355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Худяков » В.Грабин и мастера пушечного дела » Текст книги (страница 6)
В.Грабин и мастера пушечного дела
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 02:04

Текст книги "В.Грабин и мастера пушечного дела"


Автор книги: Андрей Худяков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Василий Гаврилович, я все же не могу понять одного, как Дунаев посмел поднять на вас руку?

– Так же, как хорошо известный Бояркин, болтающий о партийной демократии и который выставил вас за ворота завода. И вы меня спрашиваете?

Таких, как я, в Горьком пульмановский вагон да шустрая дрезина. А Грабин, как я понимаю, пока один! Все знают, что он, а не кто-либо другой, создал первую советскую дивизионную пушку! У него за нее орден Ленина! Это же надо понимать! Ценить! Нет-нет! Моя голова отказывается соображать, что творится на белом свете.

– Ну, я не стерпел и пожаловался на бюрократа… А вы-то чем разгневали его «светлость»? Вы же с Дунаевым и двух месяцев не проработали?

– Не сошлись характерами. Это точно! Моя прямолинейность ему не по сердцу. Он понял, я не марионетка. И почему бы не воспользоваться случаем и продолжительностью моей болезни?

– Но это же несправедливо. А просто говоря, подлость.

103


– Как хотите судите, но закон на его стороне… Поди ж ты, как у них все просто и быстро получается. Спрашивается, почему нарком рассудил, что я не могу работать здесь? И почему буду полезен где-то на Урале, в более тяжелых климатических условиях?… Я болен – это правда. Но мое сознание не отказывало. Я готов ползком добираться до работы. Почему, спрашивается, Рухимович против меня?

– Ну и черт с ним!… Ваш новый нарком, видно, замшелый чиновник. Плюньте вы на него! – сорвалось у меня. – Я б на вашем месте сегодня же отправил телеграмму товарищу Молотову. Он власть над всеми наркомами.

20 июля. Вторник

Неожиданно меня назначили заведующим промышленно-транспортным отделом газеты. Знакомство с фабриками и заводами захлестнуло и закрутило меня. Разработал небольшой план проверки подготовки промышленности и транспорта к зиме.

22 августа. Воскресенье

Давно не встречался с Грабиным. Позвонил Василию Гавриловичу домой. Он только что вернулся с завода. На дачу не поехал, решил немного поработать дома. Он пригласил побывать у него и посмотреть его трехкомнатную квартиру в новом доме.

Василий Гаврилович сам открыл входную дверь. Мы быстро осмотрели все удобства жилья: широкие окна, ванная комната с окном, шкаф в стене, кухня двенадцать метров, просторный кабинет. В нем все было по-прежнему скромно, уютно.

– Давненько мы не виделись. Живем на одной улице, а друг друга навестить нет времени. Плохо отдыхаем и себя не щадим. Ну, молодой человек, рассказывайте, как вам служится на новом месте?


104

– Понемногу привыкаю. Лучше вы поведайте мне, как себя чувствуете и кто образумил директора? А уж потом и я доложу вам о своих путях-дорогах.

– Мое самочувствие, – неохотно отозвался Грабин, – что можно сказать? Пока удовлетворительное. А вообще хвалиться нечем. Хотя врачи усердны и мой рабочий день стал щадящим, но прежнего здоровья нет…

Помните нашу встречу на улице? Тогда по пути домой я зашел на почту и дополнительно к письму в ЦК послал телеграмму Молотову. Попросил его оставить меня на заводе. Прошел день, другой, миновал и третий. Из Москвы ни звука. Начинаю нервничать. На шестые сутки, в начале рабочего дня совершенно неожиданно за мной пришла машина. Приехали на завод. Вхожу в кабинет директора. Через открытое окно слышен напряженный заводской гул. Он особо ощутим, если ты больше месяца безработный.

