Текст книги "Клин"

Автор книги: Андрей Буторин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава одиннадцатая
«Янтарный» ужин

Веселость как-то вдруг разом покинула Санту. Не знаю почему, но мне вдруг отчетливо показалось, что он сразу поверил Анне. Чего нельзя было сказать о втором ученом – Штейне, который, напротив, начал широко улыбаться, ожидая, видимо, дальнейшего развития интересной шутки.

Санта засуетился вдруг, забормотал:

– Что же мы тут толпимся, в этом «предбаннике»? Проходите, проходите! – И он раскрыл перед нами еще одну тяжелую дверь, за которой оказался довольно широкий коридор со стенами из все того же гофрированного металла. Тут и там вдоль его стен стояли разнообразные ящики, коробки, некие непонятные приспособления… Мне стало жутко интересно – вот бы побродить тут, порыться в этих научно-технических богатствах!..

Но профессор повел нас дальше. За поворотом коридор оказался короче. Он упирался в еще одну массивную дверь. Здесь тоже были коробки и ящики, но не так много, как в длинной части коридора. Зато справа вдоль стены тут стояло что-то вроде стеклянного шкафа, в котором висели два желто-зеленых комбинезона, таких же, что был сейчас на Штейне. Слева же в стене было широкое окно, за которым виднелась большая комната, заставленная столами и шкафами с многочисленными приборами и различными склянками – скорее всего, лаборатория. А перед окном была еще одна дверь, в которую и завел нас Александр Александрович. Ну, или Санта, раз ему так больше нравится. Я подумал, что надо будет тихонечко выспросить у Анны, кто такой этот Санта Клаус. Наверное, какой-нибудь известный герой последних десятилетий. Например, иностранный космонавт. Девчонка же говорила, что американцы первыми высадились на Луну. Вот, может, этот самый Клаус и ступил первым в лунную пыль.

Как бы то ни было, мы очутились в небольшой, но довольно уютной комнатке. В ней ничего не было, кроме двух заправленных по-солдатски коек и небольшого столика между ними.

– Прошу извинить, – церемонно поклонился Санта, – но здесь нам будет удобней всего. В лаборатории царит сплошной бардак – рабочая, так сказать, обстановка, ну, а на складе чересчур скучно и пыльно, ха-ха-ха!.. Так что присаживайтесь здесь, прямо на кровати, а мы с Андрюшей вскипятим сейчас чайку и сообразим что-нибудь на ужин. А там уж, гости дорогие, я устрою вам всенепременнейший и тщательнейший допрос с пристрастием, ха-ха-ха!..

Он подхватил Штейна под локоть и потащил того за порог. Мы же, оглядевшись, сели на койки – на одну мы с братом, на вторую, напротив нас, Анна. Серега посмотрел на девчонку с явным осуждением.

– Что не так? – спросила она.

– Зачем ты это сказала?

– Что вы из прошлого? А что я, по-твоему, должна была сказать? Что вы прилетели с Альфы Центавра?

– То, что ты говорила другим. Мы, дескать, сталкеры-новички, ты – наша наставница.

– Да?.. А зачем мы тогда сюда вообще шли? По-моему, между нами, девочками, мы как раз и хотели здесь выяснить истину. А чтобы заполучить истину, нужно, мне кажется, тоже говорить правду. Нет?

– Ну… – смутился брат. – Все равно, ты уж как-то прямо в лоб сразу…

– А к чему юлить? Чего ждать? Мне кажется, этим людям можно доверять.

– Да, – немного подумав, сказал Сергей, – им можно доверять. Я это тоже почувствовал.

– Тогда чего ты на меня бочку катишь?

– Да я не качу… – совсем засмущался Серега. – Мне просто как-то не по себе.

– Мне тоже, – не удержался я. – И я, кажется, понимаю почему. Ведь это… ну, как бы наша последняя надежда, так?.. Может, не совсем последняя, но основная. Мы ведь очень много ждем от этой встречи. А вдруг наши ожидания напрасны? Вдруг ученые ничем нам не смогут помочь? Скажут: простите, ребята, давайте уж как-нибудь сами. А разве такое приятно услышать? Вот Серега как бы и струхнул маленько. Так ведь, Сереж?..

– Сам ты… струхнул! – расправил плечи двоюродный брат. – Тоже мне, психолог!..

Но по его лицу я понял, что попал в точку. Анне, видать, мое объяснение тоже понравилось, она сидела, с трудом сдерживая улыбку, даже голову опустила. А потом вскинула ее и сказала:

– В общем, Матрос, тебе решать – говорим мы ученым все как есть или благодарим за ужин и выметаемся. Кстати, между нами, девочками, на ночь глядя выметаться тоже не особо хотелось бы. Я предлагаю хотя бы переночевать здесь.

– Да говорим, говорим! – пробурчал брат. – Вон, пусть Федь… Дядя Фёдор все им и расскажет подробно. Он-то и с той стороны видел, как все начиналось. А мы с тобой, если что, дополним.

Откровенно говоря, мне такое доверие было чрезвычайно приятно. Я даже расплылся в улыбке.

– И нечего лыбиться, – испортил мне удовольствие Серега. – Дело серьезное. Рассказывай все подробно и четко.

– И про то, что ты… того?.. – спросил я.

– Про все. Как оно было, так и говори.

Мы надолго замолчали. Так больше и не проронили ни слова, пока не вернулись ученые. Штейн нес стопку тарелок, на которой сверху была водружена половина буханки хлеба. В руке он, кроме того, зажимал «пучок» столовых приборов – вилки и нож. А когда в комнатку вошел Санта, по ней разлился непередаваемо вкусный, прямо-таки волшебный аромат жареной картошки – ведь ученый нес огромную сковороду, наполненную этим вкуснейшим – во всяком случае, для меня – яством. Картошка была зажарена вперемешку с тушенкой, которой наши новые знакомые также не пожалели.

Штейн расставил на столике тарелки, Санта выложил на них картошку и унес пустую сковороду. А вернулся он с «матрешкой» вставленных один в другой стаканов и бутылкой вина. Я сразу напрягся, вспомнив о своем зароке. Впрочем, тот касался крепких напитков – в частности, водки, а это было всего-навсего вино, и тем не менее… Но Санта уже расставил стаканы, откупорил бутылку и принялся разливать багряный напиток, приговаривая:

– Красное сухое вино – самое милое дело для вывода из организма радионуклидов. Лучше всякой водки в десять раз. И для знакомства самое то. Как знал, приберег бутылочку!

Второй ученый нарезал в это время хлеб крупными ломтями, и от хлебного домашнего духа у меня потекли слюнки едва ли не сильней, чем от запаха картошки.

– Ну, как говорится, за встречу! – поднял стакан Санта.

Мы все сделали то же самое. С глухим звоном – не хрусталь, однако! – чокнулись, выпили и налегли на картошку.

Самым голодным, видимо, оказался я, поскольку расправился с содержимым тарелки первым – и пары минут, думаю, не прошло. Заметив это, Санта сказал:

– Давайте, что ли, по второй, а вы, молодой человек, раз уж все равно освободились, может, начнете свой рассказ? Только, прошу вас, подробней и последовательно, с самого, так сказать, начала.

Я кивнул, ученый разлил остатки вина по стаканам, мы снова чокнулись, выпили и я заговорил. Точнее, сначала задал профессору уточняющий вопрос:

– С начала – это как? Откуда начинать?

– Ну, конечно, не с вашего рождения, – растянул в улыбке губы Санта. – Впрочем, ради любопытства, в каком году вы родились?

– В тридцать первом, – честно ответил я. – Тысяча девятьсот.

– Уже хорошо, что не просто в девятьсот, – не преминул вставить Санта и, конечно же, добавил: – Ха-ха-ха!.. – Впрочем, он тут же согнал с лица улыбку и смущенно произнес: – Прошу извинить за неуместную шутку. Продолжайте, пожалуйста. С того момента, где вы были и что делали перед тем как попасть сюда.

Я вздохнул, взял для чего-то в руку вилку и принялся рассказывать. Подробно, как и просили, с того самого момента как потерял возле железнодорожной кассы Овруча Серегу.

Меня слушали буквально с открытыми ртами. Ученые даже забыли про свою недоеденную картошку. Сергей с Анной тарелки все же подчистили, но и они впитывали сказанное мной с большим любопытством. И то – начала этой истории в подробностях не знали и они. Лишь когда я дошел до наших здешних приключений, брат и девушка немного расслабились, а потом и вовсе принялись встревать в мой рассказ, поправляя и дополняя меня. Когда сообща мы дошли до нашего прибытия в этот вот бункер, в нем наконец повисла тишина – напряженная и тягучая.

Первым нарушил ее Санта.

– М-мда… – сказал он. – Вот уж, как говорится… – Затем он встрепенулся и просительно глянул на Штейна: – Андрюша, не будешь ли ты столь любезен принести нам чайку?

– Только вы тут ничего без меня не рассказывайте больше! – с детской непосредственностью воскликнул, вскакивая, Штейн. Он скрылся за дверью с такой поспешностью, словно и впрямь подозревал, что мы скроем от него самое интересное.

Но мы-то все и так уже рассказали. Интересного ждали мы сами. От них, от ученых. И, судя по всему, профессор Санта это хорошо понимал. Пока отсутствовал его коллега, он и в самом деле, будто добросовестно выполняя его просьбу, не произнес ни звука. Он сидел, поставив локти на столик и обхватив голову руками. Казалось, было слышно, как мысли лихорадочно носятся по извилинам его мозга.

А когда Штейн вернулся и чай был разлит по тем же стаканам, Санта медленно и негромко заговорил. Казалось, теперь перед нами сидел совсем другой человек – не тот пожилой неумелый остряк, которого мы успели узнать, а трезвый, умный, тщательно взвешивающий каждое слово ученый.

– Вчера, как известно, произошел крупный выброс, – начал он. – Самый, пожалуй, крупный за последние несколько лет. И самый необычный. Наши приборы – а они расположены во многих местах Зоны – зафиксировали, в частности, любопытный и необъяснимый пока парадокс: Зона, оставаясь в своих прежних границах и занимая ту же самую площадь, будто бы сжалась, словно пространство внутри нее стало плотней. Чтобы было понятней, приведу очень простой пример. Возьмем топор и вобьем сверху в его топорище клин. Обух не даст древесине расшириться сверх прежних границ, но плотность этой самой древесины за счет вытесненного клином объема увеличится.

– И что, этим клином стали мы? – спросил мой двоюродный брат.

– Не думаю, – покачал головой Санта, – ваш объем для этого слишком мал. Да и что вы собой вытеснили – воздух? Так его в границах Зоны не удержишь. Нет, тут что-то другое. Что-то более сложное, не укладывающееся в рамки современных знаний о свойствах пространства-времени. Но вот вам, кстати, и ваш временной парадокс! Как известно, свойства пространства и времени неразрывно связаны, поэтому я более чем уверен, что и загадочный «Клин», и ваше перемещение из прошлого – результат воздействия того самого выброса. И все-таки мне непонятно, каким образом связано это место в настоящем времени с пятьдесят первым годом! Почему выброс дотянулся отсюда туда, к вам?.. Очень жаль, что уважаемый… э-э-э… Матрос не помнит, что заставило его сесть именно в тот пригородный поезд, а затем покинуть его и целеустремленно направиться куда-то в совершенно необитаемой местности! Ведь я правильно понял вас, дорогой… э-э-э… Дядя Фёдор, что там, где застала вас странная гроза, было лишь голое поле?

– Правильно, – кивнул я. – Поле, а дальше кусты, лес… Ни огонечка кругом! Глухомань.

– Не совсем так… – подал вдруг голос Серега.

Все разом повернулись к нему.

– Конечно, я точно не знаю, где именно я покинул вагон, – продолжил брат, не поднимая головы от столика, – но достаточно и примерных прикидок – район все равно тот. – Он резко поднял голову и обвел всех нас строгим, я бы даже сказал, суровым взглядом. – То, что я скажу сейчас, является совершенно секретной информацией. И не надо меня уговаривать, убеждая, что прошло уже семьдесят лет, – подробностей я все равно не расскажу. Я бы не сказал вообще ничего, но чувствую, что здесь имеется очевидная связь с нашим делом, и продолжать умалчивать эти обстоятельства я тоже считаю себя не вправе. Вкратце дело обстоит так… После войны я продолжал нести службу как раз в этих местах, в одной весьма и весьма засекреченной части. Я выступал в роли испытателя новейшего, абсолютно секретного оружия.

– Атомного?!.. – не удержался я.

Сергей посмотрел на меня так, что на мне едва не затлела одежда. Но ответил мне вовсе не он, а Санта:

– Психотронного.

– Откуда?!.. – подскочил брат. – Откуда вы знаете?..

– Догадался, – также очень серьезно ответил профессор. – И не только. Все-таки я доктор наук, а изучаю не что иное, как эту Зону, – обвел он вокруг руками. – Ее история мне тоже немного знакома.

– Тогда мне нечего больше добавить, – буркнул Серега. – Не имею права. Разве что высказать догадку, что во время одного из испытаний произошла авария, из-за которой я и лишился разума.

– Откровенно говоря, меня больше интересует, почему вы его вновь обрели, – пробормотал под нос Санта. А потом сказал уже обычным своим тоном: – И я теперь более чем уверен, что этот парадоксальный выброс спровоцировали именно вы, Матрос.

Сергей снова дернулся, но совладал с собой, успокоился. Скорее даже – застыл, закаменел, приготовившись, видимо, услышать от профессора что-то чрезвычайно важное. И продолжение последовало.

– Да-да, – закивал Санта. – Подозреваю, что оборудование конца сороковых годов по-прежнему находится где-то здесь. А раз так, то за все время существования Зоны оно подвергалось ее постоянному воздействию. Ну, а на вас оказало, в свою очередь, очевидное, и, полагаю, очень сильное воздействие само это оборудование. И когда вы приблизились с той стороны к нему, то стали, по всей очевидности, неким катализатором для возникновения межвременного пробоя, которым и стал вчерашний выброс. Сложно сейчас сказать, что именно явилось причиной, а что следствием – возможно, как раз начавшийся выброс спровоцировал этот пробой, а вы своим присутствием поблизости стали лишь, образно выражаясь, спусковым крючком данного процесса. Не суть. Очевидно лишь, что цепочка «Зона – секретное оборудование – Матрос – межвременной пробой» имеет место быть.

– А «Клин»? – подался вперед Серега. – Наш секретный бункер с оборудованием?..

– Думаю, не совсем. Ведь мы же договорились, что оборудование просуществовало в Зоне до вчерашнего дня. Однако, возможно, бункер стал именно той точкой, куда вошло острие клина.

– Кусок территории прошлого?

– Скорее всего, не только территории, но и неких полей и непонятных пока сил, заставивших пространство Зоны сжаться. Что, в свою очередь, «порвало» и время.

– Выходит, если мы найдем этот «Клин», – еще сильней напрягся брат, – то у нас появится шанс вернуться домой?

– Возможно, да. Но почему вы говорите «если»? Ведь вы же прекрасно знаете, где находится бункер, раз уж проходили там свою службу!

– Боюсь, что нет, – покачал головой Сергей. – За семьдесят лет тут все так изменилось, что ничего уже не узнать. И потом, я же не разработчик этого оборудования, не строитель бункера, а всего лишь испытатель. Нам не особо-то все показывали и рассказывали. А на испытания возили по совершенно дикой, необитаемой местности на переделанном под вездеход танке, «тридцатьчетверке». Вместо башни установили крытый железный кузов со скамейками – никаких окон, только щели для вентиляции. Прильнешь, бывало, глазом, но много ли там увидишь!

– На танке, говоришь?.. – встрепенулась вдруг Анна. – А я ведь как-то слышала от одного из сталкеров, что он натыкался где-то в дебрях на старый ржавый танк без башни…

– Так нужно найти этого сталкера и выспросить, где он его видел! – подпрыгнул я на койке.

– Сейчас попробую, – непонятно ответила девчонка и, приподняв рукав, стала быстро тыкать в плоскую коробочку, которую она называла «КПК».

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Спросила в Сети, кто знает, где сейчас этот сталкер. Может, и сам он ответит. Тогда, считай, нам очень сильно повезло.

– Этот твой «КПК» – что-то вроде беспроволочного телеграфа, что ли? – продолжало одолевать меня любопытство.

– Типа того, – кивнула Анна. – Плюс вся остальная оргтехника вашего времени и куча того, о чем вы даже не подозревали. Жаль, летать не умеет.

– Надеюсь, вам все же ответят, – сказал, поднимаясь, Санта, – и завтра вы сможете отправиться на поиски «Клина». А сейчас отдыхайте. Мы вам, как гостям, уступим эту спаленку, правда, Андрюша?

Штейн рассеянно кивнул. Он о чем-то напряженно думал. И эти мысли вряд ли касались его сегодняшнего ночлега.

– Александр Александрович, – сказал он наконец. – Вы не будете против, если я пойду с ними? Чертовски интересно, знаете ли!

– Откровенно говоря, я и сам хотел тебе это предложить. С удовольствием пошел бы и я, но и эту работу нельзя бросить, – повел он рукой. – А ты обязательно сходи, да-да! И науке польза, и нашим друзьям, возможно, чем-нибудь сумеешь помочь.

Штейн буквально расцвел. Они с профессором пожелали нам спокойной ночи и вышли из «спальни».

Глава двенадцатая
В Пустоте

Проснулся я оттого, что затекла рука – мы спали с двоюродным братом «валетом» на одной койке, а поскольку кровать была узенькой, рассчитанной лишь на одного, особо ворочаться на ней не приходилось. Сколько было времени я, понятно, не знал; увы, но мои часы не умели светиться в темноте. Впрочем, она не была абсолютной – дверь мы, перед тем как улечься, оставили приоткрытой, опасаясь задохнуться втроем в такой тесной комнатушке, и теперь через дверную щель просачивался синий цвет дежурного освещения коридора.

Сергей и Анна продолжали тихонько посапывать, и я тоже решил поспать еще, но почувствовал, что хочу в уборную. Ученые показали вчера, где она находится, и перед сном я ее посетил, так что никаких особых проблем я не видел. Единственное – очень уж не хотелось одеваться, так что я лишь надел ботинки и, как был, в трусах и майке, осторожно выскользнул в приоткрытые двери.

Не знаю уж, что стало причиной того, что я заблудился там, где и сделать-то этого было, по сути, невозможно. То ли призрачный, неприятный и жутковатый, тусклый синий свет был тому виной, то ли не проснувшаяся окончательно голова… В общем, повернул я почему-то не налево, а направо. Дальше коридор поворачивал в левую сторону, и я, хоть и начал уже смутно подозревать, что иду не туда, прошел тем не менее дальше. И наконец-таки увидел в самом его конце дверь. Открыв ее, я оказался в совсем небольшом, коротком и узком коридорчике, и только тут до меня дошло, что я нахожусь в «предбаннике» перед входной дверью.

Сначала я собирался повернуть назад, но лишь представил, что опять буду шариться в мертвенно-синем полумраке в поисках нужной двери, как мой мочевой пузырь отчаянно запротестовал. И я решил, что ничего особенно страшного не случится, если я на пару минут выберусь наружу. В конце концов, можно даже не закрывать дверь и в случае опасности тут же юркнуть назад. Да и какие меня могут подстерегать опасности непосредственно возле бункера? Вряд ли у входа толпятся зомби или животные-мутанты, да и аномалии тоже вряд ли наросли за ночь у порога, словно грибы.

Короче говоря, я отпер дверь и вышел наружу. Ночь явно кончилась, хотя по вечно хмурому небу Зоны трудно было определить, взошло уже солнце или только еще собиралось. Да и меня это сейчас беспокоило меньше всего. Я уже собрался сделать свое «мокрое дело», когда, глянув под ноги, подумал, что лужа возле самого порога давшего нам приют жилища будет не лучшей моей благодарностью его хозяевам. И я, прислушавшись и не уловив вокруг ничего подозрительного, отбежал к гофрированному металлическому забору.

А дальше… Нет, я, к счастью, успел сделать то, ради чего вообще сюда выбрался, иначе минутою позже бы сделал это, даже не снимая трусов. Потому что забор передо мною вдруг начал сминаться. Причем, что шокировало меня больше всего, он не продавливался в мою сторону, что было бы объяснимо, если бы с внешней стороны на него кто-то давил, а как раз наоборот – гофрированный металл выгибался туда, наружу! А поскольку отсюда в него мог упираться разве что я – но я этого, разумеется, не делал, да и сил бы мне для этого все равно не хватило, то мое живое воображение лихо нарисовало в мозгу картину, как с той стороны забора чудище с огромным ртом присосалась к железному листу и буквально всасывает его в себя. Но, что было не менее жутким, все это происходило в полной тишине. А поскольку я понимал, что металлический лист не может сминаться беззвучно, то рассудок мой начал протестовать, захлестывая сознание дикими волнами ужаса.

Мне бы развернуться и стремглав мчаться к спасительной двери бункера, однако ноги мои, как ни банально, по-книжному, это звучит, буквально приросли к земле. А еще и сам я словно превратился в статую, окаменел, а скорее – превратился в глыбу льда от холодного ужаса. Наверное, поэтому я не мог и отвести глаз от сминающегося забора. Казалось, все мои мысли тоже замерзли, стали ледышками, но одной, по-видимому, удалось избежать этой участи. И она, совершенно бесполезная и глупая, билась сейчас в моей пустой голове, будто запертая в клетку вольная птица: почему, ну почему железный лист никак не лопнет?!..

А металл и впрямь не собирался рваться. Теперь-то я могу подобрать сравнение и скажу, что больше всего он, пожалуй был похож на растянутую резину лопнувшего воздушного шарика, которую неведомый огромный рот всасывал в себя неспешно и неотвратимо.

Вскоре, однако, что-то начало изменяться. Гофрированный металл разгладился, но, так и не порвавшись, начал будто исчезать, растворяться в этом ужасном рту. Теперь впадина в заборе походила на воронку, направленную раструбом ко мне. При этом создавалось отчетливое впечатление, что материал, из которого сделаны ее стенки – все тот же листовой металл, – стекает сам же по себе в узкую черную горловину. Мой взгляд приковался к этому круглому дну жуткой бездны, у которой, как мне это ясно тогда представилось, не было не только обозримых, но и вообще никаких границ. Я почувствовал, что мой разум стало засасывать в эту бесконечную дыру. Это ощущение было настолько реальным, будто мои мозги расплавились, вскипели, превратились сначала в жидкость, а затем и в пар и стали выходить из черепа сквозь глаза, нос, уши, рот… Я хотел закричать, но голос мне больше не повиновался. Я хотел зажмуриться, закрыть ладонями уши, но нервные импульсы от мозга не достигали больше ни век, ни рук, ничего-ничего!..

А потом я понял, что падаю. Прямиком на раструб этой кошмарной, фантастической воронки. И когда я действительно упал, меня тут же всосало в бездонную черную пустоту.

И все-таки нет, я неправ, пустота не была черной. Потому что это была настоящая Пустота – с заглавной буквы. И если черный цвет – это всего лишь отсутствие всех остальных цветов, то в этой Пустоте отсутствовало вообще все, даже само понятие «цвет». И я растворился в ней и стал ею. Мне еще не приходилось умирать, но мне кажется, что смерть, – это все-таки нечто иное. Смерть – это просто ничто. Представить, что ты будешь чувствовать после смерти – очень легко: нужно всего лишь вспомнить, что ты чувствовал до того, как не только еще не родился, но даже не был зачат. Потому что тебя просто не будет, точно так же как тебя когда-то и не было. А когда я стал Пустотой, я все-таки был. Был тем самым великим «Ничто» и «Нигде».

Разумеется, где нет ничего, там нету и времени. Поэтому с равной вероятностью можно сказать, что прошли тысячелетия, как и то, что пролетел лишь всего один миг, когда я услышал голос… И снова неверно, поскольку звуки в Пустоте не могли передаваться, да мне и нечем их было бы услышать. Поэтому точнее будет сказать, что этот голос возник, соткался из самой Пустоты. Я не только не мог ничего слышать, но даже не понимал, что такое звуки, поэтому ощутил лишь (тоже неверно, но пусть будет так), что меня кто-то зовет. А раз в Пустоте появилось еще что-то, кроме нее самой – или меня, бывшим тогда ею, – то она сразу же перестала быть Пустотой с прописной буквы. И в этой обычной уже пустоте я стал чувствовать себя отдельной от нее субстанцией. А еще я почувствовал, что где-то рядом присутствует кто-то, разделяющий эти мои ощущения. И этот «кто-то» настойчиво звал меня к себе. Как раз в этот момент я снова стал собой – человеком, студентом Федей Зарубиным, Дядей Фёдором, в конце-то концов. Но пока еще не вполне человеком, у меня по-прежнему не было рук и ног, не было головы, я по-прежнему не чувствовал своего тела. Но я вновь умел мыслить, и как тут было не вспомнить высказывание французского философа Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую»! Да, я существовал, и от этого осознания мне стало несказанно легче. Теперь я уже не просто ощущал рядом с собой другую сущность, не просто слышал безликий голос – я понимал смысл его обращений ко мне.

– Вот так, молодец, – сказал он. – Держись, не падай назад в Пустоту!

– Я держусь… – вымолвил я. Или скорее не вымолвил, а просто подумал, но мой невидимый собеседник меня все-таки услышал.

– Молодец, – повторил он. – Теперь ухватись за меня крепче и иди следом за мной.

– Как же я ухвачусь, когда у меня нет рук? Как пойду, когда у меня отсутствуют ноги?

– Тогда позволь мне самому подхватить тебя, не сопротивляйся, и я выведу тебя.

– Выведешь? Куда? Ты можешь вывести меня домой?

– Для тебя сейчас дом – все что угодно, кроме Пустоты. Я выведу тебя к свету, а о твоем настоящем доме подумаем позже.

– Обещаешь?

– Чтоб я сдох!

– А ты… ты разве живой?..

– Пока да. Хотя оставаться таким рядом с тобой исключительно сложно.

Что-то в интонациях этого голоса, хоть он и по-прежнему оставался безликим, лишенным определенного тембра, показалось мне очень знакомым.

– Сергей?.. – раньше, пожалуй, чем окончательно вызрела догадка, спросил я.

– А то кто же? Не болтай. Не отвлекай меня. Держу тебя! Пошли!

И я, хоть так еще и оставался вне тела, почувствовал, как меня окутало чем-то мягким и теплым, а потом сжало, сильно, до боли, благодаря которой я вновь ощутил свою плоть, и дернуло. Дернуло так, что темнота вспыхнула вдруг мириадами звезд, которые закружились в бешеном танце, раздуваясь и распухая в яркие разноцветные огни, которые тут же снова взорвались и превратились вдруг в небо, смертельно уже надоевшее мне мрачное и тяжелое небо Зоны.

Я лежал на спине, запрокинув к небу лицо. Надо мной, стоя на коленях, склонился двоюродной брат. Одну ладонь он держал на моем затылке, другой вытирал струящийся по его лицу пот.

– Очнулся?.. – просипел он едва шевелящимися губами.

Я кивнул.

– Узнаешь меня?

Я снова кивнул.

– Как меня зовут?

– Сергей… – мой голос звучал едва ли громче, чем у него. – Сергей Шосин.

– Семью восемь?

– Нет. Сергей Шосин…

– Я спрашиваю, сколько будет семью восемь?

– Много, – выдохнул я. – Серега, перестань, у меня мозги не шевелятся!..

– Это точно, – пронзил он меня свирепым взглядом. И выкрикнул вдруг в полный голос: – А надо, чтобы шевелились! Всегда! А особенно здесь, в Зоне! Быстро отвечай – сколько будет семью восемь?!

– Пятьдесят шесть, – от неожиданности выпалил я, даже не задумываясь. И с благодарностью вспомнил Галину Александровну, свою первую учительницу, вбившую, оказывается, в меня таблицу умножения до уровня подсознания.

– Хорошо, – сказал брат уже более мягко, хотя по нему и было видно, что зол он на меня неимоверно. – Встать сможешь?

Я попробовал шевельнуть конечностями. Вроде бы все работало, неохотно, как и мозги, но тем не менее. И, чтобы не злить Серегу и дальше, я попробовал перевернуться на бок и подняться на колени. Получилось! Брат подхватил меня за плечи и помог встать на ноги.

Только теперь я увидел, что по-прежнему нахожусь возле забора. Его гофрированные железные листы были совершенно целыми. Совсем рядом торчала ажурная металлическая опора с пучком прожекторов наверху. Было уже довольно светло, и прожектора не горели. Впрочем, не горели они, и когда я выходил… по своему маленькому делу. Да уж, по-маленькому!.. Наделал я, похоже, таких больших дел!.. Или, благодаря Сергею, чуть не наделал. Сразу вспомнилось высказывание Анны, когда я прошлым утром тоже сходил, что называется, по-маленькому: «Ты бы еще на „электру“ поссал!» На «электру» – бог миловал, а вот на что-то еще, не менее опасное и уж точно более жуткое, я это все-таки сделал. Это было бы непередаваемо смешно, если бы не было так страшно. И стыдно! До тошноты, до невозможности стыдно!.. Особенно перед Анной. Может, она еще не знает? Может, стоит попросить Сергея, броситься ему в ноги и умолять, чтобы он не рассказывал о моем позоре девчонке?

Будто почувствовав что-то, я обернулся. Возле входа в бункер стояли Анна и Штейн. У нашей командирши был такой вид, что, будь у нее в руках ее любимая «тээрэска», она бы меня, наверное, расстреляла. И поделом! Как же мне теперь смотреть ей в глаза?

К счастью, увидев, что я в относительном порядке, Анна резко повернулась и скрылась в бункере. Штейн же, напротив, поспешил ко мне и подхватил под второй локоть – за первый меня уже придерживал брат.

– Как же ты так? Ну разве так можно? – запричитал ученый, когда они вдвоем с Серегой повели меня к двери.

– А что со мной было? – спросил я, только сейчас осознав, что действительно так и не знаю еще сути случившегося. То есть причину тому я, увы, хорошо уже понял, а вот следствия до сих пор оставались для меня покрытыми мраком. Меня даже передернуло, когда я вспомнил абсолютный мрак Пустоты, в которой мне только что довелось побывать.

Штейн собрался ответить, но вмешался Серега:

– Погоди, не сейчас. Мы ему общую политинформацию устроим.

У меня, как пишут в романах, сжалось и упало сердце. Раньше я думал, что это лишь не очень удачная аллегория, но сейчас я реально почувствовал, что оно именно сжалось и упало. Прямо под ноги, даже возникло непреодолимое желание наступить на него и разом прекратить все мои мучения – как нынешние, так и те, что мне вскоре предстояли. Но сердце, упав, видимо, куда-то откатилось, и желанную казнь осуществить не удалось.

Меня привели в нашу тесную «спальню» и усадили на койку. На противоположной кровати, отвернувшись от меня, сидела Анна. К ней подсел Штейн. А вскоре, с «дымящим» чайником в руке в комнатку вошел и профессор. Увидев меня, он горестно вздохнул, но ничего не сказал. Сел рядом с коллегой и разлил по стаканам чай. На столике уже лежал порезанный большими кусками хлеб с толстыми кругами колбасы.

– Позавтракаем?.. – неуверенно предложил Санта. – Молодому человеку обязательно нужно выпить сейчас крепкого чаю.

– Молодому человеку обязательно надо бы всыпать сейчас крепкого ремня, – буркнул Серега. Он определенно продолжал на меня злиться – и злиться по-настоящему.

Я опустил голову.

– Пусть все-таки выпьет, – сказал профессор уже строго. – Я бы рекомендовал ему еще и пару глотков спиртного.

– Ага, фужер шампанского ему и кремовый торт на закуску! – фыркнула молчавшая до той поры Анна.

– Шампанского нет, – прежним строгим тоном ответил ей Санта, – а вот водка имеется. Или спирт, на выбор.

– Нет!!! – завопил я. – Не надо водки! И спирта не надо! – Из глаз моих неудержимо брызнули слезы. – Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я никогда, никогда больше не буду… – Тут я запнулся и этим сразу воспользовалась наша вреднючая наставница.