Текст книги "Где-то в Краснобубенске... Рассказы о таможне и не только"

Автор книги: Андрей Рябов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

КАК Я ЛЕЖАЛ В БОЛЬНИЦЕ

Болезни бывают разные. Тяжёлые, такие как грудная жаба, геморрой или хламидиоз. И незначительные, такие как насморк. Кто из нас в здравом уме побежит с насморком к врачу? Никто. В лучшем случае мы направимся в ближайшую аптеку и прикупим какие-нибудь недорогие капли, которые в последнее время усиленно рекламируются по телевизору. Даже если никакого эффекта от капель не будет, мы скорее поменяем их на другие, чем обратимся за помощью к доктору. К тому же, любой среднестатистический российский гражданин отлично знает, что попасть к специалисту, окопавшемуся в районной поликлинике, совсем не просто. Запись на приём к тому же ЛОРу – довольно трудоёмкий процесс. Как говорится, нас много, а ЛОР – один…

Май две тысячи одиннадцатого года принёс мне вместе с теплом непонятную аллергию. Что-то где-то зацвело, куда-то полетела пыльца… В общем, мой расшатанный возрастом и стрессами организм отреагировал на незаметные взгляду природные катаклизмы неожиданно бурно. Глаза предательски слезились, нос, забастовав, отказывался дышать. Вдобавок ко всему, каждые полчаса я оглашал окружающее пространство громовым чихом-дуплетом. Помучившись пару дней, я объявил аллергии беспощадную войну. Мои познания в фармакологии начали неумолимо расширяться, а лексикон обогатился новыми словами и понятиями. Спустя короткое время, я без запинки употреблял в каждодневной речи названия всевозможных лекарств: назонекс, санорин, виброцил, эриус. С видом профессионала беседовал с продавцами аптек, рассуждая о сосудорасширяющих и сосудо, соответственно, сужающих препаратах. Ничего не помогало. Выходя из дома, я судорожно хлопал себя по карманам и успокаивался только тогда, когда обнаруживал носовой платок на месте. Жена, жалевшая меня поначалу, вскоре принялась ворчать. Наконец, я прочувствовал высокий градус её раздражения. Мой очередной чих был сопровождён не сострадательным «Будь здоров!», а злым «Закрывай рот!». Пора было сдаваться эскулапам. Уныло и бесцельно потоптавшись в районной поликлинике, я вспомнил о ведомственном медицинском учреждении. Двадцать лет оттрубив в Авиационной таможне Санкт-Петербурга, заслужив гордый статус таможенного пенсионера, я получил право до самой кончины наслаждаться бесплатным медицинским обслуживанием. Согласно договору регионального управления, лечиться мне предстояло в учреждении на севере города. Путь в один конец от моего дома занимал туда не менее полутора часов, но выбора не оставалось. Вежливый голос по телефону проникся ко мне сочувствием.

– К ЛОРу? Завтра в час дня вас устроит?..

Бросив на меня проницательный взгляд, пожилая докторша сразу же отправила на рентген. Диагноз оказался неутешительным – острый двусторонний гайморит.

– Срочная госпитализация! – докторша была неумолима. – Ещё чуть-чуть и доигрался бы ты, дружок, до менингита!

Досморкался!

Больница… На память сразу приходили не самые радужные воспоминания. Лет двадцать назад я уже имел сомнительное счастье посетить одно лечебное учреждение. Исправлял кривизну носовой перегородки. Собственно, сей недостаток меня не очень беспокоил. Подумаешь, какая-то перегородка! Не язва желудка и не коронарная недостаточность. Так что, несмотря на настойчивые уговоры врачей (им бы только резать!), исправление своего кривого носа я собирался отложить на неопределённое будущее. Но тут, как назло, случился некий казус…

