Текст книги "Красный дракон. Китай и Россия в XXI веке"

Автор книги: Андрей Девятов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Девятов А. П
Красный дракон
Китай и Россия в XXI веке

Предисловие

Читатель, признающий практику критерием истины, надеюсь, найдет в этой книге главное из того, что теория способна дать для практики, – метод. Более того, читатель, чья деятельность связана с китайцами и Китаем, может лично проверить, насколько предложенный метод эффективен для оценки обстановки и для принятия решений. И хорошо, если читатель не заметит, а заметив, простит автору дилетантизм в привлеченных сферах теоретического знания. Ведь автор, занимаясь бизнесом, а до того – стратегической военной разведкой, просто не имел возможности ознакомиться со сколько-нибудь полным объемом специальной литературы.

Многое в этой книге изложено как бы «по данным разведки». То есть источники получения информации не раскрываются, а выданные после обработки результаты либо принимаются «как есть», либо перепроверяются по другим источникам, если перед принятием окончательного решения на такую проверку есть время.

В реальных условиях, «на поле боя», будь то военная операция или коммерческая сделка, от быстроты и точности действий зависит результат: победа или поражение, прибыль или разорение. Время здесь – важнейший ресурс. В военном деле поэтому привычно работать с картой, которая прямо так и называется, например: «Решение командующего армией на наступление (оборону, встречное сражение или отход)». При этом словесное пояснение к карте «решения» зачастую оказывается излишним.

Основную формулу предложенного метода: 1+1=0 (нечет + нечет = чет) словесно можно определить фразой «враг моего врага – мой друг», а затем утонуть в глубине возможных смыслов, стоящих за словами «друг» и «враг». Карта, схема, матрица, формула – именно к их наглядности, сжатости и точности автор стремился привести эту книгу, рассчитывая на то, что она будет востребована прежде всего теми отечественными специалистами, которые «воюют на китайском фронте».

Глава 1. КАК ПОЯВИЛАСЬ ЭТА КНИГА

Необходимые пояснения

Так получилось, что вся практика моей работы и жизни: 23 года службы в советской военной разведке и 7 лет самостоятельного предпринимательства – до сих пор была связана с Китаем. В 1976 году молодым разведчиком я начал изучать эту страну, разъезжая по пекинским улочкам и хутунам на велосипеде. А в 1999 году китайская полиция депортировала меня, уже зрелого и успешного предпринимателя средней руки, из страны, объявив «персоной нон грата». И чуть позже у моей жены, остававшейся заложницей при капитале принуждаемого китайцами к ликвидации совместного предприятия, полиция без всяких документов изъяла и угнала (как ограбила) раздражавший их символ моей независимости – длинный представительский «мерседес». Поэтому личные примеры и сравнения на пути от велосипеда до «мерседеса» неизбежно будут и мотивом, и источником, и критерием верности всего представленного ниже текста.

В историческом плане большая часть моей практики пришлась на время строительства в Китае «социализма с китайской спецификой». Заявленный именно в такой формулировке курс китайских реформ, неуклонно проводимый последние 20 лет, имеет очевидный успех. Этот успех «социализма с китайской спецификой» особенно заметен на фоне происходившего одновременно отката и краха «ортодоксального социализма» в Восточной Европе и СССР.

По-моему, причина такого положения состоит не в том, будто речь идет о какой-то особо мудреной или диковинной модификации социализма, а в том, что эта модификация – китайская. А в этом качестве она уникальна и образцом для других быть не может!

В 1982 году, в возрасте 30 лет, то есть уже на излете природной способности делать эвристические открытия, я вдруг разглядел самое очевидное отличие китайцев от всех прочих: только китайцы до сих пор сохранили иероглифическую письменность.Все другие народы пользуются буквами или, как японцы и корейцы, слоговым письмом. И если кто-нибудь на нашей планете иногда и применяет иероглифы (те же японцы, реже – корейцы, еще реже – вьетнамцы), то иероглифы эти китайские.

Это «открытие» плюс свободное время между выполнением обязанностей сменного оперативного дежурного пункта управления в ГРУ Генштаба, знакомство с уникальным фондом по иероглифике в служебной библиотеке ГРУ, а также некоторый опыт первой командировки в Китай (1976–1979), – все это позволило мне написать некое подобие научной монографии «Письмо, язык и мышление китайцев». Получилась довольно пухлая книжка, которая была напечатана типографией ГРУ на правах рукописи в десяти экземплярах. В монографии я попытался вывести и доказать закономерности того, как именно иероглифы влияют на мыслительный процесс китайцев и что в результате получается на практике. Впрочем, научные амбиции мои были сразу отвергнуты советской академической наукой. На предзащите в Институте востоковедения АН СССР меня слушать не стали, а главный в то время ученый языковед, академик В. М. Солнцев, даже покинул зал, хлопнув дверью. В «Гегели наших дней» я не попал, но времени сожалеть об этом до сих пор не представилось.

В том же 1982 году отцы-командиры направили меня во вторую китайскую командировку, продлившуюся четыре года. Поскольку никаких государственных или военных тайн моя монография не касалась, я подарил один ее экземпляр пекинской библиотеке – чтобы работа не пропадала зря. Велико же было мое удивление, когда через год я взял свою книжку в читальном зале и обнаружил, что, судя по пометкам на полях, ее кто-то внимательно и не раз прочел. Скорее всего, меня через мою книжку изучали китайские контрразведчики. Однако даже такая негласная востребованность воодушевила меня, и я решил когда-нибудь вернуться к теме специфики китайского мышления и поведения уже не только с научной, но и с практической точки зрения, более интересной для тех, кому по делу приходится пробивать «китайскую стену».

Определяя для себя принципы использования фактического материала, я исходил из того, что свободно владею только тремя языками: русским, китайским и английским. А потому, стремясь к точности и объективности результатов, имею право рассуждать об особенностях цивилизаций, «запечатленных в именах» только этими языками. То же касается примеров, иллюстрирующих мои рассуждения, – они в основном исходят из личного опыта, из того, что видел и чувствовал я сам.

Считаю, что говорить о русских я имею естественное право по рождению, да и повидал я Россию от Балтики до Тихого океана. Говорить о китайцах буду на основании своего опыта. Говоря же о других, буду иметь в виду прежде всего англосаксов. Как-никак, нулевой меридиан проходит через Гринвич, символически указывая на то, что именно тут центр Запада и ось западного мира. Если выбирать образец западного менталитета, то англосаксы подходят на эту роль и как носители протестантской этики, мотивирующей индивидуализм и накопление капитала, и как нация, в свое время успешно колонизовавшая едва ли не полмира, включая нынешний оплот Запада – США. Кроме того, языком общения Запада, а значит, и привычного членения им мира в понятиях, является английский язык.

Мой личный опыт запределами Европы также был связан больше со странами англосаксонского ареала, чем французского или иберийского (испано-португальского). В деловых поездках я чаще попадал в страны либо с левосторонним «британским» движением на дорогах (Австралия, Малайзия, Сингапур, Гонконг, Южная Африка), либо сохраняющие в устройстве жизни другие порядки, установленные бывшей метрополией (Ближний Восток, Канада).

Заранее оговорюсь, что в США меня не пустили, а в самой Европе я мало где был. Кроме того, пребывание мое в странах западного мира было, как правило, непродолжительным: от двух недель до полутора месяцев. Поэтому личные впечатления от Запада у меня яркие, но поверхностные, а корректность сравнений требует авторитетных свидетельств и, следовательно, надежного свидетеля. Для чистоты опыта в качестве такового я привлек своего современника, русского писателя и радикального политика Эдуарда Лимонова. Он много лет прожил на Западе вне русской колонии и реалии тамошней жизни испытал на себе в полной мере. Лимонов – не кабинетный, но практикующий в политике исследователь (сегодня он успешно осваивает тюремный опыт в Лефортовском специзоляторе российской ФСБ), поэтому его оценки можно считать достаточно объективными. Как радикал, он умышленно обостряет проблемы, что способствует их уяснению. И там, где я размышляю о Западе, использованы, главным образом, его выкладки. К тому же пропущенная через сознание и сердце писателя жизнь выглядит ярче и образнее, чем в сухих умозаключениях ученого-аналитика.

Полагаю, сопоставление моих оценок Китая и оценок Лимоновым Запада окажется тем интереснее, что они основаны на личной зарубежной практике не только равной продолжительности – 17 лет, но и одного периода истории – с 70-х годов до конца XX века.

Там, где жизненная и хозяйственная практика требует обоснования со стороны «высокой теории», я пытаюсь опираться на свежий взгляд еще одного человека моего поколения, военного экономиста полковника Андрея Паршева. Кое-что сохранились в моей памяти и из толстенного военно-географического описания Дальневосточного театра военных действий, изданного советским Генеральным штабом в конце 70-х годов.

И еще один аспект требует оговорок, а именно: искренне писать о разведке – значит, так или иначе затрагивать военные и государственные тайны. Писать о бизнесе, особенно на этапе криминально-номенклатурного капитализма в России, – значит, затрагивать тайну коммерческую. Подводить под все это свою оригинальную научную базу – значит, затрагивать авторитет официальной науки. И то, и другое, и третье для читателя, несомненно, интересно и полезно с точки зрения познания сфер, о которых не принято распространяться. Но для автора чревато неудовольствием со стороны разного калибра обладателей власти и денег. Выход – осторожная игра, которую желательно провести и остро, и свежо, может быть, на грани фола, но без нарушений писаных и неписаных правил.

И еще немного предыстории

Мою судьбу предопределил инициированный китайцами советско-китайский пограничный конфликт из-за острова Даманский (Чжэньбаодао) на реке Уссури в марте 1969 года. Я, родившийся в 1952 году в русской семье рабочих, тогда как раз оканчивал среднюю школу в Москве и, поскольку еще в юности испытывал тягу к финансово-хозяйственной деятельности, то после спецшколы с усиленным изучением английского языка поступать собирался на валютное отделение в Московский финансовый институт. Однако в мою английскую специальную школу перед выпуском пришел вербовщик из Военного института иностранных языков. Нарисовал нам златые горы карьеры военного переводчика, и я решил, сначала для опыта, попробовать процедуру поступления в военный институт. Экзамены в ВИИЯ шли на месяц раньше, чем в финансовом институте, и я успевал сделать основной заход. Но получилось так, что вступительные экзамены в ВИИЯ я сдал успешно, и мой приход в предпринимательство поэтому отодвинулся на «25 лет безупречной службы».

Случившийся же весной 1969 года пограничный конфликт и относительный успех китайцев в этом конфликте обозначили тогда истинный потенциал китайской угрозы. Надо сказать, что боевые действия на Уссури против нашей мотострелковой дивизии постоянной готовности, вооруженной реактивными артиллерийскими системами залпового огня и танками, вела китайская сельскохозяйственная дивизия иррегулярных войск без какой-либо тяжелой техники. Китайцы силой были отброшены. Но советский танк Т-62, который они утащили с острова Даманский, был помещен в военном музее в Пекине как символ обретенного китайцами в бою с сильным противником чувства национального достоинства. Кроме того, потом, в обстановке застоя, остров Даманский все-таки перешел к китайцам: сначала де-факто, еще в советский период, а потом и де-юре, по договору о демаркации границы, которую начали при Горбачеве и закончили при Ельцине. Гордый лозунг империи «своей земли не отдадим ни пяди» тихо свернули в угоду соображениям политической целесообразности российских реформ.

Тогда, после крови на Даманском, у наших военных проснулось уважение к Китаю – уже не другу и брату по социалистическому лагерю, но противнику. Китайская угроза была осознана и сформировала потребность Министерства обороны СССР в кадрах, знающих китайский язык. В результате курс слушателей-китаистов в ВИИЯ в 1969 году был увеличен с 10 до 30 человек, и я после английской спецшколы нежданно-негаданно попал в их число.

Тогда же, в 1969 году, произошла и моя первая встреча с китайским государством. Еще учеником школы в разгар конфликта я участвовал в хорошо организованной демонстрации протеста перед посольством КНР в Москве. Устроители этой акции заблаговременно высыпали на улице Дружбы, где размещено посольство КНР, кучи щебня, и молодые ребята с большим вдохновением от разрешенного безобразия и удовольствием от чувства исполняемого при этом гражданского долга били камнями посольские стекла. Особый восторг протестующих вызывало метание флаконов с чернилами. Если кому-то удавалось украсить китайское посольство чернильным пятном, добросив и разбив флакон о стену (а главное здание, хотя и не огороженное тогда забором, стоит метрах в тридцати от улицы) то толпа награждала молодца гулом одобрения. Такими по сути своей хулиганскими действиями простых ребят заявлялось китайским властям отрадное для масс простых советских людей чувство гордости и единства со своей державой.

Вот так в 17 лет на гребне антикитайской волны меня вынесло на долгий путь профессионального китаиста. Откровенное противостояние заставляет взаимно уважать друг друга. А уважение снимает озлобленность. В конечном счете профессиональное отстаивание русских интересов в Китае сделало меня другом китайского народа.

Учеба в ВИИЯ шла хорошо и с интересом. Считаю, что с высшим образованием мне крупно повезло, так как преподавались нам широкие и универсальные знания больше гуманитарной, но и технической и военной сферы. Казарма же и муштра, с другой стороны, дали правильное мужское воспитание. Повезло мне в институте и с жизненной практикой. В 1972–1973 годах в качестве переводчика на самолетах советской военно-транспортной авиации я обслуживал перевозки оружия на Ближний Восток. А в октябре 1973 года на стороне арабов участвовал в третьей арабо-израильской войне.

Войну в воздухе я хорошо прочувствовал. Знаю ощущения при почти свободном падении транспортника в противоистребительном маневре; при дотягивании на пределе и вынужденной посадке на чужом нейтральном аэродроме; при кураже американских палубных штурмовиков вокруг транспортника над открытым морем. Понял я тогда и что такое качество солдата. Видел разболтанность сирийцев и организованность иракцев, бесцеремонность американцев и упорство наших.

Почувствовал, как война освежает людей, поднимает дух, освобождает от апатии, застоя и равнодушия мирного времени. Как пробуждает честь, долг, взаимопомощь. Как подавляет цинизм, лицемерие, зависть, самолюбие. Была и гордость от принадлежности к вооруженным силам советской сверхдержавы, которая в том столкновении восточного блока, поддерживавшего арабов, и западного блока, поддерживавшего евреев Израиля, была на равных с американцами.

А китайско-советские отношения тем временем продолжали ухудшаться. Китайская угроза возрастала, и внимание к кадрам китаистов сохранялось. В 1974 году институт посетил тогдашний министр обороны и член Политбюро ЦК КПСС, Маршал Советского Союза А. А. Гречко. Из слушателей встречался он только с выпускным курсом китаистов, рассуждал с нами о Китае, и я даже отвечал на его вопрос «в чем сложность изучения китайского языка?». Трудно сказать, зачем ему это было нужно, – может быть, хотел проверить какие-то свои ощущения на совсем молодых и свежих головах? Но в результате этой встречи были быстро решены организационные вопросы по допуску курсантов к закрытым материалам обычной прессы на китайском языке и ведомственному изданию двух специальных китайских словарей.

В открывшихся же для нас материалах «Жэньминь жи-бао», кто хотел, мог прочесть о «перерождении» КПСС и ее «верхушки во главе с Хрущевым», о нарождении и укреплении в СССР «привилегированной прослойки», о «ревизионистской клике Брежнева», поставившей «первое в мире социалистическое государство, за создание которого великий советский народ проливал свою кровь, перед небывало серьезной опасностью – реставрацией капитализма». Мне, конечно, тогда была совсем не видна справедливость этих предупреждений об опасности начавшегося после Сталина перерождения верхушки партии и грядущего демонтажа социализма в СССР. А ведь все случилось так, как предупреждали китайцы, и завершилось гибелью Советского Союза в 1991 году.

Институт я закончил отличником с красным дипломом и медалью «За боевые заслуги». Эти обстоятельства, видимо, способствовали тому, что на меня обратили внимание «компетентные товарищи», отбиравшие кадры в военную и политическую разведку. Со мной втемную, не касаясь дела, поговорили серьезные чины, после чего я вместе со значительной группой выпускников оказался в распоряжении Главного разведывательного управления Генерального штаба. А ГРУ тут же отправило нас учиться дальше, на Центральные курсы офицеров разведки.

Вступительных экзаменов не было, будущих разведчиков подвергли только долгим, разнообразным и сложным тестам на проверку умственных способностей, реакции, памяти, мышления и, никого не отсеяв, разделили на две группы: агентурной разведки и технической. Я попал во вторую группу и прошел там прежде всего специальную инженерную подготовку по радиоразведке.

Качество подготовки на этих курсах было, видимо, настолько серьезным или даже уникальным, что по военно-учетной специальности, при увольнении со службы, я, референт-переводчик по основному образованию, оказался в инженерном и техническом составе запаса. Считаю, что мне опять повезло, так как после Центральных курсов объем и глубина полученных знаний и навыков позволили лучше понимать объект моего профессионального интереса – Китай. Несомненно, все это помогло мне после увольнения со службы спокойно перейти в бизнес, быстро освоить его и успешно им заниматься.

7 августа 1976 года я прибыл в Пекин для работы на должности младшего референта Посольства СССР в КНР. Прошла всего неделя после сильнейшего землетрясения в Китае, унесшего в одном Таншане более ста тысяч жизней. Пострадал и Пекин. Опасаясь разрушений от повторных толчков, население Пекина обитало вне домов.

Зрелище массы столичных китайцев, со стариками и детьми расположившихся со всем носимым скарбом где только можно под открытым небом, поразило меня видом неприкрытой, доступной обозрению бедности. Так что позднейшие социально-экономические успехи Китая было с чем сравнивать.

Через месяц после моего прибытия, 9 сентября 1976 года, умер Мао Цзэдун. Еще через месяц преемники Мао были объявлены «бандой четырех». Следующий за тем период истории Китая уже неплохо известен мне как очевидцу, а иногда – и участнику событий.

Три командировки на скромных дипломатических должностях в Посольстве СССР в Пекине (1976–1979;

1982–1986; 1989–1992) и почти семь лет (1993–1999) самостоятельного свободного предпринимательства на курорте в Бэйдайхэ (300 км восточное Пекина) составляют содержание того личного опыта разведки и бизнеса в Китае, который и будет использован в дальнейшем повествовании.

В промежутках между командировками в Китай я был рядовым офицером Генерального штаба. Однако и тут мне с кругозором повезло. В ГРУ ГШ я вел направление Китая в структуре, которая в глобальном масштабе непрерывно прощупывала «нервную систему» и Запада и Востока, а по результатам ставила диагноз состоянию Вооруженных Сил наших вероятных противников и уровню исходящей от них угрозы.

Этими нервами мирового военного организма являются стратегические и оперативные (театра военных действий) системы управления и связи войсками и оружием.

Как оперативный дежурный этой структуры ГРУ, отвечающий за оценку срочной информации, я был обязан разбираться и в процессах управления, прежде всего, Вооруженными Силами США. Причем разбираться на всех театрах военных действий: сухопутных и океанских, во всех зонах командования на земле, в воздухе и космосе. Как специалист-направленец по Китаю в глобальной структуре разведки, я участвовал во многих стратегических тренировках, играх и учениях Генштаба. Редко, но бывал и в войсках: как в дальних гарнизонах на территории СССР, так и в частях, выполнявших задачи за рубежом.

В качестве безмолвного статиста при карте на стратегическом командно-штабном учении я слышал, как и на основании каких данных разведки министр обороны Д. Ф. Устинов принимал решение на неограниченное применение ядерного оружия в «ответно-встречном» массированном ракетном ударе по США. А решение это, в масштабе реального времени, принималось по устному докладу начальника ГРУ генерала армии П. И. Ивашутина, основанному исключительно на формализованных данных радио– и радиотехнической разведки, в которых мало кто разбирался.

Как оперативный дежурный (что-то вроде ночного директора), по своему опыту доподлинно знаю о полной неспособности нашей тогдашней системы высшего руководства страной принять хоть какое-нибудь своевременное (а при угрозе ракетного нападения значит быстрое) решение по вполне достаточным данным, но не учебной, а живой, не предусмотренной алгоритмами заранее спланированных действий, обстановки.

В 1980 году, когда у американцев дала сбой система предупреждения о ракетном нападении, и на их экранах отображения пошли цели, как если бы стартовали ракеты для внезапного массированного удара по США, они успели провести селекторную конференцию штабов командований и аппарата Белого дома; выводя из-под удара систему управления, подняли в воздух воздушные командные пункты и самолеты-ретрансляторы; передали сигналы управления и привели в наивысшую готовность к боевому применению дежурные силы; потом разобрались и дали отбой.

Случилось все это утром по московскому времени. Я в кресле оперативного дежурного получал данные, начиная с селекторного совещания. И если американцы не понимали, что творится с их системой предупреждения, то мы – тем более. Реальность же их реакции и чреватая непоправимым срывом готовность к действиям нами отслеживалась, докладывалась по инстанции и, в конце концов, дошла до нашего высшего руководства в личном докладе начальника ГРУ. Но произошло это лишь после обеда. Потом, правда, американцы для извлечения урока напечатали в газетах, что и как у них было. А у нас была создана высокая комиссия по выяснению причин задержки прохождения информации, однако все спустили на тормозах.

Впрочем, то же касается стратегической разведки и руководства США, вчистую проворонивших ввод советских войск в Афганистан, осуществленный в канун протестантского «Кристмаса» 25 декабря 1979 года. Всю эту праздничную для американцев ночь П. И. Ивашутин лично (что бывало крайне редко) вникал в детали состояния американских систем управления, остававшихся расслабленно спокойными.

Добавлю, что когда в Москве уже ночь и высокое начальство спит, то в Вашингтоне – день и жизнь кипит, а в Пекине встает утро новых суток, и потому на очень скромного «ночного директора» в ГРУ падала немалая информационная нагрузка, зачастую требовавшая быстрой и точной реакции.

Все это, конечно, способствовало пониманию роли и места Китая как фактора силы в современном мире. А знание тех или иных закономерных аспектов в структуре и функционировании ВС США и НАТО заставляло меня уже в качестве исследователя искать схожие, но еще не выявленные или не осмысленные разведкой закономерности строительства и организации китайских вооруженных сил.

Повезло мне также с непосредственными и прямыми воинскими начальниками доперестроечного периода (с началом реформ их по возрасту отправили на пенсию). Это были опытные, высокопрофессиональные, широко мыслящие и глубоко понимающие людей и дело руководители разведки, которые поддерживали меня в научной работе. Для стиля руководства того времени характерен такой эпизод. Последний из мудрых начальников моего управления, подписывая ходатайство о зачислении меня соискателем ученой степени в сугубо гражданской области языкознания, заметил примерно следующее: «Генералиссимус Сталин незадолго до смерти написал работу «Марксизм и вопросы языкознания». Я в этом не разбираюсь. Но, видимо, в языкознании есть что-то важное. Раз уж Сталин обратил на это внимание, то и ты можешь дерзать».

Вряд ли кто из моих соратников в ГРУ скажет, что я не умел в Китае добывать разведывательные данные и в качестве добывающего офицера был неудачником. Но сам я считаю, что высших своих результатов достиг в обработке данных – производстве конечного интеллектуального продукта.

Вскользь замечу, что добывание данных легальной стратегической зарубежной разведкой в мирное время – как раз то, что красиво называется «деятельностью, несовместимой со статусом дипломата». Во всех странах эта тайная деятельность противозаконна, а потому рискованна. Ощущение опасности, концентрация воли и напряженная изворотливая работа ума в противостоянии с контрразведкой – вот то, что дает высшее наслаждение разведчику в короткие моменты проведения операций. Знаю это по себе и по другим. Сами же данные, получение которых есть цель, в момент операции отходят на второй план. Их ценность или пустяковость, а соответственно, радость или разочарование осознаются и испытываются разведчиком потом.

Обработка же данных, информационная работа стратегической разведки, по своим методам есть научная работа. Результаты этой работы суть открытия, а удовлетворение от процесса долгого поиска и, наконец, прорыва ума к знанию куда глубже, чем яркое, но короткое чувство риска и преодоления опасности.

Информационная работа стратегической разведки в своих результатах отличается от науки лишь тем, что научные открытия бессрочны, а открытия стратегической разведки быстро устаревают. Так, периодический закон химических элементов Д. И. Менделеева – вечен, а вскрытую разведкой группировку войск противника, порядок и нормативы их перевода с мирного на военное положение и развертывания нужно регулярно уточнять и подтверждать. Именно поэтому открыватели законов природы, общества и познания становятся знаменитыми, а открыватели чужих государственных и военных тайн остаются неизвестными.

В информационной работе по Китаю мне удавалось по крупицам очень мелких и отрывочных данных складывать довольно целостную картину того или иного положения вещей. Удавалось потому, что я исходил из тезиса о конкретно-символическом, связанном с иероглифическим письмом, характере мышления китайцев. И поэтому смею утверждать, что в любой заранее спланированной деятельности у китайцев есть система, иногда периодическая.

О своих трех основных открытиях такой системы в вооруженных силах Китая, два из которых спустя годы были рассекречены и подтверждены китайцами в открытых материалах, а третье (и главное) подразумевается как обязательное и не подлежащее сомнению знание, я пока лишь кратко упомяну.

Первое – это вскрытие данными радиоразведки в ноябре 1987 года перевода некоторых звеньев системы управления и связи вооруженных сил Китая на военное положение, а по их функционированию – замысла и розыгрыша масштабного стратегического учения с участием войск, авиации, сил флота и пусками (на ядерной фазе) тяжелых баллистических ракет. Учение проводилось с развертыванием сухопутной группировки на пекинский оборонительный рубеж (то есть против СССР). Свои обобщения и выводы я делал исключительно методом системного моделирования, не имея никакой текстовой или другой смысловой информации. Впоследствии же все подтвердилось: об этом учении, проводившемся под общим руководством председателя Центрального Военного Совета КНР Дэн Сяопина, китайцами был сделан гордый документальный фильм «Стальная стена».

Второе – это осуществленное в 1989 году радиотехническими средствами вскрытие факта окончания разработки и отслеживание испытательного пуска ракеты первого китайского твердотопливного мобильного комплекса средней дальности. Все оценки содержания радиоэлектронной картины (а это – частотно-временные характеристики импульсов) и расчеты примерных баллистических характеристик предполагаемого в этой картине пуска (дальность, скорость, высота) делались мною по моделям признаков системы. И также при отсутствии какой-либо смысловой информации. В 1995 году в ходе намеренного обострения обстановки в Тайваньском проливе этот неуловимый ракетный комплекс «Ветер с Востока—31» был показан по центральному телевидению КНР как жест устрашения и демонстрации силы.

И наконец, главной вершиной, достигнутой с опорой на принцип наличия системности в мышлении китайцев, стало вскрытие в начале 90-х годов, по сути, таблицы всего боевого состава и группировки стратегических ракетных войск Китая, включая как ракетные полки и их стартовые дивизионы, так и части ракетно-технического обеспечения, хранения и подачи ядерных головных частей, учебно-тренировочные подразделения, госпиталя. Работа завершилась созданием матрицы, по которой знание одних элементов позволяло предполагать наличие и других.

Достоверность моей матрицы позже была подтверждена средствами видовой космической разведки. Подтверждена не в свободном поиске «иголки в стогу сена», а по наводке на вытекающие из данных таблицы районы расположения ракетных войск. Надо заметить, что до этого в течение двадцати лет противостояния с «опасностью с Востока» Генштаб ВС СССР в качестве целей для поражения держал искусственные насыпные горы, так называемые «бугры» не существовавших там никогда китайских ракетных баз.

Мое пребывание в Китае закончилось 29 июня 1999 года по совершенно независящим от меня обстоятельствам и для меня абсолютно внезапно. Подтвердилось правило военной разведки: «вход – рубль, выход – два». Это правило изложил в широко известном романе про ГРУ «Аквариум» Виктор Суворов (Резун). Правда, он на закате советской власти, будучи действующим оперативным офицером ГРУ, сам перешел на Запад и как безусловный изменник Родины сделал себя невъездным. Я же, ни дня не прослужив на должности в ГРУ при новой власти и будучи уже 7 лет свободным предпринимателем, сначала был объявлен китайцами «персоной нон грата», а затем дважды депортирован ими в Россию. Тем не менее правило подтвердилось: следствия проявленной самостоятельности в обоих случаях наступили с подачи ГРУ.