Молча поздоровались. Он указал рукой на мягкое кресло около стола и сказал: «Василий Гаврилович! Приказ о вашем отстранении от работы в КБ и увольнении с завода я отменил. Завтра приступайте к исполнению своих обязанностей. До полного выздоровления устанавливаю для вас четырехчасовой рабочий день. Ежедневно будете отдыхать за городом. Мы арендуем для вашей семьи деревянный домик у дома отдыха «Зеленый город». С администрацией здравницы я уже договорился. О питании тоже. В ваше распоряжение выделяю легковую машину с шофером. Снабжение бензином на поездки за город завод полностью берет на себя. Вынужденный прогул, разумеется, мы полностью оплатим…»

Директор на минуту задумался и добавил: «Василий Гаврилович! Ради общего дела, прошу забыть, что произошло между нами! Прошу!»

Я поблагодарил Дунаева за приятную новость и задал ему только один вопрос: «Как вы поступите с Костиным? Вам должно быть очевидно, что мне с ним больше не рабо-

105


тать!» «Он завтра выезжает в распоряжение наркомата», – ответил Дунаев.

– На этом мы расстались. Теперь, труженик печати, слушаю вас.

Выслушав мои новости, Василий Гаврилович задумался. Большое или малое дело он всегда обстоятельно обдумывал и только потом высказывал мнение.

– Ваше намерение, – начал он, – показать подготовку заводов к зиме слишком прямолинейно. Хорошо, вы опубликуете кучу статей и заметок корреспондентов. Вы будете выглядеть благопристойно. А что это даст для дела? Предвижу, очень мало или совсем ничего.

Попробуйте привлечь для выступления в городской газете директоров и руководителей служб. Например, с нашего завода начальников: паросиловой котельной – Ашина, электрохозяйства -Лиментуева и жилищно-комунального хозяйства – Жукова. В этом случае газета выиграет дважды. Во-первых, читатель узнает о делах, касающихся интересов всего населения, как говорится, из первых уст. Во-вторых, в случае чего, вам будет с кого спросить. А с кого спросите в январе-феврале, когда в щитовых домах температура опять будет на уровне шестнадцати градусов? Я уж не говорю о бараках. С ваших корреспондентов? С них взятки гладки. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, но я верю, в газете должны выступить те люди, кто имеет власть и деньги!…

– С вашей логикой трудно не согласиться. Спасибо.

– Есть еще одна хорошая новость, о которой вы, наверное, не знаете.

– Буду рад услышать.

– В прошлом году в Сочи, я вроде вам говорил об этом, ко мне обратился сотрудник Главного артиллерийского управления Соркин с предложением спроектировать длинноствольную 76-миллиметровую танковую пушку. Все переговоры, хотя и были очень сложными – закончены. Так вот, мы наконец получили от ГАУ официальный заказ.


106

Проектом уже вплотную занимается группа конструкторов во главе с Петром Федоровичем Муравьевым. Над пушкой такого же калибра давно и настойчиво работают и наши конкуренты из Ленинграда. Нам особо тяжело – начальство в Главном артиллерийском управлении все же нам не доверяет. Кроме того, мы готовим пушку для среднего танка, а нам обещали прислать легкий танк БТ-7. Габариты боевого отделения этого танка меньше и потребуется большое инженерное искусство, чтобы все сделать так, как нужно.

– Василий Гаврилович, скажите, пожалуйста, какие у танковых пушек особенности и чем они отличаются от колесных?

– О-о! Она, грубо говоря, только стволом схожа с полевой пушкой. А в остальном у нее все должно быть свое. Смотрите, какие требования мы предъявляем к нашей пушке Ф-32? Она должна быть, как дивизионная Ф-22, полуавтоматической, иметь небольшой, строго ограниченный откат ствола и допускать стрельбу при переменных скоростях. У пушки должно быть удобным заряжение, хороший гильзоулавливатель и мощная лобовая защита.

Из стопки карандашей Грабин взял самый толстый двухцветный и показал, как должна вести себя пушка танка во время боя.

– Поняли? – спросил он.

– Понял, да не совсем. Как же танкист будет вести огонь, если танк то летит в яму, то спешит в гору?

– Он будет, конечно, останавливаться. Стрелять с выгодной ему позиции.

– Это плохо. Танк могут подбить.