К концу смены в аэропорту осталось четверо. Я, Вовка Егоров, Слава Авдеенко и Лёха Савёлов. Ничего, вроде бы, не предвещало беды, но на предпоследнем рейсе из Амстердама прибыл экипаж разудалых моряков. Моряки, отболтавшись полгода в негостеприимных северных морях, долгий путь на Родину не могли не отметить жестким алкогольным возлиянием. Мы, знатные российские таможенники, ожидаемо оказались вовлечёнными в орбиту моряцкого праздника. Ах, если бы рейс из Амстердама был последним на сегодняшний день! К последнему, практически, ночному рейсу из Франкфурта, наша смена представляла жалкое зрелище. На ногах держался один Егоров. Савёлов, пуская слюни на общественный дерматиновый диван, безмятежно спал, а Авдеенко приставал ко мне с требованием немедленно продемонстрировать в действии недавно приобретённый мною газовый револьвер. Да, «газовики» тогда только входили в моду и, следуя этой капризной даме, я немедленно обзавёлся «пугачом» итальянского производства. Уже не припомню, зачем я принёс эту пукалку на работу, но факт есть факт. Когда Вовка Егоров пытался, с трудом попадая личной печатью в установленные приказом графы таможенной декларации, оформить прибывших туристов из опоздавшего Франкфурта, я вырвался из дежурки на волю и с криком: «А-а! Вас, фашистов, мы давно ждали!», произвёл несколько выстрелов в воздух. Законопослушные немцы, закрыв головы руками, немедленно легли на холодный мраморный пол «прилёта». Дальнейшее я помнил плохо. Вроде бы, меня скрутили, отобрали грозное оружие и отволокли на диван, где я составил компанию улыбающемуся во сне Савёлову.

На следующий день, предусмотрительно взлохматив грязные волосы на голове и интенсивно кашляя, я добился от районного терапевта спасительного больничного на три дня. Появляться на службе мне явно не следовало. Вечером раздался телефонный звонок.

– Сергеев, ты? – голос начальника отдела Серёги Мазаева не предвещал ничего хорошего. – Да, Михалыч, – я прикинулся бодрячком. – Прихворнул тут немного. Так что, одну смену пропущу…

– Прихворнул? – Мазаев с трудом сдерживал ярость. – Ты только выйди, только выйди, гад!

– А что случилось? – мой голос предательски задрожал.

– Не догадываешься? – Мазаев дал волю своему гневу. – Стрелок хренов! Вильгельм, понимаешь, Телль! Начальство беснуется, я уже за тебя кренделей огрёб!

– Кто донёс?

– Погранец один. Сука ещё та! Да ты его знаешь. Прапорщик Миша Гутов, ну, жирный такой!

– Чтоб он похудел! А как быть-то, Михалыч?

Мазаев вздохнул:

– Не знаю. Но лучше бы тебе исчезнуть.

– Как, исчезнуть?

– Не навсегда. На время. Боюсь, иначе тебя здесь на ремни покромсают.

Легко сказать! Куда же мне деваться? И тут я вспомнил о своей вовремя искривлённой носовой перегородке. Вот же он, выход! Уже на следующий день, я с направлением от районного врача несмело тёрся в приёмном покое больницы военно-медицинской академии.

– Давно нужно было к нам обратиться! – расплылся в плотоядной улыбке худой молодой врач в несвежем халате. Его впалые щёки украшала модная трёхдневная щетина. – Операция плёвая. Чик – и порядок!

Я подобострастно захихикал. Нельзя злить этого доктора Менгеле. А вдруг он и будет меня оперировать? Нашим доморощенным Гиппократам лишь бы резать, резать, резать! Маньяки!

«Менгеле» действительно оказался специалистом по выпрямлению носовых перегородок у обнаглевших таможенников.

– Наркоз будет местным, – хирург едва сдерживал распиравшую его радость.

– Почему же местным? – жалко проблеял я. – Разве нельзя меня того, под общим…

– Нельзя! – поморщился доктор. Кажется, я помешал его сюрреалистическим видениям. – Как ты будешь под общей анестезией кровь сглатывать? Так и захлебнуться недолго!

Я охнул. Копошившаяся в покое во время нашего разговора дородная медсестра оперативно поднесла к моему носу ватку с нашатырём.

– Не бойся, служивый! – хлопнул меня по нервно подрагивающему плечу любимый врач фюрера. – От этого ещё никто не умирал!

«Похоже, я буду первым!» – пронеслось в голове…

Описывать свои впечатления во время проведения операции я не буду. Исключительно из цензурных соображений. Особо падких на острые ощущения могу порадовать парочкой душераздирающих фраз. Как вам, например, такое – страшный хруст, отдающийся во все клеточки мозга? Или счастливый окрик «Менгеле»: «Глотай кровь, мать твою, не спи! Глотай, кому говорю!»…

В палату меня привезли незнакомые люди. Перекинули на койку. Врачиха с добрыми глазами матери измерила давление. Что-то ей очень не понравилось и мне, по её настоянию, наконец, вкатили какой-то укол. Мучения закончились. Я провалился во мрак…

Очнулся я от ужасного скрежета. Вокруг чёрным сгустком лежала непроглядная темнота. Скрежет доносился прямо из её левого предсердия. Там какой-то жестокий монстр медленно водил ржавой тупой ножовкой по осколку стекла. Весь мой слух сосредоточился на этом медленно вытягивающим жилы звуке, поэтому неожиданный шумовой удар справа застал меня врасплох. Я вздрогнул. На меня наползал предсмертный вопль бившегося в железном капкане дикого зверя. Я буквально физически ощущал его мучения. Видел несчастное существо, могучая лапа которого превратилась в кровавое месиво из раздробленных костей, шерсти, земли…

Господи, что это? Почему я здесь? Пот обильно смочил мой лоб, затёк в глаза, нещадно их разъедая. С моих обветрившихся губ уже готов был сорваться вопль ужаса…

И тут зажёгся свет.

– Мальчики, просыпайтесь! Ставим градусники! – посреди огромного помещения стояла давешняя медсестра. В её твёрдой руке была зажата потрескавшаяся стеклянная банка, из которой бесстыдно торчали многочисленные термометры. – Гулямходжаев, кому сказала, ставь градусник! Куда ты его суёшь, горе луковое! Я же тебе вчера показывала куда!

Вокруг, ворочаясь и кряхтя, просыпались пациенты военно-медицинской академии.

«Что же мне вкололи? – думал я, оглядываясь по сторонам. – Видать, наркотик какой-нибудь!» Вряд ли, конечно. Хотя не исключено. Иначе, почему на меня такое действие оказал элементарный храп товарищей по несчастью?

Огромная палата, заставленная одинаковыми кроватями с провисшими металлическими сетками, напоминала казарму. Собственно, большинство пациентов, как я узнал впоследствии, имели прямое или косвенное отношение к Вооружённым силам.

Десять суток, отпущенных мне доктором «Менгеле» на реабилитацию, пролетели незаметно. По ночам палата сотрясалась от какофонии всевозможных звуков. Днём она наполнялась спорами, неспешными беседами, жалобами, беззлобным ворчанием медсестёр. Особенно больные любили послушать рассказ молоденького ефрейтора Севки Жукова. Чуть не каждый день кто-нибудь приступал к Севке:

– А ну, боец, поведай, как там тебя оперировали?

Севка лицемерно вздыхал, мол, сколько можно! Затем поудобнее устраивался на своей койке и начинал:

– Не поверите! Едва не кончился в руках этих… убийц в белых халатах!

У Жукова во время службы в рядах Российской армии разболелась голова. Отцы – командиры на такой пустяк, естественно, не обратили внимания. Мало ли, что и у кого болит. Их головы, к примеру, раскалывались с похмелья практически каждый день! Посему, пока у ефрейтора температура тела не скакнула за сорок градусов, он официально считался симулянтом. А симулянтов, как известно, в армии не любят…

У спешно эвакуированного в городскую больницу провинциального Кингисеппа Севки Жукова обнаружили гной в лобных пазухах или что-то в этом роде. Севку доставили в Питер, где его уже ждала операционная. Набиравшая силу платная медицина ефрейтора из маленькой деревеньки Синюхи, что на Брянщине, за приличного клиента не считала.

Отсюда, всевозможные траты на такие глупости как наркоз, полагались излишними. Севке сделали какой-то маловразумительный укол в задницу (подозреваю, что это был банальный анальгин) и с помощью страховидного прибора продырявили лоб. После чего выкачали гной, а Севку пинком выгнали в общую палату.

– А что за прибор-то? – интересовались любопытные. – На что он хотя бы похож?

– На дрель и похож! – отзывался Жуков, улыбаясь. – На электрическую!

В доказательство сказанного, Севка осторожно освобождал свой лоб от узкого бинта и демонстрировал всем желающим небольшую, затянутую запёкшейся кровью дырочку над левой бровью…

Время пролетело стремительно. Тогда я был молод. Нанесённые мне раны быстро заживали. Правда, пребывание в больнице само по себе скучновато и мы развлекали себя как могли. Например, три раза в день пациенты играли в игру. «Угадай, что у тебя в миске!» На завтрак, обед и ужин местные поварята, соревнуясь друг с другом в кулинарном искусстве, преподносили нам абсолютно неизвестные блюда венерианской или марсианской кухни. Попробуй, разбери, что тебе навалили грязным половником на этот раз: бигус, гуляш или омлет! А бурда, нацеженная в кружку из большого ржавого чайника, могла оказаться и кофе, и чаем, и компотом.

Не оставляли меня в одиночестве и сослуживцы. Славик Авдеенко с Димкой Бабичевым объявились на четвёртый день после операции в строго установленные часы для посещений. В полиэтиленовом пакете, который крепко держал в руке Славка, угадывались бутылка и связка бананов. Мы долго искали укромный уголок. Притулились рядом со входом в операционную. Это место инстинктивно избегали все больные. Авдеенко разлил алкоголь. Мы, торопясь, выпили. Кстати, я не почувствовал смака. Виной тому были толстые ватные тампоны, грубо засунутые медсестрой в каждую мою ноздрю. Эти мерзкие затычки начисто лишили меня возможности ощущать какой-бы то ни было вкус.

– Как дела на работе? – будто бы невзначай спросил я.

– М-м-м! – Славка закусил добрым куском банана. – О твоих художествах давно забыли! Тут такое произошло…

Я молча ждал продолжения.

– Три дня назад накрыли при вылете в Германию дяденьку с целой банкой редкоземельного металла. Как бишь его?..

– Скандий, – подсказал Бабичев.

– Точно, скандий! – обрадовался Авдеенко. – Всего-то, сто пятьдесят грамм, а стоимость – немереная! И всё бы ничего! Контрабанда, как контрабанда. Но оказалось, что кое-кто из наших замешан.

– Скандал, – пробормотал я.

– Ещё какой! – охотно согласился Славка. – Теперь всю смену в «комитет» на Литейный вызывают. Так что о тебе прочно забыли. Подумаешь, из «газовика» пальнул!

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Серёга Мазаев дулся на меня ещё какое-то время. Пару инспекторов тихо убрали из аэропорта. Но это уже совсем другая история…

Прошлое прошлым, а ныне я, увешанный мешками с одеждой и продуктами, переступил порог оториноларингологического отделения 124-ой больницы, расположенной на проспекте Луначарского. Ох уж эти революционные названия! Несколько месяцев назад мою жену, Ольгу, увезли посреди ночи на «скорой помощи» в чудесную больницу имени пламенного революционера Костюшко. Уставшая женщина-врач на ходу не смогла определить причину болей в спине. Может, почки, может позвоночная грыжа, а может, ещё какая-нибудь зараза! Нужна госпитализация, там разберутся. Кстати, нашли чьим именем назвать сие богоспасаемое учреждение! Польский дворянчик Тадеуш Костюшко всю свою сознательную жизнь ненавидел Россию. Правда, царскую Россию. Но ведь другой-то в XIX веке и не было! Большевички действовали по принципу – враг моего врага – мой друг. Таким образом, Костюшко оказался почитаемым борцом с проклятым царским режимом и чуть ли не первым польским социал-демократом. Удивительно, что при разгуле советского мифотворчества его не объявили дедушкой, скажем, Дзержинского. Ещё бы облагодетельствовали больницу именем другого русофоба, Гитлера. А что, недурно! Медсанчасть номер такой-то имени товарища Гитлера. Впрочем, с Гитлером я погорячился. А вот Наполеон в данном случае подошёл бы. Практически, Костюшкин современник!

Уже через четыре часа мне пришлось забрать жену домой. Благо тревога оказалась ложной – какой-то несерьёзный спазм.

– Ты не представляешь! – Ольгу била мелкая дрожь. – Приводят на этаж, выкатывают кровать в коридор. Говорят, ложитесь! Я в шоке, как небезызвестный Сергей Зверев! Спрашиваю, а как же мне лежать в коридоре? Медсестра плечиками пожимает. Как все, мол, других местов нету! А в туалет? Ну что ж, в туалет! Постучитесь к кому-нибудь в палату. Пустят. Меня, как назло, прихватило. Стучусь в ближайшую дверь, захожу. Там взвод бабулек задаёт храпака. Я к туалету крадусь, а тут одна из них не к месту просыпается. Зинаида Петровна, кричит, Олимпиада Исааковна, к бою подружки! Во-о-оры! В общем, пописать в это раз мне не удалось. Выскакиваю в коридор, прыгаю на свою койку, затихаю. Мимо таджики ходят в грязных спецовках. Народная примета – где таджики, там ремонт. Сижу, сумку с документами и деньгами к груди прижала. Неожиданно погас свет. Темно, холодно. Подбирается медсестра с капельницей. Ложитесь, гражданочка, будем вас лечить. Я ложусь на спину, заголяю левую руку. Сумку надёжно держу в правой, не отпускаю. Сестричка пыхтит, не может приноровиться. Что, спрашиваю, проблемы какие? Не вижу, куда иглу втыкать, отвечает. И то, света-то нет! Пришлось ей подсветить своим мобильником, иначе получила бы иголку, скажем, в глаз. Наконец, всё удалось, лежу, прокапываюсь. Тут появляется уборщица. Что-то бормочет себе под нос, машет шваброй. Ближе, ближе… Раз, и по треноге с капельницей ка-а-ак жахнет! Я ей кричу: вы что, мамаша, ослепли! Не видите, я здесь нахожусь на излечении! Та за словом в карман не полезла. Лежите, говорит, и лежите себе, не мешайте работать! Отбрив меня таким манером, она открыла дверь на лестницу. Проветривать собралась. Ей это удалось. Сквозняк меня чуть было с кровати не сдул. Ну, думаю, хана! Либо воспаление лёгких подхвачу, либо мочевой пузырь лопнет, либо таджики надругаются! Вижу, врач мимо топает. Я к нему. Доктор, не могу, отпустите домой! Как домой, возмущается доктор, мы вас ещё и не полечили толком. Я уже здорова, совсем здорова! Вольному воля, поразмыслив, отвечает тот. Как раз и лекарство в капельнице закончилось. Идите, говорит врач, на пост к медсестре, напишите заявление, что отказываетесь от госпитализации. Прижимая к животу сумку, бегу на пост. Дайте, прошу, листок бумаги, хочу написать отказ от госпитализации. Постовая медсестра кривится. Что вас не устраивает? Да всё! Обещали отдельную палату, а поместили куда? Не знала, что отдельные палаты у вас столь экстравагантно выглядят! Медсестра ещё больше кривится. Я вам, цедит сквозь зубы, бельё постелила, вы на нём и полежать успели. Непорядок! Послушайте, девушка, зверею я, если в белье проблема, давайте я его постираю. Только отпустите меня с Богом! Вот такая экстремальная медицина!..

Рассказ жены к счастью никак не подходил к ЛОР-отделению 124 медсанчасти. Света здесь было в избытке, в коридоре никто не томился, рабочие из Средней Азии отсутствовали, а медсёстры излучали радушие. Я скромно примостился на диванчике, ожидая своей участи. Мимо меня неспешно дефилировали странные люди – киборги. У каждого из ноздри, а то и из обеих, торчали пластмассовые трубки. «Вот, бедолаги! – подумалось мне. – Не иначе, у них какое-то очень серьёзное заболевание!»

– Сергеев? – миловидная сестричка, порывшись в бумагах, обратила на меня внимание. Я с поспешной готовностью кивнул.

– Пройдите в смотровую комнату.

Я собрал свои мешки и настороженно проследовал куда сказали. В смотровой меня уже ждали.

– Ирина Алексеевна, – представилась молоденькая врачиха. Нижняя половина её лица была предусмотрительно спрятана за марлевой повязкой. – Поставьте ваши вещички в уголок. Садитесь на стульчик. Сюда, сюда…

Стоило мне присесть, как Ирина Алексеевна сразу взяла быка за рога. Брезгливо поковырявшись в моём носу загадочными железками, она повернулась к медсестре:

– Зоя, давайте лидокаин.

А затем мне:

– Сейчас чуть-чуть пощиплет…

Брызнув мне в каждую ноздрю немного спрея, поданного Зоей, Ирина Алексеевна провела небольшой ликбез:

– Это заморозка. Через минутку сделаем проколы, поставим катетеры и в палату. Назначу вам укольчики, капельницы. Недельку придётся полежать в стационаре.

Я обречённо кивал. Больше всего меня напугало слово «проколы» и то, каким будничным тоном его произнесла докторша. Сейчас меня будут прокалывать в разных местах неведомыми гигантскими иглами или шилом, а она так спокойна! Как любой человек, я считал себя единственной и неповторимой личностью, вокруг которой вращается весь окружающий мир. Поэтому то, что для Ирины Алексеевны, по-видимому, было повседневной рутиной, для меня являлось масштабным событием, требовавшим полной концентрации и всеобщего внимания. Позже я узнал, что таких пациентов как я, у Ирины Алексеевны случалось по несколько штук в неделю…

В руках у докторши появились тонкие крючки на длинных железных ножках. Она засунула крючок мне в левую ноздрю, а рукой нежно обхватила мой затылок. Хрусть! Пока я не опомнился, Ирина Алексеевна повторила операцию с правой ноздрёй. Тут пошла работа! Появились катетеры, шприцы, пластыри… Через пять минут я, слегка обалдевший, вывалился из смотровой братом-близнецом давешних людей-киборгов. На посту меня огорошили:

– Мест в палатах пока нет, – медсестра листала какой-то журнал. Замаячила перспектива полежать в коридоре. – Поместим вас в люкс. Временно.

В люкс, так в люкс. Где наша не пропадала!

Люкс представлял собой настоящую просторную двухкомнатную квартиру. В зале стояла кожаная мебель и огромная плазма. В спальне раскинулась шикарная кровать с пультом управления. На стене висела плазма поменьше. В душевой при желании можно было проводить скромные сельские дискотеки. Довершала это великолепие небольшая кухонька с микроволновой печкой, электрочайником и компактным холодильником.

– Номер считается одноместным, – сообщила сопровождавшая меня сестра-хозяйка. – Поэтому, ключ один. Сейчас привезут после операции подселенца. Будете лежать вдвоём. Ключ как-нибудь поделите.

Не успел я подивиться внезапно свалившейся на меня роскоши, как в палату вкатили спящего дедушку. Его разместили в зале, так как я предусмотрительно занял чудо-кровать в спальне. Пока сосед, постанывая, отходил от наркоза, я переоделся в тренировочный костюм и отправился в душевую раскладывать на полочке над раковиной бритвенные принадлежности. Из небольшого зеркала на меня уставился растерянный тип из ноздрей которого торчали пластиковые трубки, для удобства приклеенные к небритым щекам полосками пластыря. Меня поразило сходство с канонической фотографией Сальвадора Дали. Только эффектно закрученные усы заменяли те самые трубки-катетеры.

Тем временем, медсестра привезла треногу с капельницей, предназначавшейся дедушке. Тот уже окончательно пришёл в себя и с нескрываемым ужасом уставился на бейджик, украшавший соблазнительную грудь медицинского работника. Выражение ужаса не покидало лица моего соседа все те полчаса, пока в его вену вливался некий раствор.

Как только процедура закончилась, он схватился за мобильник.

– Дуся! – дедуля зашептал театрально-трагическим шепотом. – Катастрофа! Да нет, со мной всё в порядке! В порядке, говорю! Тут мне только что капельницу ставили! Ка-пель-ни-цу! Ну да! У девушки на груди табличка пришпилена. Так на ней написано – «платная медсестра»! Понимаешь, платная! Видать, денег запросит! Откуда мне знать, сколько! Может много. А у меня с собой – сто рублей. Что делать?

Я поспешил успокоить разволновавшегося соседа:

– Не платная, а палатная. Должность у неё такая. Есть процедурная медсестра, есть операционная, а эта – палатная.

Дед с облегчением вздохнул.

– Вот, зрение проклятое! Чуть до инфаркта не довело! Меня Иваном Максимычем кличут.

– Андрей.

Ивану Максимычу удалили какую-то опухоль на голосовых связках.

– Вы певец?

– Фрезеровщик я бывший. Сейчас на пенсии. Дочка, дай Бог здоровья, сюда устроила. Она слыхала, здесь по городу лучшее отделение ухо-горло-носа.

Выяснилось, что дедуля тоже испытал шок при виде хором, в которые его утром поместили.

– Думал, неужто о пенсионерах, наконец, заботиться стали. Оказалось, в обычных палатах всё занято. Сколько же здесь койко-место стоит? Небось, рублей пятьсот в день?

Дверь открылась и та самая платная-палатная сестричка привезла треногу уже для меня. Она расслышала последний вопрос деда.

– Пятьсот? Девять тысяч в сутки не хотите?

Нижняя челюсть Иван Максимыча с лязгом ударилась о его же грудь:

– Да как же…

– Не бойтесь, дедушка! – усмехнулась медсестра. – На вас не распространяется! Вы же вдвоём в одноместном номере. А завтра вам ещё одного подселят. Будете на троих соображать.

– Тут и впятером не тесно! – заметил я.

Капельницы и уколы я переносил спокойно, а вот с промыванием моих носовых пазух через катетеры возникли непредвиденные сложности. Ирина Алексеевна обнаружила в лабиринтах моей носоглотки какое-то мерзкое новообразование, именуемое полипом. Этот полип активно мешал плановому течению процедур. После короткого консилиума, было принято решение сжечь гадину лазером. Даже самый брутальный мужчина в подобной ситуации превращается в испуганного ребёнка и обязательно задаёт доктору вопрос:

– Скажите, а это больно?

– Что вы! – отмахнулась Ирина Алексеевна, но, тем не менее, предложила мне подписать бумажку, в которой говорилось о том, что я добровольно соглашаюсь на пытку лазером.

На следующий день доктор зашла за мной перед обедом:

– Андрей Александрович, спускайтесь на третий этаж, в отделение урологии.

– Урологии?

– Ну да, урологии. Там находится лазерная установка.

«Надо же, какая связь!» – подумал я, почесав нос.

Поскольку Ирина Алексеевна побежала за какими-то бумагами, я решил не спеша прогуляться по больнице. Миновав несколько этажей и отделений, я порадовался, что лежу именно в ЛОР-отделении (если в данном случае вообще уместна радость), так как оно выгодно отличалось свежим ремонтом.

Табличка «Отделение урологии» располагалась над входом между двумя подозрительными дверями. На одной готическими шрифтом была изображена интимная надпись «Клизменная». На ручке двери болталась картонка с двусмысленным призывом «свободно». Другую дверь украшало таинственное слово «бельесброс», навевающее прозрачные ассоциации с шекспировским Фортинбрасом. Левее бельесброса располагалась лаборатория. Рядом, на стенке кто-то укрепил загадочную инструкцию для персонала. Называлась она потрясающе: «Методы хранения анализов». Меня, в частности, поразил один из пунктов, посвящённый хранению кала. Он звучал примерно так: «Кал является естественным органическим веществом. Поэтому, его длительное хранение требует воздействия низких температур…» Судя по всему, составитель инструкции был очень рачительным человеком. Действительно, без воздействия низких температур естественное органическое вещество может и испортиться, а это, как ни крути, непорядок!

– Андрей Александрович! – мелодичный голосок Ирины Алексеевны отвлёк меня от изучения замечательного документа. – Нам пора! Не боитесь?

– Сейчас? Конечно, нет! – заверил я доктора. Мы бодро шагали по лабиринтам урологического отделения. – Поначалу, побаивался слегка, не без этого. Но вы меня успокоили. Так что теперь я – смельчак! Ничего не страшусь!

– Напрасно, – перед нами внезапно появился новый персонаж, молодой полноватый человек, на бейджике которого значилось: «Евгений Вениаминович Лисаковский, врач-уролог».

– Что вы имеете в виду? – насторожился я.

– Шутка, – мрачно ответил Евгений Вениаминович. – Располагайтесь в креслице…

Мы находились в большом кабинете, посреди которого стояло…

– Доктор, – я нервно хихикнул. – Если не ошибаюсь, это гинекологическое кресло.

– Не гинекологическое, а урологическое, – поправил меня уролог.

– А есть разница?

Евгений Вениаминович вяло пожал плечами:

– В принципе, никакой.

Никакой, так никакой. Так, благодаря гаймориту, я впервые оказался на урологическо-гинекологическом троне. Уролог остановил меня, когда я пытался пристроить ноги на подколенники:

– Это лишнее. Будем работать с вашим носом.

Он подтащил к креслу стеллаж, заставленный какими-то аппаратами и мониторами. От одного из металлических ящиков с лампочками тянулся гибкий провод, заканчивающийся толстой двадцатисантиметровой спицей. Спицу венчала микроскопическая видеокамера. Ирина Алексеевна, хищно улыбнувшись, взяла в руки спицу и направила её в мою многострадальную ноздрю:

– Не боимся, не боимся, больно не будет…

– Всё под контролем! – ободряюще подмигнул Евгений Вениаминович.

Спица медленно, осторожно входила в мою голову, через естественное отверстие, то есть через нос. Скосив, насколько возможно, глаза, я наблюдал, как она скрывается в моей ноздре сантиметр за сантиметром. Врачи, уставившись в монитор, оживлённо переговаривались:

– Смотри, смотри, вот он, полип!

– Да где?

– Вот, фиолетовый!

– Ну-ка, крутани правее! Ага, ещё!

Моя голова инстинктивно поворачивалась вослед спице с камерой.

– Не шевелитесь! – прикрикнула Ирина Алексеевна.

Легко сказать! Я чувствовал, как этот штырь исследует глубины моего мозга. По щекам потекли непрошеные слёзы…

– Ладно, – смилостивился Евгений Вениаминович. – Хватит, Ира, мучить человека! Держи волокно.

Через волокно, уже совсем без всяких церемоний вставленного мне в нос, пустили лазер. Полип заметался от ужаса, попытался соскочить в другой канал, но Ирина Алексеевна не оставила ему шансов. Зато, появились шансы у меня.

– Ну вот, – удовлетворённо сообщила Ирина Алексеевна спустя пять минут. – Теперь у вас всё будет хорошо.

Она не ошиблась. Помеха процедурам была успешно устранена.

Между тем, в наш люкс действительно подселили очередного больного. Им оказался Николай, мужик из Ярославля. Николай приехал к родственникам в Петербург в отпуск, и здесь его накрыла промозглая питерская погода. Вместо того, чтобы любоваться красотами нашего города, Коля теперь любовался свежевыкрашенными стенами ЛОР-отделения 124-ой больницы и с тоской втягивался в привычный ритм жизни «гайморитчика». Промывка, укол, капельница, промывка, укол, отбой.

К нам зачастили посетители. Жёны, друзья. В отличие от простых смертных, встречавших своих родственников в коридоре, мы принимали гостей в зале своего люкса. Пациенты больницы нам ощутимо завидовали. Некоторые просились на экскурсию по нашим хоромам. После экскурсии зависть усиливалась.

Так миновала неделя, началась другая. Ивана Максимовича к его вящей радости выпустили на волю. Пару дней нас с Николаем не беспокоили. Но в среду утром к нам без стука ворвалась сестра-хозяйка и с нескрываемым злорадством заявила:

– Сергеев завтра на выписку. Орехов? Собирайте вещички. Будете переезжать в обычную палату.

Я с сочувствием посмотрел на Колю. Потом спохватился:

– А мне тоже – в обычную палату?

– Нет, вы здесь до завтра останетесь.

Понурившийся было Николай, встрепенулся:

– Так, а может, и я до завтра здесь останусь?

– Нечего, нечего! – сварливо отозвалась сестра-хозяйка. – По вашей персоне другие указания!

Коля, часто вздыхая, собрал пожитки:

– Андрюха, можно я вечером приду к тебе телевизор посмотреть?

– Конечно, приходи! – великодушно разрешил я.

Вот так, последние сутки в больнице стали для меня стандартными двадцатью четырьмя часами среднестатистического нездорового олигарха.

Утром Ирина Алексеевна торжественно освободила меня от пластиковых трубок. Моё лицо обрело прежний привычный вид.