Текст книги "Осколки Прошлого"

Автор книги: Андрей Лавригин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Экспериментатор... – иронично телепатировала она, – и как мне теперь тебя искать?..

Это был хороший вопрос. Как найти человека без ауры в такой толпе, если с ним нельзя связаться пока его не видишь?

Я растерянно оглядывался вокруг, пока Поток аккуратно приземлял меня около здания с вывеской "Музыка". Вот как... Слишком ярко представил.

Бело-черная громадина одного из главных Серверов Вычислительного Центра, скрывая солнце и удивительным образом не отбрасывая тень, возвышалась над площадью. То тут, то там в полном беспорядке рассажены уже примелькавшиеся деревья с синей воздушной листвой. Иногда они собирались в своеобразные мини-парки, и Поток спустил меня как раз рядом с одним из них. В двух шагах от меня, на лавочке, в тени деревьев расположились двое мужчин. Они увлеченно спорили, но в шуме вездесущей толпы, я смог расслышать только кусочек их диалога.

– ... не очень понятно. Солнечная такое мирное место не из-за культурных предпосылок, не благодаря всеобщей идеологии, а только потому, что детей правильно воспитывают. Учат знать цену и меру своим эмоциям, не допускают возникновения деструктивных шаблонов поведения, от которых у наших предков было столько проблем.

– Культуру никогда нельзя сбрасывать со счетов, ведь она – тот самый базис, на котором и строиться самосознание наших детей. И чтобы разработать такую мирную культуру у человечества понадобилось много сил и времени. Вспомни хотя бы Великую Депрессию...

– Хорошо, я частично согласен, но ты уклоняешься от темы. Смотри, ведь с самой постановки Барьера культурных предпосылок не было, и мы перестроили ее почти полностью. И сделали это через воспитание детей. То есть первично все же...

Меня отвлекли три девушки – мои ровесницы – проходившие мимо. Я внутренне сжался, но они совершенно не обратили на меня внимания.

– ... а он продолжает повторять, мол "гуманитарные науки надо обязательно изучать". И это говорит технарь до мозга костей, и кому? Мне! – громко и эмоционально вещала первая, блондинка.

– Ты слишком сильно беспокоишься из-за пустяков... – размеренно и уныло, будто в сотый раз повторяя, сказала низенькая.

– Почему ты с ним просто не обсудишь эти самые гуманитарные темы. Почему ты вечно скрываешь свои знания? – спросила третья девушка, она единственная носила обувь – легкие чешки – из всей троицы.

– Потому что боится критики своего мировоззрения, – точно также скучно сказала низенькая.

– Ничего я не...

Вдруг, мимо меня с воплями пронеслась стайка детей лет одиннадцати. На миг у меня создалось впечатление, будто я попал в улей разноцветных пчел, где проходит грандиозный праздник с фейверками. Похоже, эта мелочь устроила "перестрелку".

– Ты жульничаешь!

– Нет, ты!

– Микки прав, ты поставил защиту!

– Ах, вы!.. – задохнулся от возмущения обвиняемый.

Из-за детей я не любил большие скопления людей еще больше – они вечно везде носились, левитировали и кидались пси-энергией куда только можно и кто во что горазд.

Я раздраженно "отключил" свое второе зрение, чтобы этого не видеть. Жаль, что от их криков и глупых возгласов так просто спрятаться не получится. Я мог любить детей только абстрактно. Когда они находились как можно дальше от меня.

Меня продолжал со всех сторон обтекать пестрый людской водоворот, а беспорядочные обрывки разговоров отдавались в ушах скрипом стеклянных осколков по железу. Мир был беспокоен. Мир был хаотичен. От постоянного мельтешения людей и их назойливого жужжания закружилась голова. Я чувствовал себя зажатым со всех сторон, и не мог даже пошевелиться.

Я закрыл глаза и постарался успокоиться. Вспомнил свой уединенный домик, одиноко затерянный в лесах Российской зоны, его тихую и уютную гостиную, теплую и спокойную атмосферу. В моей комнате меня ждала моя аудиостанция, и любимый ковер, сплетенный из живых листьев. А вокруг дома – никого! Ты можешь пройти десять, двадцать... сто километров и не встретишь ни одной живой души.

– Я спокоен и умиротворен... – прошептал я себе под нос и усмехнулся, вспомнив Лил.

В конце концов, я рискнул спрятаться в здании "Музыки". Я подумал, что раз современное искусство не пользуется сильным вниманием общества, то там будет мало народу.

Я, чуть ли не пригибаясь, преодолел толпу и взлетел по пустым ступенькам двухэтажного здания. Внутренне собравшись, я открыл дверь. Мои надежды оправдались – за ней меня ожидал длинный и, к счастью, пустынный холл. Я с облегчением ввалился внутрь. Дверь захлопнулась и отсекла от меня весь этот безумный внешний мир. Я погрузился в блаженную тишину.

Присев на лавочку около стены, я постарался отдышаться. Надеюсь Лил быстро догадается, где меня искать. С ней было легче.

Холл, в который я вошел, поражал своей простотой. Хотя скорее это был широкий и длинный коридор, уставленный лавками – сейчас пустыми – и дверьми по бокам. И на каждой висели вывески. "Древний этнос", "Пси-Авангард", "Открытый джаз", "Энерго" – и это лишь те жанры музыки, о которых я знал. О многих других я даже не слышал никогда. А вот мой "Современный Мистицизм" мне пока на глаза не попался.

Я сидел так, уже наверное минут десять и постепенно успокаивался.

Внезапно одна из дальних дверей распахнулась. Я всем телом вдруг почувствовал, как через меня прошла мягкая, но тяжелая пульсация волн пси-звука.

Густая и тягучая мелодика словно унесла мое тело куда-то вглубь океана. Все звуки будто смолкли под этим прохладным покрывалом. Но вот выплывая из глубин, пробилась быстрая и мягкая капель соло-партии. Эти далекие, но такие ясные огоньки вспыхивали то тут там – чуть ниже, чуть выше, ближе или дальше – они рисовали неповторимой красоты картину в обволакивающей все и вся глубине музыкального океана.

Мне даже не надо было присматриваться, чтобы понять – это открылась дверь "Пси-Авангарда". Мне нравились психоакустические приемы и пси-звуковые инструменты, которые так любили композиторы этого жанра. К тому же этот этюд был довольно известным, его написала Алёна Садзуми – одна из современных продолжателей этого древнего жанра.

Пока я наслаждался композицией, из двери степенно вышел мужчина и аккуратно закрыл за собой дверь. В холле снова опустилась тишина. Человек же, заметив мой взгляд, улыбнулся мне и вскоре скрылся на одной из лестниц, ведущих на второй этаж. Я не сразу заметил, что блаженно улыбаюсь в ответ уже пустому месту.

Я встряхнул головой, отгоняя краткое наваждение. Алёна и ее музыка помогли мне окончательно прийти в себя.

Я уже было подумал сходить прогуляться по этому любопытному зданию, как рядом со мной вдруг открылась дверь. Из нее в коридор ударили сумбурные переливы цвета, и выплеснулась яркая журчащая музыка.

Вывеска на двери гласила – "Музыка Образов". Но почему-то в холл так никто и не вышел.

Я любил Джея Сорра – основоположника этого направления – но в целом жанр недолюбливал. Он был очень популярен и слишком притягателен для молодых. Поэтому в копилку это направления бросало свои композиции очень много случайных людей. Сейчас в нем установилось самое настоящее любительское болото, которое было пока не по силам разогнать никому. Хуже того – жанр откровенно перетягивал одеяло. Почему-то наведенные эмоции, являющиеся основой этого стиля, всем очень нравились, и этот прием все активнее просачивается и в другие жанры. Я боялся, что в конце концов, это приведет к самой настоящей катастрофе и деградации в музыке, но со мной почему-то никто не соглашался.

Я отвлекся от своих мыслей и прислушался. Поверх музыки я расслышал обрывки чей-то речи:

– ...изменение акустики... в дополнение... окраска средних частот...

В открытую дверь почему-то так никто и не вышел. Мне стало любопытно, и я все-таки заглянул в нее.

За дверью расположилась светлая комната, в центре которой прямо в воздухе висел кристалл. Он рождал вокруг себя разноцветное переплетение пятен и линий, которые своим светом рисовали на стенах и на сидящих вокруг людях абстрактные полотна.

Звучала музыка, та самая, что я слышал в коридоре – яркая, воздушная, волнительная. До меня дошел целый букет чувств, транслируемый кристаллом – радостная легкость в теле, в сочетании с предвкушением чего-то великолепного. Я постарался не пускать эти переживания внутрь себя. Мне не очень нравилась музыка образов, а в особенности эта манера насильно вкладывать в нее конкретный набор чувств.

Прислушавшись к самой музыке, я ощутил в ней некую неправильность. Что-то было не так с ритмом. Он часто непредсказуемо ломался совсем не в тех местах, где это было бы приятно для слуха. К тому же, я отметил еще и ошибки в сведении. Да уж, да здравствуют эмоции, долой музыку! Джей Сорр делал гораздо, гораздо тоньше. Здесь же эмоции, хоть довольно приятные и неплохо переданные, походили на плотный кокон, который укрывает тебя от главного – от самой музыки.

Отвлекшись от музыки, я, наконец, осмотрелся внимательнее. В комнате было человек десять, и все они хаотично расположились вокруг центра. Кто-то сидел в небольших креслах, кто-то устроился прямо на полу. Несколько человек стояли около стен и задумчиво изучали переплетение узоров вокруг кристалла.

Как раз напротив меня сидел мужчина, с приветливым, благообразным лицом, и говорил с темноволосой девчонкой моих лет.

– Видишь, Лора, просто открытая дверь... – он перевел взгляд на меня, – О! Заходите, юноша. И не могли бы вы закрыть за собой дверь?

Вся моя композиторская спесь вдруг разом куда-то улетучилась, я растерялся и молча подчинился этому человеку. Зашел в комнату, прикрыл дверь, и, не зная куда себя деть, прислонился к стене, рядом с ней.

А мужчина продолжил, обратившись к девчонке:

– ... изменяет акустические свойства музыки. Ты сосредоточилась на создании эмоций, и они неплохо проработаны, но музыка – это в первую очередь звук, а у тебя здесь явные проблемы с частотным балансом, да и просто с гармонией...

Коря себя на все корки за слабоволие, я нашел лавку подальше ото всех и сел на нее. Уйти сейчас, значило бы обратить на себя внимание, и я постеснялся это сделать.

Но мне неожиданно повезло, разговор начал складываться довольно любопытно.

Лора гордо вздернула сой симпатичный нос и сказала:

– Я учусь на физика, и я знаю природу звука. Но ведь главное – это эмоции! То, что ты хочешь передать своей музыкой. И Джей Сорр, предложивший эту идею, показал это, как никто другой. А уж его усовершенствование в виде разделения эмоциональной подложки по разным партиям вообще была революционной!

– Лора, этой идее пятьсот лет. Ты не думала, что когда Сорр изобрел это, она еще не была замшелой? А теперь эта технология встречается везде и всюду. Сам Сорр уже не молод, и до сих пор пишет, как привык, а молодые да ранние, вместо того чтобы попытаться придумать что-то свое повторяют за авторитетами. И это притом, что настоящих людей искусства очень мало в Солнечной. Все предпочитают изучать мир, и в сторону эстетических богатств цивилизаций давно уже никто не смотрит. Молодым бы сделать революцию в искусстве, но вот не хотят что-то.

Лора принялась задумчиво перебирать свои волосы.

– Опять Старик за свое... – раздался голос мужчины со стороны.

– Мне всего триста семь лет, – он усмехнулся, и все вокруг заулыбались.

Местная дежурная шутка? Неужели они все друг друга знают?

Монолог Старика, как его назвали, мне понравился. Я сам размышлял подобным образом. А вот Лора была не согласна.

– Просто сейчас время такое. Солнечная получила шанс вырваться за Барьер, неудивительно, что сейчас все интересуются больше наукой и производством. Но посмотрите, сейчас все движется и развивается, появляются новые жанры, развиваются старые. Музыка не умерла, всегда находятся те, кто интересуется его состоянием, и ищет новые веяния в ней.

Ее поддержал парень, лет пятнадцати, сидевший на полу по-турецки:

– Я изучал современную историю. И 200 лет назад, все было хуже. А музыка образов сейчас, как раз и изменяет все искусство.

– Ну, насчет новых жанров вы погорячились... – встрял еще один мужчина, – Все новое – это хорошо забытое старое, пусть и на новый лад. Сейчас необходимо не развитие, потому что оно иллюзорно, а настоящая революция.

– Не согласен, – отвечал ему другой, – Переплетение жанров и взаимопроникновение искусств это тоже развитие и хороший толчок вперед.

Беседа ненадолго затихла. А мне очень сильно захотелось вставить и свое слово. Ну как они не видят, ведь правда и нет никакого развития, тут и спорить ни о чем. Если почитать историю внимательно и совсем чуть-чуть подумать все станет понятно, а тут...

Во время паузы, один из участников зачем-то обратился к кристаллу в центре, и заставил его проецировать образ пламени костра. Надоедливая музыка Лоры наконец замолчала и комната переменилась. Наступила тишина, и огонь от бесшумного костра плясал отсветами на стенах и задумчивых лицах.

Слово взяла Лора:

– Большим шагом стало развитие именно псионического направления музыки. Как по мне, одно это уже качественный скачок, по сравнению с прошлым периодом, когда пси-сила не использовалась...

– А... вы про инструментальную музыку... Не такой уж это и прошлый период. И сейчас есть композиторы, которые пишут нечто подобное.

– Как по мне, так это скучная музыка. Я пробовала слушать, но от нее веет такой бездушностью. В ее образ не вкладывают эмоций, и это этого она звучит, как... Как мертвая.

Во мне что-то перемкнуло. Да как она смеет, так рассуждать о моей музыке? Псионика дала качественный скачок? Только последний дилетант станет так говорить!

И я решился.

– Само по себе, использование псионики в музыке, это хорошо. Это развитие. Но то, как ее используют... – я хмуро поглядел на Лору, – Отбрасывает нас далеко назад.

– Поясни? – захлопала глазами Лора.

Смелости сразу стало не хватать.

– Я имею в виду наведенные эмоции. Ими заглушают всю музыку.

– Но музыка должна вызывать эмоции...

– Сама по себе! – во мне начало копиться раздражение. – Нельзя вкладывать эмоцию насильно, нужно просто дать чувствам толчок, а человек уже сам додумает остальное.

Краем глаза я заметил, что все слушают наш спор с любопытством.

– Додумает? А как же мысль? Так она запросто может потеряться.

– Не потеряться – интерпретироваться! Каждый человек, волен додумать что-то свое, быть наравне с автором. Развить его идею, дополнить! Ты вообще когда-нибудь пробовала слушать настоящую музыку?

Меня, похоже, уже начало нести. Но заметив одобрительные кивки нескольких человек, я приободрился.

– Настоящая? Не смеши меня. И я не любитель мертвечины.

Я окончательно осатанел. Поднявшийся внутри гнев гнал меня вперед, и я шагнул к центру комнату. Все уставились на меня. Черт возьми, два десятка пар глаз смотрят сейчас на меня. Провалиться мне сквозь землю! Но Лора прищурившись с вызовом смотрела на меня, и мною овладела хулиганская и гневная бесшабашность.

И я не думая, что делаю, выплеснул все что во мне накопилось.

– О каком развитии ты говорила, позволь мне спросить? Искусство находиться в стагнации. И даже больше – в деградации. Пятьсот лет, огромный срок. Да за это время до Барьера сменилось бы 10 парадигм в искусстве! А сейчас, прошло полтысячелетия, а мы все в том же болоте что и были.

Я перевел дыхание и продолжил, все больше и больше распаляясь.

– Каждый, из-за упрощения всего и вся, стал способен быстро что-то наваять. Та же музыка – разжеванная каша. Даже думать и понимать ничего не надо, знай, лови и переживай чужие эмоции. А ведь это не то, что должно делать искусство! Оно должно создать образ, это правда. Но эмоции, которые ты испытываешь, должны быть твои и только твои, а не чужие и навязанные! Сумеешь ты прочувствовать автора – хорошо. Испытаешь что-то свое – еще лучше! Ведь в этом и заключается вся прелесть искусства – оно субъективно и поэтому прекрасно!

На этом мне и стоило бы остановиться, но меня уже несло. Все то негодование, которое меня давно преследовало, несправедливость по отношению к моей музыке, все это сейчас выплескивалось наружу.

– А что сейчас? Суррогат, сонмы графоманов от мира музыки, испытали "великую любовь" и бегут загонять свои однотипные переживания в инфокристалл, попутно, наспех, набросав такое аморфное нечто, что музыкой, как они ЭТО называют, являться просто не может. Это не больше тех подростковых дневников, которые ты ведешь, а потом прячешь под подушку.

У меня срывался голос, но я с каждым предложением повышал и повышал тон.

– Ты пробовала хоть раз в жизни взять в руки инструмент? Говорить через него, а не просто "бубнить" в эфир эмоциональными образами, смысла и чувства в которых, как ни странно, ни на грош нет? Что ты вообще можешь без своей пси-силы? Ты сможешь передать чувства через инструмент так, чтобы человек мало того, что понял, о чем ты, но еще и нашел бы что-то свое? Бездарность и инертность – вот современная парадигма искусства. Ты композитор?! Да ты, и сонма таких же серых и безликих графоманов не заслуживают этого звания! Даже и через тысячу лет работы над вашей аморфной писаниной!

Я выдохся и замолчал. В висках ломило, я неожиданно понял, что все это сказал через мыслеречь. Запал уже прошел, но я еще злился по инерции, и видимо только это помогало мне не убежать отсюда прямо сейчас от осознания того, что я сейчас натворил.

Все ошарашено на меня смотрели. Багровые языки пламени, только еще больше подчеркивали опустившуюся в комнате тишину. Больше всего меня поразили глаза Лоры. Холодные и бешеные. Не думаю, что кто-то в жизни хоть раз так с ней общался. Не думаю, что во всей Солнечной сегодня найдется человек, который так разговаривает с другим.

Лора медленно заговорила, и ее ледяной голос отрезвлял не хуже заплыва в Арктических водах.

– Прежде чем врываться сюда и сыпать нелепыми обвинениями и оскорблениями, может быть стоило сначала представиться?

Я молчал.

Она недобро ухмыльнулась.

– Не сложно понять, что ты композитор устаревшего стиля, – у меня против воли сжались кулаки. – И тебе ничего не остается, кроме как нападать на других. Что еще может родить мертвая музыка, кроме как тебя...

– Так, всем брейк! – громко сказал Старик, и поднялся со своего кресла.

И он, в основном, смотрел на меня. Нехорошо смотрел.

– Молодой человек, что вы себе позволяете?

Я взмок, по спине пробежали мурашки. Что я мог ответить? Только и оставалось, что молча смотреть на него, отчаянно пытаясь сохранить лицо.

Возможно, Старик, что-то понял по моему лицу. Его гнев стал сменяться... удивлением, наверное.

– Ты только посмотри на себя, ведешь себя, как дикий ребенок, – сказал, наконец, Старик, не догадываясь, насколько он сейчас прав, – тебе не стыдно?

– Прошу прощения, я не сдержался... – кое-как выдавил я.

У меня закололо где-то в груди, когда я стал понимать, как выгляжу в глазах окружающих. И я стыдливо опустил бы голову, если бы не был так напряжен.

Я бросил взгляд на Лору. Какие у нее были глаза...

– А ты Лора, где твоя выдержка? Напомню, что ты зачинщик все-таки ты. В твои годы можно вести себя и повзрослее... – теперь настало время Лоры стыдливо отводить взгляд, а Старик продолжил, глядя на меня. – Но тебя это не оправдывает... Я не буду сейчас вставать на чью-то сторону. Этот бесцеремонный и грубый молодой человек затронул важную тему, и поэтому я предлагаю вот что. Через три месяца я организовываю концерт, и я очень настоятельно зову вас в качестве исполнителей. И помимо музыки, я буду ждать также и высказывания ваших мыслей по поводу спора. И без грубостей на это раз! На концерте соберутся многие музыканты, как любители, так и профессионалы, и вам будет полезно поговорить как с ними, так и друг с другом.

Он немного помолчал.

– Итак, Лора и... – он вопросительно посмотрел на меня, но я не смог выдавить из себя больше ни слова, так что Старик продолжил, – И наш грубый незнакомец. Подойдите друг к другу и пожмите руки.

Лора, как-то очень быстро успокоившись, пошла ко мне. Я же смог сделать только пару шагов – еще более нелепо, я, наверное, просто не мог смотреться! Мы пожали друг другу руки, и я смотрел в ее глаза, гораздо более спокойные, чем раньше.

– Отлично! – Старик оживленно хлопнул в ладоши. – Оставляйте мне ваши контакты, и послезавтра, я напишу вам поподробнее. Ох, и интересная задачка!

Я уже держался из последних сил, но все-таки смог сообщить через мыслеречь адрес своей гиперпочты.

Через пару минут я под пристальные взгляды окружающих вышел вон.

Глава 2. Третий закон Ньютона.

За четыре года ДО отлета «Пилигрима»

Я влез в свою новую комнату через окно. Втайне от Лил.

Пусть думает, что я еще гуляю в лесу – там, где я оставил браслет, через который они следят за мной. А я в это время посмотрю, чем занимается эта хитрая лиса. Она глубоко ошибается, если думает, что заставит меня плясать под свою дудку.

Вторым зрением я видел, как в соседней комнате горят опасным алым пламенем два силуэта. Ну надо же, как интересно... У нас, оказывается, опять гости?

Я на цыпочках подобрался к стене, где заранее высверлил дырочки, и приложил к ней ухо.

Меня пробрал озноб... Страх перемешался с волнением и азартом. Они всегда говорили об очень интересных вещах, не догадываясь, что я их слышу и запоминаю. И когда-нибудь, мне это пригодится.

За стеной раздался незнакомый, высокий и чуть суховатый мужской голос. Мне он не понравился.

– Привет, Лил. Давно я с тобой не общался, вот и решил прибыть лично, – раздался скрип двигаемого стула, а затем шорох туники, – Как твой новый воспитанник?

– Сложно, – суховато ответила Лил. – Иногда, я жалею, что Вим уговорил меня взяться за это дело.

По телу пробежали мурашки, и я теснее прижался к стенке. Больше всего я сейчас опасался нового неизвестного мужика, но легкое злорадство меня все равно посетило. Правильно, что жалеешь!

– Странно от тебя это слышать. Я бы даже сказал – режет слух, – мужчина усмехнулся, – Что не так? Если нужна какая-либо помощь, ты знаешь, ТЕБЕ, я всегда готов помочь...

– Спасибо, не нужно. Все в отчетах, Алан. Что ты хотел рассказать такого, что даже потребовалось личное общение? – голос Лил был необычайно холоден.

Они вдруг замолчали на секунду. Пока Лил вдруг резко не заговорила:

– Никакой мыслеречи, Алан. Я не хочу снова задыхаться от твоих... эмоций. Я все тебе сказала уже давно, и все закончилось... тоже давно. Говори по делу.

В комнате снова повисла тишина. Я перестал дышать. О чем они? Какая-то смутная догадка посетила меня – что-то такое я помнил из книг, но понять смысл их разговора так и не смог. И эти глупые люди хотят, чтобы я бегал у них на побегушках? Не дождутся.

Снова зашуршала туника, знакомо скрипнул стул... сделанный мной!.. и, если судить по звукам, мужчина стал прохаживаться по комнате.

– Я приехал к тебе... чтобы рассказать о результатах исследования тела и личности Грега. Так ведь его назвал мальчишка?

Тон Алана изменился, стал более официальным... и резким. Да что с ними такое, неужели не могут разговаривать нормально?

И... Они говорят о Греге! Я непроизвольно сжал кулаки.

– Теоретически такого человека в Солнечной просто не существовало. Ни ДНК, ни карта мозга, ни аура... По крайней мере те остатки, которые удалось восстановить, не содержаться в Общей Базе Данных. Мы сравнили его биопсихометрику со всеми, кто есть в Базе, и ближайший вероятный родственник отстоит минимум на три поколения.

Лил молчала. А мужчина продолжал ходить по комнате.

-То есть, если он отшельник, то живет так очень, очень давно. Он родился полторы тысячи лет назад, и это по меньшей мере. Самый старый из всех людей, которые когда-либо существовали... Должно быть, он был невероятно сильным псиоником.

– То есть, откуда у него взялся двенадцатилетний Артур мы не знаем? Возможно... – Лил, вдруг, замолчала.

– Что?

– У меня просто в голове не укладывается. Возможно, что он... похитил ребенка?

– Нет. Артур тоже человек «чистый лист». Никто, нигде и никогда его не видел. Он не фигурирует ни в каких базах данных, ни в каких документах. Эти двое как будто из-за Барьера к нам свалились.

– Невероятно... Совсем никаких следов? – Лил, словно и забыла, что буквально пару минут назад она была с Аланом на ножах.

– Абсолютно, хотя следствие еще продолжается. Но это все только цветочки, – Алан секунду помолчал, а потому вдруг резко сменил тему, – Скажи, ты хорошо знаешь историю Солнечной времен третьего миллениума?

– Только стандартный курс – Столетняя Стагнация, Образовательный Кризис... Великая Депрессия, но тут смутно. Ну и конечно, Венерианская Чума.

– Хммм... А более тонкие социальные вещи? – мужчина будто лекцию читал.

– Из известного – последнее самоубийство в Солнечной, где-то тысяча двести лет назад. Еще что-то на тему смены социальной парадигмы по воспитанию детей... Все, наверное.

– Хмм... Значит не знаешь. Я вот тоже только в связи с этим... Грегом, решил узнать больше про этот вопрос.

-Какой? – Лил стала само любопытство.

– Ну надо же, я знаю что-то чего не знаешь ты... – тон мужчины казался дружелюбным, но что-то еще непонятное сквозило в этом голосе.

А вот Лил поняла что и, будто очнувшись, резко оборвала его:

– Я поняла тебя. Рассказывай дальше.

Но мужчина будто издеваясь... хотя почему «будто» теперь я был уверен, что он так подтрунивает ее... начал издалека.

– В то время, не смотря на бурный скачок в развитии пси-сил, люди были менее сознательными, чем сейчас. Революционные изменения в технике и псионике несколько пошатнули социальную стабильность, и Совет Солнечной тогда ринулся решать сугубо насущные проблемы. Но вот что любопытно, КСПР внезапно попал под влияние политиканов и по их указке бросал силы только туда, куда укажет Совет. Лично мне до сих пор непонятно как так произошло, и почему Комитет забыл о своей главной миссии.

Что еще за Комитет? Комитет Скупки Печений и Рогаликов? С этих станется.

– Алан, ты собираешься мне пересказывать школьный курс? – Лил не скрывала своего недовольства.

– Ну... Так мне удобнее.

Лил шумно вздохнула и, хоть я ее не видел, но готов был поклясться, что она скрестила руки на груди. Алан тем временем продолжал:

– А незадолго до самого пика революционных изменений, прошел Цикл. И в результате, мы получили детей, выросших во время технологического скачка, и привыкших к быстрому прогрессу и изменению окружающего мира. Но развитие не может продолжаться вечно и через сто лет мы получили стагнацию. Это сейчас мы знаем, что цивилизации необходимо время, чтобы переварить достижения, но тогда социуму казалось, что все, расти дальше практически невозможно. Над головами висел Барьер, а Солнечная, как никогда ранее, казалась тесной и неуютной тюрьмой. Ты знала, что в этот период, оказывается, люди чаще всего пытались преодолеть Барьер?

И в конце концов, мало-помалу Солнечная вошла в период, который мы сейчас называем Великой Депрессией.

– Странно, почему этому так мало уделено в школьной программе? – спросила Лил задумчиво.

– Ты совсем чуть-чуть не дотянула, в современной школе этому теперь уделяет достаточно пристальное внимание.

Алан непонятно чему усмехнулся. На некоторое время повисла тишина. Я не слышал чтобы в той комнате что-то произошло, но Алан вдруг сказал:

– Извини Лил, я был не прав. Прости...

– Черт с тобой... – раздраженно сказала она, – Какое все это имеет отношению к Артуру и Грегу?

– Я как раз подхожу к сути. В развитии Депрессии сказался еще один фактор – неудачная реформа образования. Стагнацию в науке решили исправлять в лоб – людям стали прививать исключительно технический склад ума. Гуманитарные науки вместе с искусством оказались далеко за бортом.

В результате сложилась парадоксальная ситуация. Средний человек оказывается довольно умен, и со временем начинает видеть мир как один большой механизм, в котором он лишь одна из шестеренок. При этом люди в большинстве своем совершенно не способны на качественную и продуктивную рефлексию, потому что она продукт не только разума, но еще чувств и эстетики, которые, напомню, были в опале. И во всем социуме, сверху донизу, начинается новый виток «поиска смысла жизни».

Лил хмыкнула.

– Напрасно смеешься, потому что именно из-за этого противоречия внутри человека поднимается отчаяние. Ты идешь на работу – смысла нет, ты растишь детей – смысла нет, Ты умрешь, они умрут, и их деяния сотрет пыль столетий, как и твои собственные. Солнечная изучена полностью, а Барьер не преодолеть. Это тупик, из которого не так-то просто найти выход. И простыми словами, вроде «просто живи и радуйся жизни» здесь не отделаешься. Ведь эта идея хорошо воспринимается только в детстве или, по крайней мере, в первую сотню лет жизни. Добавь в это уравнение современную продолжительность жизни, и картина станет совсем безрадостной. А время когда проблему можно было решить в зародыше Комитет упустил. Сначала, конечно, у человека вырабатывается реакции – он уходит в себя, в поисках хоть какой-то опоры. Но что увидит там человек – технарь до мозга костей? Все тоже самое, что и вовне – набор установок, законов, сформированных внешним миром. Родителями, обстоятельствами взросления, культурой, в конце концов. И с некоторого момента, человек просто перестает ощущать себя личностью.

На этот раз Лил не стала усмехаться, а вместо этого сказала:

– Я никогда не думала, какого это жить, когда не видишь ответа... Я всегда считала, что можно видеть смысл в том, чтобы попытаться его найти. Говоришь, Великая Депрессия? Забавно, то чему нас учат в начальной школе, когда-то было неразрешимой проблемой, отравившей жизнь миллионам людей...

– Дальше хуже. Человек начинает сбегать не только от мира. Но и от самого себя. Так и зародилось тогда это явление...

Алан сделал многозначительную паузу, но Лил не поддержала его драматургию:

– Алан. Я знаю твою манию играть в загадки. Давай не сейчас.

– Я говорю про явление пси-наркомании.

И они надолго замолчали.

Пси-чего?.. И я вдруг вспомнил, что читал древнюю книгу, где описывалось явление наркомании. Это когда человек попробовав особое вещество, становился зависимым от него. Еще что-то про то, что это было очень опасное социальное явление, и что людей некоторое время модифицировали так, чтобы такие вещества просто отторгались организмом, а само их распространение сумели как-то остановить. Но пси-наркомания... Это как вообще? Зависимость от пси-сил? Бред какой-то. Для Них, это как говорить о зависимости к воздуху для дыхания.

Я услышал, как мужчина перестал ходить по комнате и снова сел на стул. А Лил вдруг медленно заговорила:

– Я примерно поняла, как это работает... Но творить такое со своим организмом?

– Лил, не забывай, прошло почти полтора тысячелетия. Нас с детства воспитывают так, чтобы человек понимал и осознавал подобные вещи. Да нам даже в голову такое не пришло бы. Но тогда...