– Вы правы. Огонь будет вестись и на полном ходу. Но это потребует высокой выучки экипажа. Поражение цели с ходу – сложнейшая техническая задача. На ее решение еще потребуется не один год. И, конечно, она будет решена.

107


Домой я ушел в приподнятом настроении. Чувствовал себя пусть и далеким, но все же соучастником создания первой мощной советской танковой пушки.

Грабин сегодня меня удивил. Выйдя из его дома на улицу, подумал: «Человек еле на ногах держится. Руки дрожат от слабости, и все же думает о новой технике. Откуда берется такая сила в русском человеке?»

12 сентября. Воскресенье

В окнах бараков скоро вспыхнут огни, в сиреневых сумерках заиграла саратовская гармонь. По улицам и переулкам дальнего барачного городка весенним половодьем разлились чарующие переливы волжских страданий.

Мы с Львом Федоровичем сидим на еще теплой сушине когда-то поверженного весенним ураганом дерева. Курим. К нам подошел повечерять его сын Алексей. Хоровод мимо нас устремился к ручью под пышную ветлу, под которой даже в дождь сухо. Под ней испокон веку собиралась, пела и плясала молодежь. Здесь, у ручья, в деревне с ласковым названием Варя встречались влюбленные, а потом приходили их дети. И так из поколения в поколение…

Гармонист рванул перезвоны и затряс малиновыми мехами. Хоровод аж ахнул – вздохнули плясуны и плясуньи. Пошла в ход кадриль «Соломушка»: за руки, за плечи, за талию. Она всем доступна. У парня трепещет и млеет душа, когда павой плывет на него приглянувшаяся девушка.

Прошло более получаса, как я прочитал Кошелеву очерк «Кузнецы». Нетерпеливо жду, но он молчит, попыхивает самокруткой. Может быть, виденное нами веселье взяло его в плен и ему вспоминалась родная деревня в тверских лесах, за околицей жаркая кузница деда и около нее на лугу вот такой же шумливый цветник молодежи? И Левка Кошелев тогда увидел свою Настеньку, потом подарившую ему пять сыновей и дочь.


108

– Лев Федорович, что вы мне скажете? Давать о вас в газету рассказ или нет?

– От правды, конечно, не убежишь. Но зачем ворошить, что было со мной при царе? Кому это нужно? Такая жизнь была не только у меня. Подумай еще… Посмотри мастеров на «Красном Сормове». Там есть такие умельцы, их сиянью любая звезда на небе позавидует.

Я понял: убеждать старика бессмысленно. Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Еще две недели в домашние часы отдыха я мучился с «Кузнецами». В воскресенье очерк опять понес к Кошелевым.

После чая, за которым я застал большую семью, Лев Федорович и его сын Алексей, тоже кузнец-инженер, слушали новую редакцию очерка.

– А я думал, ты от меня отступился, – равнодушно промолвил старик. – Ну ладно, уж не буду тебя томить. Давай ручку, подпишу твоих «Кузнецов». Тебе ведь тоже надо жить! Но слово держи, сказанное в прошлый раз. Что не обойдешь и кузнецов «Красного Сормова», а то осержусь…

8 городской газете «Кузнецы» появились в одном из субботних номеров…

1938 год. 2 апреля. Суббота

По вечерам часто смотрю на серый дом, но света в окнах квартиры Грабина не вижу. Ее хозяева за городом. А надо бы встретиться с Василием Гавриловичем. Проходит второй месяц, как мы перекинулись несколькими фразами в перерыве городского партийного актива. Грабин тогда обрадовал меня:

– По танковой пушке Ф-32 сверх моего ожидания дела идут полным ходом. Танк БТ-7 на днях поступил на наш завод. Теперь КБ занято тем, как лучше использовать габариты башни. Приступили к разработке технической до-

109


кументации. Предстоит 76-миллиметровую пушку вместить в пространство, где раньше стояла «сорокапятка». Мы располагаем вероятными данными о танковом вооружении «потенциального противника». Задача – качественно обогнать его любой затратой наших сил. Мы не имеем права недооценивать реальность.

– А разве есть такая опасность?…

– Есть! Иначе я бы и не говорил.

