Текст книги "Где-то в Краснобубенске... Рассказы о таможне и не только"

Автор книги: Андрей Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Завтра с проверкой Дуплоноженко приезжает, – сообщил Евгений Робертович. – К тебе в первую очередь нагрянет. Так что у тебя с зимней формой?

– В служебке свалена, – дрогнувшим голосом ответил Гагаев. – В кучу.

– Свалена? Почему свалена?

– А что с ней делать? – вмешался в беседу руководства бесстрашный Красота. – Говорили, б…, этому Лизункову, говорили, а ему хоть хрен!

– Выражайся яснее! – прервал Красоту Самурайский.

– Можно яснее, – легко согласился Красота. – Лизунков не куртки и шинели притащил, а чехлы какие-то на грузовики! Видать, со своей автобазы спёр!

Самурайский грозно воззрился на Гагаева.

– Евгений Робертович, – по-бабьи запричитал тот. – Что нам выдали, то и в наличии…

– Приказ московский о ношении формы одежды видал? – процедил Самурайский. – У тебя целая ночь. До завтра. Утром желаю видеть весь твой отдел жизнерадостным, трезвым и одетым в соответствие с этим самым приказом! Уяснил?

– Так точно! – выкрикнул Гагаев. Он знал, главное – отрапортовать! Дальше будет видно!

Дождавшись, когда Самурайский в сопровождении преданной Близнецовой покинул аэропорт, Михаил Владимирович подозвал к себе Исикевича и, мстительно улыбаясь, отдал ему невыполнимое указание:

– Ленинид Агафонович, к девяти ноль-ноль утра постройте отдел…

– У меня рабочий день закончился… – слабо запротестовал Исикевич.

– У вас ненормированный рабочий день! – отмёл все возражения Гагаев. – Повторяю, к девяти ноль-ноль постройте отдел, окультуренный в соответствие с приказом! Вопросы? Вопросов нет!

Михаил Владимирович повернулся на каблуках и покинул здание аэропорта вслед за Самурайским.

Исикевич затосковал. Иезуитское решение Гагаева выбило его из колеи. Справится Ленинид Агафонович – его успех Гагаев беззастенчиво припишет себе. Не справится – Михаил Владимирович знает, на кого свалить вину!

Исикевич с неохотой побрёл в служебное помещение. Там, в тёмной крохотной кладовке инспекторы держали форменную одежду. Вперемешку лежали зимние куртки, шинели, мятые женские юбки. На самом верху безобразной кучи нагло показывал язычок чей-то грязный сапог.

– Надо бы разобрать всё это добро, – неуверенно сказал Ленинид Агафонович, обращаясь к Зайцеву, занявшему удобную позицию на облезлой, потерявшей цвет и форму, кушетке. Появление кушетки в служебном помещении таможни датировалось, примерно, девятнадцатым веком.

– Вам надо, вы и разбирайте! – вежливо ответил Зайцев. – А мне ужинать пора.

– Как вы со мной разговариваете! – взвизгнул Исикевич.

– Нормально разговариваю, – удивился Зайцев. – Я же объяснил – мне ужинать пора! Режим! Не нарушайте мои конституционные права!

– Права… – со злостью пробурчал Исикевич. – А что это на шинелях пятна какие-то?

– Стошнило кого-нибудь, – равнодушно отозвался Зайцев.

– Прекратить! – Лениниду Агафоновичу сделалось совсем нехорошо. – Немедленно разобрать форму одежды, привести в порядок! Да, пришить погоны, погладить, отчистить эту… это… Короче, отчистить! Через час приду, проверю!

Исикевич развернулся на каблуках, как давеча Гагаев, и чётким шагом покинул служебное помещение.

– Раз надо, значит проверяй! – сказал самому себе Зайцев. Он достал из внутреннего кармана кителя плоскую бутылочку виски, отхлебнул с удовольствием.

– Куда это Исикевич поскакал, аки лошадь Пржевальского? – спросил вошедший в комнату Красота.

– К проверке форменной одежды пошёл готовиться, – ответил Зайцев. – Глеб, а у тебя нитки с иголкой есть?

Красота уставился на товарища:

– Зачем?

– Погоны пришивать.

– К ушам Исикевича?

– Неплохая идея! – одобрил Зайцев. – А ещё к шинелям.

