким» – не то слово. – Я скинул пиджак, стянул кобуру и повесил ее на крюк. – Из дома выходил?

Ашгарр мотнул головой:

– Нет. Только на балкон. Сразу после дождя.

– Пялился на небо, мечтая о девственницах и сеновалах?

– Было дело. Потянуло ввысь. Почувствовал?

– Еще бы. Ты этого так мощно захотел, что я чуть на разбег не пошел.

– Это точно, – признался Ашгарр, – пробило на «хочу».

– До Ночи Полета больше не высовывайся, – предупредил я.

– Охотник в Городе?

– Иес ит из. С утра еще почуял, но не стал тебя будить.

– Мог бы, между прочим, и записку оставить.

– Пардон, тормознул.

– А где Шляпа Птицелова?

– У Альбины забыл.

– У Альбины? – Ашгарр недовольно поморщился. – Зря ты, Хонгль, с ней опять связался.

– А я и не развязывался.

Он хотел еще что-то по этому поводу сказать, но я опередил его:

– Во-первых, так было надо. А во-вторых, не твое дело.

– А чье?

– Мое.

– А разве ты – это не я?

Когда сам с собой спорит человек, это выглядит по меньшей мере странно. Тянет на шизофрению. Когда сам с собой спорит дракон, так не скажешь. Со стороны это похоже на беседу братьев-близнецов.

Мы с Ашгарром на самом деле очень похожи. И лицом и телосложением. Только он более худ и бледен. Да еще волосы у него не распущены, как у меня, патлами, а собраны в аккуратный хвост.

Что касается Вуанга, то лицом он от нас мало отличается, но при всей схожести оно у него напоминает маску – уж больно скуп наш воин на мимику. И череп он бреет наголо. А еще у него, в отличие от нас с Ашгарром, тело атлета. Впрочем, это как раз понятно: осуществляя непосредственную охрану сакрального объекта, он безвылазно торчит в бункере и только тем и занимается, что медитирует, машет мечами и качает мышцы на своих мудреных тренажерах. Воин, он и есть воин. Ему так положено.

Так и живем: Вуанг тянет лямку там, в подземелье Тайника, а мы с Ашгарром – тут, на поверхности. Поверхность – это наша с ним зона ответственности. Мы осуществляем общий мониторинг ситуации в Городе, контроль подступов к вверенному объекту, общее прикрытие и (при необходимости) усиление.

Помимо того, я в поте лица зарабатываю средства на жизнь, а Ашгарр ведет хозяйство. Спускаемся мы с ним в бункер редко, только тогда, когда нужно пополнить провиант. А еще тогда, когда Вуанг вспоминает, что в мире кроме службы есть еще и солнце, и требует для себя выходной. В такие дни кто-то из нас двоих подменяет воина, а второй бродит с ним по городу. Одного его отпускать нельзя – чуть что, сразу лезет в драку, а в драке он страшен, себя не помнит.

А все оттого, что Вуанг относится к людям с подозрением. Он изначально считает всякого человека дурным и только потом, по ходу дела, разбирается, достоин ли этот человек уважения.

Ашгарр, напротив, будучи романтиком, относится к людям благожелательно. Мне иногда кажется, что он считает людей драконами, позабывшими, что они драконы. Всякого нового человека он склонен считать априори хорошим и авансом наделяет благородными качествами. Оттого-то так часто и разочаровывается.

Ну а я, нагон Хонгль, отношусь к людям так, как сами люди относятся к душевнобольным, – со смесью сочувствия, снисхождения и настороженности. Присматриваясь к новому человеку, я стараюсь понять, кто передо мной – безобидный божий одуванчик, просто слабонервный или буйнопомешанный. С бешеными и клиническими идиотами не вожусь, а с остальными веду себя ровно: к их недостаткам подхожу с пониманием, а к достоинствам – с уважением. Относись я по-другому, не смог бы с ними ужиться. А если бы не смог ужиться, не смог бы с ними работать. А если бы не смог работать, тогда бы дракон Вуанг-Ашгарр-Хонгль сдох бы с голоду. Просто-напросто сдох. Натуральным образом.

И это не шутка, это суровая реальность.

Дело в том, что за охрану Вещи Без Названия нам не платят, поэтому хочешь не хочешь, а работать нужно, причем не только за себя, но еще за двоих. Такие вот пироги с курагой.

То, что мы не берем с Большого Совета ни копейки, вовсе не означает того, что служим задарма. Просто мы выторговали нечто большее, чем деньги, и это «нечто большее» называется красивым словом «независимость». Это факт: возложив на себя исполнение долга по охране Вещи, драконы раз и навсегда вывели себя из-под компетенции Советов. И Черного – Великого круга пятиконечного трона. И Белого – Большого собрания несущих Дар во благо. И Великого – Предельного съезда сыновей седьмого сына. Ни один из этих Советов нам больше не указ. С той самой секунды, как наблюдатель от драконов Хмонг-Зойкуц-Эрль, пресветлый примиритель Ойкм и претемный усмиритель Жан Калишер одновременно произнесли «Да будет так», драконы (не только Стражи – все) стали абсолютно свободными в плане реализации своих магических талантов.

Вообще-то, положа руку на сердце, мы и раньше не особо подчинялись Советам, точнее сказать, совсем не подчинялись, но. постоянно ощущали с их стороны жесткий прессинг. Нам то и дело говорили: «Да, господа, любезные, вы не люди, вы драконы, но вы маги, причем поголовно, так что будьте любезны». И предъявляли разумные аргументы, почему должно поступать так, а не иначе. Мы же в ответ упрямо заявляли: «Да, мы маги, но мы не люди, так что отвалите от нас со своим общим аршином». И, не желая быть ручными, жили по своим правилам, без какой либо оглядки на мнение регуляторов колдовского мира.

Ни к чему хорошему такое положение дел не приводило. Излишняя подозрительность со стороны магов-людей выливалась в постоянные инсинуации. Когда по частной инициативе, когда реализуя решения своих собраний, но они постоянно чинили нам всяческие козни. Ну и за нами, конечно, не ржавело. И тянулось вся эта бодяга веками. Но теперь-то – слава Силе! – все вопросы на этот счет сняты. В этом и заключается наш гешефт, бакшиш и форшмак.

Пока я принимал душ, Ашгарр зажарил десяток яиц на сале и по-мужски крупными ломтями порубил в салат огурцы-помидоры.

– Водки дай, – попросил я, когда он выставил сковороду на стол. – Или, знаешь, лучше горилки. Она под шкварки лучше ляжет.

– Сегодня, между прочим, и часа не проходило, чтобы ты не поддал, – выразил мне свое фи Ашгарр.

– Ты что мне, мама? – возмутился я.

Он напомнил:

– Я тебе не мама. Я тебе ты. А ты мне я.

– И что с того?

– Да ничего, просто в Ночь Полета у нас одна печень на всех.

– Не ной, я почищусь маслом расторопши.

Ашгарр ехидно хмыкнул, но бутылку из бара все-таки вытащил. Почему-то – рома.

– Отчего так затейливо? – удивился я. – Не слишком ли эклектично – ром и жареное сало?

– Я говорю тебе: Сибирь и этот иней где-то инде… – выставив бутылку на стол, начал он.

– Вот ром ямайский, как имбирь, как лихорадка желтых Индий, – закончил я строфу.

После чего налил и выпил.

– Ты, Хонгль, натуральный алкоголик, – глядя на меня, поморщился Ашгарр.

– Это на меня так наш город действует, – неожиданно придумал я для себя свежее оправдание.

– При чем тут город?

– Как это при чем? Есть города, в которых пить не тянет, а есть такие, где нельзя не пить.

– Ой ли? – не поверил Ашгарр.

– Точно говорю, – проглотив прожеванное, сказал я. – Привести пример?

– Давай.

– Балабанова режиссера знаешь?

– Ну.

– После второго «Брата» затеял снять боевик с рабочим названием «Американец». Это про приключения в Сибири одного залетного америкоса. На главную роль пригласили Майкла Бина. Того самого.

Я посмотрел на Ашгарра – знаешь? Ашгарр пожал плечами, дескать, нет, не знаю. Пришлось напомнить:

– Ну тот Бин, который у Джеймса Кэмерона во всех фильмах играет.

Ашгарр кивнул – вспомнил.

– Так вот, – продолжил я. – В Нью-Йорке отсняли все эпизоды без проблем. В Норильске отсняли. Приехали в город – и все. Майкл запил, начал выпадать из кадра. Помучились парни с ним, помучились – и забили на это дело. Так ни одной сцены и не сделали. Короче говоря, погиб фильм. Не сняли и уже не будут снимать. Никогда. Ушел поезд. – Я подергал за воображаемый шнур. – Ту-ту.

– И вывод?

– Очевидный. Этот город располагает к питию.

– Ерунда. Я-то ничего такого на себе не чувствую.

– Значит, тебе прописан другой город, – нашелся я. – И возможно, в том, твоем городе мы с Майклом Бином были бы трезвенниками.

– Левые отмазки, – пригвоздил меня к позорному столбу Ашгарр.

Я ничего не ответил, сосредоточился на харче, но через время стал краем глаза наблюдать за своим собратом. Его явно что-то мучило. И по лицу было видно, и так, через флюиды, ощущалось. Но я прежде – эгоизм, конечно, и душевная черствость, да и уж больно голод терзал – прикончил глазунью, вычистил дно сковородки коркой и выхлебал сок со сметаной из салатницы, только потом спросил:

– Чего мнешься?

– Да так, ничего, – ответил Ашгарр и отвел глаза.

– Чую, новый шедевр изваял?

– Угадал.

– Не терпится предъявить релиз на суд?

Он скромно промолчал, лишь плечами пожал.

– Не жмись, неси искусство в широкие массы, – подбодрил я.

Несколько лет назад Ашгарру пришла в голову мысль, что стихоплетством под гитару, которым он занимается для себя пару веков, можно зарабатывать деньги. Поначалу попробовал выступать в клубах, практикующих живую музыку, но больших денег ему-мне-нам это не принесло. Но вот как-то раз пронырливый Кика свел его с правильными людьми, а те – с одним неглупым (когда-то местным, а ныне столичным) продюсером. Два дня и три ночи шушукались они как шерочка с машерочкой у нас на кухне, и в результате их бдений родился студийной проект, известный под названием «Честная Йо». Сочиненные на коленке песенки народу глянулись, клипы прошли на ура, и вскоре под виртуальный образ была найдена смышленая девчушка, которой сунули в зубы фонограмму и запустили на орбиту. Теперь Ашгарр время от времени получает на счет в банке неплохие Деньги, что повысило его общественный статус в собственных глазах. В моих – не повысило. Я и без того его очень уважал. Как самого себя. Безотносительно к тому, что он это и есть я, а я – это он.

Пока Ашгарр ходил за инструментом, я не тратил время даром: нацедил себе еще полстаканчика самогона из сахарного тростника и хлопнул за все хорошее. Самогон, кстати, был никаким не гавайским, а кубинским. Но мне это было все равно.

Притащив гитару, Ашгарр, как это у музыкантов водится, некоторое время ее настраивал. Я такое вытягивание жил называю выпендрежем. Терпеть ненавижу.

Наконец он перестал мучить колки, исполнил проигрыш и запел под энергичный перебор новую песенку Честной Йо:

 
Два меча из-за плеч – вот и все ответы.
Кот черный пробежал… Не верю я в приметы.
Только Дюк рванулся, доберман глупый.
А ветер с островов мне обветрил губы.
С южных или северных.
 
 
Ля, ля-мур,
Что за дела?
Не знаю.
На облака взгляды бросаю.
Где он?
 
 
Два меча из-за плеч – вот и все вопросы.
Знаком «бесконечность» заплетаю косы
Ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата,
Дикий ветер с гор мне принес раскаты.
С южных или северных.
 
 
Ля, ля-мур,
Что за дела?
Не знаю.
За горизонт взгляды бросаю.
Где он?
 

Потом был долгий проигрыш и под конец – двойное повторение припева.

– Ну как тебе? – спросил Ашгарр, не дожидаясь, когда перестанет звенеть последняя струна.

– Нормально, – оценил я. – Не Александра Пахмутова, конечно, на стихи Николая Добронравова, но потянет.

– Да иди ты лесом, – обиделся Ашгарр.

Я подумал: и этот парень когда-то написал балладу про войну между Временем, в котором живем, и тем Временем, что проживает в нас. Но вслух поторопился примириться:

– Правда нормально. Если закрыть глаза и представить, что эту композицию исполняет со сцены белобрысая козочка, совсем хорошо. А если представить, что я – такая же козочка, но сидящая в зале, просто отлично.

– Считаешь?

– Считать будем, когда гонорар перечислят. – Я заговорщицки подмигнул и хлопнул его по плечу. – Посуду оставлю?

– Да-да, оставь, – на радостях согласился он. – Я потом сам помою.

Поблагодарив (не совсем же свинья) за феерический ужин, я поплелся к себе в комнату.

У нас в квартире их четыре: гостиная (точнее сказать – кают-компания, поскольку гостей у нас не бывает) и три спальни. В кают-компании стоят три одинаковых кресла, журнальный столик-инвалид и тумба с телевизором. Телевизор не работает, в него вбит кол. Не осиновый, нет. Скорее всего, сосновый. Вообще-то это ножка от журнального столика, а вбил ее Вуанг. Как-то раз остался ночевать, не выдержал безудержного верещания телевизионного монстра но имени Андрей Махалов и таким вот драматичным образом отреагировал. Вполне адекватно, я считаю, отреагировал. Но вещь испортил. Правда, мне все равно, телевизор с некоторых пор практически не смотрю, смотрю домашний кинотеатр, который с первого своего гонорара подарил мне Ашгарр. Другой мебели у меня нет. Живу скромно и без излишеств. Даже койки у меня нет, сплю в натянутом между стенами гамаке.

Еще скромнее обстановка в спальне у Вуанга. Она там совсем аскетическая: циновка, плошка со свечой и книга Николая Островского «Как закалялась сталь» в подарочном издании. Больше ничего.

И только спальня Ашгарра напоминает настоящее человеческое жилище. Все у него там как положено, даже с перебором: шикарная двуспальная кровать, прикроватная тумбочка, шкаф-купе, торшер, гардины на окне, телевизор и даже трюмо, зеркальный триптих которого создает иллюзию, что все нагоны собрались вместе. А еще у него есть пижама, ночной колпак и тапки с помпончиком. Баловство, конечно. Чудачество. Но я молчу: каждый имеет право на свое «лево». Осуждать неумно, особенно если этот «каждый» – часть тебя самого.

Оказавшись в своей берлоге, я запустил «Мертвеца» Джима Джармуша, запрыгнул с пультом в гамак и стал в сто первый раз просматривать этот душевный фильм.

В тот момент, когда толстый индеец уже поковырялся ножом в Джонни Деппе и принялся требовать у него табак, обзывая его при этом глупым белым человеком, в комнату с книгой в руках вошел Ашгарр.

– Хонгль, смотри, что я вычитал, – сказал он.

Я нажал на «паузу», и он прочел:

Это было уже в соскочившем, несущемся мире, и здесь изрыгаемый драконом лютый туман был видим и слышим:

– Веду его. Морда интеллигентная, просто глядеть противно. И еще разговаривает, стервь, а? разговаривает!

– Ну и что же, довел?

– Довел. Без пересадки в Царствие Небесное. Штыком.

Дыра в тумане заросла: был только пустой картуз, пустые сапоги, пустая шинель. Скрежетал и несся вон из мира трамвай.

– Что это? – спросил я, прервав Ашгарра.

– Рассказ Замятина. «Дракон» называется. Там дальше боец вынимает из-за пазухи замерзшего воробья и отогревает. А заканчивается так:

Дракон оскалил до ушей туманно-полыхающую пасть. Медленно картузом захлопнулись щелочки в человеческий мир. Картуз осел на оттопыренных ушах. Проводник в Царствие Небесное поднял винтовку.

Скрежетал зубами и несся в неизвестное, вон из человеческого мира, трамвай.

Окончив чтение, Ашгарр задумчиво произнес:

– Человека убил, воробья спас.

– Гады они, – прокомментировал я.

– Кто?

– Да люди, кто.

– Люди как люди. Всегда такими были.

– Вот именно – люди как люди. Натворят какой-нибудь фигни, а валят все на драконов. Всегда были мастерами стрелки переводить.

– Но это же они метафорически про драконов.

– Не скажи. Это у них сначала «убей дракона в себе», а когда врубается, что «убить дракона в себе» означает «убить себя», идут искать дракона на стороне.

– И убивают «дракона» в других, – логично продолжил мою мысль Ашгарр.

– Имеет место быть, – согласился я. – А некоторые начинают искать и настоящего дракона. Откуда, думаешь, Охотники появляются? От сырости? Фиг там. От душевной неустроенности. От больной головы.

– А у нас, считаешь, здоровая?

– Да уж в любом случае здоровее будет. Вот они со своей больной на нашу здоровую-то все и перебрасывают. Мало того, нашу здоровую пытаются выдать за свою. Помнишь, что Ланселот в «Драконе» у Шварца заявляет?

– Не-а, не помню.

– А я помню. Потому как задела меня эта показательная оговорка. Он там говорит, что они, драконоборцы, не стесняются вмешиваться в чужие дела, что они помогают тем, кому необходимо помочь, и уничтожают тех, кого необходимо уничтожить.

– Но ведь это же девиз золотого дракона, – осознал Ашгарр очевидное.

– Вот именно! – разгорячившись, воскликнул я. – Это наш девиз. Наш. Не Ланселота и даже не президента североамериканских штатов, а наш. А они его нагло присваивают. Мало того – они его дискредитируют. Вот что самое обидное.

Ашгарр вздохнул так, будто навалилась на него вся боль мира, и произнес не без некоторой снисходительности в голосе:

– Люди.

– Пусть их, клеветников и обманщиков, – махнул рукой я, подведя черту под темой.

Ашгарр пошел на выход, но задержался у порога и, кинув взгляд на экран, спросил:

– Сколько ты можешь смотреть этот фильм?

– Сколько угодно, – ответил я и оживил картинку.

– Не надоело?

– Ничуть.

– А в чем эзотерика?

– В том, что лучшее лекарство от скуки – напоминание о смерти.

– Думаешь?

– Да. Была бы моя воля, я бы всех людей-человеков заставлял смотреть этот фильм хотя бы раз в неделю.

Ашарр озадачился:

– Зачем это?

– Как это «зачем»? – пожал я плечами. – Затем. Чтобы помнили о смерти. Чтобы помнили, что рано или поздно попадут в то место, откуда приходят и куда возвращаются души.

– Получаешь удовольствие от их фобий?

– Не пори ерунды. Просто считаю: если человек не помнит о смерти каждый миг своего посюстороннего бытия, то начинает жить так, будто вечен.

– Очевидно. И что с того?

– А то, что в таком случае он превращается в ненасытную тварь, которая не может ограничить свое материальное потребление. Посмотри, что вокруг творится. Накупит человек всякой дребедени, притащит домой и бежит за новым кредитом, чтобы купить еще какой-нибудь дребедени. И так до бесконечности. И с нарастающей скоростью. Согласись, что это путь в никуда.

– Трудно не согласиться, – сказал Ашгарр и развел руками, дескать, что тут поделаешь, такова природа человеческая. Что взять с тех, кто произошел не от мудрой змеи, а от суетливой обезьяны.

Я же, не сумев остановиться, продолжил речь, достойную похвалы Че Гевары:

– Вся эта гадская система, построенная на неограниченном потреблении, заинтересована в том, чтобы человек не помнил о смерти. Поэтому любое напоминание о том, что смерть неминуема, что всякий человек может дать дуба в любой миг, – это есть большой, просто огромный ништяк. По-другому человека из колеи не выдернуть.

– Думаешь, надо?

– А нет? Человеки – как ни крути – братья наши. Пусть и сводные. Жаль непутевых. В колее-то им счастья не видать. Не ведет она к Свету, а ведет к ожирению и пресыщенности. Поэтому и говорю – memento mori.

– Memento mori, – задумчиво повторил вслед за мной Ашгарр, помолчал секунду и сказал: – Кстати, о смерти. Что там у нас со Списком? До Ночи Полета осталось чуть-чуть.

– Все под контролем, – успокоил я его. – Не закрыт еще один пункт, но я над этим работаю.

Ашгарр кивнул, пожелал мне приятных снов и тут же вышел. А я, повторяя на разные лады «помни о смерти», вытащил мобильный и набрал номер господина Нигматулина.

– Эдуард Николаевич, с вами говорит частный детектив Егор Тугарин, – официально представился я в ответ на его «слушаю». – Меня нанял известный вам Леонид Петрович Домбровский. По его просьбе расследую обстоятельства гибели ваших общих знакомых.

– Все-таки нанял, – не то удивился, не то возмутился господин Нигматулин, после чего выдохнул с крайним недовольством: – Неврастеник!

Меня это не смутило, я надавил:

– И тем не менее, Эдуард Николаевич, мне хотелось бы попросить вас о встрече.

– Где и когда? – неожиданно быстро согласился он.

– Если можно, с утра, – прикинул я. – Часов, скажем так, в десять.

– В десять – нет, на десять тридцать заказан ритуальный зал. Давайте в девять.

– Хорошо, подъеду.

– Адрес знаете?

– Да.

– Всего доброго.

Он отключился, а я потянулся к пульту.

Последним, что я увидел прежде, чем уснуть, было индейское каноэ, в котором дохлый герой Джонни Деппа плыл вниз по течению.

– Не слышно птиц, бессмертник не цветет, в сухой реке пустой челнок плывет, – пробормотал я в какую-то теряющую себя секунду, закрыл глаза и провалился в темноту.