6 апреля. Среда

Грабин заехал за мной на машине. На ухабах «газик» трясло и подбрасывало. Дом отдыха «Зеленый город». С ним рядом небольшая, в две комнаты, дачка. За окном сплошной ельник. По косогору он плавно скатывался к речушке, в которой после недавнего ледохода озорно и радостно бушевала вода.

После отдыха от тряской дороги, пока хозяйка готовила чай, мы вышли немного подышать смолистым воздухом. Василий Гаврилович не говорил, зачем пригласил меня за город. А я не спрашивал. Он всегда так. Пока не удовлетворит вниманием гостя, никогда не заговорит о своих делах. Он подробно расспросил меня, чем я занят в редакции. Поговорили о международном положении. Оно день ото дня вызывало беспокойство. У людей не меньшую тревогу вызывали непонятные и необъяснимые события внутри страны, особенно аресты многих видных деятелей партии и армии.

На столике гостиной кипит и шипит самоварчик. Весело с ним. Хозяин, повесив на деревянный крюк кожаное пальто, устало сел в плетеное кресло. Не больше часа побродили мы по обсохшим тропинкам, а он, вижу, устал. В комнате уютно и тепло.

Когда мы остались вдвоем, Грабин вздохнул и завозился в кресле, будто желая поудобней вписаться в него, немного погодя он тихо сказал:


110

– Как бы хотелось не огорчать вас, но я не могу не сказать печальную новость. Я приехал из Москвы с похорон нашей Ф-22. Не удивляйтесь и не возмущайтесь! Как это ни горько, но это уже свершившийся факт…

– Как же это можно? – вырвалось у меня. – Только-только начали отлаживать технологию ее изготовления, и вдруг все прекратить?

– Поначалу я тоже считал, что сдавать Ф-22 в музей рановато. А теперь, когда, пережив боль сердца от неожиданного удара и поразмыслив, убедился, что международное положение скоро может оказаться критическим, понял, что время требует от нас, военных инженеров, резкого усиления творческой мысли.

– Что все-таки случилось? Разве Ф-22, первая дивизионная пушка, уже не годится? Всего два года назад ее хвалили, считали красавицей, а теперь, выходит, она уже старуха? Почему ее век оказался таким коротким?

– Сейчас поймете. В Москве, в аппарате наркомата никто не мог сказать, по какому вопросу меня вызывают к Ворошилову. В Кремль пошел один пешком. Когда я вошел в зал, меня поразило множество военных. Присмотревшись, из присутствующих узнал только Грендаля – председателя артиллерийского комитета ГАУ.

Быстро отыскал Ванникова и поспешил к нему. Но он тоже, как и я, не знал причину совещания Главного военного совета РККА.

Взглядом я встретился и поздоровался с Иваном Абрамовичем Махановым. Помните, в 1935 году он был нашим конкурентом на смотре дивизионной артиллерии? И, как я заметил, он пребывал в хорошем настроении. Но и это не предсказывало мне ничего плохого.

В зал вошли члены Главного военного совета: Ворошилов, Молотов, Сталин, начальник Главного артиллерийского управления Кулик, инспектор артиллерии Воронов. Все шумно встали.

111


Ворошилов объявил: «Будет рассматриваться вопрос об итогах испытаний 76-миллиметровой дивизионной пушки Кировского завода и принятия ее на вооружение».

Это сообщение ударило меня как обухом топора по голове. «О какой новой дивизионной пушке может идти речь, когда она есть? Наш завод выпускает ее. Может быть, Ворошилов оговорился?» Маршал предоставил слово для доклада неизвестному мне военному инженеру ГАУ. Прикидываю. Кировцы потратили на проектирование и изготовление нового образца не менее восьми месяцев. Выходит, середина 1937 года. Темп очень высокий, но почему об этом никто не сказал? Почему?»…

Вижу, Василий Гаврилович горит, пот бисером покрыл его лицо. Из кармана вельветовой пижамы он вынул платок и крепко зажал его в тощем кулаке. На порозовевшем исхудалом лице проступили желтоватые пятна.

Ни раньше, ни позже я не видел Грабина таким униженным и оскорбленным.

– Вы понимаете, – продолжал он, -дело не в том, что нас обошли ленинградцы. Меня обидело пренебрежение к нашему конструкторскому коллективу. Военные беспричинно игнорируют нас, лишили права соревноваться.

– Получается так, что наше КБ умышленно отстранено от создания новой дивизионной пушки? – не сдерживая себя, заговорил я. – Выходит, Маханову за поражение в тридцать пятом году дали право на реванш без противника?… Странно, не по-советски получается…

– Может быть, сам он тут и ни при чем. Но тот, кто стоит за ним, выходит, намеренно перешагнул мораль и совесть… Это же безнравственно, – подчеркнул Грабин и задумался. Мне показалось, он вновь переживал «удар обухом по голове». Смотрю на него, а помочь ничем не могу.

Придя в себя, Василий Гаврилович продолжил рассказ:

– Докладчик сообщил, что угол возвышения ствола у новой дивизионной пушки 45 градусов. Это уже, думаю,


112

хорошо. Наконец-то и военные похоронили идею «американского универсализма». Но вот что удивило. Закончив сообщение, докладчик сразу же предложил принять ее на вооружение и не сделал ни одного замечания по конструкции орудия. Получается чертовски здорово!

Наступила настороженная тишина. Слова никто не просит. Товарищ Сталин вынул изо рта трубку, провел ею по одному усу, затем по другому, пошел к докладчику. Задал вопрос, который возник у многих: «Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки и если были, то расскажите о них».

Инженер ГАУ, раскрыв папку и порывшись в ней, не торопясь стал перечислять мелкие и большие дефекты пушки. Их оказалось так много, что по залу прошел шумок возмущения. Чем дальше инженер перечислял замечания и предложения работников полигона, тем яснее становилось, что пушку на вооружение не примут.

Грабин умолк. Встал, прошелся по комнате, посмотрел в окно на непроглядную стену ельника. Я попросил разрешения несколько минут побыть на свежем воздухе. Вышел, закурил…

Удивительно, когда я обратно вошел в комнату, у распахнутого окна стоял другой Грабин. Он был не похож на того, которого я только что оставил. В глазах, воспаленных от бессонницы, которой он страдал с начала болезни, блестела мысль.

– Представляете, – теперь с жаром заговорил Грабин, – я никак не мог смириться с оскорблением своего коллектива и решил включиться в борьбу с Махановым. За четыре года наше КБ прошло серьезную школу. Мы подросли и окрепли. Мне как конструктору стало ясно, что на устранение недостатков в пушке кировцам потребуется времени не меньше, чем на разработку проекта и создание нового образца. За этот срок мы можем по тем же тактико-техническим требованиям создать свою новую дивизионную пушку. Но одного желания мало. Надо еще по-

113


лучить разрешение. А кто его может дать? Кулик? Воронов? Они не скрывают антипатии к нашему КБ. Разрешение, думаю, может дать только Ворошилов. Он председатель Главного военного совета. Написал ему записку с просьбой предоставить мне слово.

Начались выступления. Ораторы прямо и откровенно, со знанием дела заявляли: «Новой дивизионной пушки нет. Орудие несовершенное и, можно сказать, сырое». Не было выступления, которое бы заканчивалось предложением: «Пушку кировцев принять на вооружение». Меня обрадовал Грендаль. Обратив внимание на несколько крупных недостатков в конструкции пушки Маханова, он закончил выступление словами: «Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более тысячи трехсот килограммов. Она должна быть значительно мощнее «трехдюймовки» и большей маневренности – огневой и на марше». Грендаль вдохновил меня. Такой точки зрения придерживались и мы.

Встал с места и пошел к столу. Записку положил перед Ворошиловым. Он посмотрел отчужденно, будто видел меня впервые. В то время, когда принималась на вооружение Ф-22 и обсуждался вопрос о награждении орденами конструкторов нашего КБ, я весил девяносто шесть килограммов, а теперь же на тридцать меньше.

Долгим показалось ожидание. Но вот и моя очередь наступила. Я не успел сказать и нескольких слов, как поднялся Сталин. Вытянув руку в мою сторону и ни к кому не обращаясь, сказал: «Разве это Грабин?». Я молчу. Сталин подошел ко мне: «Что с ним? Его не узнать!»

В своем кратком выступлении я попросил у Ворошилова разрешить вступить с кировцами в соревнование. Заверил его: «Наш коллектив за время доработки ленинградцами своего оружия сумеет создать новую дивизионную пушку».

Главный военный совет прекратил обсуждение и принял решение, обязывающее кировцев доработать пушку и


114

испытать. Маршал объявил совещание закрытым и ни слова не сказал о моей просьбе. «Значит, не разрешил», – заключил я. «Вот и продолжили конструкторский род Ф-22, – подумалось мне. – Неужели это конец нашим мечтам и планам?!»

Зал постепенно пустел. Смириться? Ни за что! Решил еще раз обратиться к Ворошилову, думаю: «пан или пропал». Как на грех, к нему подошел Сталин. Что делать? Подойти или нет? «Семь бед – один ответ!» – окончательно решил: «Пойду!» Вдруг Сталин обернулся ко мне: «Товарищ Грабин, вы не уходите, сейчас мы будем решать вопрос о вас…» Меня обдало жаром.

Когда все люди вышли из зала, он спросил Ворошилова: «Почему вы не разрешили Грабину заняться новой пушкой?» «Пушку Маханова требуется только доработать, а Грабину нужно начинать с нуля: проектирование, изготовление и испытание опытного образца». Сталин не удовлетворился ответом. «Давайте Грабину разрешим. Может быть, успеет». «Хорошо, – согласился маршал, – занимайтесь, Грабин, только не опоздайте. Хотя я сомневаюсь…» Поблагодарив Сталина и Ворошилова за доверие, стал прощаться. «Нет, вы не уходите, – опять остановил меня Сталин. – Сейчас займемся вами… Климент Ефремович, Грабина нужно обязательно лечить. От прежнего Грабина ничего не осталось, видите, как он изможден. В таком состоянии ему бы лечиться, а он напросился на такую тяжелую работу. Надо лечить его, и немедленно». Сталин под крышкой стола нажал кнопку. Вошел его помощник Поскребышев. Он сказал ему: «Нужно заняться лечением Грабина… И немедленно!»

Я пытался возразить. Но Сталин не стал меня слушать. «Скажите, у вас есть помощник?» – спросил он меня. «Есть»,

– ответил я. «Так пусть он создает пушку, а вы лечитесь». Остаток дня и всю ночь я находился в необъяснимом состоянии. К утру немного успокоился. Боль обиды сменилась чувством обновления и надежды. Мне больше ни о

115


чем не думалось, как о новой дивизионной пушке. Я решил не мудрствовать, а коренным образом перепроектировать и усовершенствовать Ф-22. Теперь в моем воображении наша старушка все ярче и ярче стала вырисовываться в новом качестве. И я, как никто другой, знаю ее сильные и слабые стороны. Конструкция требует значительной переработки, прежде всего технологического улучшения многих деталей, даже узлов. Нужно будет сократить металлоемкость и вес будущего орудия. Причем все эти доработки не в коем разе не должны уменьшить заданной пушке мощности и скорострельности. Решил воплотить идею, которую вынашивал давно: разместить противооткатные устройства не только под стволом, как делалось на всех орудиях, но и над стволом. Это позволяло привести к нулю динамическое плечо и уменьшить силу, действующую на лафет, что позволяло сократить его вес.

На другой день мне пора ехать в Горький, но утром я попал в руки врачей. Каждый спрашивает, на что жалуюсь. Отвечаю: слабость. Все врачи, даже невропатолог, на опросном листе записали «совершенно здоров». Что же получается? У меня нет сил, а я здоров? Вот, думаю, посоветуются и скажут: «Гражданин Грабин, вы симулировать изволите?» От такого конфуза меня избавил профессор-эндокринолог Шерешевский. «Вам, батенька, – сказал он, – нужна, и немедленно, хирургическая операция. У вас ненормальная щитовидная железа». «Нет, – ответил я профессору, – мне сейчас не до операции. Давайте отложим ее до более спокойных дней». «Вы очень рискуете, Василий Гаврилович!» «Но я не могу!» «При первом ухудшении самочувствия, – заметил профессор, – немедленно приезжайте в нашу клинику»… Когда сел в поезд, мне почему-то стало легче дышать, и я впервые хорошо поел.

– Василий Гаврилович! Сколько времени вам потребуется на разработку новой технической документации на пушку?


116

– По моим подсчетам, месяца три-четыре. На создание опытного образца столько же. Еще месяц на заводские испытания. Мы кировцев догоним, я в этом не сомневаюсь.

Побывав часа два дома, я собрал КБ на техническое совещание. Пришли все. «Товарищи! Я пригласил вас, чтобы обсудить вопросы нашей дальнейшей работы. Пушка Ф-22 устарела и, возможно, скоро будет снята с производства. Единственное чем могу порадовать – нам разрешено проектировать новую дивизионную пушку». Коротко рассказав о Главном военном совете РККА, я умолк. В зале тоже никто не проронил слова. Этой минутой молчания, хотели того или не хотели, мы почтили память нашей «желтенькой». Я вынул из кармана два тетрадочных листка бумаги с примерным общим видом и схемой новой пушки. Они пошли по рукам. Затем зачитал ее тактико-технические данные и предложил всем высказаться… Некоторые выступали по два раза, даже по нескольку раз. Техническое совещание заняло полных два дня. Оно одобрило мои предложения по новой дивизионной 76-миллиметровой пушке. Присвоили ей индекс Ф-22 УСВ, то есть усовершенствованная.

В конце недели попросил директора Мирзаханова принять меня. Разговор состоялся большой. Он подробно интересовался всеми деталями происшедшего в Москве. Илларион Аветович – человек сугубо партийный. Он не стал кивать на наркомат, как делал Дунаев, и своей властью одобрил план наших действий. Очень хорошо, что его теперь вновь назначили на постоянную работу на наш завод.

– Василий Гаврилович! А что теперь будет с танковой пушкой Ф-32? – поинтересовался я.

– Надо действовать по формуле «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Ее разработку будем продолжать с не меньшим упорством. Иначе нельзя, мы и с этим орудием крепко завязаны с «кировцами». Наш спор

117


может решить только высокое качество той и другой пушки. Нам успех может быть гарантирован в том случае, если всю работу поведем по-новому. Директор мне санкционировал на время разработки чертежей конструкции Ф-22 УСВ привлекать технологов. Это значительно сократит время на проектные работы и позволит получить детали нужной технологичности. Кроме того, это поможет в более короткие сроки создать технологию для серии. Надеюсь, я, кажется, повторяюсь, в перспективе нам удастся полностью преодолеть разобщенность конструкторов и технологов. В создании Ф-22 УСВ мы применим унификацию: используем более 50 процентов деталей и даже узлов серийной пушки. Потому она чем-то и будет похожей на свою прародительницу.

– Василий Гаврилович, не вызовет ли нарекания оппонентов столь широкая унификация?

– Разве это важно? Главное – унификация позволяет сократить сроки проектирования орудия и запуска его в серийное производство, сокращает существенно расходы на производство. Унифицирование в проектировании пушек многое обещает… У нас все работы уже распределены по исполнителям. Компоновку пушки я возложил на молодого конструктора Володю Норкина. Почему я так решил? Человек он способный. Главное, над ним не довлеет штамп старых подходов к проектированию.

Смотрю на Грабина и радуюсь его дерзости и окрыленности. Страшно подумать, руководитель провинциального КБ, тяжело больной, а бросил вызов Маханову и его прославленному КБ завода на Неве. Что-то теперь будет?!

30 июля. Суббота

Попытка встретиться с Василием Гавриловичем не увенчалась успехом. Главный конструктор на испытаниях танковой пушки Ф-32. Я ее еще не видел.


118

1 сентября. Четверг

На день моего рождения Василий Гаврилович, хотя и обещал, но не смог прийти – уехал в Ленинград, досадно.

26 октября. Среда

Василий Гаврилович на заводских испытаниях Ф-22 УСВ.

31 октября. Понедельник

Телефонистка с заводского коммутатора, убедившись, что я именно тот человек, который нужен, деловито сказала:

– Сейчас с вами будут говорить. Слышу в трубке басок с хрипотцой.

– Слушаю вас, товарищ Мирзаханов.

– А-а, узнали?! Так вот, дружище, ежели вы не перестали быть патриотом своего завода, прошу приехать ко мне эдак часов в восемь вечера.

– Очень рад буду видеть вас, Илларион Аветович.

– Договорились, за вами придет машина.

К Мирзаханову на заводе пристало уважительное прозвище «Хозяин». Рабочие были рады его возвращению. Они полюбили его за равную требовательность к самому себе и к людям, за верность слову, которое он всегда выполнял. Чистоту на рабочих местах, порядок на заводе и в рабочем поселке связывали с его именем. От него не ускользало и плохое настроение у рабочего. Подходил к токарю или сверловщику, дружески здоровался. После разговора ему было нетрудно понять причины маеты с приспособлением или нелады с мастером. Виновник плохого инструмента или мастер, не оказавший рабочему помощь, непременно будут призваны к порядку или наказаны. Простое замечание директора, к кому бы оно ни относилось, действовало отрезвляюще. Он и хороших производственников, подлинных стахановцев, знал лучше

119


профсоюзников и ни оставлял без внимания. Директор все хотел знать и все лично видеть!

Илларион Аветович встретил меня доброй улыбкой. В его кабинете полумрак. На столе настольная лампа. В главной конторе пусто, тихо. Заводской гул, ровный и бархатный, подобно контрабасу, без помех врывался в кабинет. Родные и близкие мне звуки, щемящая сердце радость.

– Я пригласил вас поговорить о сталеваре Данилове,

– сказал директор, поудобнее усаживаясь в кресло. – Он у нас самый молодой стахановец! Из сталеваров никто больше него не берет стали с квадратного метра пода печи. И цикл варки металла у него самый короткий. Желательно, чтобы об этом знали не только мы, но и весь город. Работает он в смене мастера Тунакова.

– Степана Михайловича я хорошо помню. В свое время о сталеваре мы не раз писали в многотиражке.

– Теперь он мастер. Возможно, вы помните и сталевара Александра Акимовича Кирюхина?

– Акимыча? Помню! Как его не помнить!… Его каждый на заводе знает.

Мне сразу вспомнились его пушистые, как ковыль, прокуренные усы, светлые с хитринкой глаза и покоряющая с прищуром улыбка.

– Теперь нет больше Акимыча, – сказал Мирзаханов.

– Недавно досрочно проводили его на отдых.

– Что с ним случилось?

– Сердце!… Спасибо Акимычу. Он вырастил себе хорошую смену.

– Илларион Аветович! Скажите, как идут дела у Грабина?

– А вы разве не знаете? Позавчера его прямо с полигона на автомашине отправили в Москву. Его упрямство могло привести к непоправимому. Сегодня звонили из клиники: операция прошла успешно, удалена часть щитовидной железы. Самочувствие Василия Гавриловича удовлетворительное.


120

– А испытания Ф-22 УСВ закончены?

– По первой программе завода испытана лично Грабиным. Пушка на пятьдесят процентов состоит из деталей своей предшественницы Ф-22, которая успешно идет у нас в производстве. Внедрение фасонного литья, горячей и холодной штамповки деталей значительно ускоряет производство пушек. В ближайшее время мы начнем изготовление четырехорудийной батареи Ф-22 УСВ для больших войсковых испытаний…

Вместе с директором зашли в мартеновский цех. Разговор с молодым сталеваром состоялся короткий. Мы договорились встретиться в выходной день у него дома.

Мирзаханов разрешил мне зайти в опытный цех, где находилась пушка Ф-22 УСВ. Внешне новая 76-мм дивизионная пушка выглядела громоздкой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю