Текст книги "Когда закончилась нефть"
Автор книги: Андрей Буторин
Соавторы: Андрей Егоров,Александр Прокопович,Евгений Зубарев,Эля Хакимова,Сергей Алхутов,Андрей Донцов,Ирина Комиссарова,Владислав Булахтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
– У вас не конъюнктивит ли часом? – спросил Урри. – Впрочем, извините, помню, здесь, вопросы, да. Нет, товарищ полковник, не верю я в эту ахинею.
Полковник улыбнулся, откинулся на спинку стула, кивнул – мол, продолжай.
– Верят в других случаях. А в данном случае я просто знаю, что так оно и есть. И что эта, как вы изволили выразиться, ахинея, вовсе таковой не является. Таким, стало быть, образом.
Полковник кивнул еще раз, но улыбаться перестал.
– Уведите.
* * *
Ощущение было жутким. Стало настолько страшно, что Урри впервые вступил в конфликт с конвоем. Увидев вместо камеры натуральную больничную палату (и за несколько секунд честно ответив себе, что да, шли тем самым маршрутом, и это – то самое помещение), Урри потерял самообладание и резко рванулся назад. Реакция была мгновенной. Двое конвойных, которые вели его назад, повалили Урри на пол, а появившиеся невесть откуда еще двое – уже в белых халатах – профессионально подменили куда-то скрывшихся напарников, натянув на Урри смирительную рубашку. Не киношную, с длинными рукавами, а настоящую, представлявшую собой кожаную пеленку со шнуровкой за спиной.
На глазах выступили слезы. От страха, отчаяния и беспомощности. Санитары подняли Урри на ноги и ввели в комнату.
В ней теперь было четыре кровати, попарно у стен слева и справа от двери. Между кроватями стояли тумбочки. На трех кроватях лежали люди. Один парень – откуда-то с Запада, возможно, из Нигерии – тоже в смирительной рубашке. Двое других, белых и старых, были сравнительно свободны. Один из них, встревоженный шумом, сел.
– Спокойно, спокойно, – сказал санитар, державший шнуровку смирительной рубашки Урри. – Соседа не узнали, что ли?
– Узнали, узнали, – сказал тот, что сел. – Я думал, помочь чем.
– Не подмазывайся, – сказал второй санитар, прошедший тем временем к свободной кровати и откинувший одеяло. – Давай.
– Бузить будешь? – спросил первый санитар у Урри.
– Хорошо придумано – сказал Урри, к которому вернулось самообладание. – Очень хорошо. Но не выйдет.
– Не выйдет – слабительное дадим, – сказал первый санитар и засмеялся.
– Хорош зубы скалить, – сказал второй.
Спустя полминуты Урри лежал в кровати, лицом вверх. Санитары заботливо укрыли его одеялом.
– Если я блевану, то задохнусь, – сказал им Урри.
– А с чего тебе блевать-то? – спросили санитары.
– Вы в курсе, как у вас изо рта воняет? – Урри врал, но у него оставалось слишком мало способов самозащиты.
– Санитаров каждый может обидеть, – сказали санитары, впрочем, явно не обидевшись. – Но ты не забывай, что санитары тоже могут обидеть каждого. Усек?
Урри промолчал. Санитары ушли.
Какое-то время перед глазами был только кусок пробковой стены и такого же потолка. Потом в поле зрения появилось бородатое лицо белого – того, что хотел помочь санитарам.
– Помнишь меня? – спросил бородатый. Изо рта у него немыслимо воняло. Урри понял, что мир наказывает его за проявленную давеча слабость. Чтобы искупить вину, он заставил себя ощутить сострадание к этому человеку. В конце концов, изо рта воняет почти у всех стариков. Прикинув, о чем может думать белый человек на западном побережье Красного моря, Урри спросил:
– Вы как в Эфиопию попали?
Старик крякнул.
– Ты б таблетки все-таки кушал, а? Так ведь и до лоботомии недалеко.
Ага, подумал Урри. Бить все-таки будут.
* * *
Основным содержанием происходящего был стон. Протяжный, негромкий – к счастью – и какой-то убогий, словно бы жизнь стонавшего была столь тяжела, что даже стонать выходило с трудом. На этот стон, чем-то напоминавший тот самый первый луч света, нанизывались слова беседы, которую неторопливо разыгрывали двое других соседей Урри. Слушать эту буффонаду уже порядком надоело, да и от укола на душе было муторно, но беседа была единственным лимоном, находившимся в распоряжении Урри. И оставалось только делать лимонад, переваривая то, что произносили соседи.
– Не бери в голову, – сказал бородатый (Урри успел запомнить его голос). – А то таким же будешь.
Урри догадался, что бородатый кивнул в его сторону.
– Не буду, – ответил другой, облик которого был совершенно туманен. Разглядеть его по пути к кровати Урри не успел, других же возможностей не представлялось.
– Это почему?
– Да потому, что он в голову брал, брал, а главного не понял.
– Чего же?
– Сам подумай.
Бородатый какое-то время молчал. Делал вид, что думает. Урри знал, что люди с психическими расстройствами часто воспринимают просьбы подобного рода слишком буквально. А они знали, что Урри это знает. Наверное, нашли-таки «Идеальный допрос». Ну что ж, думал Урри. Играть в открытую сложней, но выиграть в таком случае почетней.
– Не знаю. Подумал – не придумал.
– Не понял он того, что нефть в головах кончается.
– Это как?
– А вот так, книжки читать надо.
Урри поморщился. Точная оговорка, подумал он. Они действительно старались подражать стилистике диалогов некоторых книг, прочитанных Урри. Сценаристы ошиблись только в одном – были выбраны далеко не самые любимые Урри книги. Скорее, наоборот.
– Ну, допустим, не читал я.
– Тем хуже для тебя.
– Короче, сам не знаешь. Умные слова прочитал, теперь только переставлять их с места на место и можешь.
– А у тебя изо рта воняет.
Стон прервался. Стало тихо, а потом стонавший сказал, негромко, но четко:
– Господи, как же вы задолбали.
И стал стонать дальше. Урри в который раз подивился организации работы с ним. В конце концов, удивляться надоело, да и укол действовал. Урри заснул.
* * *
– Выспались?
Урри открыл глаза.
Врач сидел в кресле-качалке, положив руки на подлокотники и глядя на дверь.
– Выспался, – честно ответил Урри.
– Вот и хорошо, – сказал врач. – По закону невыспавшихся допрашивать запрещено.
– Да ладно?
– Нет, конечно, – сказал врач и засмеялся.
Урри сел.
– Стало быть, сейчас на допрос меня поведут.
– Поведут, поведут.
– Ясно. А после допроса, стало быть, бумагу дадут? Или опять будет шоу с палатой?
– Не совсем понимаю, о чем вы говорите, – врач повернулся к Урри и внимательно посмотрел ему в глаза. – Какое шоу?
Урри улыбнулся.
– Стало быть, будет.
– Вы напрасно так говорите. Привыкните, на допросе начнете «сталобыкать», а полковник очень не любит, когда его дразнят. Будет бить вас. Раньше времени.
– А что, уже время назначено?
– В пятницу.
– Сегодня… вторник?
– Вторник.
Урри не любил физической боли. Потому призадумался.
– И что мне делать?
Врач явно разыгрывал роль единственного товарища. А по ней полагалось покупать сведения за счет некоторых послаблений.
– Не знаю.
Врач резко поднялся и вышел из камеры. Урри стало не по себе.
* * *
Удивительно, думал Урри. Вроде всего третий раз здесь, с полковником и вовсе только во второй, а все уже кажется привычным. Рутинным. Ко всему-то подлец…
– Короче, – прервал полковник ход его мыслей. – Вчера вы, стало быть, отказались сотрудничать со следствием. Чем сильно усложнили свою задачу, хотя, скажу честно – сильно упростили задачу нашу.
– А в чем, позвольте узнать, состоят задачи – моя и ваша?
Полковник посмотрел на Урри с усталой укоризной.
– Да, все, помню, здесь, вопросы. Не моего ума дело. Молчу.
– Молчать, стало быть, здесь не рекомендуется.
– Отчего же, до пятницы, наверное, можно?
Урри подмигнул полковнику. Тот нехорошо улыбнулся.
– Поморгай, поморгай. Пока глаза здоровые. – Он придвинул к себе книгу, открыл ее, пробежал глазами пару страниц, – Стало быть, объявляю программу.
– Я весь внимание.
– Книга твоя, стало быть, в деле вроде как имеется. Но официально она доказательством на сто процентов не является. Ведь ее могли другие написать, а тебя могли подставить. Стало быть, оклеветать.
– Логично.
– Я, стало быть, сегодня буду тебя вкратце спрашивать, по сути. Слова мои в протокол пойдут. Ну а ты, стало быть, будешь говорить, что слова это не мои, а самые что ни на есть твои слова-то, понимаешь?
– Понимаю.
Полковник кивнул, перевернул страницу.
– Молодец.
– А не проще ли будет мне просто сказать, что всю эту книгу я сам написал?
Полковник выругался.
– Простите. – Урри покачал головой. – Это я от укола отупел малость.
– От какого укола? – Полковник внимательно посмотрел на Урри.
– Вчерашнего.
Полковник молча смотрел на Урри.
– Дурить мне вздумал? – спросил он, когда Урри досчитал до трехсот восьми.
– Нет.
– Ну так не тяни резину. А то без обеда останешься.
– Хорошо. Но не из чувства голода, а из уважения к вам.
– Как хочешь. Стало быть, так…
Все-таки удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, когда другой человек читает для тебя твою же книгу. И даже неважно, нравится ему твоя книга или нет. Сути дела это не меняет. Ощущение гордости от возможности управлять чужими мыслями – ведь читающий невольно пускает тебя в свои мысли – никуда не пропадает. Это приятно. Ну и, если вдумываться, немного жутко. Потому как за базар зачастую приходится отвечать по всей строгости. В чем Урри убеждался уже третий день.
– Читаю. «Первой акцией группы „Темная ночь“ принято считать убийство профессора Доула, занимавшегося разработкой проблемы водородного двигателя для автомобиля». – Полковник сделал короткую паузу. Урри догадался, что он дает время сидящему за шторой писарю. И, стало быть, пауз таких будет много. – «Считается, что бойцы группы привели в негодность систему управления тормозами принадлежащего Доулу автомобиля – вполне себе бензинового, к слову, – и тот погиб в последовавшей катастрофе. Противоречия этой версии бросаются в глаза любому, кто способен хотя бы на секунду задуматься, ознакомившись с ней. Во-первых, группа „Темная ночь“ никогда более ни прибегала к такому способу борьбы, хотя, казалось бы, успех первой же акции должен был предопределить вкусы наших национальных героев если не навсегда, то, как минимум, до первого крупного провала». – Полковник неторопливо перевернул страницу, кашлянул, и продолжил: – «Во-вторых, полицейский протокол, описывающий трагическое – для профессора, конечно же, – событие и ставший для нас документом столь же широко известным и ценным, как Декларация независимости, содержит недвусмысленное указание на то, что последние секунды своей жизни профессор Доул посвятил очень интенсивному торможению, и колеса его автомобиля оставили на асфальте две жирные черные черты длиной около полусотни ярдов. В-третьих, смертельный удар нанес третий автомобиль, ударивший автомобиль профессора сзади. Таким образом, неисправные тормоза никак не стали причиной преждевременной кончины Доула. Да и вряд ли они были неисправны».Стало быть, конец цитаты. Твое?
– Да, – сказал Урри. – Мое.
– И ты, стало быть, считаешь, что все тут верно.
– Да, я считаю, что тут, стало быть, все верно.
Полковник нервно дернул щекой.
– А вот шутить меня не рекомендую.
– Простите, – сказал Урри. – Просто у меня эхолалия.
– Это как?
– Неосознанно повторяю некоторые слова собеседника.
– Ладно, проехали. Стало быть, это свое преступление признал.
– Ну, если вам угодно считать это преступлением…
– Стало быть, читаю дальше. – Полковник перевернул с полсотни страниц. – «История с массовым отравлением рыбой фугу – безусловно, самая трагикомичная во всей эпопее – едва ли нуждается в серьезных комментариях. Поразительно, что лежащие на поверхности несуразности, куда как более очевидные, чем в случае с Доулом, и здесь остались незамеченными». – Пауза. – «Едва ли хоть кто-то может предположить, что повар столовой токийского университета готовил рыбу фугу, подглядывая в шпаргалку, словно дипломник кулинарного техникума. Следует учесть что этому человеку доверили угощать не студентов, а участников семинара по проблемам перехода химической промышленности на новые виды сырья без использования нефти. Тем не менее история с подменой рецепта, совершенной бойцом „Темной ночи“ Дегу Самсоном, базируется именно на таком вот предположении. Мы же со всей ответственностью можем заявить, что такого быть не могло. И случившееся в столовой не имело никакого отношения к деятельности разведки Эфиопии»– конец, стало быть, цитаты.
Полковник взглянул на Урри.
– Все сказанное выше написано мной.
– И?
– И я считаю, что так оно все и есть.
– Молодец. Стало быть, едем дальше…
Допрос продлился намного дольше предыдущих.
* * *
Урри ожидал новой клоунады с больничной палатой. Но нет. Камера была все та же, по ней все так же ползал луч света, укоряя за до сих пор не сдержанное обещание.
К счастью, на столе опять был лист бумаги, прикрепленный к стеклу, и утопленный в гнезде карандаш. Пообедав – еду подали сразу по возвращении – Урри решил приняться за стихи. Для начала он с полчаса провел в кресле-качалке. Не размышляя о разном, как обычно; напротив, стараясь успокоить и очистить ум. Когда треск рацио стих, Урри осторожно поднялся и пошел к столу.
Сел. Взял в руки стеклянный планшет. Негромко звякнули цепи.
Человек – луч света (как ни крути, а это так). Луч света виден только на препятствиях – будь то рой пылинок, которые и позволяют увидеть собственно луч, или стена, превращающая луч в тушканчика. Так и человек…
То есть стих, собственно говоря, был готов. Дело оставалось за малым – нанизать эти мысли на тонкий луч рифм. Урри ждал, когда начнется процесс их рождения, но дождался он другого. В камеру снова пришел врач. Что было интересней – сопровождал его вчерашний бородатый. В халате, со стетоскопом на шее. Короче, ряженый под коллегу.
– Добрый вечер, – сказал врач, усаживаясь в кресло-качалку.
– Здравствуйте, – ответил Урри. Развернуть стул он не мог (ножки прикручены), и ему снова пришлось принять неудобную позу.
Бородатый тем временем, не проронив ни слова, уселся на диван.
– Не помешали? Я вижу, вы хотели что-то писать?
Урри покраснел.
– Нет-нет, ваш визит вполне кстати.
– Вам так кажется?
– Да. А вам – нет?
– Не знаю. На вашем месте я бы задумался над явной несуразностью частых визитов врача. Учитывая, что вы считаете себя заключенным.
Ага, подумал Урри.
– Не вижу противоречия.
– Отчего же?
– В наше время каждый школьник знает про игру в злого и доброго следователей. В таких условиях раскалывать старым добрым приемом можно разве только… орехи, – Урри захохотал.
Врач улыбнулся. Бородатый достал из нагрудного кармана карандаш и блокнот, что-то записал.
– То есть вы полагаете мои посещения методом допроса версии два-ноль?
– Что-то вроде того.
– Жаль. Мне, как врачу, крайне важно вызывать у пациента доверие. А при такой постановке вопроса это совершенно невозможно, как я полагаю.
– Напротив, – сказал Урри. – Врачи, признаюсь, вызывают у меня гораздо меньше доверия, чем следователи.
– Почему?
– Да потому, что следователи гораздо честнее. Врач, в силу особенностей профессии, всегда должен делать вид, что все знает. Хотя на самом деле чаще всего знает он совсем немного. Следователь же ничего не знает и не скрывает этого.
– Однако, – бородатый покачал головой и снова что-то записал.
– Согласен, – сказал врач, бросив взгляд в сторону коллеги. Потом повернулся к Урри: – Ваши построения на удивление логичны.
– Спасибо.
– Тем страннее читать ваши книги, полные очевидных несоответствий.
Это было похоже на ощущения от пощечины – хотя Урри никогда и не били ладонью по лицу. Он потерял равновесие, так что чуть не свалился со стула. В голове зашумело.
– Простите?
– Давно уже простил, – врач поднялся с кресла, и тут Урри заметил у него в руках книгу. Врач подошел и положил ее на стол:
– Почитайте.
– Спасибо, но я в курсе того, что там написано. Да и не далее как пару часов назад наиболее удачные отрывки мне любезно зачитывал полковник.
Бородатый охнул. Врач повернулся к нему и развел руками – мол, что и говорить, случай крайне тяжелый.
– Все-таки почитайте. Вдруг найдете несоответствия. А завтра мы с вами обменяемся мыслями на это счет. Идет?
Урри подумал. Он начал догадываться, к чему идет. Но ничего не сказал. И так слишком много карт было уже раскрыто.
– Хорошо.
– Вот и хорошо.
* * *
«Таким образом, крушение Евроатлантической Империи и неразрывно связанного с ней Большого Полумесяца не было рукотворным. У этого события имелись глубинные, естественные, объективные причины – и мы должны о них знать. Хотя бы для того, чтобы избежать подобной катастрофы в будущем. Сейчас, когда Эфиопия доминирует на Восточном побережье Африки и продолжает благодатную экспансию на север, запад и юг, мы должны с особенным вниманием изучать историю цивилизаций, занимавших центральные позиции в мире и потерпевших крушение. Зачем – объяснять, думаю, излишне.
Контекст всех крушений одинаков. И он, безусловно, содержал в себе элементы самоубийства. Коллективный разум, постигавший бессмысленность дальнейшего существования – после того, как все возможные цели достигнуты, подвиги совершены, препятствия сокрушены, – неумолимо двигал государства, союзы, общества к катастрофе. Которая, если внимательно вглядеться, всегда имела вид добровольного ухода со сцены для того, чтобы дать другим попробовать свои силы.
Примитивный анализ обычно говорит о массовом помешательстве – будь то нефтяная катастрофа, о которой мы так подробно сегодня говорили, или, скажем, гибель Римской империи, которые мы не раз приводили в пример. Можно вспомнить Древнюю Персию, можно – Советский Союз. Во всех случаях действия как руководителей, так и рядовых граждан кажутся безумными. Безусловно, наращивание производства автомобилей или построение „энергетических сверхдержав“ в период истощения углеводородного топлива представляется поразительно близоруким. Немыслимым кажется параноидальный страх перед спасительным рецептом атомной энергетики – не только испытываемый обывателями, но и культивируемый „лучшими умами“ человечества (каковое эти „лучшие умы“ неизменно отождествляли с „белой костью“ или „солью земли“, бросая людям с другим цветом кожи лишь объедки политкорректных квот). Еще более диким видится тот факт, что грядущая катастрофа, вроде бы осознаваемая теми, кому она грозила в наибольшей степени, становилась не столько предметом приложения коллективных усилий по борьбе с ней, сколько объектом развлечения, всего лишь очередным штампом в торжественном комплекте сюжетов, используемых мастерами „показного дела“.
Однако эти оценки (безумный, близорукий, дикий) основываются на предположении, которое явно не выражается, а потому и прячется от примитивных аналитиков. На предположении о том, что коллективный разум безусловно стремится к продлению существования своего носителя. И только в этом направлении должна работать логика коллективного разума. Любое же отклонение воспринимается как свидетельство коллективного безумия. Предположение это – о безусловном стремлении к выживанию – кажется неочевидным. Зато очевидной выглядит полная невозможность того самого коллективного безумия – по той простой причине, что норму от сумасшествия отличает всего лишь количественная оценка. Нормальной считается точка зрения, разделяемая большинством. А поскольку эта точка зрения, естественно, и воспринимается как коллективная – массовое помешательство становится невозможным просто по определению.
Таким образом, мы пришли к выводу, что коллективный разум всегда нормален. После чего с неизбежностью приходим к выводу о том, что явления вроде упомянутых выше являются всего лишь сознательным для коллективного разума (но почти всегда бессознательным для общества и его отдельных членов) движением к самоубийству.
По той же тропке силлогизмов прошелся и Доминик Ширл, чешский радикальный мыслитель, ставший идейным вдохновителем реально существовавшей группы „Родовспоможение“ (часть деятельности которой – не имеющей никакого отношения к Доулу и Токио – мы привыкли называть „завершающим этапом“ работы группы „Темная ночь“). Впрочем, он не тешил себя надеждой на то, что является творцом истории. Каждое убийство человека, занимающегося работой над тем или иным аспектом нефтяной проблемы, казалось ему всего лишь простым проведением в жизнь исторической воли. „Я делаю это не для них, я делаю это для себя“, – писал Ширл своему ближайшему другу, биатлонисту Свенссону (застрелившему норвежского изобретателя, предложившего суррогатную зажигалку на кишечных газах). „Я иду той же дорогой, что и другие. Но я иду с открытыми глазами“».
Урри остановился, помассировал уставшие (в камере был полумрак) глаза. Нет, его не мучили сомнения. Несоответствий в его книге не было, он знал это твердо. И не настолько дорожил Урри своим текстом, чтобы с наслаждением перечитывать его заново, от корки до корки. Просто его совершенно неожиданно решили испытать одиночеством. Врач солгал. От него Урри такого не ожидал, отчего делалось вдвойне обидно. Прошло уже более суток с того момента, как врач и бородатый ушли. С тех пор Урри не видел ни одного человека. Ему не приносили еду, никто не приходил за парашей (в комнате смердело). Естественно, возникло мерзкое ощущение потери ориентации во времени. Для того чтобы снова найти точку опоры, Урри и стал читать. Помня, что на страницу у него обычно уходит примерно минута. Однако хорошо знакомый текст читался быстрее, и Урри прикинул, что сейчас страница стоит секунд тридцать – сорок. Таким образом он и отмерял время. Иногда делая короткие паузы, чтобы передохнуть. При этом он считал про себя, по возможности старясь придерживаться секундных интервалов.
Урри досчитал до ста, глядя на дверь и покачиваясь в кресле. Он уже собирался продолжить, как за дверью раздались голоса. Сутки тишины (до бесед с собой Урри еще не созрел) обострили слух.
– Послушайте, это смешно! – Урри узнал врача.
– Нельзя, – шепотом, бородатый.
– Я обещал.
– Ничего, он вас простит. У него нету выбора.
Раздались звуки борьбы, что-то стукнуло прямо в дверь камеры. Урри догадался, что бородатый не пускает к нему врача.
– Убери руки!
– Нельзя. Он еще не созрел. Вы его недооцениваете.
Еще одна обида – оказалось, что врач его недооценивает.
– Думаете?
– Уверен.
– И что, до пятницы будем его мурыжить?
– Придется.
– Жаль.
Почему, подумал Урри. Ведь я хотел всего лишь помочь.
* * *
– Стало быть, пятница, – сказал полковник, глядя на стоявший справа от него настольный календарь.
– Стало быть, – согласился Урри. – Я уже два дня не ел.
– Я тоже, – сказал полковник, поднимаясь из-за стола.
– Неправда, – сказал Урри.
– Неправда, – согласился полковник. – Но что это меняет? – Он уже стоял рядом с Урри.
– Ничего, – сказал Урри, прикидывая, куда его ударит полковник для начала.
Тот не спешил. Заложил руки за спину, покачнулся – с пяток на носки, потом обратно.
– Почитаем?
– Отчего бы не почитать.
Полковник вернулся за стол.
– Стало быть, читаю. – Он открыл книгу ближе к концу, там, где виднелась последняя закладка. Урри попытался угадать, о чем пойдет речь. – «Нелепа сама постановка вопроса. Уничтожение одного, десяти и даже сотни профессоров и прочих докторов от философии не способно остановить научно-технический прогресс», – полковник сделал паузу. А Урри тем временем самодовольно отметил, что угадал. – «Это объективное явление, движимое гигантскими силами, и никакая террористическая – если называть вещи своими именами – организация не способна им противостоять. На место убитого всегда могут прийти новые люди, не менее талантливые. Скорее, наоборот – если принять во внимание традиционную консервативность академической среды. Это, кстати, четко представлял себе Ширл, о котором мы уже писали выше. Увы, отечественная историография старается привить обществу совсем другую точку зрения, которая стала бы фундаментом сомнительных построений. Но давайте зададимся простым вопросом – могла ли, скажем, смерть Оппенгеймера спасти жителей Хиросимы и Нагасаки?»– Полковник снова остановился, словно бы действительно давая присутствующим время поразмыслить над этим вопросом. – «Нет. Точно так же не могла смерть нескольких ученых предотвратить энергетическую революцию и привести пропитанный нефтью мир к катастрофе, если бы коллективный разум, правящий этим миром, сам того не хотел. А он хотел. Почему? Да потому, что исторические цели, стоявшие перед белой цивилизацией, уже были решены. Причем – будем честны – решены „на отлично“. Белая цивилизация поставила на колени весь остальной мир, она справилась с проблемой чудовищных войн между странами, являвшимися ее частями, она, наконец, разобралась с деспотическими режимами, проросшими из семян, посеянных некоторыми ее неосторожными мыслителями. После чего для белых закончилась история, как о том и сообщил нам прозорливый японец», —полковник сделал паузу и сосредоточенно нахмурился. Урри самодовольно подумал о том, что полковник понятия не имеет о том, что ж за японец имеется в виду. Надув щеки и с шумом выдохнув, полковник прочитал последние два предложения: – «Таким образом, группа „Темная ночь“, даже еслибы она существовала, не могла сотворить Великий Переворот, как то утверждается в наших учебниках, и – добавим для ясности и справедливости – как не сотворила его группа „Родовспоможение“, члены которой действовали исключительно в личных целях. Белая цивилизация сама уступила нам место, а нефть была всего лишь удобным поводом». Конец, стало быть, цитаты.
Немного помолчали. Полковник устало смотрел на Урри. Тот на всякий случай считал про себя.
– Ты в армии-то служил? – спросил полковник, когда Урри дошел до двадцати двух.
– Нет.
– Оно и видно. А я служил.
– Оно и видно.
– Ничего тебе не видно, – констатировал полковник и снова встал. – Ты все это написал?
– Я.
– А зачем?
Урри задумался на секунду:
– Я помочь хотел. Правду рассказать.
– Правду, стало быть. А что есть правда? – спросил полковник и осекся.
Урри улыбнулся:
– Ну, вы и замахнулись.
Полковник подошел к нему:
– Нет, я еще не замахнулся. Ща, стало быть, замахнусь.
– Стало быть, зачем? – спросил Урри.
В ухо.
Больно. Свалился на бок.
– Я. Тебе. Уже. Говорил. – Полковник делал длинные паузы между словами, придавая последним максимальный вес. – Во-первых. Не. Шути. Меня. – Он обошел стул, ухватил Урри за шнуровку смирительной рубашки. – Во-вторых, – крякнув от натуги, полковник вернул Урри на стул. – Здесь. Вопросы…
– Задаю я. То есть вы. Стало быть, помню.
В то же ухо. Вдвойне больнее.
Но Урри удержался на стуле. Это почему-то казалось нужным.
– Стало быть, протокол ведется. «Темная ночь» никогда не существовала. Так?
– Так.
Урри получил первую в жизни пощечину. Оказалось – не так это страшно.
– В школе преподают туфту. Так?
– Так.
Вторая пощечина.
– Памятники стоят выдуманным людям. Так? Сообразив, что новые удары следуют после его слов, Урри решил помолчать. Не то чтобы надеялся. Просто забавной показалась такая мысль.
– Так? – повторил полковник.
Двенадцать, думал Урри. Тринадцать.
– Так? – повторил полковник.
Четырнадцать, думал Урри. Неужели? Шестнадцать-семнадцать-восем…
В ухо.
Похоже, потекла кровь.
Не желая облегчать полковнику жизнь, Урри свалился на пол.
– Пытаешься быть смелым, – констатировал полковник. – Напрасно. Я и так знаю, что ты смелый. Это ничего не меняет. Потому как ты остаешься подонком. Пусть и смелым.
– Кто как обзывается – сам так называется! – Урри захохотал.
Полковник наступил ему на лодыжку. Урри охнул.
– И хромым еще будешь. Парни за нас умирали, а ты, стало быть, в это не веришь?
– Я не верю. Я знаю.
Сохранять достоинство после удара носком ботинка по копчику едва ли может хоть кто-то в этом мире. Урри захныкал.
Полковник присел рядом с ним на корточки.
– Послушай. Стало быть, ты думаешь, мне это доставляет удовольствие?
– Дешевый прием, – ответил Урри, собрав волю в кулак. Перевернувшись на спину, он подтянул колени к груди. Впрочем, поскольку руки были связаны за спиной и сразу начали неметь, долго держать эту позицию Урри все равно не мог.
– А мы, стало быть, деньги государственные экономим. – Полковник выпрямился и, как бы развивая свою мысль, без затей пнул Урри ногой по ребрам. Хохот, который попытался изобразить Урри, прерывался предательскими всхлипами.
Дальше, почти до самого конца, допрос проходил в сосредоточенном молчании. Возможно, именно такими словами и завершался протокол. Урри надеялся, что писарь его пощадил, и не написал о том, что в итоге он безнадежно расплакался, умоляя полковника остановиться.
* * *
После случившегося «больничное» представление выглядело вдвойне омерзительным. Омерзительным втройне его делало то обстоятельство, что Урри не положили на кровать, а подвесили головой вниз в том углу, где она стояла. Причем голова располагалась очень низко, примерно на уровне колен стоящего человека. В этом унизительном положении Урри и застал врач.
– Здравствуйте, – сказал он, подойдя к Урри (при его появлении соседи по палате притихли, и даже нигериец прекратил стонать). – Я сразу хочу извиниться за то, что не навестил вас раньше. Дело в том, что…
– Не стоит, – сказал Урри. – Я все понимаю. Да и выбора у меня нет.
Полковник выбил Урри два зуба, и теперь шипящие согласные сопровождались гадостным свистом.
– Хорошо.
Врач поставил на пол раскладной стульчик, который принес с собой, и сел.
– Ну что ж, давайте в таком случае вернемся к тому, на чем мы остановились в прошлый раз.
– Послушайте, – сказал Урри. – Вам не кажется, что это уже выходит за рамки?
– А именно?
– Обсуждать книгу в тот момент, когда я нахожусь в таком положении.
– В каком же особенном положении вы находитесь?
– Видите ли, – начал Урри, и вдруг, потеряв самообладание, завизжал: – Я, бля, вниз головой вишу, мудила!!!
– А, – врач кивнул головой. – Не переживайте. Это побочное действие укола, расстройство вестибулярного аппарата. Отчего вам и кажется, что вы в таком неприятном положении. Тем же объясняется и сквернословие, кстати. Плохо, конечно, но состояние ваше вынуждает нас на крайние меры. Если вам будет от этого легче – космонавты на орбите тоже поначалу испытывают неприятное ощущение, будто их подвесили вниз головой. Потом привыкают.
Урри промолчал. Врач терял последние крохи выделенного ему когда-то – без достаточных оснований, кстати – кредита доверия.
– Вернемся к книге. Она у вас?
– Я ее съел, сразу после укола. Такое вот неприятное побочное действие, – Урри захохотал.
– Ясно, – врач улыбнулся. – Впрочем, я ее хорошо помню, ну а вы, понятно, помните еще лучше.
– Нет, – сказал Урри. – Я не помню, даже как меня зовут. Такое вот побочное действие.
– Вероятно, вам пригрезился очередной допрос у полковника. Судя по предыдущим вашим словам и принимая во внимание, что сегодня пятница, вас там, если можно так выразиться, били.
– Ага, – подал голос бородатый. – Часа два визжал, как баба, и по кровати елозил. Санитаров никак дозваться не могли, насилу успокоили.
– Помолчи, гниль мохнатая, – сказал Урри, стараясь сохранять спокойствие. – Зубы иди почисть лучше.