– Чего? Б…, на х…, твою мать!

– Я примерно так и думал, – хмыкнул Зайцев. – Виски будешь?..

Ленинид Агафонович нервно прогуливался по «галерее», ежеминутно поглядывая на часы. До окончания срока, отпущенного им на выполнение приказа, оставалось 38 секунд. Как раз хватит, чтобы добраться до служебки в павильоне «Прибытие». В воспалённом мозгу Исикевича возникла картина браво марширующих инспекторов в идеально подогнанных по фигурам шинелях. Шинели были украшены ровно пришитыми погонами. На аккуратно подстриженных головах залихватски сидели одинаковые мутоновые шапки…

Действительность оказалась иной. В пустом зале за стойкой дремал Вова Макарский. В углу курили инспекторши Полуэктова и Богатикова. Не обращая внимания на появившееся в лице Исикевича начальство, они продолжали живо обсуждать сцены из личной жизни.

– А я ему и говорю, – томно отставив в сторону руку с тонкой сигаретой, низким голосом вещала высокая короткостриженная брюнетка Полуэктова. – У тебя, мальчик, денег не хватит!

– На что? На что денег не хватит? – с восхищением глядя на Полуэктову, прошептала маленькая пухлая Богатикова.

– На что? – Полуэктова поиграла ярко накрашенными глазами. – На то, чтобы содержать такую женщину как я!

Полуэктова к своим тридцати двум годам уже дважды побывала замужем, но оба раза быстро разочаровалась в своих избранниках и ныне находилась в свободном поиске.

– Послушайте! – стараясь привлечь к себе внимание, Исикевич даже повысил голос. – Я отдал приказ! Где ваши шапки?

Полуэктова, театрально вздохнув, перевела взгляд на Ленинида Агафоновича:

– Вы, по всей видимости, изъятой анаши на складе нанюхались? Какие шапки?

– Форменные. Зимние, – Исикевич готов был разрыдаться. Он понял, что его приказ никто и не думал выполнять.

– Откуда я знаю? – фыркнула Полуэктова. – Не хватало ещё такое убожество на голову надевать!

Богатикова сжалилась над Ленинидом Агафоновичем:

– Да там они все, в кладовке. Нам выдают, а мы всю форму в кладовку складываем. Никогда ничего не пропадало.

Исикевич опрометью бросился в служебное помещение. Надежда умирает последней. Но и там не было марширующих краснощёких таможенников. Только спящий на кушетке Зайцев и бодрствующий Красота.

– Я же приказал! – голос Ленинида Агафоновича сорвался. – Разобрать форму…

– Да разберём мы. Наверное, – лениво ковыряясь заточенной спичкой в зубах, сказал Красота. – И вообще, сказано завтра, значит, завтра!

– Я доложу! – мелко завибрировал Исикевич. – Всё доложу Евгению Робертовичу!

– Кто бы, б…, сомневался! – Красота грузно поднялся со стула и, задев Исикевича плечом, покинул служебку. – Захочешь погоны пришить – моя шинель третья слева!

– Да как вы смеете! – пробормотал вслед Красоте Исикевич. Губы его предательски задрожали, глаза увлажнились. Не к месту вспомнился уютный кабинетик, который Ленинид Агафонович занимал в региональном управлении аккурат до рокового перевода в Краснобубенскую таможню. Вспомнились посетители, которые заходили в кабинетик тихо-тихо. Говорили уважительно, смотрели просительно, вели себя почтительно. А в конце беседы слегка смущённо клали на краешек стола пухлый конверт. Эх… Что касается такого хама как Красота, то его Ленинид Агафонович и на порог бы к себе не пустил!

Ситуация становилась критической. Спасти Ленинида Агафоновича могло лишь одно старое правило. Оно гласило: не будь жадным, поделись ответственностью с начальством. Исикевич решительно достал мобильный телефон и набрал номер Гагаева. Тот долго не подходил, но Ленинид Агафонович проявил настойчивость.

– Слушаю! – в голосе Гагаева, естественно, сквозило раздражение.

– Михаил Владимирович! – заторопился Исикевич. – Всё плохо! Форменные шинели не имеют пришитых погон, все грязные и не по размеру. Красота с Зайцевым саботируют подготовку к смотру. Постоянно выказывают неуважение к руководящему составу, то есть, ко мне. Я напишу рапорт…

– А Евгению Робертовичу и Петру Константиновичу вы завтра рапорт будете показывать? – с угрозой поинтересовался Гагаев. – Пётр Константинович после посещения Нижнелебяжска не в радужном настроении. А вы, Ленинид Агафонович, назначены ответственным за смотр.

– Кто меня назначал ответственным? – возмутился Исикевич.

– Я! – солидно заявил Гагаев.

– Неужели! – притворно расстроился Исикевич. – А номер приказа о назначении не напомните?

Михаил Владимирович обиженно засопел. Без официального приказа Дуплоноженко не будет особо разбираться кто прав, кто виноват. Накажет всех подряд, а сильнее всего, конечно, достанется ему, Михаилу Владимировичу.

– Ладно, – сдался он. – Я завтра пораньше на работу приеду. А вы, Ленинид Агафонович, сделайте к моему приезду всё возможное и невозможное, чтобы наш отдел выглядел на завтрашнем смотре с наилучшей стороны!

– Слушаюсь! – радостно гаркнул Исикевич. – Есть сделать всё возможное и невозможное!

Он отключил телефон и со спокойной совестью отправился спать…

На следующий день в 7 часов утра в аэропорт прибыл Евгений Робертович. Начальник таможни решил лично проверить готовность пассажирского отдела. Здесь его постигло серьёзное разочарование. Она, эта самая готовность, находилась примерно на том же самом уровне, что и вчерашним вечером. То бишь, в зачаточном состоянии. Обуреваемый страхом перед Дуплоноженко и ненавистью к подчинённым, Евгений Робертович принялся в свойственной всем начальникам манере исправлять положение. А именно, начал громко и протяжно орать. На его трубный вопль, словно самки на призыв самца-оленя, собрались инспекторы, заспанный Исикевич и только что подъехавший Гагаев.

– Идиоты! – задыхаясь от возмущения, истошно вопил Евгений Робертович. – Как вы собираетесь предстать перед самим Петром Константиновичем? Всех разгоню!

– Сейчас, сейчас всё исправим, – лепетал Гагаев, злобно поглядывая на Исикевича. – Сей минут, Евгений Робертович…

– Что сейчас? Что сейчас? – продолжал «накачку» Самурайский. – У вас целая ночь была! Целая ночь! За это время можно при желании пришить погоны всем жителям Краснобубенска! Включая стариков и грудных младенцев! Где весь личный состав отдела? Вызвать всех! Больных, хромых, кривых! Всех! Чтобы в 10 нуль-нуль здесь стояла шеренга одетых, побритых инспекторов! За невыполнение приказа…

Самурайскому очень хотелось сказать «расстрел!», но он сдержался.

– Если приказ не выполните – на новый контракт можете не рассчитывать!

Гагаев схватился за сердце. За подписание контракта на новый срок службы, Михаил Владимирович, в принципе, был способен на всё. Он повернулся к Исикевичу и побелевшими губами прохрипел:

– Выполня-я-я-ять!!!!..

Тем временем в административном здании таможни уже собрались Яанус, Близнецова и Хамасюк. Они тёрлись около приёмной начальника, пугая друг друга всевозможными страшилками.

– Говорят, если Петру Константиновичу не понравиться с первого раза, то всё, каюк! – громким шепотом вещал Ольгерд Юльевич. – Пётр Константинович составляет впечатление один раз и навсегда.

– Ну, мне-то бояться нечего! – тщательно стараясь скрыть ужас, бесшабашно заявил Хамасюк. – Нам, операм, в форменной одежде ходить ни к чему! В форменной одежде оперативную работу проводить никак невозможно!

– Ты это расскажи Петру Константиновичу! – ехидно сказал Яанус. – Посмотрим, как он отреагирует!

– Даже представить боюсь! – влезла в разговор Близнецова. – Мне рассказывали, как Пётр Константинович выгнал сотрудника лишь за то, что он на Барака Обаму слегка смахивал!

– Тоже чернокожий? – изумился Яанус.

– Тоже. Мать – русская, а папашка африканец. То ли из Мозамбика, то ли из Сенегала. А начальнику таможни сказал, что они совсем сдурели. Ещё бы, мол, Челентано завели или Ким Чен Ира! Жаль. Тот сотрудник местной знаменитостью был. Даже из Москвы приезжали смотреть.

– Всё болтаете? – в приёмной появился Самурайский. – Какие соображения по встрече Петра Константиновича?

– Всем, не имеющим полного комплекта зимней формы одежды выписан отгул на полдня! – отрапортовала Близнецова.

– Значит, раздолбаям мы отгулы даём, а те, у кого всё в порядке за них пахать будут, так? – недобро прищурился Евгений Робертович.

– Иначе, может случиться…

– Знаю, знаю. Катастрофа, – нетерпеливо оборвал Близнецову Самурайский. – Всем, кому дали отгул, завтра повесим по выговору! Дальше!

– У меня тут задумка, – Светлана Ильинична придвинулась к Самурайскому поближе. – Что если мы встретим Петра Константиновича на ступенях административного здания?

– Само собой, – ответил Евгений Робертович, не понимая, куда клонит Близнецова. – Там и будем встречать!

– В прошлом году в управлении проходил конкурс художественной самодеятельности. После него осталось русское платье и кокошник. Что если я всё это надену, а в руки – хлеб-соль? – глаза Светланы Ильиничны торжествующе горели. – Встреча будет как на правительственном уровне!

– А что? Неплохая идея! – поддержал Яанус. – Только лучше хлеб-соль Вахлупкиной поручить!

– Почему это – Вахлупкиной? – обиделась Близнецова. – Моя идея, мне и воплощать. К тому же платье на вымя Вахлупкиной не налезет!

– Мне нравится! – одобрил Самурайский. – Светлана Ильинична, переодеваться. Никита Антоныч, пошли кого-нибудь из оперов в булочную. Ольгерд Юльевич, на тебе ресторан. Но только гляди, алкоголем не злоупотребляй!

– Я снова подшился, Евгений Робертович, – грустно вздохнул Яанус.

– Евгений Робертович! – ожил селектор.

– Да, Леночка?

– Звонили из Нижнелебяжска. Дуплоноженко выехал к нам.

– Собрались, собрались! – захлопал в ладоши Евгений Робертович. – По местам! Готовность номер один!

– Евгений Робертович! – селектор снова заговорил голосом секретарши. – Тут Дорожаев подошёл. Говорит, важная бумага. Без вашей резолюции никак.

– Разве может быть что-то важнее приезда Петра Константиновича? – саркастически захохотал Самурайский. – Все дела по боку! Леночка, не вздумай меня беспокоить сегодня всякой ерундой!

– Ерундой?

– Ерундой! Всё, что не относится к приезду Дуплоноженко – ерунда!

К Петру Константиновичу Дуплоноженко Самурайский испытывал целый сонм сильнейших чувств. От любви, граничащей с обожанием до священного ужаса. Точно такие же чувства Евгений Робертович питал к предшественнику Дуплоноженко Владимиру Львовичу Мякину. После того, как Владимира Львовича отправили в отставку, Евгений Робертович как-то незаметно для самого себя к нему охладел. И даже встретив Мякина пару месяцев спустя в городском парке, прошёл мимо не поздоровавшись. Наверное, Евгений Робертович мстил Владимиру Львовичу за то, что тот не оправдал его надежд. Почти месяц Самурайский ходил злым и подавленным. Лишь после назначения на высокую должность Петра Константиновича Дуплоноженко, Евгений Робертович нашёл, наконец, достойное применение своей любви и страсти…

На улице сильно похолодало. По всем прикидкам появления Дуплоноженко следовало ожидать не ранее чем через полчаса. Евгений же Робертович выгнал подчинённых на крыльцо пораньше. На всякий пожарный случай. Он нервно расхаживал вверх-вниз по ступенькам, поминутно сверяясь с золотым хронометром. Рядом мерно постукивала зубами Близнецова, натянувшая русское платье на форменную шинель. Голову её украшал красно-синий кокошник. В руках Светлана Ильинична держала грязный пластмассовый поднос, на котором лежала буханка круглого хлеба, да стояла солонка.

Тут же посредством простенького твиста боролся с морозцем Лизунков. Пал Палыча Самурайский выставил на случай, если Петру Константиновичу понадобится что-нибудь поднести. Чуть в сторонке виновато переминался с ноги на ногу Гагаев. Ему удалось согнать два десятка сотрудников пассажирского отдела в аэропорт и сейчас они лихорадочно приводили себя в божеский вид. Все хотели попасться на глаза Дуплоноженко. Выказать ему своё почтение. Вдруг, запомнит? Замолвит как-нибудь словечко? Надежда невелика, но почему бы не попробовать?..

Первым «мерседес» Петра Константиновича увидел Лизунков.

– Едут! – заполошно заорал он. – Едут!

Самурайский поспешно сбежал по ступенькам вниз, широко улыбнулся и застыл в полупоклоне. «Мерседес», шурша шипованными колёсами, величественно подкатил к крыльцу.

Первым из иномарки выскочил управленческий водила Шурик. Шурик являлся ярким представителем плеяды водил неопределённого возраста, которые вели себя в таможнях независимо, угождали без особого раболепства начальству и пользовались, по мере возможности, ошмётками благ, щедро сыплющимися на очередного временного хозяина служебного лимузина.

Услужливой рысцой он обежал по широкому радиусу блестящий капот и широко открыл переднюю дверь «мерса». Несколько мгновений спустя из салона показалась властная нога в семисотдолларовом итальянском ботинке «Карло Пазолини», а за ней последовал заместитель начальника управления Пётр Константинович Дуплоноженко.

Пасмурный февральский день как будто посветлел от засиявших улыбок. Выделялся, разумеется, Гагаев.

– Здравия желаю, дорогой Пётр Константинович! – с чувством проговорил Самурайский и сделал незаметный знак Близнецовой.

Светлана Ильинична, выставив перед собой поднос на вытянутых руках, бросилась вперёд:

– Пётр Константинович, откушайте хлеб-соль!

Дуплоноженко недоверчиво покосился на заиндевевшую буханку.

– Ты того, Робертыч! – Дуплоноженко сразу же перешёл на свой излюбленный «народный» стиль. – Не перегибай палку.

– Ни в коем разе! – Евгений Робертович завилял воображаемым хвостом. – Не перегибаю!

– Да ну! – не поверил Пётр Константинович. – А я кажу, шо перегибаешь! Вон, Близнецову в матрёшку обрядил!

– Поверьте, это от уважения! Безграничного, нет, безбрежного уважения к вам! – Самурайский порывисто приложил правую руку к сердцу.

– От уважения, говоришь? – хотя Пётр Константинович недоверчиво щурился, было заметно, что такая встреча ему по душе.

– С дорожки откушайте! – на скомороший манер провыла Светлана Ильинична.

Дуплоноженко поскрёб ногтем буханку:

– Небогато кормите!

– Так всё же готово, Пётр Константинович! – забеспокоился Евгений Робертович. – В ресторане и столик накрыт!

– А шо! – Дуплоноженко раздумчиво почесал мощный затылок. – Перекусить – это любо! В Нижнелебяжске меня совсем голодом заморили.

– Как их земля только носит! – искренне распереживался Самурайский. – Прошу в мой автомобиль!

Поддерживая под локоток заместителя начальника управления, Евгений Робертович успел шепнуть трущемуся поблизости Гагаеву:

– Своим передай – никому не расходиться! Стоять в строю! Быть каждую секунду готовыми к смотру! Головой отвечаешь! Или что там у тебя самое ценное?..

Инспекторы пассажирского отдела выстроились перед аэропортом двумя неровными шеренгами. Перед строем суетился Исикевич.

– Красота, поправь шапку! Зайцев, у тебя погон свалился!

Зайцев, в жизни не державший в руках иголку с ниткой, нашёл оригинальный выход. Он положил погоны на плечи и старался не шевелится. Издали могло показаться, что погоны намертво приторочены к шинели. Усиливающийся мороз, однако, давал о себе знать. Зайцев ёжился, подрагивал, сучил руками, в общем, всячески пытался согреться. Вследствие его телодвижений, ничем не удерживаемые погоны периодически сползали.

С момента построения прошло не меньше трёх часов. Кое-где в задней шеренге начали потихоньку выпивать. Время от времени раздавалось шумное оханье:

– Ну и горит же у меня всё внутри! Ну и горит!

Эксклюзивное авторство оханья принадлежало Лёхе Антонову. Инспектор Антонов слыл на таможне исключительно принципиальным человеком. В смысле, из принципа не выпивал на рабочем месте. В свободное время, впрочем, Лёха страстно предавался известному пороку, в связи с чем обычно являлся на службу в состоянии жесточайшего похмелья. На неоднократные предложения сослуживцев сбить похмельный синдром заветным «полтишком», Лёха с завидным постоянством отвечал твёрдым отказом.

– Я, парни, себе слово дал, раз и навсегда! – источая тяжёлый дух, твердил Антонов. – На работе – ни-ни! Работа, она того!.. Ра-бо-та!

Принципы Лёхи Антонова ежедневно входили в серьёзное противоречие с состоянием его души и тела. Поэтому каждую смену аэропорт оглашался протяжным воплем:

– Ну и горит же у меня внутри! Братцы, ну и горит!

Неудивительно, что некоторое время спустя Лёха заимел кличку «Антонов Огонь». К гангрене сие прозвище не имело никакого отношения…

– Не курить в строю! – заблажил Исикевич.

– Да ладно! – сигарету первой достала Полуэктова. – Кто мне запретит?

– Я! – гордо заявил Ленинид Агафонович.

– Солидно выступил! – похвалил Красота и тоже закурил. Над шеренгами медленно поплыли ядовитые облачка дыма.

– Прекратить! – Ленинид Агафонович побежал по рядам. – Пётр Константинович может в любой момент подойти! А вы! А вы! Стоять! Смирно! Не курить! А вы…

Размахивая руками, он подскочил к Красоте и предпринял попытку вырвать сигарету у него изо рта.

– А вы! – Исикевич осёкся. Сигарета, покрутившись в воздухе, упала на рукав шинели. Шинель тут же занялась.

Красота запрыгал на месте, стряхивая с рукава горящий пепел.

– Ну вот! – желчно проговорил он. – Дырка образовалась!

Ленинид Агафонович в ту же секунду оказался на грани помешательства. С детства наделённый богатым воображением, он моментально представил себе душераздирающую картину. Вот Дуплоноженко подходит к Красоте, приглядывается и громовым голосом вопрошает:

– А шо это за дырища на шинели? Такое, значит, лицо у таможенных органов? И хто ту шкоду наколбасил? Я спрашиваю, хто?!

Красота медленно – медленно, как в американских фильмах ужасов, поднимает руку и, дьявольски хохоча, упирает корявый, почерневший от мороза перст в хилую грудь Ленинида Агафоновича.

– Ах, вон хто тут безобразит! – недобро усмехается Дуплоноженко. – А ну, хлопцы, вздёрните-ка его от на том столбе!..

– Шинельку-то менять придётся, ваше благородие! – Красота с укором совал прожжённый рукав под нос Исикевичу. Вокруг шептались. Обидно, закинув назад аккуратно подстриженную голову, захохотала Полуэктова.

– Менять, менять, – забормотал Исикевич. – Макарский! Давай, беги к Лизункову за новой шинелью, а ещё прихвати погоны, на всякий случай. Да, шапки возьми!

– Зачем? – удивился непонятливый Макарский.

– Поменять! У Антонова на плечи упала, а у Красоты едва на затылке держится! По размеру, Витя, по размеру надо одеваться! Кстати, у тебя погон отвалился, пришей по дороге! Чего стоишь? Бегом!

Макарский развернулся и направился к административному зданию таможни. Шёл он демонстративно неторопливо…

– Коньячку рюмочку, Пётр Константинович? – Евгений Робертович призывно наклонил пузатую бутылку «Луи IV» (розничная цена – 70 000 рублей) над стопкой Дуплоноженко.

– Э, нет, хорош! – Пётр Константинович отодвинул стопку на край стола. Присутствующий здесь же Гуликян с облегчением вздохнул. Каждая порция коньяка, бесплатно заглатываемая Петром Константиновичем, стоила ему, как минимум, двух таблеток валидола.

Евгений Робертович во время завтрака первого заместителя начальника управления ни на минутку не присел. Трудился, как водится, аки пчела. Наливал, подносил, менял тарелки. Официантов не допускал. Мало ли что!

– Довольно! – Пётр Константинович тихонько рыгнул в кулачок. – След и к делу приступить!

– Что вы, Пётр Константинович! – Самурайский заволновался. – У меня всё в ажуре, ей-ей! Может, всё-таки ещё коньячку?

– Коньячку – это хорошо! – с уважением поглядывая на бутылку в руках Евгения Робертовича, согласился Дуплоноженко. – Но пора и честь знать!

Армен Самвелович Гуликян повторно подавил вздох облегчения.

– Поехали, Робертыч, глянем на твоих орлов, – Пётр Константинович позволил себе демократически улыбнуться. – Как там они соблюдают положение приказа и всё такое.

Евгений Робертович подобострастно захихикал:

– Соблюдают, Пётр Константинович, не извольте беспокоиться!..

– Так и проверим! – Дуплоноженко встал из-за стола.

У входных дверей топтался Яанус. На этот раз он добровольно возложил на себя немудрёные обязанности швейцара. Несмотря на выпячиваемую «народность», Пётр Константинович, как всякий крупный начальник, поощрял любовь и угодливость подчинённых. Ольгерд Юльевич, естественно, был хорошо осведомлён об этой маленькой слабости заместителя начальника управления.

– Поедем сразу в аэропорт! – усевшись на заднее сиденье служебного «джипа» Самурайского, распорядился Дуплоноженко. – Хто там у тебя командует? Гагаев? Пусть покажет, как он заботится о престиже страны!

Евгений Робертович схватился за мобильник:

– Михал Владимирович? У тебя всё готово? Мы с Петром Константиновичем, – раболепный поклон в сторону Дуплоноженко, – минут через двадцать будем. И смотри у меня там!..

– Смиррр-на! – заорал Михаил Владимирович Гагаев. Замёрзшие инспекторы с ворчанием подравнялись.

– Совсем задубели мы! – пожаловался Зайцев. – Сколько можно?

– Не май месяц! – поддержал Антонов.

– Мааалчать!!! – рык Гагаева повторно огласил пространство перед аэропортом. – Только попробуйте выкинуть какой-нибудь фортель в присутствие Петра Константиновича!

Фортеля никто выкидывать не собирался. Побыстрей бы уже всё закончилось! Даже капризная Полуэктова натянула немодную таможенную шапку на самые уши. Холод, который, как и голод, не тётка, давал о себе знать.

Появление служебного «джипа» вызвало в рядах краснобубенцев радостное оживление.

– Глядите, Пётр Константинович, – тут же воспользовался моментом Самурайский. – Подчинённые счастливы, когда их навещает руководство!

– Так уж и счастливы? – с хитринкой переспросил Дуплоноженко.

– Убедитесь сами! – Евгений Робертович простёр длань в сторону шеренг.

Против правды не попрёшь! Инспекторы действительно улыбались. Их мучения на февральском морозе явно подходили к концу.

– Здравствуйте, товарищи! – обратился к пассажирщикам Пётр Константинович.

– Здравия желаем, товарищ генерал! – вразнобой ответили те.

Дуплоноженко поморщился. Самурайский испепелил взглядом Гагаева. Михаил Владимирович мысленно дал себе обещание собственноручно расстрелять весь личный состав отдела. Исикевич представил, как он напишет донос в управление о неудовлетворительном, по вине Гагаева, состоянии воспитательной работы в отделе. «Да пошли вы все!» – решил Красота. «Совсем с ума начальнички посходили. Сделали из таможни какой-то стройбат!» – подумала Полуэктова. «Ну и горит же у меня всё внутри!» – скривился Антонов.

Дуплоноженко медленно зашагал вдоль первой шеренги, придирчиво оглядывая каждого инспектора. Напротив Богатиковой он остановился. Что-то смутило Петра Константиновича в её внешнем виде. И так приглядится Пётр Константинович, и эдак. Всё, вроде, в порядке, но что-то неправильно.

– А ну, товарищ женщина, распахните шинель! – распорядился Дуплоноженко.

Самурайский занервничал. Вдруг Пётр Константинович неожиданно свихнулся или опьянел с двух стопок коньяку. Не набросился бы на Богатикову! Но опасения Самурайского оказались напрасными. Дуплоноженко вовсе не собирался бросаться на инспекторшу. Богатикова нехотя распахнула шинель. Из-под короткой юбки торчали ноги в прозрачных колготках. С того места, где шинель уже не могла эти ноги скрыть, колготки были выкрашены в уставной антрацитовый цвет. Смекалистая Богатикова воспользовалась чёрным фломастером.

– Непорядок, – любуясь ногами Богатиковой, подметил Дуплоноженко. – Шо, колготы форменные не выдали? Где начальник МТО?

Самурайский вытолкнул вперёд Лизункова.

– Пётр Константинович… я… товарищ генерал… – затрепетал Пал Палыч.

– Предоставить колготы женщинам-инспекторам! – рявкнул Дуплоноженко. – Из-за одного, понимаешь, раздолбая им приходится всякие выдумки выдумывать!

– Есть! Слушаюсь! Сию секунду! – ежели, к примеру, Пётр Константинович приказал Лизункову наделать колготок из собственной кожи, то Пал Палыч, без сомнения, тут же принялся бы кромсать себя на ремешки.

В следующее мгновение Евгения Робертовича настигла очередная подлость со стороны подчинённых. Отличился Макарский. Выполняя приказ Исикевича, он давным-давно ушёл на склад получать новые шапки и шинель для Красоты. Вместо той, что оказалась попорченной сигаретой. К тому же ему было необходимо привести в порядок свой внешний вид, а именно, укрепить отвалившийся погон. Про Макарского давно забыли, а он возьми и появись, словно чёртик из табакерки!

– Это шо ещё за явление? – Пётр Константинович уставился на Макарского с осуждением. – Какой-то таможенный Дед Мороз!

Инспектор действительно выглядел колоритно. Распахнутые полы длинной шинели развевал лёгкий ветерок. В руках Макарский держал красный мешок, в котором угадывались шинель и шапки. Мешок в своё время использовался на Дне здоровья. В нём лихо преодолевал турнирную дистанцию Глеб Красота. Плечи Макарского, помимо криво присобаченных погон, украшали многочисленные белые пятна. Издали их можно было принять за снег. На самом деле засохшие разводы на шинели оставил канцелярский клей «БФ», при помощи которого находчивый инспектор за короткий срок исправил ситуацию. Проще говоря, приклеил погоны.

Самурайский смотрелся жалко. Побелевший Гагаев разевал рот, словно выброшенный на сушу налим. Лизунков мысленно прощался с работой. Он понимал, заляпанную клеем шинель ему никогда не простят.

Дуплоноженко нежданно-негаданно соблаговолил рассмеяться:

– Ладно, пущай этот Дед Мороз в строй становится!

Самурайский с облегчением хихикнул. За ним несмело гоготнул Исикевич. Через минуту от смеха корчилось всё руководство Краснобубенской таможни. Когда шутит такой большой начальник как Пётр Константинович – по-любому лопнешь со смеху! Попробуй тут, не лопни! Себе дороже…

– Ну, хватит! – остановил веселье Дуплоноженко. Мгновенно воцарилась мёртвая тишина. – Продолжим!

Пётр Константинович дважды обошёл шеренги окончательно замёрзших инспекторов.

– Шо я могу сказать, – он подошёл к пережившему, как минимум, сотни две микроинфарктов Самурайскому. – Есть недостатки, есть. Волосы на шее у многих не подбриты. Неаккуратно, понимаешь. Взрослые с виду люди, а за волосами на шее не следят. Сперва волосы на шее, потом лица брить перестанут… Так и до совершения противоправных действий недалече! Короче, Робертыч, работы в идейно-воспитательном направлении у тебя – непочатый край! Поменьше, конечно, чем у этих полудурков из Нижнелебяжска, но всё же! Пока на троечку, на троечку! Проводи меня до автомобилю. Мне в Белореченск пора.

Ни с кем не прощаясь, Пётр Константинович направился к своей машине, которую угодливый Шурик уже подогнал к аэропорту. Евгений Робертович засеменил по привычке рядом, усердно заглядывая Дуплоноженко в глаза. Он старался прочесть в них свою судьбу. Судя по тому, что он увидел в глазах Петра Константиновича, с судьбой всё было, худо-бедно, в порядке.

– Что Пётр Константинович сказал? – подскочили к Гагаеву Исикевич с Лизунковым. Каждый втайне надеялся на разнос коллеги и на похвалу себе любимому.

– Толком не разобрал, – отозвался Гагаев. – Стоял далековато. Слышал только, что Дуплоноженко ругался по поводу неподбритых волос.

– У кого? – оторопел Лизунков, инстинктивно схватившись за голову.

Гагаев нервно пожал плечами: