Текст книги "Когда закончилась нефть"
Автор книги: Андрей Буторин
Соавторы: Андрей Егоров,Александр Прокопович,Евгений Зубарев,Эля Хакимова,Сергей Алхутов,Андрей Донцов,Ирина Комиссарова,Владислав Булахтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Присоединяюсь, – сказал второй белый, которого Урри опять не успел разглядеть.
– Друзья, не будем ссориться. – Врач пару раз хлопнул в ладоши. – И не будем мешать моей работе.
– Как скажешь, начальник, – отозвался бородатый.
– Мать вашу за ногу, – Урри фыркнул.
Несколько секунд тишины. Врач приводил мысли в порядок. Потом кто-то – нигериец, наверное, – стал тяжело ворочаться на кровати. Врач откашлялся и заговорил:
– Итак. Поскольку вы, Урри, сегодня агрессивны, я позволю себе начать. Возможно, мои слова настроят вас на конструктивный лад. И вернут нас в рамки академического дискурса, который вы так любите.
Думать вниз головой тяжело. Если не сказать – невозможно. Молчать же (кто его знает, почему) смертельно не хотелось. Приходилось отплевываться маловразумительными репликами.
– Мели, друг гада, твоя декада.
Плевок упал рядом с правым ботинком врача.
– Мы собирались обсудить несоответствия в вашей книге, – стальная невозмутимость. – Ну так вот, взять, хотя бы, эпизод с профессором Доулом. Вы совершенно справедливо замечаете, что тормоза в его автомобиле работали. Так это и дает ответ на вопрос, которым вы мучаетесь, – отчего «Темная ночь» более не применяла такой вариант. В данном случае нашим героям просто повезло – тормоза толком испортить не сумели, но профессор все равно погиб. Это, однако, никак не умаляет героизма их попытки, а то, что они объективно оценили результаты своей работы, показывает организаторский талант руководителя. Разве не так?
– Еще чего придумаешь?
Врач хмыкнул.
– Вы напрасно оскорбляетесь. Я отнюдь не стремлюсь вас унизить.
– А к чему же стремишься?
– Помочь. Я думаю, вы и сами это понимаете.
Урри промолчал.
– Как человек широкого ума, вы должны воспринимать указание на ошибки как помощь, верно?
Урри опять промолчал. Тонкая серебристая сеть лести…
– Еще кое-что придумал по рыбе фугу, – решил продолжить врач.
Урри громко засмеялся.
– Вы считаете эту часть истории комичной. Должен признать, основания для такого взгляда есть. Но почему вы не верите в историю с рецептом? Да, повар, угощавший участников семинара, был мастером своего дела. Но, позвольте, ведь рыбу фугу он готовил далеко не каждый день. Да и вообще настоящий профессионал тем и отличается от спесивого самоучки, что никогда не гнушается поверить гармонию своих знаний алгеброй первоисточника. Для японцев – людей, во-первых, дисциплинированных, а во-вторых, болезненно относящихся к любым проявлениям человеческой гордости, – это более чем логично. Разве не так?
– Послушайте, я же все понимаю. Все понимаю, понимаете?
– Безусловно, – врач кивнул. – Именно поэтому мы до сих пор не прибегаем к хирургическому вмешательству.
При этих словах Урри вспотел.
– И на том спасибо, – буркнул он.
– Извините, что перебил. Вы ж хотели что-то сказать, правда?
Урри несколько секунд размышлял. Хрен с ним, подумал он:
– У вас, по моим подсчетам, четыре варианта.
– Вот как? – Врач сделал пару бесцельных мелких движений. Пытаясь тем самым продемонстрировать искренний интерес.
Урри с трудом подавил желание еще раз плюнуть.
– Вариант номер один: казнить меня как политического преступника. Вам он не нравится, и это понятно. Слишком ненадежно, много поводов для сомнений. Вариант номер два: объявить меня сумасшедшим и поместить в дурку. Получше, но тоже так себе. Вариант номер три: действительно свести меня с ума и поместить в дурку, предварительно дав массам убедиться в моей невменяемости. Каким образом, правда, не пойму. Вариант номер четыре: убедить меня в том, что я неправ. После чего я, как человек честный – о чем вы знаете, – сам, без всякого давления, напишу опровержение. Этот последний, конечно, самый сладкий. Вот его вы и пытаетесь сейчас протолкнуть. Хотя в уме держите и остальные, вплоть до первого.
– Любопытно, – врач, казалось, действительно был удивлен. – Признаюсь, не думал, что все так сложно.
– Это потому, что я умнее вас. А вы думали, что все наоборот.
Врач кашлянул. Урри понял, что попал в точку.
– Могу, кстати, доказать. На раз.
– Извольте.
– Вы ж наверняка читали или видели в театре историю, в которой персонаж вроде как попадает в тюрьму. А потом выясняется – и для персонажа, и для читателя, – что это и не тюрьма вовсе, а психушка. Неожиданно выясняется. Якобы неожиданно, конечно. Обычно все ясно задолго до.
– Пожалуй что читал. Даже не раз. Популярный сюжет.
– Ну а вам хоть раз приходило в голову, что такую историю можно вывернуть наизнанку? Забрав человека в тюрьму, можно попытаться убедить его в том, что на самом деле он в психушке находится. И под это дело выдоить беднягу по полной. Как вам такой вариант идеального допроса?
– Беда, Урри. Неужели вы не видите, что беда с вами? Всегда меня логикой поражали, а тут такой провал.
– Это где же провал у меня?
– Да как же. Вы меня спрашиваете, размышлял ли я над возможностью того, что, по вашему же мнению, сам сейчас делаю?
У человека, подвешенного за ноги, голова кружится. Сильно. Причем кажется – сильно, насколько возможно. Но после этих слов врача голова Урри закружилась намного сильнее. Теперь он почти ничего не мог видеть.
– За что? – негромко прошептал Урри, вовсе ни к кому не обращаясь.
– Полно, Урри. Давайте вернемся к книге. Ведь, собственно, то, о чем мы с вами только что говорили, – ерунда полная. Суть совсем в другом.
– В подъезде, – сказал Урри, подавив рвотный позыв.
Доктор вежливо посмеялся.
– Суть в том, что жизнь хороша. А вывод, который вы сделали после того, как вам отказала эта полукровка, был поспешным.
Как, подумал Урри. При чем тут, подумал Урри. Душно, подумал Урри. Тошнит, подумал Урри. И ничего не видно, подумал Урри.
– Чушь. Полная.
Вкус желчи во рту.
– Нет. Вы ж после этого свой труд писать стали, так?
Урри молчал. Страшно было открывать рот, не хотелось блевать на глазах у человека, так подло обманувшего его ожидания.
– А даже неопытному стажеру ясно, что в это сочинение – не лишенное остроумия, признаюсь, но не представляющее ни малейшей исторической ценности, – вы всего лишь перегнали сильнейшую жажду самоубийства. Родившуюся в вашей душе после той истории. Кстати, удивительно романтичной.
– Не вам судить.
– Ну вот, даже комплименты в штыки. Жаль. Но – ничего не меняет. Ведь вы настолько увлечены теорией самоубийства, что не желаете видеть очевидного несоответствия в собственной теории. Не в мелочах, по сути, Вы утверждаете, что все задачи белой цивилизации решены, новых вызовов нету… А ведь решение нефтяной проблемы – что ж это, как не новый вызов?
Врач развел руками, демонстрируя уверенность в том, что серьезных возражений быть не может.
– Такой же, как веревка для того, кто решил удавиться, – сказал Урри.
– Вот видите, опять вы проговариваетесь. Тот, кто решил удавиться… А удавиться решили-то как раз вы, а не белые люди. И книжку свою писали в надежде на то, что вас в бочке с нефтью утопят, как политического. Вы ведь именно этого ждете-то, в глубине души, так сказать?
– Мечтаю просто, – сказал Урри.
– Не сомневаюсь. И обижаетесь, что вас лечат, а не топят. Кстати, знаете, откуда все эти прикрученные к полу стулья, хитроумные приспособления для письма и прочие средства, которыми полны ваши галлюцинации? Ваш ум защищает вас же от самоубийства, которое может оказаться совсем не вымышленным. Вы будете смеяться, но именно эти болты и шарниры для кресла-качалки, о которых вы как-то проговорились, и заставили меня отказаться от лоботомии. Ведь тут отчетливо видно желание жить, причем – на примере кресла-качалки – жить со всеми удобствами. Вот эту жажду жизни я и пытаюсь в вас культивировать. Помогите же мне. Помогите.
Врач вздохнул, потрепал Урри по бедру, встал и ушел.
После этого Урри от души проблевался, а потом крепко задумался. Настолько крепко, что почти не замечал тычков кулаком по ребрам, которыми бородатый мстил ему за отпущенную ранее реплику.
* * *
Любопытно, думал Урри, качаясь в кресле и глядя на солнечного тушканчика. А ведь им почти удалось.
Минул месяц. Или около того. Примерно на половине дистанции они сломались и перестали разыгрывать историю с палатой. Врач тоже пропал. В последние две недели его раза три колотил полковник, утомляя однообразными вопросами. И все.
Возможно, конечно, кончился бюджет, иногда в шутку думал Урри, хотя на самом деле было ясно – он их победил.
Урри покосился в сторону дивана. Конвойный, в неудобной карачковой позе убирал с пола очередную лужу блевотины (от побоев и нерегулярного питания Урри испытывал проблемы с желудком). Второй конвойный молча, сложив руки на груди, стоял у двери, дожидаясь – или охраняя? – напарника. В их маленькой команде тоже имелась иерархия.
Неожиданное чувство вины – а я ведь и за людей их не считал, подумал Урри – заставило задать пошлый вопрос:
– Давно здесь служите, ребята?
Конвойные, понятно, промолчали. Урри кашлянул.
– Извините за это… Я постараюсь больше не пачкать.
Конвойные промолчали.
– Вам все так досаждают? Или я особенно?
– Когда как, – ответил тот, что убирался. Второй по-прежнему молчал.
Урри улыбнулся, подумав, что всегда может найти путь к самому грубому сердцу. Эта мысль вызвала другую, о другом пути, другом сердце… Расстроиться по-настоящему Урри не успел. В камеру вошел полковник. В руках он держал папку с бумагами.
– Разговаривать с конвоем запрещено. Это ж азы, неужели пояснять надо? – спросил он с порога.
– Да нет, – сказал Урри, разглядывая гипс на правой руке, наложенный позавчера. После очередной беседы с полковником. – Не надо, я все понял. Просто попрощаться хотелось.
Полковник кивнул.
– Стало быть, все понимаешь. – Он подошел к Урри. – Держи. Обвинительный. Стало быть, сутки на все про все.
– Сутки? – спросил Урри, взяв папку левой рукой.
– Ну а чего тянуть? Хорошего, стало быть, помаленьку. Заканчивайте! – скомандовал он конвойным. – Сутки эти никто тебя тревожить, стало быть, не должен, – пояснил он Урри. Конвойные удалились. Полковник взглянул на наручные часы. – Время пошло.
Да, подумал Урри. Время пошло. А если переставить ударение, то получится, что время пошло. Полковник вышел из камеры.
«Основным мотивом, следовательно, стоит считать желание обвиняемого испытать силу собственного духа. Это желание можно понять, но нельзя простить, и оно ни в коем случае не является обстоятельством, смягчающим вину».
Урри довольно улыбнулся. В этих строчках безошибочно угадывался врач. Причем врач, крепко обломавшийся.
«Дополнительным же мотивом служило чувство личной зависти обвиняемого к подвигу и славе Дэгу Самсона. Что, безусловно, является еще одним элементом социальной опасности обвиняемого и может рассматриваться как обстоятельство вину отягчающее».
Урри захлопнул папку. Несколько секунд катались желваки под темной кожей.
Ничего-то вы не поняли, подумал он наконец и посмотрел на солнечного тушканчика. Тот уже стал багровым – ночь была совсем рядом. Ничего не поняли, снова подумал Урри. А я оказался лучше, чем сам о себе думал.
* * *
Народу на площади Дэгу было совсем немного. Глупо, конечно, – но обидно. Мысли путались, Урри никак не мог привести их в порядок. До тех пор, пока не увидел бочку с нефтью.
Он всегда был противником смертной казни, как любой образованный человек, способный тонко чувствовать других. Но нельзя было не признать за способом наказания политических преступников, принятым в Аддис-Абебе, удивительной, отточенной красоты. Ради такого символа стоило покорять Аравийский полуостров и выскребать танки судов, навеки застрявших в гаванях Персидского залива.
– Стало быть, все. – Полковник закончил вязать узел вокруг ног Урри, встал, отряхнул колени. – Стало быть, последнее слово.
Дополнительный колорит происходящему придавал тяжелый взгляд Дэгу Самсона – эшафот был установлен прямо напротив памятника герою.
– Неужели положено? – позволил себе вопрос Урри, глядя прямо в глаза бронзового оппонента, державшего высоко над головой листок с рецептом рыбы футу.
Полковник сдержался.
– А ты думал. Только смотри сам. Можно тебя сначала подвесить.
Урри вдруг представил себе такой близкий процесс – короткий рывок веревки, после чего он будет висеть, как ведро на колодезном журавле. Потом полковник рукой остановит его тело, которое, понятно, будет раскачиваться. Потом те двое, что стоят возле журавля, направят его к бочке…
Впрочем, нет. Не о том.
Урри посмотрел на небо. Надо было рассчитаться с долгами.
– В протокол занесут, – Урри придал своим словам утвердительную интонацию, не желая снова искушать полковника.
– Занесут, стало быть. Занесут.
Урри недолго молчал. Расчет выходил торопливый, не такой, каким хотелось бы его видеть, в последней строчке не хватало слога, но… Но.
– Тогда – слушайте:
Танец пылинок, тушканчика прыть —
Рядом. Глаза не закрою.
Выпало сердцу горячему стыть,
Скоро уйду я. Вернутся герои.
Слушайте дальше были лихие…
Я же насытился чудесами.
Той же дорогой иду, что другие.
Но только – с открытыми глазами.
Александр Егоров
ЖИРНОЕ НЕБО
Первым старика заметил Аслан. Он толкнул младшего локтем и шепнул:
– Смотри. Ветеран отключенный.
Беслан пригляделся.
– Энергет, что ли? – тоже негромко произнес он. – Не из наших. Я его на квартале не видел.
Старик – рослый, в длинном грязном пальто – сидел, склонив голову и прислонясь к стене, будто так и сполз по ней, как бывает с расстрелянными мародерами; только какой из него мародер, ему на вид лет семьдесят, столько вообще не живут. Длинные рыжеватые волосы выбивались у старика из-под серой бейсболки. Козырек сполз набок, и стала видна надпись:
MILWAKEE BEER
Аслан с Бесланом с трудом разбирали нерусские буквы. Они еще раз переглянулись и подошли поближе.
Голова старика оставалась в тени. Поэтому Аслан даже вздрогнул, когда тот заговорил:
– Помогите… помогите встать.
Голос у старика был скрипучий, будто кто-то крутил педали на раздолбанном портативном генераторе. Аслан с Бесланом переглянулись.
– Вы энергет? – спросил Беслан.
– Какой еще энергет? – не понял старик. Он вытянул жилистую руку, потрогал рыжую щетину на подбородке.
– Ну… энергозависимый?
Старик сердито засопел. Попробовал встать и не смог. Аслан с Бесланом подхватили его под мышки. Вот странно: от старика ничем не пахло, даже табаком; на квартале от всех дегротов воняло невыносимо, так, что их хотелось пнуть, да посильнее. А этот был еще приличный старик. Хотя, конечно, трогать его не стоило. Аслан оглянулся: никто не видит?
– Настройки сбились, – сказал старик, – У меня нейростимулятор. Сейчас перезагрузится.
Братья удивились. Они видели дополна энергетов, которые торчали на стимуляторах, но это было совсем другое.
Старик отстранил братьев. Его глаза понемногу оживали.
– Как зовут? – спросил он, тяжело дыша.
– Аслан. Беслан, – отозвались братья с двух сторон. – Мы местные. С Лужков. Квартал шесть, Кузьминки.
– А я Анатолий Борисович. Гм… из Центра.
Старик оглядел себя, отряхнулся. Кажется, теперь он мог стоять без посторонней помощи. Тогда Аслан сплюнул и сказал:
– А чего это вы из Центра и здесь?
Вопрос был не очень чтобы вежливым, но и не наглым. Все как положено по локальным понятиям.
Поэтому старик не обиделся. Он оглядел братьев внимательным взором и проговорил:
– Я из Центра Стратегических Разработок. Слыхали о таком?
– Он же в Москве, – сказал Беслан.
– Ну да. Ну да, – старик закашлялся. – В Москве. А мы в Лужках. Хорошо. Но этот Центр был здесь когда-то, понятно?
– Это мы не знаем, – сказали братья.
– Откуда вам знать. Давно было. Цирк уехал, клоуны остались, – загадочно молвил старик. – У нас штат сократили. В министерстве сказали: нерентабельно твое направление, Анатолий Борисович. Оставайся тут, а мы переезжаем… в этот их, как его, сволочь… Нефтедрищенск… то есть в Москву, в Москву, что это я…
Он закашлялся снова. Ребята слушали его с испугом.
– Вот как-то так, – Анатолий Борисович ухватил низенького Беслана за плечо, тот поежился. – Только они, гады, всего не знали. И теперь не знают. Думают, у меня совсем крыша съехала?Не дождутся. Может, у меня и альцгеймер, но еще не геймовер… я еще на их могилках спляшу.
Аслан с Бесланом не знали что и сказать. Они шли втроем по выщербленной мостовой к проспекту. Старик прихрамывал. Когда навстречу стали попадаться люди, братья смутились и замедлили шаг.
– Спасибо, ребята, – обернулся к ним старик. – Я бы так и отключился, если бы не вы.
– А что у вас на кепке написано? – спросил Беслан.
– На кепке? – старик снял бейсболку, и ветер растрепал его длинные волосы. – На кепке написано – пиво из Милуоки. Это в Штатах. Бывали в Штатах?
– Да вы что, – испугался Аслан.
– А я вот бывал много раз. К президенту на ранчо заезжал. Лекции читал. О многомерном мире, об апокрифических рукописях Эйнштейна… И сейчас приглашают, обещают деньги немереные.Но, если по-честному, – старик взглянул на них строго, – меня вообще из России выпускать нельзя, хе-хе. Я человек государственного масштаба, поняли?
– Почему? – спросил Беслан.
– А потому, – старик постучал пальцем себя по лбу. – Все вот поэтому, друзья мои. Вот эта голова, может быть, миллиард долларов стоит. Меня вообще нужно премьером назначить, вместо этого вашего мистера…
Аслан поморгал. Беслан раскрыл рот, да так и остался – с раскрытым ртом.
– Вы потише говорите, – пробормотал Аслан. – Арестуют же.
– Арестовать они могут. Только нефть не могут добыть. Скоро до центра Земли докопаются, до самого ядра. Роются, как свиньи, – Анатолий Борисович тихо засмеялся. – А что чуть подальше лежит – того не видят. Даже фантастику не читают. А вы? Вы-то хоть не такие?
Аслан и Беслан вынуждены были признать, что они именно такие.
– Ладно, – старик махнул рукой. – Вот погодите, доберусь я до них до всех… Они еще вспомнят… профессора Чубайса…
Сказав так, Анатолий Борисович вдруг стал серьезным. Погрозил парням пальцем:
– А что, ребятки, слетаем в вашу Москву? Надерем очко правительству? Ойлигархам этим сраным?
Аслан с Бесланом как-то незаметно отступили на шаг. Развернулись и поспешили прочь.
– Встречаемся завтра, – крикнул вслед старик.
* * *
Дома Аслан устроился на просиженном диванчике и задумался.
Солнце напоследок заглянуло в окошко под потолком, осветило пыльные углы подвала – и скрылось. Скоро разрешат включить освещение, подумал Аслан. А пока можно радио послушать.
«Инициативы правительства по обеспечению энергетической безопасности находят поддержку в обществе, – сообщил спикер со стены. – Нефтедобытчики приняли на себя повышенные обязательства по скорейшему освоению четырехкилометрового горизонта».
– Жрать хочешь? – спросил Беслан. – Есть тушенка и фасоль американская.
– Запихала уже эта фасоль, – вздохнул брат. – Больше нет ничего?
– Что выдавали, то и есть. И сгущенное молоко. Будешь?
– Буду, – сказал Аслан.
Братья уже год как жили одни. Прошлым летом мать ушла на рынок и не вернулась. Потом на квартале говорили, что ее арестовали за спекуляцию. Аслан не плакал: тогда ему было уже почти тринадцать. Его брат погрустил немного, поскучал, но тоже успокоился. Он был на год помладше.
За этот год Аслан сильно вытянулся. К нему уже приглядывались взрослые пацаны из блока. Не раз встречали на улице, говорили о разных делах. Но Аслан не хотел идти в банду. И Беслан не хотел. Они мечтали совсем о другом. Об этом нельзя было говорить вслух, но мечтать никто не запрещал.
– После тушенки так интересно, – ухмылялся Аслан. – На животе спать лучше и не пытаться.
– Ага, я знаю, – отвечал брат.
– Я слышал, в Москве кроме тушенки еще и мясо выдают, – Аслан отставил банку в сторону. – И фрукты. Помнишь, в том году бананы выдавали?
– А вот от бананов так не было, – почему-то сказал Беслан.
– Ты-то откуда знаешь? Тебе рано еще.
В этот миг под потолком зажглась тусклая газовая лампочка. Аслан с Бесланом поглядели друг на друга и рассмеялись.
– Что-то мы много жрем, – сказал Аслан. – Надо поменьше. А то на дорогу не хватит.
Беслан прижал палец к губам:
– Тихо, – сказал он. – Потом поговорим.
Аслан потянулся.
– Москва-а, – сказал он. – Там, наверно, и телки красивые. Почему у нас в Лужках девчонок так мало? Что у нас в квартале, что в седьмом, что в двенадцатом?
– Убегают, – тихонько предположил Беслан. – От таких, как ты, все убегают подальше.
– Да пошел ты… А представь, приедем туда, а там – цветы, фонтаны, девчонки в белых платьях… Москва…
Аслан пнул табуретку. Повалился на диван вниз лицом, обнял серую подушку.
– Сволочь ты, – сказал брат. – Мне надоело на полу спать, понял?
Но Асланчик даже не ответил.
* * *
На следующий день лил дождь, и парни остались дома. Но и в подвале было сыро и холодно: они сидели на диване, поджав ноги и завернувшись в одеяло.
Косые струи дождя разбивались о стекло. По стене ползли капли.
– Зря мы на верхние этажи не перелезли, – сказал Беслан.
– Тут хоть электричество есть, – отвечал Аслан равнодушно. – И воду не так тяжело таскать.
– Не так тяжело, – как эхо, откликнулся младший.
Тут Аслан взглянул на него, будто только сейчас заметил:
– Да и о чем мы вообще? Какие верхние этажи? Мы же собрались…
– Тихо, – сказал Беслан.
В окно кто-то стучал. Будто бы палкой, а то и носком сапога.
– Пойдем-ка выйдем, – недобрым голосом сказал Аслан.
Драться не пришлось. По улице, под дождем, расхаживал вчерашний профессор. Здоровый и бодрый. Голову он прятал под громадным старинным зонтом. Он даже не удивился, увидав братьев, и даже не обрадовался, как будто уже устал их дожидаться.
– А, вот и вы, – сказал он. – Ну что, летим в Москву?
Аслан нахмурился.
– Вы не бойтесь, – сказал Анатолий Борисович. – Когда дождь, микрофоны не ловят.
Аслан с Бесланом синхронно моргали глазами. Они промокли насквозь. Но прятаться под зонт к безумному профессору было страшновато.
– А с чего вы взяли, что мы хотим в Москву? – осторожно начал Аслан. – Нам и здесь неплохо.
Анатолий Борисович поморщился:
– Во-первых, в Москву хочу я. Мне недоставало компаньонов. Но вы мне понравились. В вас есть что-то живое… незапрограммированное… простые русские ребята. И потом, вы помогли мне. А я не хочу остаться в долгу.
Он похлопал Беслана по плечу. На старшего взглянул серьезно:
– Я вообще не доверяю взрослым. От них столько хлопот! Кроме того, мой транспорт имеет ограниченную подъемную силу. А у вас и масса поменьше.
– Что это за транспорт? – поинтересовался Беслан. – Частный самолет?
Анатолий Борисович горделиво улыбнулся:
– Берите выше: ковер-самолет. Как в сказке. Сверхтонкий полимер, продукт нанотехнологий. Получен в нашей лаборатории, причем в ограниченном количестве. Мы бы и больше сделали, но у них, видите ли, труба пересохла! Направление неперспективное! Ну не идиоты?
Аслан сглотнул слюну. Откинул мокрые волосы со лба.
– И где же ваш ковер-самолет? – спросил он.
– А на даче у меня. В Жаворонках. Я им парник покрыл. Огурцы там растут, помидоры.
Тут даже малыш Беслан подумал, что пора бы уже заканчивать цирк. Он вежливо кашлянул и сказал:
– Анатолий Борисович. Это все очень интересно, но нам пора. Нам очередь надо занимать, в префектуре. За гуманитарной помощью.
– За крысятиной китайской? – расхохотался профессор. – Да бросьте вы ее. У меня на даче продуктов – масса. Еще от прежних времен. И сами покушаем от пуза, и с собой возьмем.
– Допустим, – сказал Аслан. – А как мы до Жаворонков ваших доберемся?
– Запросто. Воспользуемся муниципальным транспортом.
– Это как? – спросил Беслан.
– Угоним лошадь, – отвечал профессор.
* * *
– Лошадь – это супер, – восхищался Беслан. Никто и не спорил.
Вот уже битый час телега катилась по бывшей Можайской дороге, поскрипывая сдутыми колесами. Проржавевшие насквозь остовы автомобилей валялись на обочинах. Серьезная мохнатая лошадка сама обходила ямы и кучи мусора, и повозка опасно кренилась. Аслан с Бесланом хватались друг за друга, а профессор насвистывал, сидя на облучке, как ни в чем не бывало.
Коттеджи за высокими заборами выглядели покинутыми. Собаки взлаивали из переулков, собирались в стайки, но подходить ближе боялись.
Возле одного из домов Анатолий Борисович соскочил с облучка. Не без труда распахнул створки ворот. Обернувшись, весело причмокнул, будто всю жизнь был кучером, и лошадь послушно развернула телегу и шагом вошла во двор.
В доме пахло плесенью и сыростью. Автономное отопление давно не работало. Зато в запертом подвале нашлись съестные припасы: консервы, сухари, банки с неизвестными Аслану и Беслану иностранными напитками.
– Пиво будете? – бодро спросил Анатолий Борисович.
Беслан потянулся было к банке с надписью «Milwakee». Аслан ударил его по руке:
– Ты чего, дегрот?
– Правильно, – похвалил профессор. – Пейте лучше сок.
А сам невозмутимо вскрыл пиво, приложился.
– Нужно собрать консервов в дорогу, – сказал он после. – Сегодня же и отправимся.
Конечно, он все наврал. Вместо парника в заросшем саду обнаружилось довольно странное сооружение, более всего похожее на выгнутый горбом громадный лист прозрачного полиэтилена, необычайно тонкого: если бы поверхность не сияла на солнце радужным блеском, материал был бы и вовсе невидимым. Таким листом свободно можно было покрыть крышу ближайшего дома. Никаких огурцов под пленкой не водилось, зато земля под ней была абсолютно чистой, будто прожаренной, без малейших следов растительности.
– Эксперимент ставили, – пояснил профессор. – Почва под пленкой меняет молекулярный состав. Почему – неизвестно. Некому разбираться.
– И как же оно летает? – спросил Аслан. – Как оно может взлететь?
– А вот это хороший вопрос, юноша. При прохождении слабых токов на отдельных частотах пленка резко меняет свойства. Приобретает способность до некоторой степени отражать гравитационные волны. Понятно?
Аслан неуверенно кивнул.
– Говоря проще, на него не действует земное притяжение, как, впрочем, и лунное, – продолжал профессор, словно читал лекцию. – В таком случае достаточно вывести этот предмет из состояния покоя, и он, как вы говорите, взлетит. Точнее – изменит свое местоположение в пространстве. Подъемная сила этого устройства прямо пропорциональна его площади.
– А вы пробовали на нем летать? – спросил Беслан.
– Я летал. Собака летала. Это довольно забавно. Управлять легко: скользишь по воздуху, как на саночках. Правда, собака кусалась.
Анатолий Борисович задумчиво почесал ногу.
– Все это похоже на сказки, – проговорил он. – А на самом деле – просто недостающая часть в уравнении Эйнштейна.
Аслан с Бесланом ничего не поняли, и профессор махнул рукой:
– Расслабьтесь, проехали.Лошадку распрягите, киньте сухарей, пускай похавает.Кто ее еще накормит…
День ушел на подготовку к полету. Загадочный лист кое-как расстелили по земле, примяв зеленую травку, которая очень подозрительно начала под ним съеживаться; края пленки профессор посоветовал загнуть. «Чтоб шмоткине посыпались», – пояснил он на своем ужасном жаргоне. Вышло нечто вроде широченного прозрачного подноса, тонкого, но чрезвычайно прочного. Пленка еле заметно прогибалась под ногами и тогда переливалась всеми цветами радуги.
В центре разложили припасы и постелили старые одеяла (от них явственно пахло мышами). Оглядев фронт работ, Анатолий Борисович удовлетворенно хмыкнул:
– В целом неплохо. Осталось подключить питание.
Он достал из кармана плоскую коробку с небольшой рукояткой посредине. Поднес к глазам. Кряхтя, присел на корточки, аккуратно приложил устройство к прозрачному пластику (по его поверхности тотчас же побежали еле заметные радужные волны). Проделывая все это, он продолжал бормотать себе под нос непонятные слова. Беслан решил, что он колдует. Но тут профессор поднял голову:
– Возбуждением можно управлять, – сказал он. – Видите палочку? Называется джойстик. Берете осторожно, двумя пальцами…
Аслан не удержался и фыркнул. Профессор обиделся.
– Сейчас по шее получишь, тинейджер, – пообещал он.
И сам взялся за рукоятку. Прозрачный поднос дернулся, и Аслан едва не повалился на бок, будто и вправду получил хорошего тумака; парни почувствовали, что земля уходит у них из-под ног. Видно было, как пожелтевшая трава распрямляется. Пластик светился и переливался. По нему скользили блики.
– Ключ на старт! – вскричал профессор. – Ну, как говорится, поехали!
С этими словами он дернул джойстик на себя. Край ковра-самолета задрался вверх, и он уверенно взмыл ввысь, да так быстро, что у пассажиров заложило уши.
Безумный профессор что-то кричал, размахивая в воздухе бейсболкой, но парни уже не слушали. Они рухнули на одеяло, вцепились друг в друга и теперь тихонько выли от ужаса. Внизу проплывали холмы и озера, и удивительный аппарат, все ускоряясь, скользил по воздуху, как нож по маслу. Это было прекрасно и жутко, как волшебный сон перед самым пробуждением. Аслану хотелось поскорее проснуться – и в то же время смотреть дальше; вдруг он понял: вот это и было самым приятным в его жизни, и даже немножко жаль, что оно кончилось.
* * *
Днем и ночью, как в сказке, они летели на север, над темными лесами и широкими реками, над обширными безлюдными пространствами, к далекой и таинственной нефтеносной Москве. Кое-где среди лесов возникали города – скудно освещенные, холодные, вымершие. Густой дым от угольных электростанций поднимался в небо, и тогда Аслану с Бесланом мерещился запах гари.
Рассвет наступил рано; между тем становилось все холоднее. Под крылом потянулась пустынная тундра. Тускло блестевшие нитки трубопроводов пересекали ее наискосок. Островками сверху выглядели военные городки и полигоны, огороженные заборами. Взлетно-посадочные полосы сверху казались лентами серого пластыря, наклеенными на исцарапанное лицо Земли. Чем дальше к столице, тем больше их было. Самолеты с высоты похожи были на крошечных серебристых мокриц.
– Собьют нас ракетой, – предположил Аслан, стуча зубами. – Или итс… истребитель пустят вдогонку.
Анатолий Борисович похлопал его по плечу.
– Не бойся, – сказал он. – Снизу нас не видно. И керосина у них не хватит.
Бесланчик дрожал от холода. Закутанный в одеяло, он шмыгал носом и как будто даже всхлипывал.
– Москва, – шепнул ему брат. – В новостях показывали, помнишь? Там хорошо. Тепло. Там свет всегда горит, там ночью, как днем. Там фонтаны и д-д… и девчонки красивые.
Беслан не отвечал. Он закрыл лицо руками. Брат обнял его за плечи, проговорил на ухо:
– Давай пива выпьем. Американского. Хочешь?
Беслан помотал головой.
Профессор поднял глаза от пульта, посмотрел на ребят внимательно.
– Мечтатели, – проворчал он. – Москва, Москва. Доберемся – покажу вам ту Москву. Вы ахнете.
– Москва – столица, – возразил Аслан. – Там все самое лучшее. Небоскребы из стекла и бетона. С настоящими лифтами. Там автомобили ездят и автобусы.
